Наука петровских времен ¶
Открытая дверь — на свежей земле...
АГАТА КРИСТИ
Мой любимый фрагмент из Виктора Гюго (роман "Человек, который смеется"). А ведь прошло каких-то 300 лет (действие происходит в 1705 году).
"Урсусу пришлось пережить еще одну тревогу, и очень сильную. На этот раз дело касалось его самого. Он получил предложение явиться в Бишопсгейт, в комиссию, состоящую из трех пренеприятных лиц. Это были доктора, официальные блюстители порядка: один был доктор богословия, представитель вестминстерского декана; другой — доктор медицины, представитель Коллегии восьмидесяти, третий — доктор истории и гражданское права, представитель Грехемской коллегии. На этих трех экспертов in omni re scibili был возложен надзор за речами, произносимыми публично на всей территории ста тридцати приходов Лондона, семидесяти трех приходов Миддлсекского графства, а заодно уж и пяти саутворкских. Эти богословские судилища существуют в Англии и теперь, и они беспощадно расправляются с провинившимися. 23 декабря 1868 года решением Арчского суда, получившим утверждение' тайного совета лордов, его преподобие Маконочи был приговорен к порицанию и возмещению судебных издержек за то, что зажег свечи на простом столе. Богословие шутить не любит.
Итак, в один прекрасный день Урсус получил от трех ученых докторов письменный вызов в суд, который, к счастью, был вручен ему лично, так что он мог сохранить дело в тайне. Не говоря никому ни слова, он отправился по этому вызову, трепеща при мысли, не дало ли что-нибудь в его поведении повод заподозрить его, Урсуса, в какой-то дерзости. Для него, столько раз советовавшего другим помалкивать, это было жестоким уроком.
Три доктора — три официальных блюстителя законов — заседали в Бишопсгейте, в зале первого этажа, в трех черных кожаных креслах. Над их головами стояли три бюста — Миноса, Эака и Радаманта; перед ними был стол, в ногах — скамейка.
Войдя в залу в сопровождении степенного и строгого пристава и увидав ученых мужей, Урсус тут же мысленно окрестил каждого из них именем того страшного судьи подземного царства, чье изображение красовалось у него над головой.
Первый из трех, Минос, официальный представитель богословия, знаком велел ему сесть на скамейку.
Урсус поклонился учтиво, то есть до земли, и, зная, что медведя можно задобрить медом, а доктора — латынью, произнес, почти не разгибая спины — из уважения к присутствующим;
Тгез fасiuпt саpituluт .
Затем, опустив голову (смирение обезоруживает), он сел на скамейку.
Перед каждым из трех докторов лежала на столе папка с бумагами, которые они перелистывали. Допрос начал Минос:
Вы выступаете публично?
— Да,— ответил Урсус.
По какому праву?
— Я — философ.
Это не дает вам никакого права.
Кроме того, я — скоморох,— сказал Урсус.
Это другое дело.
Урсус вздохнул с облегчением, но еле слышно. Минос продолжал:
Как скоморох вы можете говорить, но как философ вы должны молчать.
Постараюсь,— сказал Урсус, а сам подумал: «Я могу говорить, но должен молчать. Сложная задача».
Он был сильно напуган. Представитель богословия продолжал:
Вы высказываете неблагонамеренные суждения. Вы оскорбляете религию. Вы отрицаете очевидные истины. Вы распространяете возмутительные заблуждения. Например, вы говорили, что девственность исключает материнство.
Урсус кротко поднял глаза.
— Я этого не говорил. Я только сказал, что материнство исключает девственность.
Минос задумался и пробормотал:
В самом деле, это нечто прямо противоположное.
Это было одно и то же. Но первый удар был отражен.
Размышляя над ответом Урсуса, Минос погрузился в бездну собственного тупоумия, вследствие чего наступило молчание.
