Любимый город (АИ-повесть) (продолжение)

Альтернативная Москва в альтернативной реальности.

Никаких попаданцев, всё по-честному.

Давным-давно над Краковом пролетала инопланетная летучая мышь...

Далее везде[HTML_REMOVED]

В процессе написания (готовы два пролога и три главы из планируемых пяти).

Альтернативная Москва в альтернативной реальности.

Никаких попаданцев, всё по-честному.

Давным-давно над Краковом пролетала инопланетная летучая мышь...

Далее везде[HTML_REMOVED]

В процессе написания (готовы два пролога и три главы из планируемых пяти).

Железная буря

Польская победа под Торжком имела для Швеции ужасные последствия. Теперь под угрозой оказались все её владения на южном берегу Балтийского моря. Первым на пути урагана с юга встал Псков. Узнав о гибели главных сил шведов и пленении командующего, Станислав Лещинский понял, что пришёл его звёздный час. Уже в середине июня его армия стояла на реке Великой. На этот раз плесковичи не были такими упрямыми, как раньше – они уже получили известие о бегстве короля из Новгорода и знали, что помощи их слабому гарнизону не будет. Теперь они в ужасе ожидали мести литвинов за все те оскорбления, которые они выкрикивали им во время прошлой осады.

Но Лещинский хорошо знал, чего он хочет. Его главной задачей было не карать строптивый город, а как можно скорее взять его. Поэтому на переговорах с депутацией магистрата он вёл себя исключительно вежливо и корректно. От имени цесаря он заявил, что в случае добровольной сдачи никаких репрессий не будет. Горожанам ничего не грозит, новый цесарский гарнизон получит строжайший приказ не притеснять плесковичей и не посягать на их жизнь и собственность. Разумеется, в случае их полной покорности цесарской воле. Ответил он и на вопрос, который ему с опаской задали депутаты: что будет с католической верой? Генерал заверил их (также от имени цесаря), что никакого запрета и притеснения католических священников и их паствы не будет. Единственное условие – в конце каждой службы следовало призывать молиться о здравии монарха. Присутствовавший в составе депутации епископ Пскова вознёс очи горе, но не возразил – это было нормальной практикой, до этого он и его клирики после имени Папы Римского поминали имя короля Фредрика. Соглашение было достигнуто – 20 июня 1709 г. Псков открыл ворота перед цесарской армией.

Оставив в Пскове гарнизон, Лещинский двинулся далее, к Новгороду. Его уже осаждала армия из Москворуссии. Возглавлял её лично комиссар Мазепин, желавший вернуть в лоно Москворуссии древнее достояние русского народа и возродить там православную веру. Новгородцы отчаянно сопротивлялись, не желая сдавать свой город, заявив, что они лучше умрут до последнего человека, чем отдадут столицу Нюстадланда ненавистным "москалям".

Появление армии Лещинского внесло раздор среди осаждавших. С одной стороны, это было сильное подкрепление и гарантия, что нюстадцам точно не удастся "выкрутиться". С другой стороны, Мазепин и Госевский хотели бы взять Новгород своими силами, не делясь ни с кем славой. Две армии стояли одна близ другой, более напоминая подозрительных друг к другу союзников, чем подданных единого государства. Лещинский начал с новгородцами тайные переговоры. Зная о взаимной ненависти между Новгородом и Москвой, он выступал, фактически, с позиции "третьей стороны". Горожанам были предложены условия сдачи, подобные до псковских. С важным дополнением: гарнизон (приходившие в себя после костромской неудачи солдаты Левенгаупта) получал право свободного выхода из города с развёрнутыми знамёнами и возвращения во владения Швеции. В противном случае он угрожал уйти и оставить Новгород на милость Москвы.

Узнав о "пертрактациях" Лещинского, москворусы возмутились. Мазепин при встрече заявил генералу в лицо, что он не признает никаких переговоров за своей спиной и не считает их результаты обязательными для себя. Ссора вождей перекинулась на их подчинённых – между москворусами и литвинами постоянно вспыхивали потасовки. Ни на какие согласованные действия две армии были более не способны. Переговоры прервались, Мазепин и Лещинский больше занимались наблюдением друг за другом, чем собственно осадой. Новгородцы, имевшие вдоволь запасов, воспрянули духом, видя такие нелады у врага. Так прошёл месяц.

Положение изменилось по прибытии под Новгород цесаря. Монарх выехал из Киева сразу по получении известия о победе под Торжком. Он задержался в Москве, где тепло встретился со своей цесаревой-матерью у неё в Коломенском. Стареющая Марысенька расплакалась, увидев сына, с которым она общалась последние десять лет при посредстве только коротких сухих писем. Якуб тоже расчувствовался – он больше не мог сердиться на свою матушку. Там же в Коломенском мать и сын вместе появились на торжественном приёме в его честь. Если что-то ей и не понравилось, то Марысенька никому ничего об этом не сказала – ссылка значительно смягчила её характер.

Там же в Москве до цесаря дошли известия о разногласиях между его военачальниками. Он бросил все дела и немедленно выехал на север. По дороге он провёл сутки в Твери, поблагодарив горожан за стойкость в несчастье. Затем на сменных лошадях он отправился к Новгороду, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

Он прибыл туда утром 20 сентября 1709 г. К его прибытию лагерь гудел. Ходили слухи, что Мазепин собирается вернуться с войском в Москву, а Лещинский в Вильно. Дисциплина в лагере упала, массовым стало пьянство, многие солдаты дезертировали. Цесарь немедленно по прибытии вызвал обоих начальников к себе и строго их отчитал за увиденную им неразбериху в присутствии их офицеров. Затем, не дав опомниться от высочайшего разноса, сделал небольшую паузу и… наградил их за стойкость и верность специально учреждённым им орденом – Цесарским Крестом, ставшим с тех пор высшей государственной наградой. Лица присутствовавших сразу же посветлели. "Виватам" в честь цесаря не было конца.

Цесарь немедленно взял переговоры с новгородцами в свои руки. Немедленно в город был направлен парламентёр с ультиматумом: немедленная сдача или штурм и смерть. Узнав, что войском теперь командует лично Якуб I, Левенгаупт понял, что положение безнадёжно. Он пробовал выторговать себе свободный выход из города, ссылаясь на старые "уклады" с Лещинским, но цесарь был непреклонен: город должен был сдаться безусловно. Единственно, на что он согласился – это на подчинение Новгородчины (отныне перестававшей быть "Нюстадландом") лично себе, минуя Москворуссию. Понимая, что дальше будет только хуже, Новгород сдался в тот же день 21 сентября. На ужине в честь взятия города пленённый Левенгаупт поднял тост "за милосердие Его Цесарского Величества".

Триумф омрачила только одно трагическое событие – на следующий день, 22 сентября 1709 г. в своей палатке от сердечного приступа скончался цесарский комиссар Москворуссии Иван Степанович Мазепин. Молебен за упокой души "вернейшего из верных", как назвал его в своей речи цесарь Якуб, состоялся в Новгороде, в одной из церквей, переданных православной церкви. Тело верного слуги Цесарства было отправлено в Москву. Жители сёл, через которые проезжал траурный поезд, рыдали. Несмотря на все действительные и мнимые претензии к покойному Ивану Степановичу, москворусы любили своего комиссара. Его преемником согласно цесарскому универсалу стал герой Твери и Костромы Меншиков. Генерал Лещинский же за свои заслуги был произведён в гетманы.

Не дремали и литвины. Узнав о победе москворусов, Сапега, собрав всех своих людей воедино, выступил на шведов. Те, считая свои силы недостаточными, не решились дать сражение и отступили в Пруссию. Сапега же выдвинулся на соединение с коронными войсками Браницкого.

Тот, в свою очередь, 16 сентября снова был под Коцком, куда был вынужден отступить после того, как австрийский генерал Фридрих фон Секендорф взял Люблин. Теперь ему предстояло выстоять против объединённых австстро-саксонских сил, зажавших его армию в "клещи". Но 17-го числа Флеминг получил донесение о том, что на территорию Короны вступил комиссар Сапега. Опасаясь удара в тыл, он покинул свои позиции в направлении Плоцка, предупредив, впрочем, об этом союзника. Фон Секендорф не решился начать битву один-на-один с Браницким и тоже ночью отступил к Люблину. Таким образом, утром Стефан Браницкий не обнаружил вокруг никого, кроме потухших костров на месте позиций обоих врагов. Конная разведка подтвердила, что враги ушли. Им удалось найти следы саксонской армии. Коронная армия двинулась за ними. 21 сентября (как раз в день капитуляции Новгорода перед цесарем) Браницкий подошёл к Плоцку. По дороге он встретил гонца от литвинов и решил идти напролом.

Укрывшийся в городе Флеминг получил ультиматум: ему сообщалось, что войска его австрийского союзника наголову разбиты, и Люблин взят. Если он будет сопротивляться, то после взятия города его людям не стоит рассчитывать на пощаду. На размышление генерал получил два часа. Всё это время на север от города было видно гарцующих всадников – кавалеристы Браницкого изображали приближающиеся авангарды Сапеги. Флеминг не выдержал и сдался. Через несколько дней Браницкий вступил в Варшаву. Столица Короны встретила его обугленными развалинами. Даже те здания, что не сгорели, стояли пустыми – саксонские солдаты успели их ограбить. Бывшая столица Польши выглядела настолько мрачно, что комиссар принял решение насовсем перенести свою резиденцию в Краков. Но добраться до Кракова было нелегко – армия фон Секендорфа фактически разрезала Корону напополам.

Железная буря (окончание)

Но такая конфигурация теперь, после капитуляции саксонцев (жители Короны острили "Poszedł Sas do lasu" – "Пошёл саксонец лесом") была угрозой самим австрийцам – они оказывались между Браницким на севере и Константином-Станиславом на юге, как между молотом и наковальней. Фон Секендорф сразу же по получении известия о сдаче Плоцка сам оставил Люблин и отступил на запад, к Ченстохове. Константин-Станислав двинулся вслед за ним.

Браницкий двинул свои войска в Пруссию и осадил Крулевец. Туда же, в Прибалтику, двинулся и Лещинский, блокировав Курляндию, куда отступил из Нюстадланда фельдмаршал Стенбок. Тот не решался выступить на помощь пруссакам, правильно понимая, что тогда ему будет уже некуда возвращаться.

В октябре 1709 г. войско цесаря вступило в шведскую Эстляндию. Замки по дороге сдавались без боя. Единственным городом, оказавшим сопротивление, была Нарва. Якуб оставил Госевского осаждать её, а сам двигался дальше. 30 октября делегация ревельского магистрата вынесла на бархатной подушечке ключи от города. Опасаясь двигаться дальше в разгар наступавшей зимы, цесарь остановился на зимние квартиры в Эстляндии.

Цесарь устраивал в завоёванном Ревеле приём за приёмом, бал за балом. Новогодний фейерверк над замёрзшей Балтикой ничуть не напоминал о длящейся уже десять лет войне. Действительно, Якубу Яну Собесскому было чем гордиться – уже давно Цесарство не одерживало побед такого масштаба. В конце декабря появился очередной повод для торжества – Госевский штурмом взял Нарву. Его солдаты водрузили над главной башней замка штандарт Цесарства с белым орлом на красно-бело-красном полотнище.

Успех в этом году сопутствовал и союзникам-французам. 11 сентября французская армия маршала Виллара разбила осаждавшие г.Монс англо-австрийские силы при селении Мальплаке. Победа была тем более значима, что противниками маршала были не кто-нибудь, а сам Евгений Савойский и герцог Мальборо. Решающую роль сыграли кирасиры, переброшенных из Прованса. Будучи последним резервом маршала (все остальные резервы были уже задействованы против наступления принца Евгения), они остановили английскую атаку на правом фланге французов и отбросили Мальборо назад. Монс удалось отстоять. Виллар был ранен и остался в Монсе на лечении. Вперёд во Фландрию армию повёл маршал Буффлер. Париж гудел праздничным звоном колоколов, но казны эта победа, увы, наполнить не могла.

