Любимый город (АИ-повесть) (продолжение)

moscow_guest пишет:

А теперь тётушка будет подталкивать своего дядюшку, чтобы он выгрыз всех конкурентов вокруг её "любимого племянника".

Ну это вполне в генах.РИ-Меншиков такой был (первый птенец Петра),да и АИ-папаша видимо не сильно отличался.

[HTML_REMOVED]<\/u><\/a>

[HTML_REMOVED]Увеличить в новом окне<\/u><\/a>

P.S. В ближайшее время последует карта Европы на начало эпохи Регентства.

Европа в начале эпохи Регентства (1737 г.)

[HTML_REMOVED]

Увеличить

<\/u><\/a>

Смотрю я на карту-"Сибирская комиссария",интересно,знаменитая экспедиция академическая по Ледовитому Океану от Архангельска до Колымы.Таймырская эпопея,здесь тоже согласно РИ проходят (1723-1733).А открытие Аляски Витусом Берингом.В романе упоминалось,что в прошлом относительно романа и в будущем относительно таймлайна будут войны из-за этого?Якуб Собесский подошёл бы на патрона Беринга,как РИ-Пётр I.

Впрочем это уже "за пределами Европы".

Шаткое равновесие на пике славы

Состояние дел в Цесарстве в момент воцарения "младенца Олека" – Цесаря Александра I Собесского, было превосходным. Тяготы Мировой Войны полностью окупились – теперь ставшие цесарскими богатые порты Прибалтийской Комиссарии позволяли польским (в широком смысле) негоциантам вести широкую торговлю на Балтике, не беспокоясь о высоких транзитных пошлинах. Уже одно это полностью оправдало в глазах общества все понесённые усилия и жертвы.

Превосходил всяческое воображение недавний успех на Юге – хан Крыма, которым в южных воеводствах Великого Княжества Русского пугали детей, признал себя подданным цесаря. Сами его владения были заняты цесарскими солдатами и поделены на части – территория, лежавшая непосредственно на север от Перекопа, была включена непосредственно в состав Великого Княжества Русского, а татар Буджака заставили согласиться на признание над собой суверенитета Киева и поклясться на Коране никогда в будущем не ходить в набеги ни на Русь, ни в Молдавию.

Восточная, "черкесская" часть бывших земель хана всё больше и больше сближалась с украинскими казаками. Так, когда скончался многолетний гетман-комиссар Игнат Некраса, на следующий год для выборов нового гетмана в Черкасске собралась Генеральная Рада, а в ней принимали активное участие черкесы. Главным кандидатом в правители Украины был полковник Мирон Перебийнос, близко связанный с графом Меншиковым и в силу этого поддерживаемый Киевом.

Вообще, почти сразу сложилось как-то так, что всё "южное направление" в политике Регентского Совета захватил в свои руки "младший Олек". Как уже указывалось, он пользовался значительным авторитетом среди украинцев, помнивших его почти сразу же ставший легендарным победный "крымский поход". Войска на полуострове подчинялись ему. Перекопской же армией командовал гетман Чекельский, практически с самого начала вошедший в Регентском Совете в "альянс" с Меншиковым. Другим его союзником был, разумеется, его шурин Сапега.

Ближайшие родственники малолетнего цесаря держались вместе, составив в Регентском Совете единую "партию", претендующую на полноту власти в государстве. Граф Александр сразу начал ставить их выше других и употреблять почти что монаршее "Мы". "Мы, цесарская фамилия, считаем…", "Мы, цесарская фамилия, настаиваем…", "Мы, цесарская фамилия, утверждаем…". Это его "Мы, фамилия" стало настолько "прожужжало всем уши", что всю меншиковскую партию стали называть "Фамилией". "Фамилия" обеспечила назначения на важные посты своих людей. Так послом в Бахчисарае (фактическим правителем Крыма при бессильном хане) стал князь Мартин Чекельский, а князь Пётр-Павел Сапега получил должность прибалтийского комиссара (и, соответственно, практически неограниченный контроль над балтийской торговлей Цесарства).

Но "Фамилии" отнюдь не удалось достичь абсолютной доминации в польской политике. Многие члены Совета встали к ней в решительную оппозицию. К числу заклятых врагов "Фамилии" относился, например, канцлер Чарторыйский, пресекавший все попытки "Олека" (после смерти старшего Меншикова его сына уже не называли "младшим", но всё так же не любили) вмешиваться в находящиеся в его ведении дела иностранные. Все назначения послов (исключая, естественно, крымского) и переговоры с иностранными державами он проводил единолично, зачастую даже не информируя прочих регентов об их содержании. Это зачастую приводило к международным "конфузиям". Так, когда в 1739 г. князь Август-Александр подписал с саксонским первым министром Генрихом фон Брюлем торговый договор с Герцогством Саксонским, "Олек" на заседании Совета в резкой форме выступил против его ратификации, обусловив своё согласие заменой посла в Дрездене на своего человека. Канцлер, естественно, отказался, и договор ратифицирован не был.

Иностранные послы быстро сориентировались в сложившейся в Киеве ситуации и получили от своих дворов соответствующие инструкции. Теперь для "продвижения" интересов своих держав они не ограничивались переговорами единственно с канцлером, но наносили визиты каждому из регентов по отдельности, оставляя в их кабинетах щедрые "субсидии" от заинтересованных монархов. Это затягивало международные дела, но, с другой стороны, позволяло добиться лучших (с точки зрения соответствующих иностранных дворов) результатов. Так Брюлю удалось склонить Меншикова и его "Фамилию" изменить отношение к договору с Саксонией, после того, как во время одного из визитов в Мариинском Дворце (который "Олек" превратил в собственную резиденцию, чтобы находиться в непосредственной близости от своего царственного племянника) передал ему подписанную герцогом Августом (сыном "Сильного", полностью доверявшим своему министру) дарственную грамоту на один из замков в Саксонии. Следует ли упоминать, что в договоре 1740 г. цифры таможенных пошлин на саксонские товары были ниже, чем в проекте 1739 г., а цифры пошлин на товары из Цесарства, соответственно, выше?

Не только Саксонии удалось воспользоваться взаимным недоверием среди регентов. Так, шведы долгое время вели с Киевом переговоры о статусе Юханстада (города на восточной, шведской стороне Чудского озера, напротив польской Нарвы). Одним из пунктов Гданьского мира было запрещение Швеции держать свои войска в Юханстадской крепости. Из самой крепости ещё тогда же была вывезена вся артиллерия, некоторые из её бастионов разрушены. Теперь шведы настаивали исключении этого пункта из новой редакции договора. Князя Сапегу удалось уговорить практически сразу (его контакты со шведами в силу занимаемой должности были наиболее близкими), Меншиков тоже обещал в этом деле свою поддержку (разумеется, не бесплатно). К противникам этого изменения относились, зато, три гетмана: Браницкий, Лещинский и Понятовский. Браницкий и Понятовский в последнее время были не в ладах между собой, постоянно конфликтуя из-за распределения средств между армиями, которыми они командовали (при отсутствии цесарского контроля превратившиеся, по сути дела, в их собственные феодальные "дружины"). Искусные шведские дипломаты смогли найти подход к обоим, заплатив им недостающие средства в обмен на поддержку "незначительных" дипломатических уступок. Канцлер же поддержал "юханстадскую корректу", доверившись мнению "старых вояк". Кроме того, с ним шведский посол тоже имел неоднократные "приватные конференции". И таким образом в июле 1740 г. был сделан первый шаг к отмене стоившего так много крови Гданьского договора. Это стало первым успехом нового короля шведов Фредрика II Гогенцоллерна, пришедшего на смену своему отцу Фредрику-Вильгельму. И, как показали дальнейшие события – далеко не последним.

Укрепившись на вершинах власти, коррупция начала постепенно спускаться всё ниже и ниже. В частных письмах эпохи Регентства слова "и не забудь, Ваша Милость, взять с собою мешочек монеты звонкой для войта (воеводы, судьи, комиссара и т.д.)" были стандартным советом для достижения успеха в любом деле, требующем внимания "власть предержащих". Подчинённые брали пример с вышестоящих, и колёса государственной машины Цесарства вращались со всё большим и большим "скрипом". Нечего было и думать о защите своих интересов без более или менее крупной взятки соответствующему "Высокому Лицу".

Сенатор Радзивилл, согласно завещанию Якуба Первого, в Регентский Совет не вошёл. Но "Рыбонька" никак не собирался оставаться "на обочине" и смотреть, как почёт и привилегии власти достаются другим. "Несвижский хитрец" действовал в обход. Ещё со времени памятной присяги Александру он был хорошо известен в среде "электоров сеймовых" (лиц, имевших голос при выборе послов на Сейм – шляхты и зажиточных горожан). Известен, хотя бы в качестве героя упоминавшихся выше од в его честь. Уже тогда его "смирение" было частью долгосрочного плана. Теперь он продолжал его последовательную реализацию.

