Чтобы не растекаться мыслью по древу в теме про Украину — сделал отдельную тему про данного персонажа русской истории. Предлагаю коллегам согласиться или не согласиться с оценками Иловайского по поводу этого князя. http://dugward.ru/library/ilovayskiy/ilovayskiyistoriyaryazanskogo_knyajestva.html#oleg > В 1377 г. царевич Арапша, известный в истории поражением русского ополчения на реке Пьяне, осенью сделал набег на Рязанскую землю и взял Переяславль. Захваченный врасплох, Олег Иванович попался, было, в плен, но вырвался и убежал, весь израненный татарскими стрелами. Как велик был ужас, наведенный Арапшей на жителей, видно из того, что в Рязанской земле долго ходили потом страшные рассказы о подвигах царевича, и он превратился в мифическое лицо какого-то богатыря-великана. В следующее лето Мамай отправил мурзу Бегича с большой ратью на великого князя Дмитрия, а вместе с ним и на его союзника Олега. Дмитрий поспешил к нему навстречу, перешел за Оку и сошелся с татарами на берегах речки Вожи. 11 августа произошла известная битва, предвестница Куликовской победы. В 15 верстах от губернского города Рязани до сих пор существуют памятники Вожинской битвы — высокие курганы, по которым разбросано село Ходыкино. Олег, по-видимому, не принимал участия в сражении; упоминается только князь пронский Даниил, который начальствовал одним крылом великокняжеского ополчения. Мамай, приведенный в ярость такой страшной неудачей, спешил выместить свою досаду на Рязанской области. Он собрал остатки разбитой рати и бросился на Рязань. Олег, вероятно считавший себя безопасным с юга в первое время после поражения татар, и на этот раз оказался не готовым к обороне. Он перебежал на левую сторону Оки и оставил свои волости в жертву грабителям. Татары взяли и пожгли Дубок, Переяславль и другие города, разорили множество сел и увели с собой большое количество пленников. Сильно опечалился Олег, когда увидал свое разоренное княжество; жители, спасшиеся от плена, должны были селиться как в необитаемом краю и строить новые хижины, "понеже вся земля была пуста и огнем сожжена"*. Хотя опустошение распространилось далеко не на целое княжество, но оно постигло самую лучшую часть его — правое прибрежье Оки.

  • Ник. 4. 39. 54. ПСРЛ. 4. 74.
    ** Ник. 4. 82. Впрочем, известен гиперболический характер летописных выражений, когда дело идет о неприятельских погромах.

Это внезапное нападение было только предвестием грозы более ужасной, которая долженствовала напомнить России Батыево нашествие. Мамай старается собрать отовсюду огромные силы. Но Орда оскудела ратными людьми: цвет татарского воинства погиб на берегах Вожи и, хан, не довольствуясь тем, что из великих степей Поволжских и Подонских начали сходиться к нему татары и половцы, послал в соседние страны нанимать дружины армян, генуэзцев, черкес, ясов и других народов. Все еще неуверенный в успехе" он уговорился действовать заодно с Ягайлом Литовским. Летом 1380 г. Орда переправилась на западную сторону Волги и прикочевала к устью реки Воронеж. Весть об опасности, как мы знаем, не привела в смущение московского князя, напротив теперь-то он и обнаружил вполне свое мужество и энергию. Не теряя драгоценного времени, Дмитрий начал собирать ополчение и послал звать на помощь подручных князей.

Что же делал Олег в то время, когда с трех сторон к пределам его княжества двигались вооруженные массы? Известно, что северные летописи обвиняли его в измене и предательстве. Описывая эпоху Куликовской битвы, некоторые летописцы не находят слов, чтобы выразить всю гнусность его поведения, и не могут упомянуть имени Олега без того, чтобы не прибавить к нему: велеречивый и худой (умом), отступник, советник дьявола, душегубивый и тому подобные эпитеты. Это ожесточение против Олега пережило несколько столетий и нашло себе громкий отголосок в повествовании бессмертного историографа, так что для многих с именем рязанского князя сделалось неразлучно представление о великом русском изменнике, вроде Ивана Мазепы. В наше время исторической критики, пора, наконец, освободить память Олега от незаслуженных нареканий и взглянуть на него поближе.