Догадываясь, что как только сойдёт снег, польский монарх окажется под стенами Риги, губернатор Ливонии Иоганн Паткуль срочно собирал силы. Король Фредрик же собирал на родине новую армию. Пока что он направил приказ Стенбоку поддержать Паткуля всеми своими силами. По сравнению с богатой Ригой возможная потеря курляндской Митавы выглядела мелочью. Кстати, во всей этой военной суматохе все совсем забыли о несчастном герцоге. Судьба Фридриха-Вильгельма, потерявшего одно герцогство и не получившего другого (ему так и не удалось увидеть предназначенного ему Вильно) была печальна: во время отступления со шведской армией он простудился и вскорости умер. Теперь статус герцогства Курляндского был более чем неопределённым.

Действительно, в марте 1710 г. войска Якуба I подошли к Риге. Как только море и Двина освободились ото льда, из Швеции пришли корабли с дополнительными солдатами для гарнизона. Осада Риги длилась с марта по октябрь, но не принесла цесарю успеха. Почти всё время прошло во взаимном маневрировании войск цесаря и прибывшего из Курляндии Стенбока. Шведы находились в лучшем положении, чем поляки – со стороны моря под Ригу регулярно прибывали подкрепления. Фредрик сконцентрировался на одной только Ливонии, в то время как цесарским силам приходилось осаждать также Крулевец и Мемель, тоже не желавшие сдаваться. В конце концов, цесарь пришёл к выводу, что до наступления холодов ему не удастся добиться здесь своих целей, в то время как его вмешательство срочно требовалось на юге – Константин-Владислав потерпел поражение под Люблинцем (недалеко от Ченстоховы) и снова отступал. Якуб Ян Собесский снял осаду Риги и вернулся в столицу, отправив свои войска в Корону. Паткуль за твёрдость в верность короне получил от Фредрика титул графа. Польская "железная буря" стихла.

Война коалиций

Схватка между двумя коалициями продолжалась. Острословы из лондонских газет окрестили их "горизонтальной" и "вертикальной". Действительно, если посмотреть на карту континента, хорошо видно, что главных союзников, располагавшихся на противоположных концах континента: Англию (теперь уже Великобританию) и Швецию соединяли с их главной союзницей Австрией вертикальные линии с севера на юг, а их противников: Французское Королевство и Цесарство Многих Народов линии горизонтальные – с запада на восток. Европа была распята на этом "кресте коалиций".

После битвы при Мальплаке под натиском французов союзные войска оставили Испанские Нидерланды. Кампания герцога Мальборо против французских войск была неудачной – ему не удалось вытеснить их во Францию. Голландия была перепугана победами французов и начала с ними тайные переговоры в Утрехте. Людовик XIV собирался для развития успеха перебросить в Нидерланды часть французских войск, находившихся в Испании, но обстоятельства помешали ему это сделать.

Многонациональная армия Карла Габсбурга под командованием генерала Стенхоупа начала наступление на Мадрид. Под Сарагосой их остановили франко-испанские войска. Французам удалось прорвать строй союзных Великобритании португальцев, после чего, опасаясь окружения, отступили и главные силы союзников. Король Филипп удержал свою власть в Испании, но Барселона по-прежнему оставалась в руках Карла. Но он допустил оплошность – вместо того, чтобы держаться в Каталонии, он предпринял новое наступление, стремясь во что бы то ни стало захватить Сарагосу. 9 декабря 1710 г. под Сариньеной (60 км на запад от арагонской столицы) генерал Стенхоуп был наголову разбит герцогом Вандомом и попал к нему в плен. Филипп V занял большую часть Каталонии.

К поражениям на фронте (фон Секендорф в начале 1711 г. был разбит под Ченстоховой получившим подкрепления Константином-Владиславом) добавились разногласия между союзниками. В апреле 1711 г. после смерти Иосифа I новым императором Священной Римской Империи стал Карл VI Габсбург. То, что это произошло в Барселоне, давало опасный сигнал для Великобритании – перспектива воссоздания единой империи Габсбургов становилась реальностью. Это вызвало политический кризис в Лондоне. Воинственный кабинет вигов уступил своё место миролюбивому кабинету тори. Это совпало со ссорой Сары Дженнингс, герцогини Мальборо, с королевой Анной, и её последующей опалой. Это в свою очередь подорвало позиции её мужа, герцога Мальборо, который был отозван в Англию. Новый английский командующий, герцог Ормонд, не предпринимал активных действий против французов, что позволило им в июле 1712 г. разбить принца Евгения под Брюсселем. В августе 1712 г. прибывший во Францию глава британского кабинета лорд Сент-Джон, виконт Болингброк заключил с французами соглашение о перемирии сроком на четыре месяца. Через месяц к перемирию присоединилась Голландская Республика.

Император Карл оказался в ситуации войны на три фронта: в Испании, в Нидерландах и в Короне. Единственным его союзником оставались шведы, но их положение тоже было незавидным – они были способны только на оборону своих изрядно поредевших владений в Прибалтике. Недавно, в апреле 1712 г. к цесарю вернулся Гданьск – видя успехи цесарских сил, тамошннее купечество сочло для себя более выгодным оставить Швецию и снова признать власть Киева. Не желая терять драгоценное время, Якуб I издал универсал, прощавший гданщанам все их вины перед "цесарским величеством". Получив доступ к гданьским верфям, цесарь немедленно продолжил начатое ещё в Ревеле восстановление флота.

На юге Короны победа, наконец-то, досталась Константину-Владиславу. Получив подкрепления, он, наконец-то разбил под Ченстоховой войска фон Секендорфа и изгнал австрийцев с территории Коронной комиссарии. Теперь уже Цесарство вторглось в австрийские владения в Силезии, осадив город Оппельн. Карл VI не мог послать туда подкреплений, поскольку был связан войной на Западе – в Испании французы осадили Барселону, а в Германии вторглись в Баварию. В марте 1713 г. Оппельн капитулировал, а уже в апреле войска Константина-Владислава были под стенами столицы Нижней Силезии города Пресслау.

Однако мирные переговоры между Францией и Англией шли туго. Французские победы привели к тому, что министр Людовика маркиз де Торси выдвинул предложения, для Англии совершенно неприемлемые. Он требовал признания Филиппа V королём Испании, а также решительно настаивал на подтверждения прав Франции на бывшие Испанские Нидерланды. Фактически, принятие этих требований означало для Великобритании признание своего поражения. Французы в этом случае стали бы безраздельными повелителями Западной Европы. Поэтому лорд Болингброк, скрепя сердце, был вынужден прервать утрехтские переговоры. После провала своей внешней политики кабинет тори был вынужден подать в отставку. К власти в Лондоне вернулись виги во главе с Сиднеем Годолфином. В апреле 1713 г. закончилось англо-французское перемирие (продлённое до этого ещё на 4 месяца). При всей своей неприязни к мужу своей бывшей подруги, королева Анна поддержала возвращение герцога Мальборо в Европу – при всех своих недостатках он по-прежнему оставался лучшим (и поэтому незаменимым) полководцем Соединённого Королевства.

Швецию ждал очередной удар – 25 февраля 1713 г. в Стокгольме перестало биться сердце короля Фредрика Первого. А в Западную войну снова вступила Великобритания, оттянув значительную часть французских сил на себя.

Цесарство в горячке

Война продолжалась уже второе десятилетие и казалась всем бесконечной. Сейм утверждал всё новые и новые налоги, всё новые и новые рекрутские наборы опустошали сёла, колокольный звон и фейерверки по поводу побед сменялись мрачным молчанием по поводу поражений, но всё возвращалось на круги своя: войска маршировали туда и обратно, города переходили из рук в руки, деревни горели, а подданные цесаря подвергались грабежам и насилиям, как от чужих, так, зачастую, и от своих солдат.

При получении известия о смерти "старого врага" Фредрика I при киевском дворе появились надежды на политическое решение конфликта. Но предварительные переговоры (официально речь шла только об обмене пленными) с новым королём шведов Фредриком-Вильгельмом не выявили точек соприкосновения: Гогенцоллерн требовал возвращения захваченной Прибалтики и признания его суверенитета над Пруссией (соглашаясь, однако, отказаться от Бранденбурга и вернуть Цесарству Гданьск). Послы Якуба Собесского, естественно, не готовы были согласиться отдать все завоевания своего цесаря "за просто так". Переговоры вернулись к своей "официальной теме".

Шведам, однако, тоже приходилось несладко. Огромные территориальные потери, понесённые ними в результате предыдущих кампаний, значительно ослабили Королевство Трёх Корон. Потеря богатых портов Риги и Ревеля, переход под власть Цесарства Нюстадланда, разрыв со Швецией Гданьска значительно сократили поступления в королевскую казну. Поэтому первыми словами, что услышали подданные от своего короля, были: "Контроль и Экономия". Именно так – с большой буквы. Монарх начал с того, что резко сократил расходы своего двора: приёмы и балы сменились заседаниями и совещаниями. Это принесло свои плоды – в мае 1713 г. высадившиеся в Пруссии войска Стенбока отбросили польскую армию от стен прусской столицы – вторая битва на Прейгеле тоже закончилась для шведов победой, хотя и не такой блестящей, как первая. Вслед за этим фельдмаршал освободил от поляков Курляндию.

Мирные переговоры с Саксонией зашли в тупик. Август Сильный, первоначально готовый отречься от прав на польскую корону, услышав о прекращении перемирия с Францией и получив известия об австрийском контрнаступлении в Силезии (Австрия заставила Константина-Владислава снять осаду Пресслау), упёрся и потребовал выплатить себе компенсацию в сто тысяч талеров. Когда цесарь, желая скорее урегулировать отношения с саксонцами, согласился на эту сумму, Август потребовал двести. Затем, не ожидая официального ответа цесаря, он прервал конференции с цесарскими послами и отправил на помощь австрийцам корпус графа Августа фон Вакербарта. В сентябре австро-саксонская армия отбила у Константина-Владислава Оппельн.

Обострилась ситуация в Короне – возвращавшиеся в разрушенную Варшаву беженцы, несмотря на большие расходы на строительство своих новых домов вместо сгоревших, были вынуждены платить большие налоги на содержание войска. Они регулярно подавали петиции об освобождении их от налогов в связи с бедственным положением, но ответа от цесаря не получали. Вплоть до апреля 1714 г., когда в Варшаву пришло из Кракова решение комиссара о выделении дополнительных средств на восстановление города. Деньги же предполагалось найти, обложив жителей Варшавы дополнительным "строительным" налогом. При известии о ещё одном налоге в Варшаве начался бунт. Немногочисленный гарнизон сдался восставшим, даже не пытаясь оказать сопротивления (в дальнейшем солдатам и офицерам гарнизона было позволено покинуть город без оружия).

Боевые действия против восставших были поручены генералу Борису Шереметеву, корпус которого направлялся в Силезию на усиление войск Константина-Владислава. Повстанцы действовали вяло, изначально не будучи настроенными на наступательные действия. Кроме того, варшавские горожане не имели боевого опыта и решимости "стоять до последнего", так что сразу после того, как Шереметев осадил город, они вступили с ним в переговоры, а затем 15 мая 1714 г. открыли ему ворота. По приказу генерала пятеро предводителей восстания были казнены на Рыночной площади, несколько десятков других были биты кнутом и заключены в тюрьму. Впрочем, "строительный" и некоторые другие налоги для варшавян универсалом Якуба I были отменены. Цесарь выделил из казны средства на восстановление Варшавы.

Руководить реконструкцией был направлен находившийся на цесарской службе итальянский архитектор Доменико Трезини. Ввиду крайней разрушенности левобережной части, большую роль приобрела Прага – поселение на правом берегу Вислы, куда перебрались многие варшавяне, потерявшие свои дома. Одним из первых проектов Трезини стал мост через Вислу, построенный вместо старого, разрушенного ещё в начале XVII века. К другим творениям знаменитого архитектора относятся основательно перестроенный им Королевский Замок, Кафедра Петра и Павла на Королевском Тракте, а также Новая Ратуша в Праге (в 1725 г. слившейся с Варшавой в единое целое и принявшей на себя роль нового центра города).