Официальный представитель истории, тот, которого Урсус мысленно назвал Радамантом, постарался прикрыть поражение Миноса, обратившись к Урсусу со следующими словами:
Обвиняемый! Всех ваших дерзостей и заблуждений не перечесть. Вы отрицали тот факт, что Фарсальская битва была проиграна потому, что Брут и Кассий встретили по дороге негра.
Я говорил,— пролепетал Урсус,— что это объясняется также тем, что Цезарь был превосходным полководцем.
Представитель истории сразу перешел к мифологии:
Вы оправдывали низости Актеона.
— Я полагаю,— осторожно возразил Урсус,— что увидеть обнаженную женщину не позор для мужчины.
— Вы заблуждаетесь,— строго заметил судья.
Радамант опять вернулся к истории:
В связи с несчастьями, постигшими конницу Митридата, вы оспаривали всеми признанные свойства некоторых трав и растений. Вы утверждали, что от травы securiduca у лошадей не могут отвалиться подковы.
— Простите,— молвил Урсус,— я только говорил, что подобным свойством обладает лишь трава sferra-cavallo. Я не отрицаю достоинств ни растений... ни женщин,— вполголоса прибавил он.
Последним замечанием Урсус хотел доказать самому себе, что он все-таки не обезоружен. Несмотря на владевший им страх, Урсус не терял присутствия духа.
Я на этом настаиваю,— продолжал Радамант.— Вы заявили, что Сципион поступил глупо, когда, желая отворить ворота Карфагена, прибегнул к траве Аеthiopis, ибо, по вашему мнению, трава Аеthiopis не обладает способностью взламывать замки.
Я сказал, что он поступил бы лучше, если бы воспользовался травой Lunaria..
Ну, это простое разногласие,— пробормотал Радамант, в свою очередь потерпевший поражение.
Представитель истории умолк.
Представитель богословия Минос, придя в себя, снова стал допрашивать Урсуса. За это время он успел просмотреть тетрадь с заметками.
Вы отнесли аурипигмент к мышьяковым соединениям и говорили, что аурипигмент может служить отравой. Библия это отрицает.
Библия отрицает,— со вздохом возразил Урсус,— зато мышьяк доказывает.
Лицо, которое Урсус мысленно называл Эаком и которое в качестве официального представителя медицины не проронило до сих пор ни слова, теперь вмешалось в разговор и, надменно полузакрыв глаза, с высоты своего величия поддержало Урсуса. Оно изрекло:
— Ответ не глуп.
Урсус поблагодарил Эака самой льстивой улыбкой, па какую только был способен.
Минос сделал страшную гримасу.
— Продолжаю,— сказал он.— Отвечайте. Вы оспаривали, что василиск царствует над змеями под именем Кокатрикса.
— Ваше высокопреподобие! — воскликнул Урсус.— Я нисколько не хотел умалить славы василиска и даже утверждал как нечто не подлежащее сомнению, что у него человеческая голова.
Допустим,— строго молвил Минос,— но вы прибавили, что Пэрий видел одного василиска с головою сокола. Можете вы доказать это?
С трудом,— ответил Урсус.
Он почувствовал, что теряет почву под ногами. Минос, воспользовавшись его замешательством, продолжал:
Вы говорили, что еврей, перешедший в христианство, дурно пахнет.
Но я прибавил, что христианин, перешедший в иудейство, издает зловоние.
Минос бросил взгляд на тетрадь с обличительными записями.
— Вы распространяете вздорные бредни. Вы говорили, будто Элиан видел, как слон писал притчи.
Нет, ваше высокопреподобие. Я просто сказал, что Оппиан слышал, как гиппопотам беседовал о философии.
Вы заявили, что на блюде из букового дерева не могут сами собой появиться любые яства.
Я сказал, что таким свойством может обладать лишь блюдо, подаренное вам дьяволом.
Подаренное мне?!
Нет, мне, ваше высокопреподобие! Нет, никому! Я хотел сказать: всем!
А про себя Урсус подумал: «Я сам не знаю, что говорю». Но, несмотря на то, что он сильно волновался, он почти ничем не выдавал своего волнения. Он продолжал бороться.