И северные летописцы не все отзывались о нем одинаковым тоном, например, в рассказе Никоновского сборника говорится о князе без брани и без особенного негодования на его поведение; скорее можно заметить какой-то оттенок сожаления. Зато Олег представлен здесь слишком робким князем: он беспрестанно приходит в ужас, советуется с боярами, плачет, и вообще не знает, что ему делать. Конечно, в этом изображении есть своя доля правды: положение Олега было так затруднительно, что он не мог обойтись без сильных колебаний и тревожного раздумья. Еще в XVIII в. князь Щербатов не увлекся ожесточением некоторых летописцев и, не касаясь личного характера Олега, спокойно старается объяснить его поведение обстоятельствами того времени. Он придерживается рассказа Никоновской летописи и вслед за ее составителем приписывает Олегу и Ягайлу уверенность в том, что Дмитрий не осмелится выйти навстречу Мамаю, но убежит в Новгород или на Двину, а союзники разделят между собой московское княжество. Современный нам историк гораздо проще и вероятнее других объясняет причину измены: Олег, по его мнению, действовал так, а не иначе, потому что более других русских князей был настращен татарами*.

  • Ист. Р. 3. 356.

Мы, со своей стороны, принимаем слова московских летописцев за проявление той вражды, которую питали друг к другу два соседние княжества, и которая со стороны москвитян достигла крайней степени во второй половине XIV в., именно потому, что в лице Олега встретилось упорное сопротивление собирателям Руси. Но для того, чтобы беспристрастно судить историческое лицо, прежде всего надобно представить себе ту эпоху, точнее говоря, те обстоятельства, посреди которых оно действовало.

Напомним слабую связь между частями Руси в деле общих интересов, каковы, например, отношения к соседним народам. Каждое самостоятельное княжество в политическом отношении составляло отдельное тело, жило собственной жизнью, имело свои местные интересы; разъединение поддерживалось, кроме того, взаимной враждой князей. Первое ясное сознание национального единства пробудилось в Москве вместе с ее стремлением к собиранию Руси. Но это самое стремление поставило ее во враждебные отношения к другим большим уделам, каковы Тверь и Рязань; они с беспокойством начинают следить за возраставшим могуществом потомков Калиты и пытаются найти опору в иноплеменных соседях: Тверь прибегает за помощью к Литве, Рязань предпочитает скорее стать под эгиду татарского ига, нежели признать над собою господство Москвы. Вопрос об иге таким образом получил местное и далеко не одинаковое значение для различных областей России. Если Москва чувствовала себя уже в силах бороться против него и презирать злобу завоевателей, то для Рязани такое время еще далеко не наступило, и обстоятельства заставляли ее князей иначе смотреть на ханский гнев. Олег понимал это лучше, нежели кто другой, потому что на деле испытал, чего стоит ему дружба с сильным московским князем. Восемь лет он был верным союзником Дмитрия и какие результаты? Четыре раза татары большими массами приходили опустошать Рязанскую землю; собственными силами рязанцы не могли защитить себя от подобных нашествий, всегда более или менее неожиданных, а москвитяне подавали помощь слишком поздно. Борьба Орды с Москвой во всяком случае была невыгодна для рязанцев, потому что на их полях происходили кровавые встречи соперников; самая победа союзника влекла за собой только новые бедствия, как, например, Вожинская битва, между тем как жители московских волостей спокойно предавались мирным занятиям, в уверенности, что дальше берегов Оки не ступят копыта татарских лошадей. Понятно, почему Олег очутился в большом затруднении, когда услыхал о новой татарской рати, которая придвигалась к южным границам и которую молва наверно преувеличила в несколько крат; остаться ли в союзе с Дмитрием, перейти ли на сторону Мамая, — в обоих случаях его княжеству грозило лишь новое разорение, а еще свежи были раны прошлогоднего погрома. Очень могло быть, что искушение усиливалось надеждой воспользоваться несчастием опасного соседа и за его счет увеличить собственное княжество. Одними словом, положение Олега было таково, что он мог или много потерять, иди много выиграть: все зависело от его дипломатической ловкости. Очень вероятно и то, что по слухам о страшных вооружениях Мамая, с которым должны были соединиться литовцы, Олег считал борьбу слишком неравной и не хотел рисковать своим княжеством.