Будучи со всех сторон окружённым врагами, Якуб не желал обострения отношений внутри Цесарства. Такую инструкцию, в частности, получил его представитель на переговорах с восставшими украинцами Михал Потоцкий. К тому времени военные действия на Украине приостановились. Казаки заняли земли на Дону, на севере они контролировали правый берег вплоть до Воронежа, а на юге крепко держались в Азове. Цесарь был настроен на соглашение – особенно после того, как после смерти Палия в 1710 г. на выборах нового гетмана настроенный на компромисс Игнат Некраса взял верх над воинственным Павло Перебийносом.

Некраса был согласен признать над собой и казаками верховенство цесаря, но наотрез отказывался пустить на Украину цесарских воевод. Кроме того, Потоцкий не был согласен на слишком, по его мнению, широкие украинские границы. Переговоры шли долго и тяжело, и Некраса и Потоцкий неоднократно угрожали друг другу прервать их и возобновить войну, но в конце концов, возобладало здравомыслие: ни украинцы, ни поляки не могли себе позволить окончательный разрыв – это обошлось бы им слишком дорого.

Наконец посол цесаря и украинский гетман пришли к соглашению. На состоявшемся в феврале 1715 г. в Черкасске Генеральной Раде украинские казаки признали себя подданными цесаря и присягнули служить ему "верно и нелицемерно" против всех его врагов, внешних и внутренних. Украина изымалась из состава Москворуссии и признавалась самостоятельной комиссарией (сами украинцы предпочитали использовать для своей земли термин "Гетманщина"), подчинённой лично цесарю.

За казаками признавалось право внутреннего самоуправления, вплоть до выборов собственного гетмана. Казаки признавались неподсудными цесарским судам. За все преступления, совершённые украинцами на территории Украинской Комиссарии, судить их могли исключительно суды гетманские. Должность Генерального Судьи также была выборной. Специально присланным из Киева универсалом цесарь подтверждал старый принцип "С Дона выдачи нет". Кроме подтверждавшего казацкие вольности универсала, цесарь прислал гетману красное знамя с изображением архангела Михаила (с тех пор "архангел" в разных вариациях является гербом Украины), позолоченную, украшенную драгоценными камнями булаву и саблю. Гетман с благодарностью принял цесарские дары и ещё раз торжественно пообещал "служить цесарскому величеству, не щадя живота своего". Польско-украинские отношения были урегулированы.

В знак доброй воли гетман послал два полка казаков на цесарскую службу в Силезию. К тому времени (весна 1715 г.) англичане под командованием Мальборо очистили от французов Нидерланды и Фландрию, вступив на территорию Франции и отобрав у Франции плоды её мальплакской победы. Войска императора под командованием принца Евгения окончательно выгнали франко-испанские силы из Южной Италии (Неаполь и Сицилия попали в руки савойцев). Теперь принц Евгений готовился к вторжению в Южную Францию. Это требовало дополнительных сил, которые пришлось снять из Силезии. Это позволило сменившему Константина-Владислава Шереметеву вернуть контроль над Силезией. 1 июня 1715 г. он вновь вернул Оппельн, в 20 июня — вошёл в ворота деморализованного уходом императорских войск Пресслау. Узнав о этих победах, цесарь произвёл Шереметева в гетманы.

Заговоры и претенденты

В том же 1715 году произошло событие, крайне важное для судеб Европы – в Версале скончался "король-солнце" Людовик XVI. Наследником был его внук, Филипп, король Испанский – тот самый, из-за прав которого и началась Западная война. Теперь то, чего опасались англичане и австрийцы, стало фактом – у Испании и Франции отныне был единый монарх, для которого Пиренеи не были больше границей. Филипп VII Бурбон Французский (он же Фелипе V Бурбон Испанский) решил нанести решительный удар в самое сердце Англии.

В Англии (точнее, Великобритании) с прошлого 1714 года была у власти новая династия. После смерти королевы Анны встал вопрос о наследовании. На трон было два претендента: брат Анны Джеймс Стюарт и правнук короля Иакова I курпринц (наследник герцогства) Брауншвейгский Георг Людвиг Ганноверский. Джеймс был ближайшим родственником покойной королевы, но к несчастью для себя, он исповедовал католическую веру. В то же время принятый парламентом "Акт о престолонаследии" не допускал наследования трона католиками. Поэтому парламент пригласил на трон принца Георга, как ближайшего родственника правящей династии протестантского вероисповедания. В сентябре 1714 г. принц прибыл в Лондон и короновался в Вестминстерском аббатстве.

Но претендент не сложил оружия. В прямом смысле: он воевал в Мировой войне на стороне Франции. В 1708 г. он пробовал высадиться на побережье Шотландии, но ему помешал шторм. В 1709 г. он бился при Мальплаке вместе с Вилларом и Буффлером. В 1715 г. его шотландские сторонники-"якобиты" при французской поддержке составили заговор, чтобы возвести его на трон. В декабре 1715-го г. он снова предпринял попытку высадки в Шотландии – на этот раз успешную. Тем не менее, ему снова не посчастливилось – якобиты были наголову разбиты. Французские солдаты, выделенные "королю Джеймсу" Филиппом VII, скорее помешали ему, чем помогли – многие из его английских сторонников отвернулись от своего вождя, узнав о том, что вместе с ним идут французы. Претенденту пришлось бежать обратно во Францию.

Неудача десанта в Шотландии вызвала ропот во Франции. Война длилась слишком долго и обходилась Франции чересчур дорого. А король Филипп, права которого и послужили причиной конфликта, так и не появился во Франции, управляя государством посредством присылаемых из Мадрида эдиктов. Народ обвинял в своих тяготах "министров, не пускающих короля в страну". Знать тоже была недовольна, опасаясь дальнейшего ухудшения положения дел из-за финансового кризиса и очередных военных поражений. Масла в огонь подливали тайные эмиссары короля Георга. Британское правительство обещало французам немедленное заключение мира и вывод своих войск с территории Французского Королевства в обмен на отказ Филиппа от одного из двух тронов.

Проблема заключалась в том, что Филипп VII не желал ни от чего отказываться. Поэтому англичане осторожно, через третьих лиц начали зондировать позицию влиятельного принца, племянника покойного Людовика, Филиппа Орлеанского. Тот не менее осторожно начал вербовать себе сторонников. Участники "орлеанского заговора" ставили в вину королю то, что он всё своё время посвящает делам Испании, что до сих пор ещё не прибыл на свою коронацию, что вся война ведётся исключительно для удовлетворения его личных амбиций и противоречит интересам Французского Королевства. Заговорщики планировали сделать королём Франции малолетнего принца Людовика, правнука покойного короля.

Король Филипп не догадывался о заговоре – он наивно доверял своему двоюродному дяде, провозглашённому им на время своего отсутствия регентом королевства. Вся власть во Франции принадлежала принцу Филиппу, так что для него не представляло сложности скрыть свои намерения от находящегося за тридевять земель короля.

Тем временем, по-прежнему находившийся в Испании (испанские вельможи настаивали на присутствии Филиппа на Иберийском полуострове, опасаясь, что уехав, он уже не вернётся из Франции) готовил новое наступление: летом 1716 г. он испанские войска высадились на о.Сардиния, намереваясь вернуть себе свои владения в южной Италии.

Заговоры и претенденты (окончание)

Затем они высадились на Сицилии. По приказу короля Филиппа герцог Орлеанский был вынужден двинуть французские войска в Пьемонт и занял Ниццу, чтобы отвлечь часть австрийских сил. Он, однако, не был заинтересован в успехе – ведь победа короля укрепляла его позиции и, соответственно, ослабляла позиции "орлеанских" заговорщиков. Французские войска занимались вялым маневрированием, не отдаляясь далеко от Ниццы и всячески уклоняясь от столкновений с небольшими силами пьемонтцев. Ходили слухи (историки склоняются к тому, что они были истинными) о тайном сговоре французского командующего герцога Бервика с пьемонтским двором. В результате, не получившие помощи испанцы были вытеснены армией императора вначале с Сицилии, а затем и с Сардинии. Пьемонтский герцог Виктор-Амадей II, стал теперь королём Сардинии. в обмен за что уступил императору Карлу VI свои владения на Сицилии.

Филипп VII был крайне недоволен поражением, а особенно более чем странным бездействием своих войск в Северной Италии, и начал подозревать недоброе. В феврале 1718 г. он выехал из Мадрида, чтобы лично прибыть в Версаль и отстранить своего тёзку от должности регента. Но "орлеанисты" были начеку. Когда кортеж Филиппа приблизился к воротам Байонны, те остались запертыми. После переговоров между королевской свитой и комендантом города (участником заговора) изумлённый король Филипп узнал, что Франция не признаёт его более королём – в качестве "аргумента" выдвигалось многолетнее отсутствие за пределами государства и отсутствие коронации. Жители Байонны и всей Франции, передали ему, присягнули на верность "его Королевскому Величеству Людовику XV". На время несовершеннолетия нового монарха обязанности регента Королевства Французского возложил на себя "его Высочество Филипп, герцог Орлеанский".

Хуже всего было то, что Филипп VII ничего не мог сделать. Нежданно-негаданно король оказался во враждебной стране. Его свита и охрана при всём желании не смогли бы справиться с байоннским гарнизоном, явно готовым оказать сопротивление своему повелителю. Филиппу ничего не оставалось, кроме как стиснуть зубы и вернуться за Пиренеи.

По прибытии в Мадриде Филипп гневно обрушился на французского посла. Тот, однако, не имел ни малейшего понятия о событиях в Париже и был не менее короля возмущён мятежом регента. Чтобы доказать свою преданность монарху, он вызвался немедленно во главе армии двинуться во Францию защищать права своего господина.

Однако не всё было так просто. Британское правительство вигов, выполняя свою часть соглашения с герцогом Филиппом, в том же марте 1718 г. подписало перемирие с французами в Аррасе. Для Великобритании цель войны была достигнута – ей удалось не допустить объединения Франции и Испании и, таким образом, "баланс сил" в Европе был сохранён. Успех британской политики признал даже непримиримый противник кабинета вигов бывший премьер Болингброк, пребывавший в эмиграции во Франции после того, как вышла на явь его поддержка мятежа Джеймса Стюарта. Начавшиеся англо-французские переговоры привели в августе 1718 г. к подписанию Утрехтского мирного договора между двумя державами. В аристократических салонах обеих столиц шутили, что "пожар войны погас после того, как сгорело всё, что могло сгореть".

Теперь регент Филипп мог выставить всю свою армию против испанцев. Вторжение испанской армии во Францию было остановлено при той же Байонне – двухмесячная осада города (май – июль 1718 г.) закончилась неудачей после того, как на помощь осаждённым подошла 30-тысячная армия во главе с регентом. Последнюю попытку переломить ситуацию в свою пользу Филипп VII предпринял в 1719 г., когда он попытался вывести их войны Великобританию, повторив высадку сторонников "претендента" в Шотландии. Однако на этот раз небольшая армия вторжения не встретила практически никакой поддержки со стороны шотландцев и была вынуждена капитулировать под Глен Шил. Его попытка одновременно с этим отбить у Британии Гибралтар провалилась после высадки англичан под Виго. После этого Филиппу ничего не оставалось, кроме, как согласиться на мир, объявив о своём отказе от прав на французский трон. Это решение было встречено в Испании с ликованием – все испанцы от благородного гранда до простого крестьянина, не желали продолжения войны за "французское наследство". Королевский Совет выразил государю своё мнение: Испания не в силах воевать в одиночку против половины Европы. Теперь, подписав в Гааге мирный договор и отказавшись от вмешательства в итальянские дела, король Испании Филипп V де Бурбон мог полностью сконцентрироваться на восстановлении разрушенной многолетней войной испанской экономики.