В мае 1740 г. пришло время выборов нового Цесарского Сейма – первого Сейма Регентства. Сразу же по стране разошёлся слух о новом благородном поступке сенатора Радзивилла ("да-да, Того Самого, от креста"). "Рыбонька" публично заявил об отказе от сенаторского звания для себя. Звание сенатора было почётным, фактически наследственным (обычно цесарь после смерти одного из сенаторов утверждал на освободившееся место его сына) и прибыльным (сенаторам полагалась немалая "пенсия" от цесаря), поэтому имевшее все признаки бескорыстия решение бывшего сенатора привлекло всеобщее внимание. Михал Радзивилл снова стал главным героем дня для газетчиков, поэтов, памфлетистов и просто любителей (и любительниц) сплетен. Теперь уже никто не сомневался: литовский князь – истинный государственный муж, единственный из всех радеющий за Отечество.

И, разумеется, "Рыбоньке" стоило только выставить свою кандидатуру на сеймике в своём воеводстве, как он тотчас же был избран послом. И никого не удивило то, что в июле 1740 г. Цесарский Сейм вручил жезл своего маршала не кому иному, как послу Радзивиллу. А вот то, что произошло позже, стало для многих полной неожиданностью.

Золотая вольность

За долгие годы функционирования Цесарского Сейма его взаимодействие с монархом дошло до автоматизма отлаженного механизма: законы, которые представлял на утверждение цесарь, без задержки утверждались подавляющим большинством голосов, законы, принятые по инициативе сеймовых послов без задержки подписывались цесарем. Обе стороны знали, чего они могут ждать от своего партнёра и всячески избегали какого-либо обострения отношений – послы одобряли только те проекты, о которых было известно, что цесарь их подпишет. Спорные вопросы обговаривались на "приватных аудиенциях" ещё до голосования, и в случае его явного несогласия те обычно откладывались "в делиберацию" (т.е. "на доработку").

В свою очередь, цесарь избегал использовать своё "вето" в отношении принятых Сеймом законов. Сейму издавна (ещё со времен существования отдельного Королевства Польского) принадлежало исключительное право установления налогов. Никто из цесарей не пробовал этого оспорить и в случае необходимости введения новых налогов (что часто случалось во время затяжных войн) ещё перед внесением в Сейм законопроекта сам приглашал маршалов Сейма и Сената на такие же "приватные конференции", на которых старался убедить их в необходимости этого шага – обычно с успехом. Поэтому никто не ждал от июльской сеймовой сессии ничего из ряда вон выходящего. И ошибся.

Обычно первая сессия новоизбранного Сейма начиналась с торжественного молебна и краткой речи цесаря, в общих словах желавшего послам благоразумия и мудрости в заботах об общественном благе. День 20 июля 1740 г. начинался похоже. Молебен прошёл спокойно, с задних рядов было незаметно, кто именно сидит на передних скамьях. А вот в Сеймовом дворце атмосфера была совсем другой. Стоявший на возвышении цесарский трон был пуст. Зато перед ним просто роилось от государственных мужей. Регенты не смогли договориться, кто именно из них будет представлять весь Совет, и поэтому пришли на заседание все семеро. Приветственных речей тоже было семь. Если первые две (Меншикова и Сапеги – "Олеку" удалось-таки вставить свою "Фамилию" на первое место) послы слушали ещё внимательно, то остальные пожелания успехов шли под аккомпанемент всё более и более громких перешёптываний послов в зале и "арбитров" (допущенных на заседание зрителей) на галерее. Наконец речи закончились, и регенты удалились, оставив послов самим себе. Это тоже было новостью – цесарь обычно сидел на своём троне до конца первого заседания.

Теперь пришла очередь на выборы маршала Сейма. Как уже говорилось выше, в этом вопросе решение было практически единогласным – маршалом стал князь Михал Радзивилл. Настала очередь маршала произнести свою программную речь. И "Рыбонька" начал говорить. Он начал издалека – с похвалы древним грекам и римлянам. Он превозносил свободу Афин и восхищался Римской республикой. Он восхвалял греческих героев, бившихся за свою свободу с Ксерксом и Ганнибалом. Он восхищался Демосфеном и Цицероном, Периклом и Катоном. Он оплакивал героев, павших при Херонее и при Филиппах. И, естественно, превозносил тираноубийц Брута и Павсания.

После дел столь древних он перешёл к временам не столь отдалённым. Он восхищался подвигами Венецианской Республики в битвах с врагами Святого Креста. Он восхищался германскими вольными городами (это вызвало одобрительные выкрики послов из Гданьска). Он восхищался тягой к вольности в старой Новгородской республике (здесь "виваты" раздавались уже со скамей послов-новгородцев). Он вспомнил собственную историю – и стал восхищаться теми послами Люблинского Сейма, что призывали создать на Королевство, а Республику Двух Народов. "Но, увы", – сокрушённо возносил руки маршал, – "большинство решило иначе". Впрочем, он не дал своим слушателям умереть от отчаяния, немедленно начал превозносить мудрость и благородство цесарей Многих Народов – от Ивана до покойного Якуба. "И вот теперь пришло время…", – "Рыбонька" выдержал паузу, чтобы слушатели прониклись серьёзностью момента. Это ему удалось – на этот раз все молчали, слышались только всхлипывания особенно чувствительных дам с галереи арбитров.

Как оказалось, "вельможным послам" пришло время взять, наконец-то на свои плечи заботу о дальнейших судьбах государства, ибо нации никак нельзя поручать дело защиты золотой вольности случайным и непроверенным людям. "Золотая вольность", – гремел оратор, – "нуждается в вашей защите! Не можно нам позволить, чтобы её судьба оказалась во властолюбивых руках нового Филиппа или нового Цезаря!". "Рыбонька" выразительно посмотрел на пустые кресла регентов. Присутствующие, не отрываясь, следили за взглядом своего кумира.

После этого маршал поставил на голосование законопроект, который должен был, по его мысли, быть принят немедленно, "не теряя времени". Назывался он скромно: "О некоторых изменениях в законе о престолонаследии". Зато содержание его было более чем радикальным. Во-первых, ограничивались права Регентского Совета – отныне его решения считались недействительными без одобрения Маршала Сейма. Во-вторых, члены Регентского Совета объявлялись подлегающими власти Сейма и обязывались регулярно отчитываться перед ним за свои действия. В-третьих, любой из регентов мог быть в любой момент отозван со своего поста в случае выражения Сеймом недоверия ему. В-четвёртых, из ведения Регентского Совета изымалась обязанность воспитания юного цесаря, чем с этого момента должны были заниматься исключительно люди, назначенные Маршалом Сейма и "слывшие со своей добродетельности, богобоязненности и благородного происхождения" – фактически, "Рыбонька" брал дело воспитания Александра Первого на себя. Новый закон был принят подавляющим большинством голосов. При известии об этом галерея арбитров взорвалась громом оваций.

Депутаты вынесли Михала Радзивилла из Сеймового дворца на руках. "Виват Маршал!", "Виват Сейм!", "Виват Золотая Вольность!", – доносилось со всех сторон. На улицах столицы началось веселье – хотя простой народ ещё не до конца понял, по какому поводу. О фейерверках и иллюминации заранее позаботился президент Киева – сторонник Радзивилла, посвящённый в планы своего "патрона".

Регенты же узнали о происшедшем только по виватам и салютам на улицах. Разумеется, как у "Фамилии", так и Чарторыйского были свои люди в Сейме, как среди арбитров, так и среди послов. Но они, будучи увлечёнными общим неожиданным порывом "к вольности" и не получив указаний от своих "заказчиков" на такой вариант развития событий, не смогли организовать противодействия и, зачастую, вместе с большинством голосовали "за". Первым из регентов "очнулся" граф Александр Меншиков. Он немедленно в сопровождении эскорта своих казаков поехал на дом к новому маршалу, предварительно отправив приказы столичному гарнизону и окрестным войскам немедленно выступить и занять Сеймовый дворец и другие ключевые пункты столицы. Он намеревался арестовать Радзивилла и подавить в зародыше начавшийся "бунт".

Но не тут-то было. Дом новоявленного "апостола вольности" (как уже начали называть нового маршала Сейма) был окружён его вооружёнными сторонниками. Большинство из них прибыли вместе с ним из Литвы ещё до начала сессии, так, "на всякий случай". Казакам "Олека" пришлось остаться снаружи, регенту пришлось говорить с "Рыбонькой" один-на-один. При личной беседе хитрый литвин говорил без обиняков. Не касаясь темы "золотой вольности" он объяснил взбешенному графу, что конфликт с ним не принесёт тому выгоды, даже наоборот. Во-первых, никакой Регентский Совет не может себе позволить войти в конфликт со всей нацией, которую именно и представляет Цесарский Сейм. Во-вторых, Регентскому Совету не удастся подавить выступление силой, поскольку войска просто не смогут выйти из казарм из-за собравшейся вокруг толпы, если же они попытаются пробиться силой, дойдёт до кровопролития, которое полностью похоронит всякий авторитет Регентского Совета, отдавшего приказ стрелять в народ. В-третьих… но здесь Радзивиллу даже не пришлось ничего говорить – слуга доложил о приходе князя Августа-Александра Чарторыйского… и "граф Олек" тут же согласился на условия "Рыбоньки" – рассчитывать на поддержку своего заклятого врага было совершенно нереально.