Теперь постараемся определить, какую роль действительно разыграл рязанский князь в последующих событиях. Но в этом-то определении и заключается главная трудность для исследователя. "Обстоятельства этой воины, — справедливо заметил Арцыбашев*, — так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве прибавок и переиначек весьма трудно усмотреть настоящее". Сличая темные, сбивчивые показания источников и вникая по возможности в обстоятельства эпохи, мы, в свою очередь, приходим к следующим выводам.

  • П. о Р. 2. пр. 934.

Чтобы спасти свое княжество от нового разорения, Олег завязал переговоры с Мамаем; уплатил или хотел уплатить ему такой выход, какой давали рязанские князья во времена Узбека, и обещал присоединить свою дружину к татарскому войску. Дружба с татарами влекла за собой новые отношения с Ягайлом; и действительно, с ним Олег вошел в переговоры и заключил союз, утвержденный крестным целованием. Все эти переговоры производились посредством одного из рязанских бояр, Епифана Кореева, довольно скрытно, так что в отношениях к Дмитрию Олег не переставал по наружности играть прежнюю роль и послал предостеречь его от опасности. В Москве уже имели сведения о походе Мамая, но измена Олега некоторое время оставалась тайной. О ней положительно узнал Дмитрий, кажется, в Коломне, куда собрались вспомогательные войска подручных князей. Может быть, это неприятное известие было одной из причин, заставивших великого князя изменить первоначально принятое направление похода; из Коломны он уклонился к западу, перешел Оку возле устья Лопасны и повел полки на юг вдоль западных пределов Рязанского княжества. Замечательно распоряжение, которое сделал великий князь, переправившись на правый берег Оки: у Лопасны он оставил воеводу Тимофея Васильевича, чтобы проводить ратников, которые подоспеют после, при этом велел им соблюдать мир и тишину на походе по Рязанской области и строго запретил делать насилие жителям; дальновидный Дмитрий не хотел ожесточать против себя мстительных соседей и подвергнуть их нападениям задние отряды. Действительно, поход великокняжеских войск до реки Дона совершился тихо, стройно и, по-видимому, без всяких враждебных столкновений. Прогремела великая битва, и победители почти так же тихо прошли опять по Рязанской земле, и разбрелись по домам. Но между тем что же делал Олег, когда перед его глазами совершалось великое событие? Неужели, сидя в своем Переяславле, он только мучился раздумьем и ожиданием развязки? На этот раз мы позволяем себе о многом догадываться и приписываем рязанскому князю не последнюю роль в этом событии. Обезопасив себя со стороны Мамая наружным видом покорности, он, в сущности, и не думал способствовать его успехам, напротив, более основания предположить, что Олег совсем не был чужд общерусскому патриотизму и от души желал татарам поражения, потому что оно могло избавить целую Россию от ненавистного ига. Но он не мог подняться выше узких волостных интересов своего времени, не хотел рисковать своими силами в борьбе, исход которой казался для него очень сомнительным, он только по возможности старался удалить театр войны от внутренних областей своего княжества, а одним словом, Олег хотел остаться нейтральным. План действия для достижения подобной цели, довольно сложный и запутанный, требовал многой ловкости и находчивости, тем не менее он удался Олегу как нельзя лучше. Иначе, с какой же стати Мамай так долго медлил в придонских степях, а Ягайло потерял время у Одоева? Почему они не спешили к берегам Оки, где по условию должны были соединиться с Олегом 1 сентября? Мало того, Мамай, кажется, не был предупрежден вовремя о больших приготовлениях Дмитрия и его движении на юг. Не без особенного значения для нас известие летописца о раскаянии Ягайла в том, что он доверился другу своему Олегу и позволил себя обмануть. "Никогда же убо бываше Литва от Рязани учима, — говорит литовский князь, — ныне же почто аз в безумие впадох?"*. Мы не знаем, на какие хитрости поднимался Олег для того, чтобы расстроить предполагаемое соединение врагов Дмитрия и отклонить их движение к берегам Оки, в сердце своего княжества. Сношения свои с Мамаем и Ягайлом он облекал в большую таинственность, поэтому современники и не могли разгадать его двусмысленного поведения. И для нас очевидны только главные результаты, а именно: грозные силы Мамая уничтожены, Рязанская область спаслась от разорения, собственная дружина цела, а между тем могущественный сосед так ослаблен, что сделался гораздо менее опасным, нежели прежде.