В огненном кольце

Сепаратный Утрехтский мир вызвал бурное возмущение у союзников "по другой стороне креста". Император Карл VI громко обвинял Уайт-холлский кабинет в предательстве – теперь Габсбурги должны были расстаться со всеми надеждами на восстановление "империи, над которой не заходит солнце". Зато, избавившись от французской угрозы на западе, они могли сконцентрировать все свои силы на востоке – против Цесарства.

Не меньшее возмущение царило и в Киеве – по поводу "французского вероломства". Поначалу цесарский посол в Мадриде даже обещал королю Филиппу послать в Испанию корпус цесарских войск для подавления "мятежа орлеанистов". Воинственные настроения, однако, стихли, столкнувшись с грубой реальностью – байоннское поражение не давало оснований надеяться на быстрое взятие Парижа, а и сама переброска войск из Гданьска через кишевшее шведскими кораблями Балтийское и английскими – Северное моря через Ла-Манш или, тем более, в обход Британских островов, вызывала резкие возражения у адмиралов Якуба Собесского, прямо заявивших своему монарху, что они готовы "ручаться за неудачу, но не за успех". Взвесив все "за" и "против", цесарь отказался от своего первоначального намерения.

Теперь перевес в силах был на стороне врагов – Австрия и Швеция начали совместное наступление на его владения: австрийские войска двинулись на силезское Пресслау, а шведские – захватили Курляндию. Посол герцога Августа Сильного тоже неожиданно "вспомнил" о "правах" своего господина на Корону. Саксонцы пока что не выступали, но было ясно, что они сделают это немедленно, как только убедятся в том, что цесарь проигрывает войну. Из посольства в Стамбуле доносили, что посол императора щедро раздаёт подарки турецким вельможам, склоняя султанский двор к наступлению в Молдавии. Казалось, повторяется ситуация десятилетней давности, когда государство готово было рухнуть под напором многочисленных врагов.

Из Москвы Меншиков доносил о ширящейся в подвластной ему Костроме "крамоле", которую не могли задушить никакие репрессии. Особенно беспокоили москворусского комиссара "сикарии" – так склонный к латинским выражениям Меншиков называл людей, исподтишка нападавших на отдельных солдат и офицеров цесаря, купцов из Москвы и Киева, а также просто местных горожан, сохранявших верность Цесарству. Тактика "сикариев" была проста – в толпе подойти вплотную к человеку, незаметным коротким движением ударить его кинжалом или ножом, после чего скрыться в толпе. Поимка "сикария" была делом исключительно сложным – даже если товарищам жертвы удавалось заметить нападавшего и догнать его, тот обычно успевал покончить с собой при помощи своего оружия, не даваясь живым в руки своих преследователей. Перед самоубийственной смертью загнанный в угол "сикарий" обычно кричал "Слава Исусу Христу!".

Нескольких "злодеев", писал комиссар, удалось, однако, взять живыми и заставить под пыткой выдать своих сообщников. Но и это не приводило к искоренению "воровских гнёзд" – сообщники либо успевали сбежать (вероятно, предупреждённые кем-то из своих среди людей воеводы), либо запирались в каком-либо доме и через окна отстреливались до последнего. Когда у них заканчивались заряды (либо солдаты врывались, наконец, в дом), те, предпочитали сжечь дом изнутри вместе с собой, чем сдаться цесарским людям. Зачастую они заранее приготавливали подобные самоубийственные ловушки – в нескольких случаях сразу после того, как цесарские солдаты врывались в такие дома, те взлетали на воздух. "Вероятно, в подполе имели быть схоронены бочонки с порохом, кой сии безумцы взорвали, бросив в оный подпол огонь", – делал неутешительный вывод комиссар Меншиков.

"Сикариев" поддерживали священнослужители подпольной, "катакомбной" ветви местной Истинной Православной Церкви, объявляя подобных "воров" мучениками-"ратниками Спаса Нерукотворного", так же, как в своё время называли этим именем мятежников Стеньки Разина (в качестве доказательства Меншиков посылал в Киев конфискованные им "чудотворные иконы" с изображениями "святого Степана Ратника" и "святого Аввакума Страстотерпца"). На все увещевания "официальных" священников о греховности самоубийства те из "пастырей", которых удалось-таки взять живыми, отвечали, что уйти из "сего греховного мира – юдоли Сатаны" не грех, а добродетель, а тому, кто заберёт за собой "слуг диаволовых" будут прощены все грехи и тот "сядет одесную Господа нашего Исуса Христа". Зачастую, отмечал в своём письме Меншиков, те же служители, что днём открыто призывают паству молиться о здравие Цесаря, ночью тайно благословляют "ратников" на бунт против "Его Цесарского Величества". И без Милославского (умер в Риге в 1710 г.) народ в Костроме "шаток и вельми", – по выражению комиссара, – "к воровству склонен". А посему цесарский наместник был вынужден держать в Костромской земле несколько полков на случай мятежа, который, без сомнения, вспыхнет, как только "слух о движении сил швецких в Костромскую сторону явится". Москворусские войска разорили несколько монастырей, монахи которых подозревались в укрывательстве "бунтовщиков".

После захвата Курляндии Фредрик-Вильгельм действительно намеревался двинуться на юго-восток – на Новгород и Кострому и его эмиссары, действительно подготавливали восстание в этих землях, нерасположенных к "ляхам". Тем не менее, новгородцы были в первую очередь купцами. Оказалось, что "не так страшен цесарь, как его малюют" – и под властью и покровительством Якуба Первого можно заработать на торговле через польские Нарву и Ревель ничуть не хуже, чем на торговле через те же Нарву и Ревель шведские и перестали бояться поляков. Примирительная политика Якуба развеяла страхи по поводу преследования католической церкви в Новгородчине – цесарь ограничился запретом единственно ордена иезуитов, представлявшихся в Киеве корнем всякого зла, оставив в неприкосновенности все остальные католические ордена.

Поэтому новгородское купечество (составлявшую главную силу этой комиссарии) было настроено выжидательно, намереваясь подчиниться тому, кто победит в предстоящей решающей схватке. Среди них даже сложилась "рижская" партия, активно финансировавшая планы цесаря по захвату столицы Ливонии, связывая с этим свои надежды взять под свой контроль всю торговлю через порты юго-восточной Прибалтики. На деньги новгородских "рижан" было снаряжено несколько новгородско-псковских полков, служивших цесарю с не меньшим энтузиазмом, чем некогда королю. В католических церквях Новгорода теперь молились за "государя-цесаря".

Войска противоборствующих сторон встретились в 30 ноября 1718 г. под стенами Митавы – столицы Курляндии, которую поляки намеревались отбить. Войсками Цесарства командовали Князь Цесарства Константин-Владислав и коронный комиссар Станислав Понятовский. Шведские силы возглавлял опытный генерал Шлиппенбах. На его беду, среди его генералов был вернувшийся на шведскую службу Карл фон Виттельсбах, по-прежнему оставшийся таким же "сорвиголовой", как и в молодости. По воспоминаниям современников, практически любой совет с его участием превращался в словесную дуэль между Виттельсбахом и Шлиппенбахом. Под Митавой он сыграл поистине роковую роль. Шлиппенбах выстроил свою армию, намереваясь ждать атаки поляков, которых он собирался сокрушить, используя своё численное превосходство (40 тысяч человек против 28). Но генерал Виттельсбах не стал ждать – нарушив прямой приказ своего командующего, он во главе своей кавалерии (изначально предназначенной только для "закрепления" успеха и преследования отступающего противника) бросился на левый фланг цесарских сил. Кавалеристы Виттельсбаха не смогли, однако, прорвать строй польской пехоты.

Попытка отозвать безумца не увенчалась успехом – генерал погиб в первые же минуты схватки, и управление его людьми было потеряно. Чтобы спасти кавалеристов от неминуемой гибели, на помощь им двинулся полк генерала Розена. Это, в свою очередь, ослабило шведский центр, по которому ударил всеми силами центр польский под командованием Константина-Владислава. Шведский боевой порядок расстроился, центр отступил, в результате чего между войсками шведского левого фланга и центра образовался разрыв. Туда прорвалась кавалерия Понятовского и захватила шведские пушки.

После этого сражение превратилось в уничтожение шведских пехотных каре польским артиллерийским огнём. После того, как пушечным ядром был убит генерал Шлиппенбах, его заместитель приказал выбросить белый флаг. Константин-Владислав наконец-то одержал победу, о которой он всегда мечтал. Митава сдалась еще в этот же день. Через неделю Понятовский принял ключи от Риги – городской магистрат взбунтовался против собиравшегося защищать ливонскую столицу Паткуля, а офицеры гарнизона были слишком подавлены известием об очередной катастрофой их родины, чтобы сопротивляться. Сам старый граф Иоганн, однако, не смирился с участью пленника. Он с группой таких же отчаянных заперся в Пороховой башне и взорвал её вместе с собой. Легенда гласит, что его последними словами были: "Пусть лучше мой прах будет развеян над шведской землёй, чем похоронен в земле чужой". Проверить, правда ли это, разумеется, не представляется возможным. Во всяком случае, эти слова выбиты на постаменте памятника последнему шведскому губернатору, установленному в XIX в. на рижской площади, где располагалась та самая злосчастная башня. Площадь, естественно, носит название "Johann Patkul-Platz".

Теперь со шведским владычеством в Южной Прибалтике было покончено. Через год, в октябре 1719 после продолжительной осады сдался Крулевец. Герцогство Прусское было упразднено универсалом Цесаря от 21 марта 1720 г. – теперь всё побережье от Эстляндии до Крулевца вошло в состав вновь созданной Прибалтийской Комиссарии. Ещё год продолжались отдельные сражения на границе шведской Ингрии с Новгородчиной и Эстляндией, но ничего принципиально изменить они уже не могли.

Уланы, уланы…

Пока в Прибалтике разворачивались эти грозные события, австрийские войска снова заняли Пресслау (сентябрь 1718 г.). Сразу после этого вступили в войну саксонцы Вакербарта, заняв польские Лешно и Ярочин, но дальше не пошёл, ожидая, как будут развиваться события в Прибалтике и Силезии. Услышав о победе поляков под Митавой, он повернул обратно в Саксонию. Полякам Шереметева приходилось отступать к Оппельну, а затем и далее, оставив там сильный гарнизон с большими запасами продовольствия и пороха. Уже который раз по многострадальной земле Силезии проходили войска, снова и снова подвергая её разорению. Вслед за отступающими поляками по пятам шли солдаты императора во главе с самим принцем Евгением. Трезво оценивая свои полководческие способности, граф Борис старательно маневрировал, всячески стараясь избежать прямого столкновения с войсками принца, от которого он не ожидал ничего хорошего. Стремясь ослабить противника, он оставлял свои гарнизоны в многочисленных крепостях по дороге, рассчитывая на то, что их правильная методичная осада (которая была почти что "визитной карточкой" великого полководца) потребует от Евгения Савойского отвлечения значительных сил и большого количества времени.

Так и случилось – весну 1719 г. принц встретил под стенами ченстоховской Ясногурской Цитадели. В своё время там располагался католический монастырь, но он был закрыт ещё во времена Сигизмунда III, став одной из последних "жертв" секуляризации. С тех пор он использовался исключительно для военных нужд, причём в течение Мировой войны достаточно часто. Гарнизон Цитадели упорно отвечал отказом на все предложения старого Евгения о почётной капитуляции. Не покорив столь сильную крепость, принц не мог двигаться вперёд, ограничиваясь разведкой окрестностей. Тем временем по совету своих гетманов Якуб Собесский задумал рискованный отвлекающий манёвр.