Революция совершилась бескровно. На следующий день после переговоров с Меншиковым и Чарторыйским, Михал Радзивилл встретился с остальными регентами, на этот раз официально – как Маршал Цесарского Сейма с Регентским Советом. Регенты согласились с решением Сейма. Неофициально Радзивилл обещал им не вмешиваться в их "сферы влияния", так что они не имели причин для беспокойства (а то, что "Фамилии" пришлось потесниться, вызвало у них даже некоторое злорадное удовлетворение). 22 июля 1740 г. за подписями Маршалов Сейма и Сената, а также всех членов Регентского Совета был опубликован манифест (известный в истории, как "Манифест 22-го июля" или "Июльский Манифест"), оповещавший Многие Народы о происшедших переменах, разумеется, к лучшему. Князь "Рыбонька" добился своего и вопреки всему и всем поднялся-таки на "самый верх". "Золотая вольность" восторжествовала.

Благородная дама и её враги

В Европе тем временем назрел новый серьёзный международный кризис – 20 октября 1740 г. скончался император Священной Римской Империи Карл VI. Наследников мужского пола у него не было, и во владение землями австрийской монархии вступила, согласно Прагматической санкции, его старшая дочь Мария-Терезия. Это, однако, вызвало возражения со стороны герцога Баварского Карла-Альбрехта. В качестве обоснования он приводил своё происхождение от императора Фердинанда I по женской линии, а также женитьбу на младшей дочери императора Иосифа I. Претензии на наследство Габсбургов заявили также король Испании Филипп, как глава испанской линии Габсбургов и герцог Саксонский Август II в качестве мужа старшей дочери императора Иосифа.

Такой возможности для создания антиавстрийской коалиции не могла упустить Франция (в лице её правителя кардинала Флёри). Кардинал рассчитывал, что Карл-Альбрехт, взамен на французскую поддержку, будет проводить политику, более дружественную Франции, а также пойдёт ей навстречу в некоторых территориальных вопросах.

Мужем Марии-Терезии был герцог Франц-Стефан, владетель Лотарингии. Земли герцогства Лотарингского представляли собой анклав внутри французской территории, а французские короли, естественно, стремились к "спрямлению" своей границы. Поэтому именно уступка Империей Лотарингии была главным условием французской помощи баварскому претенденту. Стороны быстро пришли к соглашению, что было подтверждено подписанным в декабре 1740 г. секретным Мюнхенским протоколом, где Франция признавала права Карла-Альбрехта на императорскую корону, а тот взамен передавал Франции права на герцогство Лотарингское.

Флёри не переставал искать союзников и среди германских князей. Так, он заручился союзом с расположенным неподалёку от вожделенной Лотарингии графством Цвайбрюккен. Там после гибели "безумного кавалериста" Карла фон Виттельсбаха правил вначале двоюродный дядя героя Прейгеля Густав-Самуэль, а после его смерти – его дальний родственник Христиан фон Виттельсбах. У графа Христиана была "на выданье" дочь Генриетта-Каролина, славившаяся своей красотой и умом. Именно такая королева, решил кардинал, и нужна Королевству Французскому. Ни граф, ни его дочь не имели никаких возражений против брака с королём Людовиком XV. Не возражал против своей женитьбы и сам король, рассматривавший брак в качестве всего лишь ещё одной формальности королевского этикета – для "личной жизни" ему с избытком хватало бесчисленных "метресс". 12 августа 1741 г. Генриетта-Каролина Цвайбрюккенская стала новой королевой Франции.

Пока шли приготовления к королевской свадьбе, кардинал продолжал сколачивать свою коалицию. Разумеется, больше всего он рассчитывал на главного "горизонтального" союзника – на Цесарство Многих Народов. Маркиз де Шетарди в Киеве "двоился и троился" в своих усилиях заинтересовать войной с Австрией как регентов (причём, зачастую, каждого по отдельности) так и Сейм. Общий план был таков: теперь, когда на южном фланге Цесарства уже не висит "татарская угроза", следует направить главные силы в Силезию для установления над ней своего контроля. В качестве предлога для вторжения следовало использовать претензии Бранденбургского дома (герцогом Бранденбургским на тот момент был Карл-Фридрих-Альберт, сын Альбрехта-Фридриха) на некоторые силезские герцогства, права на которые принадлежали Гогенцоллернам по пресечению династии силезских Пястов. Бранденбург, ослабленный после Первой Мировой Войны, не был способен проводить самостоятельной политики, так что номинальный суверенитет Бранденбурга означал бы, фактически, полный контроль Цесарства по образцу Крыма.

Успех коалиции (к которой должна была примкнуть даже Турция) казался несомненным. Этим решил воспользоваться граф Меншиков, развернувший в стране широкую агитацию против "узурпаторки Марии-Терезии" и в поддержку захвата Силезии. Ход был беспроигрышный – никто не рискнул бы выдвинуть какие-либо возражения против подобного "святого дела". Действительно, даже его главный противник, князь Чарторыйский, был вынужден выступить на стороне "партии войны" вместе с "Фамилией". Решением Регентского Совета Австрии была объявлена война. Сейм под председательством маршала Радзивилла утвердил чрезвычайный налог на нужды войска.

Командование Силезской армией взял на себя сам "Олек". Графу Меншикову нужен был решительный успех, чтобы оттеснить конкурентов и выдвинуться в общественном мнении на первое место. Поэтому гетман Станислав Понятовский, тоже активный участник "военной партии", получил командование всего лишь второй армией, предназначенной для прикрытия польско-австрийской границы. К Меншикову присоединились бранденбургские войска во главе с самим герцогом Карлом-Фридрихом, а также саксонские – под командованием герцога Вайсенфельского Иоганна-Адольфа.

Война началась в сентябре 1741 г., когда все эти силы вторглись в Силезию, захватив Оппельн, Лигниц и, наконец, Пресслау. В то же время войска герцога Карла-Альбрехта вторглись в Австрию, а герцог Христиан занял от имени своего августейшего зятя столицу Лотарингии Нанси. Жители австрийского Линца признали герцога своим императором и принесли ему присягу. В ноябре в его руки попала Прага, которую блестящим маневром захватил французский генерал граф Мориц Саксонский ("незаконнорожденный" брат герцога Августа). 19 декабря чешские сословия признали герцога Баварского королём Чешским, а 24 января 1742 г. во Франкфурте-на-Майне он был коронован, как германский император Карл VII. Против Марии-Терезии выступила испано-неаполитанская армия, атаковавшая итальянские владения Империи.

Фельдмаршал фон Мюнних оказался в трудном положении. В то время как французы и баварцы атаковали Империю, он был вынужден держать свои главные силы на Дунае, где в ноябре 1741 г. перешли в наступление турки, намереваясь вернуть себе потерянные по Земунскому миру земли, а там, кто знает, возможно, и замахнуться на Трансильванию. Австрийцы были вынуждены оставить Олтению и сконцентрироваться на отражении вторжения магометан в Срем. Те практически беспрепятственно переправились через Саву и продвигались на север, заняв Сремские Карловцы и собираясь, переправившись через Дунай, вторгнуться в Венгрию.

Здесь на первый план выдвинулось венгерское дворянство – именно от его позиции зависело, сохранит ли Мария-Терезия корону. Ещё в сентябре в Пожони собрался сейм, где венгры согласились, в обмен за гарантии их автономии, поддержать свою императрицу. В Венгрии начало собираться дворянское ополчение.

Ещё до того, как венгры были готовы к выступлению, успеха собственными силами добился герцог Сремский. Кристоф-Бурхард фон Мюнних разбил под стенами Петроварадинской крепости турецкие войска. После тяжёлого поражения османы были вынуждены оставить Срем и удалиться к себе в Сербию. В январе 1742 г. они подписали с Австрией Второй Земунский Мир, отказавшись от претензий на Срем и, удовольствовавшись отвоеванием Олтении (которая была присоединена обратно к Валахии). Этот военный и дипломатический успех позволил графу фон Мюнниху перебросить дополнительные войска для защиты центральных областей государства.

Тем временем Меншиков утверждался в Силезии (было объявлено о переходе городов Лигниц, Волау, Бриг и Егерндорф под юрисдикцию Бранденбурга. Жители Пресслау, Глатца и Оппельна принесли присягу на верность "Цесарю Александру Первому, Милостью Божией Герцогу Силезии и Графу Глатца". Силезия была населена в основном протестантами, поэтому они достаточно благосклонно отнеслись к подчинению протестантскому же монарху. Клиенты Меншикова в Киеве и столицах прочих комиссарий (в первую очередь в своей "вотчине" – Москве) на все лады расписывали доблесть своего патрона и до небес превозносили его государственную мудрость. Чтобы остаться "на гребне волны", даже Радзивилл-"Рыбонька" был вынужден, в качестве Маршала Сейма обратиться к Регентскому Совету с просьбой наградить "графа Олека" высшим классом Цесарского Креста – "Большим Крестом". Этого унижения он ему, естественно, не простил никогда.

Тем временем Австрия оправилась от первого потрясения. Австрийские войска, усиленные венграми, перешли в контрнаступление, освободив от войск Карла VII Верхнюю Австрию, а затем вторгшись в Баварию. Субсидии Великобритании, не желавшей неизбежного после поражения Австрии усиления французов, помогли Вене окончательно "встать на ноги".