  • Об этом целовании упоминает договорная грамота Олега с Дмитрием. СГГиД. I. № 32.
    ** По Ник. лет. (4. 104) и Сказ, о Мам. Поб. (Сбор. Погод. III. 33) это раскаяние относится к тому времени, когда Ягайло стоял у Одоева и выражено по поводу слухов о походе Димитрия. Литовский князь будто бы при этом решился дожидаться исхода войны Мамая с Димитрием; но известно, что 8 сентября он только на один день пути находился от места битвы (ПСРЛ. IV. 81).

Следовательно, обвинения в измене Русской земле и жестокие упреки, которым подвергалась личность рязанского князя, далеко несправедливы. С точки зрения москвитян и патриотов в общерусском смысле, он действительно был изменник, потому что в критическую минуту для Дмитрия отступился от союза ради эгоистических целей, и, по-видимому, перешел на сторону злейших врагов России, но только по-видимому, потому что в сущности, вероятно, он принес им гораздо более вреда, нежели помощи. Зато перед своими рязанцами он был совершенно прав и вполне достоин той преданности, которую они всегда ему оказывали. Не забудем при этом, что между сильными князьями того времени не один Олег уклонился от войны с татарами; в числе войск Дмитрия мы не встречаем ни новгородцев, ни смольнян; участие Михаила Тверского еще подвержено сомнению, а Дмитрий Константинович Нижегородский совсем не прислал своих дружин на помощь зятю; летописцы, однако, и не думают жаловаться на них за такое равнодушие к великому делу освобождения России. Таким образом, борьбу с татарами Золотой Орды Дмитрий предпринял и совершил только силами собственного княжества и своих подручных князей. Даже и пронян, дотоле преданных Москве, мы не находим в его ополчении. Осторожное поведение великого князя московского в отношении к рязанскому после Куликовской битвы также говорит в пользу последнего. Дмитрий не изъявил никакого желания воспользоваться готовыми силами, чтобы напасть на Олега и отомстить ему за измену, напротив, возвращаясь в Москву, он опять отдает воинам приказание соблюдать порядок и тишину при переходе по рязанским владениям. На этот раз, однако, дело не обошлось без враждебных столкновений, многие из московских бояр и слуг подверглись обидам со стороны рязанцев и были ими ограблены дочиста. Может быть, некоторые отряды, отделенные на пути от главного войска, позволяли себе делать насилие жителям, что побудило последних к мести. Рассмотрим теперь сам рассказ летописи. "Великому князю донесли, что Олег Рязанский посылал свою силу на помощь Мамаю, а сам переметал на реках мосты; бояр и слуг, которые поехали с Донского побоища сквозь его землю, он велел ловить, грабить и отпускать нагих. Димитрий за это хотел послать на Олега войско; но вдруг ротехали к нему рязанские бояре, и сказали, что их князь, оставив свою землю, убежал с княгинею, детьми и двором; они умоляли Димитрия не посылать рати на Рязань, и били ему челом, чтобы он урядился сними (на всей его воле). Великий князь послушал их, принял челобитье, рати на них не посылал, а на Рязанском княжении посадил своих наместников". С какой стати вздумал бы Олег нарочно ломать мосты и перехватывать москвитян уже после знаменитой победы? Чтобы затруднить их обратный поход? Но такое намерение не имело никакого смысла и могло только навлечь беду на собственное княжество. По другому летописному известию, также невероятному, напротив, рязанский князь, услыхав о возвращении победителей, совершенно растерялся и побежал на Литовскую границу. Каким образом Дмитрию уже в Москве начали доносить на Олега, что он приказывал нападать на его людей, а главное, что он посылал войска на помощь Мамаю? Разве Дмитрий не мог узнать о том гораздо прежде и, воспользовавшись соединенными силами, отомстить вероломному князю? И если рязанцы изъявили покорность Дмитрию, а он послал к ним своих наместников, то каким образом в том же году мы находим Олега в Рязани, спокойно договаривающегося с Дмитрием? Нет сомнения, что истина сильно искажена в приведенных известиях летописи.Дело объясняется гораздо проще. Дмитрий не считал Олега своим подручником, наравне, например, с князьями белоозерскими, а потому и не мог наказывать его за неповиновение, но он имел полное право питать неудовольствие на рязанского князя за то, что последний в критическую минуту отступился от прежнего союза и вел себя более нежели двусмысленно. Неприязненные отношения между ними, кроме того, могли обнаружиться по поводу нескольких москвитян, действительно захваченных рязанцами после Донского побоища; сюда могли присоединиться и другие причины, например, обычные споры за границы. До войны, однако, дело не дошло; Дмитрий не желал ее по истощению, которое чувствовалось после большого напряжения сил, еще менее желал ее Олег. Очень могло быть, что рязанские бояре, умолявшие Дмитрия, по словам летописи, не посылать рати на их землю, просто приходили в Москву для мирных переговоров и это тем более вероятно, что в 1381 г. князья действительно заключили мир. Условия мира были следующие. Олег признает Дмитрия старшим братом и приравнивает себя к Владимиру Андреевичу Храброму. Для определения границ за исходный пункт принимается Коломна: на запад она идет вверх по Оке, а на восток по Оке и Цне. Еще далее на восток, Владимирское порубежье остается то же самое, которое было при Иване Даниловиче Калите и его сыновьях, Олег уступает Дмитрию Талицу, Выползов, Такасов и не вступается в Мещеру, купленную великим князем московским; места, отнятые у татар, остаются за тем, кто их приобрел; Олег отказывается от союза с Ягайлом и обязывается действовать заодно с Москвой в отношении к Литве, татарам и русским князьям. Пленники, взятые рязанцами на походе москвитян в Дону, должны быть возвращены по общему суду и по правде. Все прежние вины и тяжбы предаются забвению. Договор начинает действовать за четыре дня до Спасова Преображения.