Воспользовавшись тем, что всё внимание австрийского гофкригсрата было приковано к Силезии, Якуб перешёл в наступление на другом направлении. Летом 1719 г. две цесарские армии – одна через Карпаты, а другая через Татры из Подхалья, вторглись в Верхнюю Венгрию. Идею "венгерского похода" цесарю подсказал Петер Тёкёли, живший в эмиграции в Киеве в качестве "гостя цесаря". В этом качестве он принял участие в нескольких сражениях с австрийцами и шведами, где зарекомендовал себя с исключительно хорошей стороны. Он всё ещё не оставлял надежды вернуться в Буду "со щитом".

Верхняя Венгрия была занята с ходу – австрийские войска не ожидали удара и частью бежали, частью сдались в плен. В Пожони Петер объявил о своём возвращении на трон предков. На военном совете было решено идти на Вену, располагавшуюся всего в паре десятков миль от Пожони. Положение осложняла позиция венгерского дворянства, отнюдь не спешившего под руку своего князя. Наоборот, всё чаще и чаще цесарские войска подвергались нападениям со стороны местных жителей. Вообще, как оказалось, выросшее во время войны новое поколение венгров отличалось от своих отцов-"куруцев". Значительное число их принадлежало уже к католической вере и не желало ничего слышать ни о Тёкёли, ни о Ракоци, предпочитая оставаться подданными императора.

Наступление на Вену провалилось – австрийцы успешно парировали все манёвры поляков. Те, однако, не прекращали своих попыток прорвать или обойти австрийские заслоны вокруг столицы. Эскадроны польской кавалерии вторгались в Моравию, доходили даже до Богемии и, хоть и не могли захватить ни одной серьёзной крепости, наводили на австрийцев страх самим своим появлением в тех краях. Особенную известность получила "битва при Райхенберге" – самый успешный кавалерийский рейд Мировой войны, когда 23 сентября 1719 г. два уланских эскадрона захватили на дороге несколько перевозимых из Праги в Райхенберг (чеш.Либерец) тяжёлых пушек. Австрийские артиллеристы ожидали увидеть в этом районе кого угодно, только не цесарских улан, поэтому не приняли никаких мер предосторожности. Затем, подойдя к закрытым воротам города, польский ротмистр потребовал сдаться на капитуляцию. Когда гарнизон (несколько десятков инвалидов) отказался, поляки подвезли пушки (замаскированные под большие фуры) к воротам и выбили их, произведя несколько выстрелов практически в упор. Растерявшийся комендант даже не пытался сопротивляться, хотя при желании мог бы остановить кавалеристов ружейным огнём со стен. После этого поляки ограбили город, забрав городскую казну и содержимое сундуков нескольких местных купцов, и удалились восвояси, оставив горожан один-на-один с горящей ратушей и вспыхнувшей паникой. Орудия, естественно, пришлось оставить, предварительно заклепав.

Слух о событиях в Райхенберге, дойдя до Вены, принял эпохальные размеры. Никто не знал подробностей, но все сходились на том, что огромные силы поляков готовы в любой момент появиться под Прагой. Принц Евгений вместе со своей армией был отозван. В октябре к Ченстоховской крепости снова вернулись войска Шереметева. Как оказалось, гарнизон практически исчерпал свои запасы и был готов сдаться. Зато теперь его мучения остались позади.

Мир на земле

То, что с Евгением Савойским будет не до шуток, прекрасно понимали все цесарские военачальники, стоявшие во главе войск в Венгрии. Только Петер Тёкёли храбрился и обнадёживал их обещанием всеобщего восстания, которое, по его словам, со дня на день должно было вспыхнуть в Буде. Чуть ли не каждый день Тёкёли писал цесарскому командующему о положительных известиях, получаемых им от своих эмиссаров в Нижней Венгрии. Сообщения Тёкёли были всё оптимистичнее, восстание было всё ближе, но как-то не наступало и не наступало. Вместе с тем сообщения разведки о продвижении принца Евгения приобретали всё большую и большую осязаемость.

Ждать больше было нельзя, и в конце октября 1719 г. цесарские войска начали отступление из Венгрии. С местными "лабанцами" удалось договориться о перемирии – их предводитель граф Шандор Каройи обещал не нападать на поляков во время отступления через Татры. Те немногочисленные венгры, что опрометчиво перешли на сторону князя Петера в момент польского вторжения, теперь искали пути безопасного возвращения на сторону императора. С Петером осталось только несколько дворян, не рассчитывавших на милость императора Карла. Петер Тёкёли был подавлен – все его планы по возвращению на родину предков пошли прахом.

Цесарскому войску повезло больше, чем в своё время австрийцам Дауна – оно в целости и сохранности перешло Татры и к тому времени, когда начались снегопады, было уже на "своей" стороне в Новом Тарге. Теперь граница между цесарскими и императорскими владениями была защищена самой природой гор – даже Евгений Савойский не рискнул бы двинуться через горы, когда снег перегородил татранские перевалы надёжнее, чем любая крепостная стена.

Как-то само собой случилось так, что к началу 1720 г. Австрия и Цесарство вернулись на свои старые рубежи. Все походы, все битвы, все победы привели только к тому, что всё осталось так, как было до начало военных действий. Ни одна из сторон, впрочем, не могла считать себя в проигрыше – император прибавил к своим владениям Венгрию, а цесарь – Прибалтику. В любом случае, продолжение военных действий между двумя державами теперь потеряло всяческий смысл. К этому выводу пришли одновременно глава гофкригсрата принц Евгений и гетман Шереметев, направив своим монархам меморандумы с предложениями о начале мирных переговоров между Священной Римской Империей и Цесарством Многих Народов.

Переговоры начались в феврале 1720 г. в австрийской Пожони (в австрийских документах фигурировало её немецкое название – Прессбург). Практически стазу же стороны пришли к соглашению, что в их отношениях сохраняется довоенный статус-кво. Линия австро-польской границы осталась без изменений. Некоторые разногласия возникли в отношении статуса Венгрии и Бранденбурга – польская сторона изначально настаивала на компенсации для своего союзника Тёкёли взамен за потерю им его владений в Венгрии. Имперцы, в свою очередь, отказывались брать на себя какие-либо обязательства в отношении Петера, но, наоборот, требовали признать герцогом Бранденбурга своего старого союзника Фредрика-Вильгельма Шведского, что, разумеется, было совершенно неприемлемо для цесаря Якуба.

Поэтому в июне 1720 г. войска Цесарства (после подчинения Прибалтики практически свободные) вторглись в Бранденбург и к началу июля оккупировали его целиком. На трон герцогства был возведён маркграф Альбрехт-Фридрих, дядя короля Фредрика-Вильгельма. Теперь положение Цесарства и Австрии было одинаковым – одни настаивали на компенсациях для "своего" протеже, другие – для "своего". И ничто не мешало им со спокойной совестью отступиться от защиты прав своих союзников ради скорейшего заключения мира между собой. 23 августа 1720 г. представители цесаря и императора подписали в Прессбурге мирный договор.

За два месяца до этого из войны с Цесарством вышел незадачливый претендент на корону Польши Август Сильный. Ему, впрочем, не пошло так гладко, как императору Карлу – за спасение Саксонии от грозившей ей польской оккупации ему пришлось заплатить цесарю огромную контрибуцию в 800 тысяч талеров. Злые языки при киевском дворе говорили, что на деле он заплатил девятьсот тысяч – только сто из них пошли в личный карман гетмана Шереметева, настроенного "показать саксонцам, где раки зимуют".

Видя отступничество своих последних союзников, а также получая достоверные сообщения о восстановлении и усилении цесарского флота на Балтийском море, Фредрик-Вильгельм принял решение спасать то, что ещё можно спасти – в сентябре предложил Якубу Собесскому перемирие. Историки хвалят короля за своевременное решение – известно, что в Эстляндии и Новгородчине концентрировались цесарские войска для вторжения в шведскую Ингрию. Приняв королевского посла, Якуб приказал остановить приготовления к наступлению.

Переговоры со шведами длились до января 1721 г., когда в Гданьске обе стороны подписали, наконец, мирный договор. Король признавал власть цесаря над юго-восточной Прибалтикой. Скрепя сердце он был вынужден признать переход Риги, Ревеля, Крулевца, Митавы и Новгорода под суверенитет Цесарства. Из всех его владений на южном берегу Балтийского моря ему оставалась только бедная Ингрия с устьем Невы. Согласно тому же Гданьскому миру, король шведский отказывался от своих прав на герцогство Бранденбургское. Единственное, что ему оставалось (Якуб Первый согласился чуть "подсластить пилюлю" дому Гогенцоллернов) – это доходы от отделённого от Бранденбурга графства Ноймарк (земли на восточном берегу Одера). Причём его власть там была серьёзно ограничена: ему разрешалось управлять графством исключительно через посредство наместников – уроженцев Ноймарка, а также запрещалось пребывать на его территории больше чем один месяц в течение года. В договоре был также зафиксирован отказ Фредрика-Вильгельма и всех его потомков от наследования трона Бранденбурга

Хуже всех пришлось бывшему князю Венгрии Петеру Тёкёли, окончательно лишившемуся своей родины и не получившего ничего взамен. Он ещё несколько лет не оставлял надежды вернуться в Буду и несколько раз пробовал убедить цесаря выслать войско на Венгрию, но безуспешно – Якуб не желал более рисковать собственным войском ради интересов чужой династии. В конце концов, Петер поселился с семьёй (за время изгнания он успел обзавестись женой – шляхтянкой из Киева, принесшей ему многочисленное потомство) в своём, дарованном ему цесарем поместье на Руси, под Винницей. Его потомки носили известную в Цесарстве фамилию князей Чекельских.

Мировая война закончилась. До того дня, когда к её названию начнут добавлять порядковый номер "первая", оставалось ещё почти два столетия.

После бури

Война заставила государство напрячь все свои силы. Особенно тяжело пришлось жителям многочисленных сёл и деревень, с которых их "Светлейший Пан" собирал высокий "налог кровью", раз за разом забирая в своё войско крестьянских парней, далеко не всем из которых было суждено снова увидеть родные стороны. Зачастую вернувшиеся солдаты потеряли на войне руки или ноги и были теперь сданы на милость своих оставшихся родственников и соседей. В любом случае, похвалиться тем, что вышли из цесарской службы с прибылью, могли очень и очень немногие.

В общем, постоянные рекрутские наборы вытягивали из крестьянства (составлявшего 90 процентов населения Цесарства) все соки, подрывая производительные силы деревни и вызывая сокращение сельскохозяйственного производства. Это, в свою очередь, приводило к росту цен на сельскохозяйственную продукцию – за время войны цены на хлеб выросли в два раза.

К слову сказать, за это время упала ценность денег, как таковых – стремясь получить дополнительные средства, необходимые для ведения войны, цесарское правительство (увы, обычная практика в период тяжёлых войн) регулярно "обрезало" гривны, так что монеты времён битвы при Митаве были заметно легче монет аналогичных номиналов, выбитых во времена битвы при Прейгеле. Торговцы знали об этом и поэтому часто отказывались принимать "новые" монеты по номиналу наравне со "старыми". Чтобы избежать этого, цесарская скарбница приказала выбивать на монетах последних выпусков "старые" даты (до 1705 г.). Это помогало не всегда – иногда наслышанные о подобных "уловках" купцы требовали от своих контрагентов перевешивать монеты "старой даты", выглядевшие, по их мнению, чересчур новыми.

Впрочем, промышленники Цесарства не могли жаловаться на войну (хоть зачастую это и делали) – многие из них сделали состояние на военных поставках. Особенно "повезло" оружейникам и металлургам – спрос на их "разнокалиберную" продукцию рос независимо ни от каких поражений. Демидовы, Слодкие и некоторые другие предприниматели меньшего масштаба регулярно расширяли своё производство, открывая на Урале, в Сибири и в москворусской Туле один завод за другим, превращаясь фактически в промышленных магнатов, не уступая по силе и влиянию магнатам "традиционным" – землевладельческим. Их сближало с ними также и количество находившихся в их владении крепостных. Свободной рабочей силы в условиях сильного крепостного права практически не было, поэтому если предприниматель желал открыть новый завод, он должен был заранее позаботиться и о покупке рабочих к нему (как уже говорилось выше, Сейм ещё в 1692 г. распространил право владения крепостными и на купечество). Таким образом складывались, зачастую, целые города, юридически приписанные к стоящим в их центре заводам (точнее, выросшие вокруг этих заводов) и являвшиеся, вместе со всеми их жителями, собственностью хозяев этих заводов. Это нашло отражение в топонимике Уральского края – так, до настоящего времени остались "Демидов Городок", "Място-Слодке" и изрядное число других населённых пунктов подобного же происхождения.