Цесарство же утратило первоначальный импульс. После завоевания Силезии ожили старые разногласия между польскими политиками. Хотя Меншиков настаивал на дальнейшем походе в Моравию, его враги Чарторыйский и Радзивилл требовали прекращении боевых действий (Чарторыйский в качестве канцлера Цесарства уже начал тайные переговоры с представителями Марии-Терезии). Они опасались, что дальнейшие победы приведут к непомерному усилению Меншикова, что позволит ему "бросить открытый вызов" принципам "Июльского манифеста", который с самого начала был ему "поперёк горла". Поэтому Радзивилл добился принятия Сеймом нового манифеста, который, хоть и отдавал должное героям (без указания имён), требовал от Канцлера и Регентского Совета (опять же нигде не упоминая имени графа Меншикова) скорейшего заключения мира.

К "партии мира" присоединились "старые вояки" – гетманы Понятовский, Браницкий и Лещинский. Первый был недоволен отведённой ему в Силезской войне второстепенной роли, двоих остальных князь Радзивилл "купил" обещанием выделить дополнительные средства для "их" армий – разумеется, вместо средств на военные действия. Манёвры "Рыбоньки" достигли цели – на заседании Регентского Совета, когда канцлер Чарторыйский официально доложил регентам о предложениях Марии-Терезии, большинство проголосовало за заключение мирного договора. "Олек" был бессилен помешать этому – в тот же день маршал Радзивилл утвердил решение Совета. 11 июля 1742 г. австрийский и польский послы подписали в Пресслау мирный договор. В тот же день к нему присоединились Бранденбург и Саксония. Австрия отдала Силезию, но зато избавилась от опасного противника на Востоке и теперь могла сосредоточить усилия на западном и итальянском театрах военных действий.

moscow_guest пишет:

король Испании Филипп, как глава испанской линии Габсбургов

Только наверное уже Бурбонов.moscow_guest пишет:

У графа Христиана была "на выданье" дочь Генриетта-Каролина, славившаяся своей красотой и умом. Именно такая королева, решил кардинал, и нужна Королевству Французскому.

А с кем она в реале была замужем?Какое вероисповедание-наверное перекрестили из протестантства?moscow_guest пишет:

даже Радзивилл-"Рыбонька" был вынужден, в качестве Маршала Сейма обратиться к Регентскому Совету с просьбой наградить "графа Олека" высшим классом Цесарского Креста – "Большим Крестом". Этого унижения он ему, естественно, не простил никогда.

А он сам каков был на военном поприще?Может мог бы тоже какую-нибудь армию возглавить,чтобы снискать славу?По крайней мере должность маршала,хотя и сейма подразумевает какое-то отношение к военному делу.moscow_guest пишет:

Австрия отдала Силезию,

В условиях регентства умеренный успех,всё же лучший,чем продолжение войны и большие присоединения.Война за отвоевание (1755-1763) будет вероятно не только из-за стремления Франции вернуть Америку,но и Австрии вернуть Силезию,хотя от этого видно может разрушится традиционный франко-польский альянс.Но в РИ так и было-против Пруссии,которой здесь нет они объединились.Только в семилетней-ни Австрия не вернула Силезию,ни Франция Америку,судя по названию здесь будет успешнее.Хотя распад франко-польского союза выглядит не совсем естественным-нужны причины.

А что же Фридрих Великий Шведский?Такой шанс ударить в спину цесарству,воспользовавшись войной за австрийское наследство и получить часть территорий обратно.Впрочем он пока дипломатически действует-крепость без боя вернул.

Александр пишет:

Только наверное уже Бурбонов.

Разумеется. Я заметил эту ошибку слишком поздно, когда "правка" уже была заблокирована. Правильно так:

"король Испании Филипп, как наследник испанской линии Габсбургов".

Кстати, в одном из предыдущих постов я допустил ошибку в географии — уместил Юханстад (РИ-Ивангород) на берегу Чудского озера, а не р.Наровы.

Александр пишет:

А с кем она в реале была замужем?Какое вероисповедание-наверное перекрестили из протестантства?

В РИ Генриетта-Каролина вышла замуж за ландграфа Людвика Гессен-Дармштадтского. Известна в истории, как покровительница наук и искусств, и вообще, как "[HTML_REMOVED]Великая Ландграфиня<\/u><\/a>" (по словам РИ-Гёте). Единственная женщина, к мнению которой прислушивался РИ-Фридрих II. Я решил, что ей отлично подойдёт титул королевы Франции (а по возрасту подходит просто идеально). Во всяком случае, её влияние, в отличие от влияния РИ-маркизы де Помпадур, будет только позитивным.

Так, разумеется, она изначально была протестанткой.

Александр пишет:

А он сам каков был на военном поприще?Может мог бы тоже какую-нибудь армию возглавить,чтобы снискать славу?По крайней мере должность маршала,хотя и сейма подразумевает какое-то отношение к военному делу.

В РИ "Рыбонька" прославился исключительно своим Несвижским замком и банкетами, которые он там устраивал (кстати, рекомендую посетить, когда там закончат реставрацию ).

А должность "Маршала Сейма" ("Marszałek Sejmu") изначально была чисто гражданской, без всяких военных обязанностей. Французскому званию "маршал" (le maréchal) в РИ-Речи Посполитой соотверствовала должность "гетман" (hetman). Как и в моей АИ.

Александр пишет:

В условиях регентства умеренный успех,всё же лучший,чем продолжение войны и большие присоединения.

Будущее покажет, что продолжение войны при внутреннем раздрае просто невозможно.

Александр пишет:

Хотя распад франко-польского союза выглядит не совсем естественным-нужны причины.

Причины не нужны — Франция попросту не поссорится с Польшей — их интересы никак не пересекаются. А по поводу австрийского стремления вернуть Силезию: не забываем, что здесь против Австрии стоит не Пруссия с РИ-Фридрихом Великим, а терзаемое внутренними распрями Цесарство, где один регент с удовольствием подставит ножку другому (уже начали это делать ).

Александр пишет:

А что же Фридрих Великий Шведский?Такой шанс ударить в спину цесарству,воспользовавшись войной за австрийское наследство и получить часть территорий обратно.Впрочем он пока дипломатически действует-крепость без боя вернул.

Не скоро дело делается.

Пока что в моей АИ закончилась только Первая Силезская Война. И у "молодого Фреда" была отличная возможность присмотреться к своим "конкурентам" в деле. И он, несомненно, сделал свои выводы.

Неоконченная кампания

Тем временем Мария-Терезия продолжала войну за своё право на трон Империи. Теперь уже не в одиночку – Великобритания, желая обеспечить себя от вероятности победы французов, вступила в войну на стороне Империи. Англичане высадились на континенте и сконцентрировали свои силы, усиленные австрийскими гарнизонами, а также частями из Ганновера и Гессена, в Австрийских Нидерландах. В то же время британский флот начал блокаду побережья Италии. В этой ситуации Сардиния и Неаполь были вынуждены выйти из войны.

Герцог Сремский, получив свободу рук на юге, перешёл в наступление в Богемии. Французские войска были вынуждены очистить Прагу и отступать в Баварию, куда к тому времени уже вторглись австрийские войска, захватив Мюнхен. Для этого им пришлось с боем взять лежащий у них на пути город Эгер, где опять же проявился тактический талант графа Морица. Получив назад Прагу, Мария-Терезия не теряла времени и немедленно короновалась в качестве королевы Чехии. Англичане под командованием лично короля Георга II нанесли в июне 1743 г. поражение французам под Деттингеном и отогнали их за Рейн. Почувствовав "перемену ветра", на сторону Австрии перешёл герцог Август II Саксонский, рассчитывая на территориальные приобретения в Центральной Германии. Весной 1744 г. войска Марии-Терезии вторглись в Эльзас. Английский флот атаковал французов на море.

В Киеве с напряжением следили за развитием событий в Германии. Граф Меншиков, которому Сейм "вырвал из рук победу", желал новых военных успехов, которые позволили бы ему вернуть потерянную позицию "первого среди равных", а, если удастся, то и просто "первого". Тандем Радзивилл-Чарторыйский желал окончательной компрометации "Олека" и всей его "Фамилии" в результате проигранной кампании. "Гетманская троица" также желала продолжения войны – чтобы "выскочка Олек" её проиграл, а они потом её выиграли. В результате, все политические силы Цесарства были настроены на возобновление военных действий с Австрией. Момент представлялся удачным – основные силы Марии-Терезии были заняты наступлением на Рейне, а в Чехии герцог фон Мюнних оставил только незначительные силы.

Воспользовавшись этим, Меншиков перешёл в наступление на Прагу и взял её в сентябре 1744 г. Герцог Сремский был вынужден отозвать австрийские войска из Баварии для обороны собственной территории. Меншиков рассчитывал на вторую армию гетмана Понятовского, которая должна была прикрыть его собственные войска в Праге от наступления фон Мюнниха. Понятовский, однако, не собирался помогать "Олеку" в добыче славы. Поэтому он медлил с выступлением, ссылаясь на задержку подкреплений для его собственной армии. Это было правдой – финансирование кампании контролировала Военная Комиссия, которая, в свою очередь, получала деньги только с санкции Сейма, которым, опять же, руководил "Рыбонька" и, естественно, всячески вставлял "палки в колёса" своему главному конкуренту.