  • О них упоминается в догов. гр. Олега с Димит. и Федора Ольг. с Вас. Дмит. (№№ 32 и 36); условие об общем суде, по которому пленники должны быть возвращены, намекает на то, что они были захвачены не совсем безвинным образом.

Условия, как мы видим, далеко не выгодные для рязанского князя; обязательство иметь с Дмитрием общих врагов и друзей ставило его прямо в зависимые отношения. Не надобно впрочем забывать, что древние наши князья, если желали мира, то не затруднялись условиями и крестным целованием, но принудить их к исполнению договора могла только материальная сила.

Известно, что великое Донское побоище не избавило Россию от ига и новых татарских нашествий. Спустя два года, Тохтамыш явился в самом сердце Русских земель. Его нашествие имело другой характер, сравнительно с походом Мамая. После Куликовской битвы властители Поволжских и Подонских орд поняли, что успех для них возможен только при условии быстроты и неожиданности. Тохтамыш поступил так же, как обыкновенно поступали впоследствии крымские ханы во время своих набегов на Россию. Олег и теперь думал устранить грозу от своей земли таким же образом, как два года назад. Он встретил Тохтамыша за пределами своего княжества, бил ему челом, изъявил готовность помогать против Дмитрия и упросил не воевать Рязани. Затем он обвел татар около своих границ и указал им броды на Оке. Летописец на этот раз очень просто и удовлетворительно объясняет причину такого поведения словами: "хотяше бо добра не нам, но своему княжению помогаше". Но чем Олег поступил в этом случае хуже Дмитрия Нижегородского, который, услыхав о походе Тохтамыша, немедленно послал к нему двух сыновей с изъявлением покорности? А между тем его земле не грозила такая неизбежная беда, какой подвергалось Рязанское княжество. На этот раз, однако, измена договору и унижение не достигли своей цели. На возвратном пути из Москвы татары прошли по Рязанской земле со своими обычными спутниками: грабежом и разорением*.