В стороне от связанного с Первой Мировой Войной промышленного бума не осталось и Поволжье – там (но, разумеется, не только там) появлялись одна за другой шерстяные мануфактуры, производившие сукно и шившие мундиры для цесарских солдат. Так было в Тверском воеводстве, но также и в Костромской земле, чему не мешала даже традиционная неприязнь местных жителей к "ляхам". Разумеется, далеко не всё ткацкое (а также кожевенное, кузнечное и др.) производство базировалось на мануфактурах (хотя их число и регулярно росло) – в нём принимали в большой (а даже – и в большей) степени обычные ремесленники. Так в том же Поволжье существовали регионы, где селяне получали основную часть своего дохода не от земледелия, а от ремесленных промыслов. Разумеется, не отставали от Москворуссии и окрестности столицы – в Великом Княжестве Русском была хорошо известна продукция ткачей из Житомира или кузнецов из Конотопа.

Окончание войны и открытие Балтийского моря для торговли способствовали возвращению Цесарства на внешние рынки, бывшие из-за военных действий закрытыми для него. Следует отметить, что даже война не могла полностью перекрыть товарообмен между Цесарством и заинтересованными в его продуктах странами Западной Европы. Так, английское Адмиралтейство продолжало закупки в Архангельске (а позже – в Ревеле) пеньки и хлеба. То, что формально Великобритания была в состоянии войны с Цесарством Многих Народов, союзником его заклятого врага короля Франции, не мешало предприимчивым коммерсантам, выстроившим сложную систему посредников из числа подданных нейтральных (или, по крайней мере, не воюющих) государств.

Для этого использовался флот такой "морской державы", как Ганновер. То, что там никогда ранее не было ни военного, ни гражданского флота, а также не имелось никаких морских (только речные) портов, не имело значения. Корабли под нейтральным ганноверским флагом (принадлежащие, опять-таки, через подставных лиц, английским купцам) свободно проходили через датские проливы в Балтийское море. В Ревеле они закупали хлеб с Руси, Короны или Литвы, после чего отправлялись в один из ганноверских "портов". В Дании, однако, они, однако, обнаруживали срочную нужду в ремонте и были вынуждены распродать свой товар местным купцам, каковые и отвозили его на своих кораблях в порты Соединённого Королевства, избегавшего, таким образом, необходимости самому вступать в сношения с врагом. При закупе необходимой для британского королевского флота пеньки датские купцы огибали Скандинавский полуостров и заключали сделки в цесарском Архангельске под своим собственным флагом – а из Дании их товар вывозили уже непосредственно англичане.

Французские послы в Киеве (пока Франция и Цесарство ещё были союзниками) неоднократно заявляли протесты цесарскому канцлеру, но тот обычно спускал дело "на тормозах", зная, сколь крупные деньги участвуют в этой процедуре и интересы сколь значительных особ (не исключая и его самого) замешаны в этом деле. Цесарские послы в Копенгагене старались только принять меры, чтобы товары из Цесарства не попадали прямо во враждебную Швецию, но даже это удавалось им далеко не всегда. Иными словами, такелаж шведского флота был в некоторой своей части сделан из москворусской пеньки, а шведские солдаты зачастую ели хлеб из муки, намолотой из русского или литовского зерна. Разумеется, после заключения Утрехтского мира и официального выхода Великобритании из войны, когда британские купцы получили возможность заходить в цесарские порты (теперь к ним добавились Гданьск, Крулевец и, наконец, Рига) непосредственно, легализованный англо-цесарский товарооборот вырос в несколько раз (в конце войны к ним добавилось железо), хотя доходы датских и ганноверских посредников несколько сократились.

Выше уже приводились сведения о новгородских купцах, помогавших Цесарству вести войну против короля, подданными которого они являлись по рождению. Что ж, это стало ещё одним подтверждением старой латинской максимы "деньги не пахнут".

После бури (окончание)

На Урале и в Сибири, кроме частных заводов, существовали также заводы государственные ("скарбовые"). Поначалу они уступали в производительности заводам частным. Путь к увеличению их производительности был найден в укрупнении производства. Так, ещё во время войны, в 1712 г. был построен крупный медеплавильный завод у впадения р.Егоржихи в Каму. Чуть позже, в 1714 г. был запущен железоделательный завод на р.Исеть. Его производственные мощности включали в себя 2 домны, 14 кричных молотов, медеплавильную фабрику, стальную и якорную фабрики, машины для сверления пушек и другое. На тот момент это было крупнейшее предприятие такого рода не только в Цесарстве, но и в мире. Вокруг "Скарбовых Железных Заводов" ("Skarbowe Zakłady Żelazne") возник крупный город Исецк, с течением времени ставший промышленной столицей Урала. По окончании войны там же была открыта Исецкая Менница – львиная доля медной монеты Цесарства чеканилась именно там. Справедливости ради следует отметить, что по окончании войны и в условиях роста государственных доходов (в том числе и от новых "скарбовых" заводов) практика "облегчения" золотых и серебряных монет была прекращена, так что финансовая система Цесарства вполне восстановилась.

Строительство Исецка, задумывавшегося не только, как промышленный центр, но и как крепость против живущих неподалёку и периодически поднимавших бунты башкир, не обошлось без козней и интриг промышленных магнатов, видевших (и справедливо) в новом городе конкурента для себя. Так, Никита Демидов и Игнатий Слодкий (сын Тадеуша) вместе писали многочисленные письма в Горную Комиссию и в Цесарскую Канцелярию, обвиняя в злоупотреблениях и некомпетентности присланного для исследования вопроса о строительстве завода делегата Ежи (Георга) де Геннина, голландца по происхождению. Учитывая их упрямое соперничество во всех остальных вопросах, такое "сердечное согласие" выглядело чем-то чрезвычайным. Впрочем, горный комиссар Алексей Лихачёв, человек обстоятельный и добросовестный, разобравшись в этом вопросе, оставил де Геннина на своём месте и довёл реализацию его проекта до успешного конца.

Первое, что бросается в глаза при знакомстве со списком лиц, руководивших горными делами Цесарства, от мастеров до некоторых горных комиссаров – это непропорционально большое количество иностранных (непольских и немоскворусских) фамилий. Причина этого была проста – основой экономики Цесарства было в первую очередь сельское хозяйство, добывающая промышленность на конец XVII-начало XVIII века находилась в зачаточном состоянии. Собственных специалистов в столь специфическом деле не хватало и приходилось выписывать их из-за рубежа: из австрийской Силезии, из Саксонии, из Голландии, из княжеств Центральной и Западной Германии. Прибыв в Цесарство, они активно и с энтузиазмом втягивались в работу и, в большинстве своём, женились на местных уроженках, оседали здесь и принимали подданство Цесаря. Уже их дети, не говоря о внуках, продолжавшие "инженерную" традицию своих отцов и дедов, чувствовали себя "вполне поляками", хотя и продолжали носить "чисто немецкие" фамилии: Блюхеры, Циммерманы, Шмайдены и другие.

Вообще, "импорт специалистов" был очень распространённой практикой в те времена (и не только). Кроме горной промышленности, "засилье" иностранцев наблюдалось и в культуре. Главным "поставщиком" художников, скульпторов и архитекторов в города Цесарства была раздробленная Италия: творения таких мастеров, как уже упомянутый выше Доменико Трезини, а также Помпео Феррари, Аугустино Лоччи или Джованни Мария Бернардони и многих других заложили основу архитектурного облика многих городов Цесарства: от Киева до Варшавы, Вильна, Москвы и даже Новгорода. Вообще Новгород после присоединения к Цесарству сразу же превратился в один из его центров. Старался не уступать в этом своему "старшему брату" и Псков – тамошнее купечество ничуть не пострадало от смены суверена и теперь вовсю пользовалось успехами своей "рижской" партии – более половины всех строившихся на рижских верфях торговых кораблей принадлежало купцам Новгородчины.

Разумеется, их хозяева всячески старались подчеркнуть перед другими своё богатство, возводя всё более и более богатые особняки, жертвуя всё большие и большие деньги на строительство католических соборов и общественных зданий. Для строительства, разумеется, приглашались самые дорогие (ни один купец не позволил бы себе "ударить лицом в грязь" перед соседями и конкурентами) итальянские и французские архитекторы. Иностранные путешественники (в 20-х гг. XVIII в.) отмечали, что не уверены, чей дворец богаче: цесаря в Киеве или его комиссара в Новгороде.

Неизвестно, дошли ли эти слова до ушей Якуба Первого, но он тоже приступил к строительству своей новой резиденции. Для разработки проекта он вызвал из Варшавы лучшего зодчего Цесарства – старого "Пана Доминика". Трезини был недоволен, что его отвлекли от реализации грандиозных планов перестройки города. Его ворчанию не было конца, но когда он узнал, что именно хочет поручить ему государь, он был восхищён. Цесарский дворец над днепровским обрывом обещал ему ничуть не меньшую славу, чем запланированный им второй мост через Вислу (в связи с ростом значения Праги одного моста для города на двух берегах было уже мало). В память о своей скончавшейся в начале 1716 г. в Коломенском матери, "цесареве Марысеньке", цесарь решил дать своему новому дворцу имя "Мариинского" ("Pałac Mariacki").

Завершив работу над проектом дворца (классический пример так называемого "варшавского барокко" — в отличие от барокко "новгородского", характеризовавшемся чуть большей "скромностью" и меньшей склонностью к украшательству) Трезини немедленно уехал в свою обожаемую Варшаву, поручив надзор за строительством одному из своих польских учеников и отказавшись от массы выгодных заказов столичных аристократов. Дворец был закончен в 1727 году, став одной из "жемчужин" цесарского Киева. В следующем, 1728 г., "Пан Доминик" довёл до конца строительство второго варшавского моста. Название "мост Трезини" стало общепринятым практически сразу же (первый мост Трезини имел официальное название "пражский"). Посетивший в том же году Варшаву цесарь повелел высечь имя архитектора на камнях первых быков с его "варшавской" и "пражской" сторон. Доменико Трезини стал первым кавалером Ордена Святого Франциска – учреждённой Якубом высшей награды за гражданские заслуги.

После того, как Варшава была успешно восстановлена после пожара 1701 г., встал вопрос о возвращении ей прав комиссариальной столицы. Однако большинство членов Цесарского Совета высказалось против этого – все уже привыкли к тому, что главным городом Короны является Краков. Самое интересное, что против "реставрации" политического статуса своего города высказался и присутствовавший на Совете президент Варшавы – вероятно, он просто не желал делиться властью в своём основательно перестроенном и благоустроенном городе. И вот таким-то образом Краков закрепил за собой титул столицы "старой Польши" навсегда.

Если в архитектуре итальянцы "царили" безраздельно, то в театральном искусстве им пришлось потесниться перед французами. Французские пьесы были весьма популярны в Цесарстве. Многие аристократы организовывали в своих поместьях временные театры, куда приглашали многочисленные французские (а, впрочем, и итальянские) труппы. В своё время особенно славился этим князь Цесарства Александр Бенедикт Собесский. Болезненный и не склонный к военному ремеслу и политической активности, он организовал в своём поместье в Ярославе (на востоке Коронной комиссарии) такой театр, действовавший на практически постоянной основе. Особенно он любил итальянские оперы, однако не был врагом и французских комедий (в его театре впервые в Цесарстве были поставлены пьесы Мольера). Князь Цесарства был сам неплохим поэтом и часто декламировал свои собственные латинские стихи, а также неоднократно выступал на собственной сцене. Его имя по праву носит несколько театров в различных комиссариях. К сожалению, Александру Бенедикту не было суждено прожить долго – он скончался ещё в конце 1714 г.