Все это,— заметил Минос,— отчасти предполагает веру в дьявола.
Урсус не смутился.
— Ваше высокопреподобие! Я верю в дьявола. Вера в дьявола — оборотная сторона веры в Бога. Одна доказывает наличие другой. Кто хоть немного не верит в черта, не слишком твердо верит и в Бога. Кто верит в солнце, должен верить и в тень. Дьявол — это ночь Господня. Что такое ночь? Доказательство существования дня.
Урсус импровизировал, преподнося своим судьям непостижимую смесь философии с религией. Минос снова задумался и еще раз погрузился в молчание.
Урсус опять вздохнул с облегчением.
И вдруг он подвергся неожиданной атаке. Эак, официальный представитель медицины, только что высокомерно защитивший его от богослова, внезапно из союзника превратился в нападающего. Положив руку на внушительный ворох бумаг, он сразил Урсуса:
— Доказано, что хрусталь — результат естественной возгонки льда, алмаз — результат такой же возгонки хрусталя; установлено, что лед становится хрусталем через тысячу лет, а хрусталь становится алмазом через тысячу веков. Вы это отрицали.
Нет,— с грустным видом возразил Урсус.— Я только говорил, что за тысячелетие лед может растаять и что тысячу веков не так-то легко счесть.
Допрос продолжался; вопросы и ответы звучали как сабельные удары.
Вы отрицали, что растения могут говорить.
Ничуть. Но для этого нужно, чтобы они росли под виселицей.
Вы признаете, что мандрагора кричит?
Нет, но она поет.
— Вы отрицали, что безымянный палец левой руки обладает свойством исцелять сердечные болезни?
Я только сказал, что чихнуть налево — дурная примета.
Вы дерзко и оскорбительно отзывались о фениксе.
Ученейший судья, я сказал всего-навсего, что Плутарх зашел слишком далеко, утверждая, будто мозг феникса — вкусное блюдо, вызывающее, однако, головную боль, ибо феникса никогда не существовало.
Возмутительные речи! Каннамалка, который вьет себе гнездо из палочек корицы, дубоноса, из которого Паризиатида изготовляла свои отравы, манукодиату, которая не что иное, как райская птица, и семенду с тройным клювом ошибочно принимали за феникса! Но феникс существовал.
Я против этого не возражаю.
Вы осел.
- Вполне этим удовлетворен.
— Вы признали, что бузина излечивает грудную жабу, но отрицали, что ее сила проистекает от волшебного нароста на корне.
— Я объяснил целебные свойства бузины тем, что на ней повесился Иуда.
Суждение, близкое к истине,— пробормотал Минос, довольный тем, что может в свою очередь подпустить шпильку медику Эаку.
Задетое высокомерие сразу переходит в гнев. Эак пришел в ярость:
Бродяга! Ваш ум блуждает так же, как и ваши ноги. У вас подозрительные и странные наклонности. Вы занимаетесь чем-то близким к чародейству. Вы состоите в сношениях с неведомыми зверями. Вы говорите простонародью о вещах, существующих лишь в вашем воображении, природа которых никому не известна, например, о гемороусе.
Гемороус — гадюка, которую видел Тремеллий.
Этот ответ поверг в замешательство свирепого доктора Эака.
Урсус прибавил:
В существовании гемороуса так же не может быть сомнений, как в существовании пахучей гиены или циветты, описанной Кастеллом.
Эак вышел из затруднения, выпустив решительный заряд:
Вот ваши подлинные, поистине сатанинские слова. Слушайте.
Заглянув в свои записи, Эак прочел:
«Два растения, фалагсигль и аглафотис, светятся с наступлением темноты. Днем они цветы, ночью — звезды».
Он пристально посмотрел на Урсуса.
Что вы можете сказать в свое оправдание?
Урсус ответил:
Каждое растение — лампада. Его благоухание — свет.
Эак перелистал несколько страниц.