Поэтому "Олеку" не оставалось ничего, кроме как отступить обратно в Силезию, не переставая, однако, требовать подкреплений. Весной 1745 г. австрийский главнокомандующий лично повёл войска отвоёвывать у поляков Силезию. Саксонцы герцога Вайсенфельдского двигались вместе с ним. Фон Мюнних славился своей осторожностью и обстоятельностью, не подвели они его и на этот раз.

Войска Меншикова располагались неподалёку от силезского города Франкенштейн. Польский командующий решил заманить наступавших австрийцев в ловушку и отдал приказ по армии скрытно перейти на позиции близ города Стригау (50 км на северо-запад) вдоль одноимённой речки. Полностью обеспечить скрытность не удалось, разведка (венгерские гусары) герцога Сремского обнаружили передвижение польских войск и своевременно доложили фельдмаршалу. Получив информацию о новых позициях противника, фон Мюнних разработал план наступления и последовательно приступил к его реализации. "Зверь" и "ловец" поменялись местами.

Меншиков выдвинул часть своих войск на противоположную сторону речки, рассчитывая, что наступающие австрийцы неожиданно для них попадут под огонь польской артиллерии, а затем – под удар пехоты и конницы. Но случилось так, что фон Мюнних, зная заранее об этой засаде, "сдвинул" фронт наступления несколько к западу, чтобы избежать попадания своих саксонских союзников под удар. В результате этого манёвра значительная часть сил Меншикова была исключена из участия в развернувшимся на рассвете 4 июня 1745 г. сражении. Когда поляки начали переходить через речку Стригау около деревни Хохенфридберг, они попали под ураганный огонь артиллерии фон Мюнниха. Растерявшийся Меншиков не дал вовремя приказа отступать, и его пехота вначале понесла на переправе большие потери, а затем, когда в образовавшуюся по артобстреле брешь в её рядах устремились венгерские гусары – побежала. После этого Меншиков отдал себе отчёт в том, что битва проиграна и приказал отступать к Пресслау.

Битва при Хохенфридберге оставила свой знаменательный след не только в истории, но и в музыке Австрии и Венгрии. Храбрая атака венгерских гусар нашла своё отражение в "Хохенфридбергском марше", написанным одним из участников битвы на следующий день по её окончании. Этот славящее геройских кавалеристов произведение стало одним из наиболее часто исполняемых маршей австрийской армии.

После поражения под Хохенфридбергом Меншиков попытался оборонять Пресслау. Тон его писем Понятовскому становился всё более угрожающим. Тот, однако, по-прежнему без движения сидел в своём Оппельне. Поняв, что помощи не будет, "Олек" решил, однако, поставить всё на одну карту – военную победу над австрийцами, которая позволила бы ему посрамить своих политических противников. Поэтому 30 сентября 1745 г. он встретил двигавшегося на Пресслау фон Мюнниха у деревни Лисса (несколько километров от стен Пресслау). Однако и здесь военное счастье опять было на стороне фон Мюнниха. После победы под Лиссой он занял Пресслау – сломленный Меншиков отступал на юго-восток, к Оппельну. В самом Оппельне его ждал очередной удар, на этот раз со стороны "своих". Ещё под стенами города ему был вручены два документа: первый – универсал Сейма, сообщающий "всем верноподданным Цесарства нашего", что "в связи с пошатнувшимся от забот на общее благо здоровьем" граф Меншиков освобождается от обязанностей члена Регентского Совета, а также Комиссара Москворуссии. На его место в Москве был назначен его бывший заместитель граф Алексей Бестужев. На его место в Регентском Совете не было назначено никого. В качестве "утешительного приза" Меншиков получил от Сейма Орден Белого Орла и почётный эскорт до столицы. Эскорт, правда, больше припоминал конвой, но бывший регент не возражал. Теперь было ясно, что он (и его силезская кампания) стал жертвой заговора его врагов.

А его должность командующего Силезской армией занял гетман Станислав Понятовский – теперь он намеревался со славой для себя и в согласии с маршалом Радзивиллом ("Рыбонька" обещал новому командующему свою полную поддержку) отбить столицу Силезии. Пока что он занялся реорганизацией остатков сил "Олека", в значительной степени деморализованных поражениями и сменой командующего.

Но не всё было так просто. На пути силезского контрнаступления встало коренное изменение международного положения Цесарства. Ещё 20 января 1745 г. скончался противник Марии-Терезии, император Карл VII. Его сын Максимилиан отказался от претензий на имперскую корону и в апреле заключил с Австрией сепаратный мир. А у Цесарства появился новый враг. 15 сентября шведские войска вышли из Юханстада, переправились выше по течению через Нарову и осадили приграничную Нарву. 30 сентября гарнизон Нарвы сдал крепость шведам. Шведские войска во главе с королём Фредриком II продвигались вглубь цесарской Эстляндии. Комиссар Сапега медлил с выступлением и так же, как его шурин, требовал подкреплений. Вторая Силезская война не успела ещё закончиться, а уже началась война Северная.

moscow_guest пишет:

неподалёку от силезского города Франкенштейн.

Да явно не к добру.moscow_guest пишет:

в связи с пошатнувшимся от забот на общее благо здоровьем" граф Меншиков освобождается от обязанностей члена Регентского Совета, а также Комиссара Москворуссии.

Всё-таки есть вопросик-ближайший родственник юного цесаря.Тут может с фактической можно убрать,с формальной сложно.

Александр пишет:

Да явно не к добру

Между прочим, совершенно реальный город. В настоящее РИ-время называется по-польски Зомбковице-Шлёнске. От недавнего же (тоже РИ) времени там периодически проводят праздники памяти ТОГО Франкенштейна.

Сражение тоже взято из РИ (как и марш в честь геройских кавалеристов), только у меня "лажанулась" другая сторона. Педант Миних не мог "пролететь" с разведкой так, как любитель искусств Карл Лотарингский.

Александр пишет:

Всё-таки есть вопросик-ближайший родственник юного цесаря.Тут может с фактической можно убрать,с формальной сложно.

Так и здесь всё чисто. "Июльский манифест" (утверждённый самим Регентским Советом) даёт Сейму право отстранять регентов. А уж поставить его в положение, когда ему лучше из поместья не высовываться — дело техники.

moscow_guest пишет:

Педант Миних не мог "пролететь" с разведкой так, как любитель искусств Карл Лотарингский.

Да судьба явно благополучнее,чем в России после 1740 года.moscow_guest пишет:

Июльский манифест" (утверждённый самим Регентским Советом) даёт Сейму право отстранять регентов. А уж поставить его в положение, когда ему лучше из поместья не высовываться — дело техники.

А как все эти катавасии отразятся на характере "младенца" Олека,явно,что не уделяется должное внимание его воспитанию,может отразится и на последующем (взрослом) правлении?

Александр пишет:

А как все эти катавасии отразятся на характере "младенца" Олека,явно,что не уделяется должное внимание его воспитанию,может отразится и на последующем (взрослом) правлении?

Как пить дать отразится. Пока он ещё маленький, но в будущем Александр I привыкнет, что окружающим его людям нельзя доверять. Почти никому.

Два фронта неудач

После отстранения Меншикова главное военное командование оказалось в руках гетмана Станислава Лещинского. Маршал Радзивилл был человеком сугубо "гражданским" и в делах войска не разбирался. В поисках человека, которому он может поручить дела военные, Радзивилл остановился именно на нём. Главной причиной, для которой он выбрал из троих старых гетманов именно его, была политическая пассивность — в отличие от Браницкого и Понятовского, тот никогда не старался играть самостоятельной роли ни при цесарском дворе, ни в Регентском Совете, всегда ограничивая свои интересы интересами подчинённой ему армии. Зато это он делал исключительно серьёзно и обстоятельно – у подчинённых ему войск никогда не возникало никаких проблем со снабжением или выплатой жалованья. Именно такой скромный и деловой администратор идеально подходил для планов "Рыбоньки" по упрочению своей власти в Цесарстве. Сразу же после падения "Олека" Сейм (всё чаще называемый "июльским" или "золотым") утвердил назначение старого гетмана на пост главы Военной Комиссии.

Перед новым главнокомандующим сразу встала проблема распределения ресурсов – враги атаковали Цесарства сразу с двух направлений и требования о подкреплениях приходили в Киев как с севера, так и с запада одновременно. Особенно угрожающее положение сложилось в Прибалтике. Гетман Сапега пытался 20 октября остановить Фредрика под Везенбергом, но под угрозой окружения (разведка донесла о появлении шведской кавалерии на его флангах) был вынужден отступить на запад, к Санкт-Катаринену (примерно 12 км от Везенберга). Фредрик не стал его преследовать, а двинулся по дороге на север и занял селение Хальялль, через которое проходила прямая дорога на Ревель. Чтобы помешать Фредрику в его продвижении к столице Эстляндии, гетман предпринял 1 ноября попытку отбить Везенберг. Вторая битва при Везенберге также закончилась для поляков неудачей.

Кроме того, неудачно для поляков складывалась ситуация на море. В сражении между шведским и польским галерным флотом близ острова Даго шведы взяли верх, после чего получили полную "свободу рук" для операций в Финском заливе, свободно и беспрепятственно перебрасывая подкрепления для королевской армии из Финляндии. Это поражение имело и более долгосрочные психологические последствия – среди польских морских офицеров возникла своеобразная "шведобоязнь" – в дальнейшем они всячески избегали прямых столкновений со шведским флотом, что давало Фредрику II "фору" на море.