Популярность французской культуры и близкие политические связи с Францией ("традиционным" союзником по "горизонтальной" коалиции) вели к тому, что французский язык перестал быть для шляхты (и, отчасти, купечества) "чужим". Многие представители "высших" классов свободно говорили и читали по-французски. Вообще, французский язык (во многом благодаря позиции покойного "короля-солнца" и легендарному "блеску Версаля") стали в XVIII в. языком европейской дипломатии, фактическим "lingua franca" высшего света. Сама Франция, однако, тоже высоко ценила свои связи с "Императором Востока" – так, в 1724 г. послы Франции начали переговоры о замужестве дочери цесаря, княжны Цесарства Марии-Клементины Собесской за младшим на 9 лет королём Людовиком XV. В следующем, 1725 г. этот брак был заключён. Бурбоны и Собесские теперь могли с полным правом говорить о европейской политике, как о "своём семейном деле".

moscow_guest пишет:

на строительство католических соборов

А католики не в Швеции окопались?

Олег Невещий пишет:

А католики не в Швеции окопались?

В Швеции. И за век владения Новгородом шведы успешно окатоличили "Нюстадланд". Кроме того, в 1630 г. была подписана Тихвинская Уния (АИ-аналог Брестской). После завоевания Новгородчины цесарь Якуб подтвердил принцип веротерпимости, так что бывшие "нюстадцы" остались католиками.

moscow_guest пишет:

подтвердил принцип веротерпимости, так что бывшие "нюстадцы" остались католиками

1. Это опастно для государства.

2. Вполне логично их вновь перекрестить в православие (не сейчас так потом).

Олег Невещий пишет:

1. Это опастно для государства.

Отнюдь. Пока купцы имеют прибыль от преданности цесарю (а имеют, поскольку именно ему принадлежат теперь балтийские порты, через которые они ведут свою торговлю), они будут ему преданы. Беспорядки им не на руку, ибо они только повышают издержки производства и транспортировки товаров. А вот вмешиваться в их "личную жизнь" и заставлять молиться так, а не иначе — действительно лучший способ подтолкнуть их к бунту, или ещё хуже — к успешному заговору.

А на случай, если беспорядки всё-таки случатся, в Новгороде есть комиссар и цесарские войска.

Олег Невещий пишет:

1. Вполне логично их вновь перекрестить в православие (не сейчас так потом).

Во-первых, Цесарство традиционно веротерпимо: со времён "секуляризации" прошло более полутора веков, а в Тридцатилетней войне (век тому назад) для поляков речь шла не столько о вере, сколько о политике.

Во-вторых, для цесаря-протестанта православие ничуть не ближе, чем католицизм.

В-третьих, неприкосновенность католической церкви была одним из условий капитуляции Новгорода — не с руки цесарю без всякого повода нарушать собственное слово.

Короче говоря, не стоит резать курицу с золотыми яйцами.

moscow_guest пишет:

в Новгороде есть комиссар и цесарские войска

Только что отргемела жестокая война в которой были и победы и поражения. Шансы на возвращение Швеции есть.moscow_guest пишет:

цесаря-протестанта православие ничуть не ближе, чем католицизм

Значит в протестантство

moscow_guest пишет:

Пока купцы имеют прибыль от преданности цесарю

Речь не о купцах, а об обычных людях. Их грех не вернуть в лоно церкви (подавить в зародыше пятую колонну)

Олег Невещий пишет:

Только что отргемела жестокая война в которой были и победы и поражения. Шансы на возвращение Швеции есть.

И которую шведы проиграли вчистую. Причём теперь (20-е гг.) с Новгородчиной граничит из шведских владений только Ингрия, где всё, что есть — это "финский рыболов, печальный пасынок природы". Так что в ближайшее время шведского реванша можно не опасаться.

Олег Невещий пишет:

Значит в протестантство

Цесарство уже давно никого никуда насильно не обращает (да и с самого начала этого не делало — именно это и позволило ему вообще "появиться на свет"). Собственно, основой его внутренней политики является именно религиозная свобода (при условии, само собой, полной политической лояльности). Даже костромским "раскольникам" позволено иметь свою собственную ИПЦ.

Олег Невещий пишет:

Речь не о купцах, а об обычных людях. Их грех не вернуть в лоно церкви (подавить в зародыше пятую колонну)

"Простые новгородцы" живут не в вакууме. В Новгороде "рулят" именно купцы, а они будут очень недовольны посторонним вмешательством в их "епархию". Надзор — да, он цесарь, ему можно. Но не перетягивание "их" людей. Если цесарь начнёт это делать, "медовому месяцу" с новгородским купечеством быстро придёт конец. А с ним — и потоку золота из этой комиссарии в казну. А даже и наоборот — сплочённая группа очень богатых людей, имеющая реальные поводы для беспокойства, может устроить ОЧЕНЬ немалые проблемы.

Соответственно, не стоит без крайней необходимости совать руку в осиное гнездо. Старый Якуб — достаточно опытный политик, чтобы это понимать.

moscow_guest пишет:

является именно религиозная свобода

Что является признаком нестабильности (в сложных обстоятельствах)

moscow_guest пишет:

Так что в ближайшее время шведского реванша можно не опасаться.

Раз Швеция ослабла, надо её ещё более ослабить (добить)

moscow_guest пишет:

не стоит без крайней необходимости совать руку в осиное гнездо

А будет эта крайняя необходимость? Продолжение скоро?

Олег Невещий пишет:

Что является признаком нестабильности (в сложных обстоятельствах)

Именно на этом стоит Цесарство. Отказаться от этого принципа означало бы его окончательно похоронить. В нём просто нет господствующей религии, как таковой (есть как бы христианство "вообще"). Оно держится именно на том, что подданные цесаря не акцентируют внимания на своих религиозных разногласиях.

Если начать всех "упорядочивать", оно быстро кончит, как РИ-Речь Посполитая, где распад тоже начался с "логичного" стремления Сигизмунда III Вазы сделать всех католиками, которое нарушило баланс.

Олег Невещий пишет:

Раз Швеция ослабла, надо её ещё более ослабить (добить)

А кто будет оплачивать этот "банкет"? Иногда самое лучшее как раз вовремя остановиться.

Олег Невещий пишет:

А будет эта крайняя необходимость? Продолжение скоро?

Продолжение будет, адназначна. Надеюсь, ещё на этой неделе.

А потом будет некоторая пауза на подготовку карты Европы после Первой Мировой Войны (1700-1721).

Дела семейные и не только

В Цесарстве царил мир и покой – следующие поколения будут вспоминать эту эпоху, как "старые добрые времена". Единственным "тёмным облачком" на горизонте могучей империи была бездетность её повелителя. Вернее, дети у него были, но исключительно дочери: Мария-Каролина и Мария-Клементина. Обе были выданы замуж "по-королевски": младшая, как уже говорилось, стала королевой Франции, старшая, Мария-Каролина, за год до этого вышла замуж за овдовевшего наследника Сардинского трона Карла-Эммануила (это был успешный политический ход, направленный на втягивание Сардинского королевства в польско-французскую "горизонталь"). Но все цесаревичи, носившие в честь его отца имя "Ян", умерли в младенчестве. После смерти своей жены цесарь, казалось, потерял всякий интерес к противоположному полу.

Это не могло не вызывать беспокойство у сословий Цесарства, опасавшихся, что в случае смерти монарха, не оставившего наследников, государство погрузится в пучину смуты. Обсуждение этого вопроса, столь же важного, сколь и деликатного, начавшись в приватных гостиных, постепенно перенеслось на страницы многочисленных памфлетов, пока, наконец, не началось официально обсуждаться на скамьях Сейма. Киевские газеты, поначалу обходившие этот "скользкий" вопрос стороной, включились в его обсуждение после того, как официальный "Сеймовый Дневник" ("Diariusz Sejmowy") 18 июля 1727 г. опубликовал протоколы заседания Цесарского Сейма "О наследовании трона цесарского".

Вообще, газет в Цесарстве, особенно его столице, было достаточно. Первые регулярно выходящее печатное издание появилось на территории Цесарства в царствование Казимира Ягеллона – им был "Меркурий Польский Ординарный" ("Merkuriusz Polski Ordynaryjny"), издаваемый в столице тогдашнего Королевства Трёх Народов Варшаве в 1661 г. тиражом в несколько сотен экземпляров. Издатель той первой газеты в истории будущего Цесарства закрыл своё предприятие через полгода. В 1669 г. в Москве вышло несколько номеров газеты "Ведомости". Во время и после "потопа" в издании газет наступил перерыв. Настоящим "грибным" (точнее, "газетным") дождём стало для польской печати царствование Яна II. Тогда в Киеве начал выходить "Дневник Деяний, Законов и Конституций Сейма и Сената Цесарского", вскоре сокративший своё название до "Сеймового Дневника".

Начинавшийся в качестве издания чисто информационного, содержащего исключительно протоколы заседаний Сейма, а также (как следовало из его названия) тексты принимаемых им правовых актов, он быстро превратился в издание информационно-публицистическое, где к чисто официальным документам и информационным заметкам добавились публицистические материалы, полемические статьи, комментарии к текущим событиям. Политическая направленность "Дневника" определялась, в основном, позицией избранного маршала Сейма, которую, в свою очередь, определяла позиция сеймового большинства. Вслед за "Дневником" в Киеве появились и другие газеты: "Курьер Киевский", "Столичная Сорока", "Письма отечественные и заграничные" и т.д.

Особенно "урожайным" была для польских газет война Священной Лиги – спрос на информацию о военных событиях был велик, и тиражи газет выросли в разы. Их читали сеймовые послы, шляхтичи, купцы, киевские горожане. Почта доставляла отпечатанные экземпляры столичных газет в окрестные воеводства и там их до дыр зачитывали жители провинции. Мировая Война только усилила информационный голод общества, и популярность печатного слова ещё более возросла.

Каждое издание (в том числе каждый номер любой газеты) должен был получить "разрешение на печать" от уполномоченного президентом города чиновника (в Киеве, где число изданий было особенно велико, в 1702 г. был создана специальная "Комиссия Нравов" ("Komisja Obyczajowa"), на которой лежала обязанность предварительной цензуры. Прецедентом в развитии печати Цесарства стал год 1725-ый, когда Комиссия Нравов запретила "Сеймовому Дневнику" публикацию речи одного из послов, найдя её "подрывающей публичную нравственность". Редактор "Дневника" оспорил решение Комиссии в городском суде, сославшись на выданную газете в 1682 г. цесарскую привилегию, позволявшую "печатать слова послов сеймовых и господ сенаторов, в Палате Сеймовой а также Сенатской произносимых без всякого изъятия". Суд подтвердил, что Комиссия, запрещая "безнравственную" речь, действовала в согласии с правом, в соответствии с универсалом "О Комиссии Нравов", также подписанным цесарем. На сторону газеты встал, однако, маршал Сейма Стефан Потоцкий. Дело "о речах посольских" дошло до самого цесаря, который в сентябре 1725 г. своим универсалом подтвердил право "Сеймового Дневника" и иных газет на публикацию речей послов и сенаторов без всяких ограничений. Этот универсал стал первым шагом в движении к свободе печати в её современной форме.

Итак, послы и сенаторы на совместном заседании обеих Палат обсуждали (разумеется, со всей учтивостью и куртуазностью в отношении своего монарха) вопрос о наследовании трона после (да ниспошлёт Господь долгие лета Его Цесарскому Величеству) смерти 60-летнего Якуба Собесского. Обсуждение, как и следовало ожидать, закончилось ничем – решение явно превышало компетенции как Сейма, так и Сената. Было решено единственно направить депутацию к цесарю с тем, чтобы просить его назначить себе наследника vivente rege. Послы с трепетом ожидали ответа своего государя.

moscow_guest пишет:

Это не могло не вызывать беспокойство у сословий Цесарства, опасавшихся, что в случае смерти монарха, не оставившего наследников, государство погрузится в пучину смуты.

moscow_guest пишет:

ыло решено единственно направить депутацию к цесарю с тем, чтобы просить его назначить себе наследника vivente rege. Послы с трепетом ожидали ответа своего государя.