Вы отрицали, что у выдры такие же железы, как у бобра.
— Я ограничился замечанием, что в этом вопросе не следует доверять Аэцию.
Эак рассвирепел.
— Вы занимаетесь медицинской практикой?
Я практикуюсь,— робко вздохнул Урсус.
На живых людях?
Предпочитаю живых покойникам,— сказал Урсус.
Урсус отвечал серьезно и вместе с тем заискивающе; в этом удивительном сочетании двух интонаций преобладала вкрадчивость. Он говорил с такой кротостью, что Эак почувствовал потребность оскорбить его.
--Что вы там воркуете? — грубо сказал он.
Урсус опешил и ограничился ответом:
— Воркуют молодые, а старики кряхтят. Увы, я могу лишь кряхтеть.
Эак продолжал:
Предупреждаю вас: если вы возьметесь лечить больного и он умрет, вы будете казнены.
Урсус отважился задать вопрос:
А если он выздоровеет?
В таком случае,— более мягко ответил доктор,— вы также будете казнены.
Невелика разница,— заметил Урсус.
Доктор продолжал:
— В случае смерти больного карается невежество, в случае выздоровления — дерзость. В обоих случаях вас ждет виселица.
Я не знал этой подробности,— пролепетал Урсус.— Благодарю вас за разъяснение. Ведь не всякому известны все тонкости нашего замечательного законодательства.
Берегитесь!
Буду свято блюсти ваш завет,— промолвил Урсус.
Мы знаем, чем вы занимаетесь.
«А я,— подумал Урсус,— знаю это не всегда».
— Мы могли бы отправить вас в тюрьму.
Догадываюсь, милостивейшие государи.
Вы не в состоянии отрицать ваши проступки и своевольные действия.
Как философ, прошу прощения.
Вам приписывают ряд дерзких суждений.
Это огромная ошибка.
Говорят, что вы излечиваете больных.
Я — жертва клеветы.
Три пары бровей, устрашающе направленных на Урсуса, нахмурились; три ученые физиономии наклонились одна к другой; послышался шепот. Урсусу померещилось, будто над тремя головами трех официальных представителей науки высится один дурацкий колпак; многозначительно-таинственное бормотание этой троицы длилось несколько минут, в течение которых его от ужаса бросало то в жар, то в холод; наконец Минос, председатель, повернулся к нему и с бешенством прошипел:
— Убирайтесь вон!
Урсус почувствовал приблизительно то же, что чувствовал Иона, когда кит извергнул его из своего чрева.
На этот раз вас отпускают,— объявил Минос.
«Уж больше я им не попадусь! — подумал Урсус.—
Прощай, медицина! Отныне я предоставлю больным полную свободу околевать».
Согнувшись в три погибели, он отвесил поклоны во все стороны: докторам, бюстам, столу, стенам, и, пятясь, отступил к дверям, чтобы исчезнуть, подобно рассеявшейся тени.
Он вышел из зала медленно, как человек с чистой совестью, но, очутившись на улице, побежал опрометью, как преступник. При ближайшем знакомстве представители правосудия производят столь страшное и непонятное впечатление, что, даже будучи оправдан, человек норовит поскорее унести ноги.
Убегая, Урсус ворчал себе под нос:
— Я дешево отделался. Я — ученый дикий, они — ученые ручные. Доктора преследуют настоящих ученых. Ложная наука — отброс науки подлинной, и ею пользуются для того, чтобы губить философов. Философы, создавая софистов, сами роют себе яму. На помете певчего дрозда вырастает омела, выделяющая клей, при помощи которого ловят дроздов.
Мы не хотим изобразить Урсуса чрезмерно щепетильным. Он имел дерзость употреблять выражения, вполне передававшие его мысль. В этом отношении он стеснялся не более, чем Вольтер".
"Я могу понять политиков, запрещающих людям свободно обсуждать и толковать прошлое. Не понимаю только одного: у них-то какие могут быть претензии к Гитлеру или Сталину?"
С.Б.Переслегин