Впрочем, до наступления весны морские операции на замёрзшей Балтике были невозможны. Войска расположились на зимние квартиры, ограничиваясь спорадическими стычками кавалерийских разъездов. И Сапега и Фредрик имели под рукой достаточно запасов: Сапега опирался на богатый Ревель, Фредрик – на запасы складов Юханстада (куда уже давно свозили хлеб и порох из Ингрии и Финляндии).

В Силезии старому Понятовскому тоже "не шла карта". Его октябрьское наступление на Пресслау не удалось. Он занял Бриг, но, узнав о появлении на своих линиях коммуникаций австрийской кавалерии, он повернул назад. Стороны перешли к маневрированию вокруг Оппельна, закончившимся тем, что гетман оказался там в осаде, отрезанный от всякого сообщения с Цесарством. Предпринятая фон Мюннихом попытка взять город штурмом не удалась, но люди гетмана пали духом, голодая и не получая никаких известий "снаружи". Осаждающие и осаждённые вступили в переговоры, в результате которых было достигнута о соглашение о почётной капитуляции – войска Понятовского беспрепятственно вышли из Оппельна с развёрнутыми знамёнами, оставив герцогу Сремскому только артиллерию.

Но в любом случае, неспособность Цесарства вести войну на два фронта стала очевидной. Маршал Радзивилл санкционировал начало переговоров с Австрией. Мнением Регентского Совета уже никто не интересовался – после того, как из него исключили Меншикова, тот потерял всякое значение. Он даже не собирался в полном составе – регенты были заняты военными и иными делами в разных концах страны. 23 декабря 1745 г. в Дрездене был заключён мир между Цесарством с одной стороны и Австрией и Саксонией с другой. Австрия "расплатилась" с герцогом Августом теми силезскими землями, которые ранее собирались забрать себе менее удачливые бранденбуржцы. Несколько небольших саксонских анклавов были для Австрии небольшой платой за сохранение Силезии в своих руках. Фон Мюнних начал переброску своих войск на запад, для действий против французов. Понятовский отправился на север, на усиление войск в Прибалтике. В планах неутомимого "Рыбоньки" это должно было стать очередным звеном в укреплении его безраздельной власти в многострадальном Цесарстве Многих Народов.

Падение "Фамилии"

Как только Балтийское море освободилось ото льда, в дело вступили флоты сторон. Вернее, вступил флот шведский, организовав доставку подкреплений королевской армии в Эстляндии и блокировав Ревель, а польский ограничивался слабыми попытками ему противодействовать, всячески избегая, однако, вступать с ним в бой. В результате морское сообщение Ревеля с внешним миром было к началу апреля 1746 г. полностью прекращено. Торговля замерла, горожане начали тайно сноситься с Фредриком. Тот, естественно, обещал им полное сохранение всех их прав взамен за сдачу города. Как только дороги подсохли, король двинулся на город. Ещё зимой на место Сапеги был назначен Понятовский – маршал Сейма не доверял члену "Фамилии" и родственнику Меншикова. Вместе с тем он не был отозван в столицу, а подчинён гетману Станиславу.

Это решение Военной Комиссии (компромисс между требованиями Радзивилла и умеренной позицией Лещинского) не помогла Цесарству в войне со Швецией. Отношения Сапеги и Понятовского, что называется, "не сложились". Чувствующий себя униженным князь Пётр-Павел винил в своих бедах своего нового начальника (что было несправедливо – Понятовский, хоть и не относился к числу сторонников "Фамилии", никогда не требовал смещения Сапеги). Однако Мария Сапега прямо-таки "прожужжала уши" своему супругу, расписывая ему интриги врагов против их семьи, так что молодой гетман не доверял старому "ни на грош". Это имело мрачные последствия для всей эстляндской кампании: когда Понятовский 18 апреля попытался всё-таки взять Везенберг (Третья Битва при Везенберге), его заместитель не двинулся с места, сославшись на необходимость оборонять Ревель от возможного шведского десанта. В результате польское войско потерпело ещё одно, гораздо более тяжёлое поражение.

Понятовский начал отступление на юго-запад, к Вайсенштайну, преследуемый по пятам армией генерала Генриха Магнуса Будденброка. Это привело к тому, что армии Понятовского и Сапеги потеряли контакт между собой. Строптивость Сапеги привела к тому, что он остался в Ревеле в одиночестве, без шансов на поддержку и, кроме того, окружённый враждебно настроенным населением. Поэтому он согласился на условия подступившего к Ревелю Фредрика и 29 апреля сдал ему город, отступив на запад к Кегелю.

Известие о сдаче без боя Ревеля вызвало в Киеве настоящую бурю. На улицы вышли толпы возмущённых жителей столицы, соорудивших перед Сеймовым дворцом (перед дворцом Мариинским всё было тихо – никто уже не воспринимал цесарскую резиденцию, как центр власти) импровизированную виселицу, на которой повесили большой портрет Сапеги. Толпа требовала казни "изменников". Общее возмущение было направлено против "Фамилии" — толпа разгромила и сожгла киевский дворец Меншиковых, самому "Олеку" чудом удалось спастись из горящего дома. Из рук разъярённых врагов побитого князя вытащила цесарская гвардия – им удалось сделать это только после того, как людям объявили универсал Сейма о лишении его звания регента и предании Сеймовому суду.

Через несколько дней в своей штаб-квартире в Кегеле был арестован и его шурин Пётр-Павел Сапега. В ожидании суда оба сановника были помещены в крепость Конотоп. На их имущество был наложен арест, а в поместьях были размещены войска. Мария Сапега пыталась мобилизовать на защиту своего мужа и своего брата известных ей сторонников "Фамилии", но те или не принимали её, ссылаясь (через слуг, разумеется) на своё отсутствие, либо отделываясь ничего не значащими общими выражениями сочувствия. Наконец, её под конвоем удалили из Киева и водворили в одном из занятых войском поместий, выделив ей на содержание из казны более чем скромную сумму.

Суд над Меншиковым и Сапегой состоялся 17 сентября 1746 г. Бывших регентов обвинили в заговоре с целью узурпации власти "против Сейма и золотой вольности", сговоре с врагом, а также воровстве казённых денег в их бытность членами Регентского Совета. Десятки свидетелей рассказывали, как подсудимые подговаривали их разогнать Сейм и убить маршала, а также, как они передавали через них тайные письма для шведского короля и австрийского фельдмаршала. Те, разумеется, всё отрицали, настаивая, что свидетели подкуплены, а их показания вымышлены. Но их никто не слушал, тем более, что выдвинутые против них обвинения в казнокрадстве были подтверждены документально.

Суд был публичным, за ним наблюдали арбитры, как за каждым заседанием Сейма. Когда Пётру-Павлу Сапеге был вынесен смертный приговор, с галереи донеслись громкие крики "Смерть предателям!", "Смерть Фамилии!". Сам бывший гетман (было объявлено также о лишении его всех чинов и званий, а также конфискации имущества) выслушал приговор спокойно. Только когда судьи закончили его читать, он перекрестился.

Приговор Александру Меншикову не был столь суровым. В его действиях не нашли признаков сговора с неприятелем, поэтому он был приговорён "только" к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь, в село Берёзов. На этот раз с галереи доносились крики неодобрения столь "мягким", по мнению арбитров, приговором. Арбитры жаждали крови.

До сих пор точно неизвестно, что именно послужило причиной такого "человеколюбия" Михала Радзивилла (а несомненно, что весь суд был лишь реализацией его плана по устранению "Фамилии", и судьи из Сеймовых послов были лишь его орудиями), ведь общеизвестно, что именно "Олека" Меншикова он считал своим главным врагом. Историки считают, что у "Рыбоньки" просто не хватило смелости пролить кровь ближайшего родственника юного монарха. На казнь Сапеги его смелости точно хватило. За два дня до десятилетия Александра Первого, 10 октября 1746 г., в Киеве состоялась публичная казнь мужа его тётки. Тот спокойно положил голову под топор палача, хотя глаза его блестели.

Отправить в ссылку вдову казнённого гетмана Радзивилл не решился – это было бы прямым нарушением принципа "Neminem captivabimus" ("Neminem captivabimus nisi iure victum" – "Никого не подвергнем заключению без решения суда"), пойти на что не позволило бы ему общественное мнение (от которого зависело его положение как маршала Сейма). Пребывание её и её брата на свободе могло бы стать для него угрозой в дальнейшем, после совершеннолетия цесаря, когда тот стал бы принимать самостоятельные решения и, весьма вероятно, приблизил бы своих родственников к себе. Поэтому "Рыбонька" не остановился на ликвидации Регентского Совета (конституцией Сейма от 15 октября 1746 г. функции регента Цесарства передавались маршалу Сейма). 20 октября Сейм утвердил новую конституцию, согласно которой власть цесаря была ограничена – с этого дня ни одно решение монарха не могло войти в действие без согласия Сейма, а все расходы цесарского двора переходили под контроль Сеймовой Скарбовой Комиссии.