Ну сыновей не было,но братья же были-Константин Владислав и Александр-Бенедикт (?) из Ярославля (?).У них тоже всё плохо?moscow_guest пишет:

Вернее, дети у него были, но исключительно дочери: Мария-Каролина и Мария-Клементина. Обе были выданы замуж "по-королевски": младшая, как уже говорилось, стала королевой Франции, старшая, Мария-Каролина, за год до этого вышла замуж за овдовевшего наследника Сардинского трона

По поводу матримональных союзов его дочерей-несколько смущает разница в вероисповедании.В РИ-в православной Росссии конечно протестанток-немок перекрещивали.Но вообще католики и протестанты как-то друг с другом не сильно брачевалмсь.В РИ-в XVIII веке был Бурбонский пакт-Франция Испания-католическая ось,ну иногда брали жён из соперничащего Габсбургского дома.Итальянские княжества (Савойя) входили в эту орбиту.Протестантсткая Германия была отдельно и короли Англии брали принцесс оттуда,а не из Франции как раньше.

А тут разница в вере и такие громкие союзы.В РИ-Лещинская-то была католичкой,поэтому стала королевой Франции.

Александр пишет:

А тут разница в вере и такие громкие союзы.В РИ-Лещинская-то была католичкой,поэтому стала королевой Франции.

C женщинами это делается просто: жена принимает веру мужа — и всё урегулировано. Особенно, когда есть обоюдное желание. Взять хотя бы РИ-Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую из той же примерно эпохи.

Александр пишет:

В РИ-в XVIII веке был Бурбонский пакт-Франция Испания-католическая ось,ну иногда брали жён из соперничащего Габсбургского дома.Итальянские княжества (Савойя) входили в эту орбиту.Протестантсткая Германия была отдельно и короли Англии брали принцесс оттуда,а не из Франции как раньше.

А здесь главный союзник католической Франции как раз протестантское Цесарство, так что "был бы человек, а статья найдётся".

Александр пишет:

Ну сыновей не было,но братья же были-Константин Владислав и Александр-Бенедикт (?) из Ярославля (?).У них тоже всё плохо?

Хуже некуда. Оба, увы, умерли бездетными. Про Александра-Бенедикта я упомянул, вот про Константина-Владислава как-то упустил. Извиняюсь и допишу.

Не из Ярославля, а из [HTML_REMOVED]Ярослава<\/u><\/a> — города в юго-восточной Польше. РИ-Александр-Бенедикт Собесский имел там поместье и за границей выступал под титулом "маркиза ярославского".

Дела семейные и не только (продолжение)

Цесарь принял депутацию ласково (даже предложил сесть за столом), внимательно выслушал взволнованную речь маршала Сейма и вежливо ответил послам и сенаторам, что он в полной мере осознаёт серьёзность положения, отдаёт себе отчёт, что жизнь каждого из людей, не исключая и монархов, находится в руце Божией, и он, Якуб Собесский, готов предстать перед Его Светлым Обличьем в любой момент, и на этот случай написал завещание (цесарь продемонстрировал депутации конверт, запечатанный его личной печатью), в котором указал имя своего наследника. Представители сословий затаили дыхание, но так и не услышали ИМЕНИ. Вместо этого цесарь широким жестом пригласил депутацию на обед, во время которого он говорил о чём угодно, но не о наследовании трона. При этом он просто излучал спокойствие и уверенность – настолько, что депутаты поверили в то, что цесарь действительно написал в завещании то самое ИМЯ, что спасёт Цесарство после его ухода.

До сих пор неизвестно, кого именно прочил себе в наследники Якуб Первый в июле 1727 г. – после смерти последнего из своих братьев, знаменитого полководца Константина-Владислава. Тот вариант завещания не сохранился, а никто из приближённых никогда не упомянул в своих воспоминаниях, что присутствовал при написании завещания, а даже хотя бы знал, когда именно оно было написано. В обществе роилось от слухов и сплетен на этот счёт, правда, газеты давали информацию исключительно самого общего характера.

Первым в списке "претендентов" упоминался, разумеется, пьемонтец Карл-Эммануил, точнее его недавно родившийся сын Виктор-Амадей. Предполагалось, что сын прибудет в Киев, где будет воспитываться в качестве будущего цесаря под присмотром Регентского Совета, с тем, чтобы в дальнейшем унаследовать также трон Турина.

Серьёзными претендентами считались племянники цесаря, дети его сестры, герцогини баварской Тересы Кунигунды, принцы Фердинанд-Мария-Иннокентий, Климент-Август и Иоганн-Теодор Виттельсбахи. Их позицию осложняла, однако, их вера (Климент-Август и Иоганн-Теодор были, ко всему прочему, духовными особами – католическими епископами в различных городах Германии) и СЛИШКОМ близкие связи с домом Габсбургов (Фердинанд-Мария был генералом австрийской службы), что вызывало естественное беспокойство о позиции Цесарства в Европе.

Не исключались из рассмотрения и "отечественные" кандидатуры – все внимательно присматривались, с кем именно из польских вельмож цесарь встречается чаще всего. Обращали внимание, между прочими, на старого венгерского князя Петера, окончательно "ополячившегося" и называвшегося теперь "князем Петром Чекельским" – он был как бы "природным монархом" и уже поэтому (теоретически) имел некое преимущество перед иными "кандидатами".

Другим часто упоминавшимся именем было имя молодого князя Михала Радзивилла, сына бывшего литовского комиссара и шведского пленника Кароля Радзивилла (гораздо чаще князя Михала называли просто "Рыбонька", из-за его манеры именно так обращаться к своим собеседникам при разговоре). В качестве обоснования прав "Рыбоньки" приводилось его давнее сватовство к Марии-Каролине Собесской (разумеется, неудачное, поскольку царственный отец выбрал своей дочери другого, более выгодного мужа) и чувство к княжне Цесарства, которое, как утверждалось, было взаимным. Если старый Чекельский, по прежнему опыту отлично зная разницу между планами и реальностью, постарался сразу же пресечь все слухи о своём наследстве, то молодой "Рыбонька" начал собирать партию своих сторонников. Приличий он, впрочем, тоже не нарушал, никогда не говоря о своих планах напрямую, ограничиваясь во время приёмов в своём Несвиже общими похвалами "Светлейшему Пану" и добродетелям его дочерей. Сторонники Радзивилла распространяли слухи о том, что Якуб I, хоть и отказал "Рыбоньке" в руке своей дочери, тем не менее, очень высоко его ценил. Цесарь же, по-прежнему, вёл себя так, как будто все эти толки его ничуть не касались.

На некоторое время всё успокоилось. Послы вернулись к обсуждению налогов, а газеты – к публикации заграничных новостей, отчётов о приёмах при цесарском дворе и фельетонам о прогрессирующем упадке нравов. Государь по-прежнему удерживал Цесарство в стороне от военных конфликтов и покровительствовал наукам и искусствам – в 1729 г. в Киеве была создана Цесарская Академия Наук (Якуб решил применить на своей земле шведский опыт) и открыт Горный Факультет при Киевском Цесарском Университете, а также по проекту Помпео Феррари построено здание Польского Театра – первого постоянного театра в Киеве. Идущий на седьмой десяток цесарь блистал здоровьем и явно не спешил покидать этот свет.

Очередное доказательство своего великолепного здоровья он показал 28 декабря 1731 г. на балу в своём Мариинском дворце. На приёме, в числе прочих вельмож, присутствовал москворусский комиссар Александр Меншиков. В цесарской столице он бывал нечасто, будучи занятым делами своей комиссарии, но личностью был весьма и весьма известной.

Ещё много лет тому назад, когда его ещё не знали в Киеве так хорошо, церемониймейстер, объявляя имена прибывших гостей, произнёс: "Hetman hrabia Aleksander Mężyk!" ("Гетман граф Александр Менжик" – сполонизировав его фамилию). Гетман, вспоминали свидетели, в ответ сначала залепил церемониймейстеру звонкую оплеуху, чуть не сбив его с ног, а потом громогласно объявил на всю залу: "Nie jestem wam żaden wężyk! Mam na imię hrabia Aleksander Mienszykow!". "Я вам никакая не змейка! Моё имя – граф Александр Меншиков!" ("Mężyk" – фамилия отца комиссара, литовского шляхтича Даниэля Менжика, и "wężyk" – "змейка", по-польски рифмуются). После этого он поклонился присутствовавшему в зале цесарю и попросил у него прощения за весть этот инцидент. Якуб Собесский его простил. И в дальнейшем делал это неоднократно, так что никто не рисковал более забывать о москворусском "ов" на конце его фамилии, а также вообще вступать в спор с московским гостем, к которому питает слабость сам цесарь. Зато за глаза называли его исключительно "граф Олек" ("Олек" – уменьшительно от "Александр").

Итак, на цесарский бал "Олек" явился вместе со своей семьёй: женой Дарьей, сыном Александром и дочерью Александрой, "главной невестой Москворуссии". И вот на последнюю-то и обратил внимание цесарь. Никто бы не подумал, что старик, которого все вокруг уже собрались хоронить, способен танцевать несколько часов подряд. И, разумеется, всё время с прелестной Александрой, которая успела ещё до конца приёма возбудить зависть всех киевских дам и получить прозвище "Ola od Olka" ("Оля от Олека"). Якуб не остановился на танцах – уже на следующий день он лично прибыл в киевскую резиденцию Меншикова и попросил у Меншикова руки его младшей дочери.

После вчерашнего бала высочайшее предложение не стало для "графа Олека" и его домашних неожиданностью. Комиссар, естественно, не возражал, сама невеста во всём была послушна воле отца, да и само сознание того, что к ней пылает страстью сам цесарь, действовало на девушку возбуждающе. В общем, в апреле следующего, 1732 г. примас Теодор Потоцкий возложил корону на голову коленопреклонённой Александры Меншиковой. "Оля от Олека" стала отныне законной супругой Якуба Яна Собесского и цесаревой Многих Народов.

А если породит от этого брака (или устроят так,что якобы породила?).У Ягеллонов были примеры (Ягайло и четвёртая жена София Гольшанская-лет 60-70).

Очень правильно мыслите, товаришш-ш-ш...

РИ Собесский прожил до 1737 года вроде или годом раньше/позже.То есть здесь породит и всё же наступит ему черёд отойти в мир иной.

И будет регенство,"эпоха дворцовых переворотов"?Ведь силы,которым невыгодно присутствие малолетнего законного наследника у старого монарха (как Иван IV) сильны.Наверняка Радзивилл,Чекельский и другие обиженные могут составить "конфедерацию" при косвенной поддержке иностранных заинтересованных сил (Бавария,Савойя,Франция?).А Александра в роли Елены Глинской какова будет?Ну конечно тут у её отца судьба от РИ отличается-не в ссылке в Берёзове,а главный вельможа и вся Москворуссия поддерживает.Но попытки дворцового переворота,наподобие русских в XVIII веке выглядят реалистично.Или нет?что там дальше по сценарию?

И не забываем ещё об обиженной Швеции, где как раз лет через десять появится новый король, РИ-alter ego которого очень хорошо всем знакомо.

Но до этого ещё есть несколько лет, а завтра-послезавтра я постараюсь представить эпоху позднего Якуба I.

Млин, какой-то я совсем добрый демиург — всем жизни добавляю...

Но всё логично — без ссылки и депрессии, с ней связанной, Олек Меншиков однозначно проживёт дольше РИ.

moscow_guest пишет:

Но всё логично — без ссылки и депрессии, с ней связанной, Олек Меншиков однозначно проживёт дольше РИ.

К тому же когда помрёт-есть Олек II-поддержка сестры.