Заключительные слова об Олеге > Обозревши политическую деятельность князя, насколько позволило состояние источников, мы приходим к следующим выводам. По необходимости подчиняясь игу, он, по крайней мере, сумел внушить ханам уважение к себе настолько, что они дорожили его союзом. Не вступая в открытую борьбу с Золотой Ордой, князь мужественно защищал свою землю от татарских разбойников и не раз наносил им чувствительное поражение. Далее, он отбил наступательное движение Москвы и поддержал на некоторое время колеблющуюся самостоятельность Рязанского княжества. Это самая видная сторона его исторической деятельности. Тот же характер, хотя и не столь важное значение, имели схватки Олега с Литвой в последние годы его жизни. Он недаром носил титул великого князя, потому что умел придать единство далеко разбросанным частям древнего Муромо-Рязанского княжества: умел держать в повиновении младших родичей и, что особенно говорит в его пользу, устранил внутренние усобицы, по крайней мере, о них не слышно во второй половине его княжения.

Но кроме этого внешнего значения, княжение Олега возбуждает интерес историка другой стороной, гораздо менее известной и более неуловимой для отдаленного потомства, — его мирной домашней деятельностью. Источники так скудны на этот счет, что мы должны довольствоваться только немногими отрывочными указаниями.

Наиболее живую характеристику Рязанского княжества во времена Олега сообщает нам следующее место из записок о путешествии митрополита Пимена в Царь-град 1389 года: "В Светлое Воскресение мы поехали (из Коломны) к Рязани по реке Оке. У Перевитска приветствовал нас епископ Рязанский Еремей Гречин; а когда мы приблизились к городу Переяславлю, то выехали к нам сыновья великого князя Олега Ивановича Рязанского: потом встретил нас сам великий князь с детьми и боярами; а возле города ожидали со крестами (духовенство и народ). Отслужив молебен в соборном храме, митрополит отправился к великому князю на пир. Князь и епископ Еремей угощали нас очень часто. Когда же мы отправились отсюда, сам Олег, его дети и бояре проводили нас с великою честию и любовью.

Поцеловавшись на прощании, мы поехали далее; а он возвратился в город, отпустив с нами довольно значительную дружину и боярина Станислава, которому велел проводить нас до реки Дона с большим бережением от разбоев.

Из Переяславля Рязанского мы выехали в Фомино воскресенье; за нами везли на колесах три струга и один насад. В четверг мы достигли реки Дона и спустили на него суда. На второй день пришли к (урочищу) Кир-Михайловым, — так называется одно место, на котором прежде был город. Здесь простились с нами епископы, архимандриты, игумены, священники, иноки и бояре великого князя рязанского, и воротились восвояси. Мы же в день святых Мироносиц с митрополитом Пименом, Михаилом епископом смоленским, Сергием Спасским архимандритом, с протопопами, дьяконами, иноками и слугами сели на суда и поплыли вниз по реке Дону.

Путешествие сие было печально и уныло; повсюду совершенная пустыня; не видно ни городов, ни сел; там, где прежде были красивые и цветущие города, теперь только пустыня и безлюдные места. Нигде не видно человека; только дикие животные: козы, лоси, волки, лисицы, выдры, медведи, бобры, и птицы: орлы, гуси, лебеди, журавли и пр. во множестве встречаются в этой пустыне.

На второй день речного плавания миновали две реки Мечу и Сосну; в третий прошли Острую Луку, в четвертый Кривой Бор; в шестой достигли устья Воронежа. На следующее утро в день св. чудотворца Николая пришел к нам князь Юрий Елецкий с своими боярами и большою свитою: Олег Иванович Рязанский послал к нему вестника; он же исполнил его приказание, оказал нам великую честь и очень нас обрадовал. Оттуда приплыли к Тихой Сосне; здесь увидали белые каменные столбы, которые стоят рядом, и очень красиво подобно небольшим стогам возвышаются над рекою Сосною. Потом миновали реки Червленый Яр, Битюг и Хопер и т.д."*.

  • Карам. (V. прим. 132.) думает, не было ли это татарское кладбище? В книге Бол. Чертежа, упоминается: "... на Дону Донская беседа, каменный стол и каменные суды" только ниже устья Быстрой Сосны, а не Тихой.
    ** Ник. 4. 159-161.