Теперь "Рыбонька" чувствовал себя спокойно, зная, что даже достигнув совершеннолетия, цесарь не получит власти, чтобы что-либо сделать ему, всесильному маршалу, фактическому (а теперь и легальному) правителю государства. Теперь Цесарство оставалось таковым только с названия. Цесарь превращался в почётного пленника в собственном дворце.

А дальше?

Ну так "в процессе".

Продолжение должно выйти уже сегодня. Стоит приготовить носовые платки для сочувствия бедному Цесарству.

Ждем-с

Олег Невещий пишет:

Ждем-с

Вы просите песен? Их есть у меня...

Трусость и измена

Отстранение и арест Сапеги не привели к оздоровлению положения в Прибалтике. Оставшийся в Кегеле вместо опального гетмана его заместитель генерал Януш-Александр Сангушко по-прежнему не мог изменить ситуацию в пользу войск Цесарства. Даже больше – не хотел этого делать. Его отец, князь Павел-Кароль, комиссар Литвы, и маршал Михал Радзивилл издавна были заклятыми врагами. Собственно, назначение в Прибалтийской комиссарии он получил от "Фамилии" именно как враг Радзивилла, чтобы ограничить его влияние в Прибалтике. Теперь, когда "Рыбонька" вошёл "в силу", генерал не мог ожидать из Киева ничего хорошего. В этом убеждении поддерживали его письма его отца – старый князь Сангушко ещё до падения Ревеля подал в отставку с должности комиссара и выехал за границу в Саксонию.

Молодой Сангушко понимал смертельную опасность своего положения – из писем отца он знал, что только его победа над шведами может спасти его от того, чтобы всемогущий маршал спустил на него свору своих жадных крови псов. При этом он отдавал себе отчёт в своих военных способностях – их, скорее, можно было бы определить, как "никакие". Он был назначен на свою должность исключительно из политических соображений – чтобы привлечь на сторону "Фамилии" его влиятельного родителя, и, кроме того, в те времена, когда серьёзная война со Швецией не принималась в расчёт.

Не рассчитывал Януш-Александр и на помощь своего прямого начальника Понятовского. Он прекрасно помнил, как в разговорах с ним конотопский узник (всё это происходило ещё до суда и казни князя Петра-Павла) без обиняков говорил ему: "пусть этот дед выкручивается сам". Теперь он ожидал такого же отношения к себе. Между нами говоря, безосновательно – гетман Понятовский всерьёз планировал совместные действия с армией, стоящей под Ревелем, о чём свидетельствуют его сохранившиеся письма самому Сангушко, а также военному комиссару Лещинскому. Офицеры Сангушко, подавленные арестом старого начальника и откровенно заметной неуверенностью нового, "транслировали" это ощущение своим солдатам. Те, видя колебания своих офицеров, "голосовали ногами". В кегельском лагере резко упала дисциплина, усилилось дезертирство.

И при таких-то настроениях утром 16 июня король Фредрик вышел из Ревеля и двинулся на Кегель. Столкновения авангардов шведского короля и генерала Сангушко начались уже днём. Результат этих столкновений был неопределённым, польским войскам даже удалось взять в плен несколько финских драгун. По иронии судьбы именно этот факт сыграл роковую роль для Кегельской битвы, а в дальнейшем и для всей прибалтийской кампании.

Допрошенные финны показали, что они являются только авангардом королевской армии, а главные силы во главе с самим "молодым Фредом" (как прозвали подданные своего монарха по аналогии с его дедом – "старым Фредом") идут вслед за ними и вступят в бой самое позднее завтра утром, если не сегодня же вечером. Созванный после этого военный совет принял решение отступать далее на юго-запад – на Вассалем. Перед самым наступлением темноты генералу донесли о приближению к городу пехотных колонн. Прискакавший на окраину посёлка Сангушко убедился в правдивости показаний пленных финнов. Это окончательно выбило генерала из колеи – он понятия не имел, что именно он должен в этой ситуации делать. Единственное, на что его хватило – это на немедленный отъезд в сопровождении своей охраны, причём настолько быстрое, что он даже не успел никому передать командование на время своего отсутствия.

Исчезновение генерала вызвало с наступлением темноты форменную неразбериху. Разные офицеры отдавали разные приказы, солдаты не знали, которые из них следует выполнять, которые нет. Около полуночи по лагерю разнеслась весть о бегстве командующего. Примерно в час ночи со шведской стороны послышалась стрельба. До сих пор неизвестно, что именно послужило её причиной, но это стало для польского войска, и без того нетвёрдого духом, последней каплей. Началось повальное и хаотическое бегство. Доходило до того, что офицеров, пробовавших успокоить своих солдат, те просто убивали.

Шведы внимательно прислушивались к звукам, доносившимся из лагеря противника. Нараставший шум вначале не вызвал недоумения – Фредрик ожидал отступления поляков, как и того, что проходить оно будет в беспорядке. Его план предусматривал именно вытеснение польского войска их Эстляндии без крупных потерь со своей стороны. Поэтому он собирался просто двигаться по пятам за отступающим Сангушко, не давая ему закрепиться нигде по дороге. Но когда шум в лагере перешёл в крики, а крики – в отчётливую перестрелку, король понял, что его план удался в большей степени, чем он мог надеяться. Он немедленно принял решение, сделавшее слово "Кегель" нарицательным. Фредрик II приказал уппландскому полку и финской кавалерии штурмовать польский лагерь.

Хотя стояла глубокая ночь (около 2 часов) Кегель был ярко освещён многочисленными пожарами. Горели многочисленные дома, сараи и просто повозки, подожжённые бессмысленно метающимися польскими солдатами. Появление шведов и финнов довело панику до "точки кипения". Повсюду носились люди в разноцветной униформе, цвета которой было трудно распознать в неверном колеблющемся свете пламени. Все звуки перекрывали крики финских кавалеристов "Hakkaa päälle!" ("Руби!") и польские ругательства. Поляки старались как можно скорее покинуть освещённый участок и скрыться в темноте, где "финские черти" не смогут их преследовать. После яркого света они видели перед собой только кромешную тьму и бежали в первую попавшуюся сторону, главное только оставить горящий лагерь за спиной. Многие из них заблудились в лесу и, сбившись с дороги, утонули в болотах. Немногие "сохранившие рассудок" подразделения не могли помешать случившейся катастрофе.

Так полковник Ошмянского полка Малькольм Синклер (происходивший из эмигрировавшей в Литву шотландской семьи) собрал вокруг себя до двух рот солдат из разных полков и отступил организованно. Когда в лагерь ворвались шведы, он построил своих людей в каре и успешно отбивал атаки финской кавалерии, шаг за шагом продвигаясь к спасительной темноте. Им удалось – хотя полковник был в этом бою смертельно ранен и умер на руках своих солдат, его люди в целости дошли до Вассалем.

Собственно, "полк Синклера" (как начали их называть – вначале стихийно, а затем и официально) оказался в Вассалеме единственной организованной частью, все остальные спасшиеся из Кегеля представляли собой немногим более, чем толпу в униформе. Синклер удостоился посмертной славы – на фоне всеобщих поражений Цесарство нуждалось хотя бы в единственном герое, и стал героем "Песни о Синклере", прославляющей его подвиг. Но слово "Кегель" стало в польском языке синонимом слова "позор", а слово "кегельчик" – оскорблением.

В любом случае Эстляндия была ныне потеряна. Понятовский отступил из Вайсенштайна вначале к Дерпту, а затем под давлением Будденброка – к Пскову, спешно приступив к его укреплению. Эстляндские города без сопротивления открывали ворота перед королевской армией. Зачастую горожане поднимали антипольские восстания сразу после появлении под стенами города первых кавалерийских разъездов и приветствовали своих католических единоверцев.

Что касается генерала Сангушко, то он, ненадолго задержался в Вассалеме и, вообще, в Прибалтике, бежав за границу. На его беду, бежать в Саксонию он собрался через Литву, где собирался забрать в своём поместье оставшиеся там ценности. К этому времени слух о "кегельском позоре" и трусости командующего распространился повсеместно, и его схватили ещё в Учане, недалеко от курляндской границы. Суд над генералом Сангушко состоялся вскоре после казни Сапеги.

Слухи об измене, распространившиеся после Кегеля, стимулировали общественное мнение к поиску шпионов и во многом облегчили проведение процесса над самим Сапегой. Арбитры снова кричали "Смерть предателям!". На этот раз приговор не вызывал ни у кого тени сомнения. Не вызывал сочувствия и сам Сангушко – 5 декабря 1746 г. на эшафоте он рыдал в полный голос и на коленях умолял палача пощадить его. Как это ни странно, разгром войск Цесарства послужил дальнейшему укреплению власти Михала Радзивилла, сделав её почти что абсолютной – возникшая после "киевских процессов" всеобщая шпиономания позволяла маршалу "свести счёты" с любым противником чужими руками. Достаточно было только кинуть толпе его имя.

Но ни сеймовые речи, ни публичные казни не могли поправить положения Цесарства, на которое продолжали сыпаться новые удары со всё новых и новых сторон.