В этом описании, хотя об Олеге Рязанском говорится мимоходом, но его патриархальный образ очень рельефно возвышается над всем окружающим. Он распоряжается как полновластный хозяин в пределах своего княжества, окруженный детьми и многочисленной дружиной, радушно угощает почтенных странников, заботится об их удобствах и безопасности на всем пути по его владениям*.

  • Воспоминание о гостеприимстве и пирах Олега, по-видимому, долго сохранялось в народной памяти. Вот как рассказывает предание об угощении, которое он задал татарским послам:
    "И покрыли тот великий дубовый стол, Скатертьми браными, И ставили на ту на скатереть браную, Мису великую из чистою серебра, озолочену; А в той де мисе озолоченой в наливе по у край, Кашица сарочинская,
    Со свежею рыбою стерляжиной от Оки реки; А та де рыба стерляжина великая, Самим боярством ловлена"
    Чт. О. И. и Д. № 9. Опыт прост, словот. Макарова. "Взято из рукописи 1760 г., принадлежавшей ряз. помещику села Губокого Д.С. Мееру, а после А.Д. Балашеву" (К сожалению, рукопись до сих пор остается в неизвестности).

Любя пиры и военную славу, Олег не был из числа тех беспечных князей, которые большую часть правительственных забот предоставляли наместникам и слугам и давали им в обиду мирных жителей. Об этой деятельности, как внутреннего устроителя и усердного защитника, красноречивее всего говорят любовь и глубокое ражение своего князя, которые рязанское население сохранило в памяти до самого отдаленного потомства. В этом отношении он принадлежит к тем историческим личностям, которые отражают в себе характерные черты известной эпохи или известного народа, закрывая своей тенью и предшественников, и преемников.

Действительно, лицо Олега вполне типично, в нем ярко обозначились главные стороны рязанского характера, эта смесь упрямства и беспокойной энергии с эгоистической натурой — качества, которые у Олега смягчались многими талантами, гибкостью ума и стремлениями, не лишенными некоторой величавости.

Весь период самостоятельного княжества для рязанцев сосредоточился в одном Олеге, более они не помнят ни одного князя. С этим именем связана большая часть остатков старины, разбросанных по долине средней Оки, и большая часть народных преданий. На обширную строительную деятельность Олега указывают имена многих городов, которые являются в договорных грамотах с конца XIV в. и о которых до того времени не было слышно. Самое живое воспоминание о нем встречается в древнем Переяславле (губернский город Рязань) и его окрестностях. Этот город, украшенный постройками храмов, княжеских и боярских палат, с его времени окончательно сделался столицей княжества.

Возвысив рязанцев в собственных глазах и во мнении соседей постоянной готовностью к энергичной борьбе, Олег много заботился о безопасности своих подданных; недостаток естественных границ и укреплений на юго-востоке он старался восполнить бдительностью сторожевых ратников, расставленных по разным притонам в степях*. Бесспорно полустолетнее княжение Олега было самым славным и самым счастливым сравнительно с предыдущими и последующими княжениями, несмотря на тяжкие бедствия, которые нередко посещали Рязанский край при его жизни. Народ заплатил ему за это любовью и преданностью.

  • "А досмотр князя Олега на те на поры зорким не був" Ibid. № 1 из какой-то Рязанской рукописи.

На Олеге очень ясно отразились современные ему княжеские стремления к собиранию волостей. Видя, как два главных центра в северо-восточной и юго-западной России притягивают к себе соседние волости, он хочет уничтожить эту силу тяготения и стремится инстинктивно создать третий пункт на берегах Оки, около которого могли бы сгруппироваться юго-восточные пределы. Но последующие события подтвердили известную истину, что отдельная личность, как бы она не была высоко поставлена, не может создать что-нибудь крепкое, живучее там, где недостает твердой исторической почвы. Впрочем, нельзя сказать, чтобы дело Олега кончилось вместе с его жизнью и не оставило заметных следов в истории. Без этой личности Рязанское княжество едва ли могло бы существовать долее XIV столетия и пережить все великие уделы, даже и при помощи родственных связей с московскими князьями.

Моё ИМХО — можно по-разному оценивать деятельность Олега в общероссийском масштабе, особенно с "послезнанием" XXI века, но уж памятник на центральной площади Рязани он заслужил — и это не восхваление сепаратистов и предателей.