В штормовом море

Война за австрийское наследство топталась на месте. Из начальной фазы, когда речь шла о судьбе всей державы Габсбургов, после отказа Максимилиана Баварского от имперской короны она перешла в обычный пограничный конфликт. Дрезденский мир позволил герцогу Сремскому перебросить войска в Италию, где во владения Австрии вторглись французы. Войска герцога выбили их оттуда и даже сами вторглись на французскую территорию. Капитулировала также Генуя, неосмотрительно вмешавшаяся в "игры великих". С новым испанским королём Фердинандом VI (Филипп V скончался 9 июля 1746 г.) удалось договориться о мире ценой уступки ему герцогств Пармы и Пьяченцы.

Совсем наоборот обстояли дела в Цесарстве. Начавшаяся, как типичный пограничный конфликт Первая Силезская Война быстро переросла в потрясение, угрожавшее стабильности всего польского государства С наступлением весны 1747 г. Фредрик продолжил наступление в Прибалтике. Вскоре после кегельской катастрофы Швеция высадила десант на острове Эзель, получив, таким образом, перевалочную базу по дороге на Ригу. Польский флот по-прежнему держался в стороне от сражений. Из Киева шли строгие приказы, требовавшие от командующего флотом адмирала Фербера немедленно отбить Эзель обратно. "Послы и нация", – гласило послание, – "недоумевают, видя бездействие вверенного Вашей Милости флота, и задаются вопросом, какова причина такового Вашей Милости поведения". Намёк был очевиден – дальнейшее самоустранение адмирала от военных действий будет трактоваться Сеймом, как прямая измена.

Фербер никоим образом не хотел оказаться следующим на киевской виселице и поэтому 11 апреля атаковал шведский флот около Аренсбурга. Атака не удалась, Фербер был вынужден отойти, потеряв 20 галер и два фрегата. Он разделил остатки флота, отправив часть в Мемель, а часть – в Пиллау. Там же в Пиллау, он получил от одного из своих доброжелателей в столице письмо, извещающее его о планах, которые были в отношении него у маршала Сейма. Подтверждались худшие предположения адмирала: после прибытия в Киев (официально для отчёта Сейму) "Рыбонька" собирался его арестовать – Фербер должен был ответить за поражения на море так же, как Сапега и Сангушко ответили за поражения на суше. "Опасайся киян, Ваша Милость и не давай веры ничему, что тебе скажут", – писал его информатор, – "И да возьмёт тебя Бог в свою опеку".

Речь шла о его голове, поэтому медлить не стоило. Происходящий из старинной семьи гданьских патрициев адмирал приказал сниматься с якоря тем из своих кораблей, экипажи которых были укомплектованы его земляками, и во главе этого "малого флота" отплыл в Гданьск. Многие члены магистрата находились в тайных сношениях со шведами – после успехов короля Фредрика это представлялось весьма разумной "подстраховкой". Отстранение "своего" адмирала "киянами" (универсал Сейма об отзыве Фербера прибыло в город одновременно с самим Фербером) послужило последней каплей. На совещании заговорщиков с адмиралом было решено просить шведского короля о помощи. А тем временем гданьский магистрат объявил о разрыве союза Гданьска и Цесарства, "навязанного вольному народу тиранией Польши". В официальном манифесте магистрата от 3-го мая объявлялось о восстановлении Статута 1701 г., согласно которому Гданьск являлся вольным городом под покровительством Шведской короны. Высланное одновременно с ним письмо к королю было полно восхищёния по адресу его великого деда и его самого. Этот документ заслуживает особого внимания в связи с тем, что именно здесь в отношении короля Швеции, готов и вендов было употреблено наименование, под которым он и вошёл в историю – "Фредрик Великий".

Находившиеся в городе поляки были поставлены перед выбором: присягнуть на верность "возрождённому вольному городу" или немедленно его покинуть. Большинство, особенно из тех, кто давно жил в городе, выбрало первый вариант. Впрочем, много было и таких, кто предпочёл предательству изгнание. В качестве "ударной силы" заговорщики использовали экипажи пришедших с Фербером кораблей, а также части цесарского гарнизона, перешедшего вместе с привлечённым к перевороту полковником Денхофом на сторону магистрата. Тех солдат и офицеров, которые не изменили присяге, посадили под замок в заброшенных торговых складах (в дальнейшем им было позволено покинуть "вольный город" – лишние "едоки" были местным купцам не нужны).

Денхоф получил звание генерала-главнокомандующего сухопутными силами Гданьска, а Фербер – генерал-адмирала гданьского флота. Впрочем, магистрат не рассчитывал отбиться от возможной польской контратаки своими силами, и с облегчением вздохнул только тогда, когда в порту высадилось три полка шведской пехоты с артиллерией. Сам король так и не прибыл, ограничившись присылкой своего наместника с собственноручной грамотой, подтверждающей все права и привилегии, признанные городу Фредриком I.

В Прибалтийской Комиссарии не было свободных войск для подавления гданьского мятежа. Поэтому против мятежников выступили войска из Короны. Выступили поздно, когда в город уже прибыли шведы. Через своих шпионов (богатые гданьские купцы не испытывали затруднений со средствами на их вербовку) шведы знали о перемещениях коронных войск чуть ли не раньше, чем о них узнавали сами поляки. Многие из польских полковников были подкуплены мятежниками, так что шведы могли дать бой цесарскому войску там и тогда, где хотели и считали для себя удобным. Сражение состоялось 15 июля 1747 г. под Оливой (гданьским пригородом) и завершилось победой шведов.

Разумеется, виновники очередного поражения должны были понести ответственность – и понесли. Около двух десятков коронных офицеров было арестовано и некоторые из них казнены этой же осенью. Некоторые не стали ждать ареста и перешли на сторону шведов – и не только те, кто получил от них взятку. Просто они не видели смысла продолжать службу разлагающемуся Цесарству, где можно было пойти на плаху за не свои вины, и предпочли служить королю, по крайней мере, справедливо награждающему тех, кто ему верно служит.

А армии Фредрика II продолжали неудержимое наступление – 22 июля им без всякого сопротивления сдалась Рига. На площадях Киева и других цесарских городов летели с плеч головы действительных и мнимых изменников. Начинался восьмой год "золотой вольности".

Постольку-поскольку

Теперь в руках Многих Народов (в речах сеймовых послов термин "Цесарство" встречался всё реже и реже) в Прибалтике оставались только Курляндия и Пруссия. Причём в курляндском порту Либава ещё не окончились работы по углублению входа в порт (искусственно прорытый ещё при герцогах Кеттлерах канал) и удлинению защищавших его от наноса песка параллельных молов, так что порт ещё не мог работать в полую силу, чтобы вместе с прусскими Мемелем и Крулевцем хотя бы частично заменить потерянные Гданьск, Ригу и Ревель.

Кроме того, и это было под вопросом. Молниеносное падение столицы Прибалтийской Комиссарии вызывало опасения, что король Фредрик, окрылённый успехом, пойдёт дальше, в Курляндию, защищать которую было фактически нечем – несколько полков (в т.ч. знаменитый "полк Синклера") уступали королевским войскам в несколько раз и ещё находились в стадии формирования.

Из Новгорода комиссар чуть ли не в каждом донесении Сейму сообщал о раскрытии то одного, то другого заговора в пользу шведов: агенты Фредрика Гогенцоллерна старались поднять свой бывший "Нюстадланд" против поляков. Расследования, впрочем, не выводили на "значительных" лиц – пока что сторонники "возвращения в Швецию" действовали в среде городского пролетариата (недовольного связанного с войной ростом цен) и мелких торговцев (недовольных снижением спроса со стороны городского пролетариата из-за вынужденного роста цен). "Лучшие" люди пока опасались делать прямой выбор в пользу Фредрика, выжидая дальнейшего развития событий. Но можно было не сомневаться, что в случае полного закрытия балтийских "ворот в Европу" образование среди крупного новгородского купечества "шведской" партии станет исключительно вопросом времени. И притом – короткого.

Это было очевидно всем, в том числе Комиссару Войны гетману Лещинскому. Он спешно формировал в Киеве и окрестных воеводствах новые полки, вёл активную переписку с прочими командованием войск в прочих комиссариях. Несколько раз он лично выезжал в Москву и Краков. Короной он остался доволен, Москворуссией же – нет. В Короне, Литве и Руси вербовка солдат сопровождалась всеобщим энтузиазмом – зачастую на вербовочные пункты приходило больше людей, чем ожидалось. Распространение получил сбор средств на военные нужды по подписке шляхта и горожане, воодушевлённые оглашаемыми на каждом углу идеями "обороны нации" и "обороны золотой вольности". Массово сдавали "на войско" свои фамильные драгоценности.

Некоторые, наиболее состоятельные граждане этих комиссарий могли себе позволить самим сформировать на свои средства целые воинские части: так богатый коронный шляхтич Августин Дзялынский собрал за счёт доходов от своих многочисленных имений целый кавалерийский полк, каковой и возглавил в качестве полковника. Полк Дзялынского хорошо показал себя в ходе дальнейших военных действий. Аналогично поступили князь Антоний Любомирский на Руси и литвин князь Тадеуш Огинский.

Что же касается Москворуссии, то там дело войны со шведами не вызывало такого энтузиазма, как на "польских" землях. Москворусский комиссариальный Сейм отнюдь не спешил выделять дополнительные средства на военные нужды. Во-первых, москворусы не чувствовали в шведском наступлении угрозы лично себе, будучи отделены от "горящей" Прибалтики новгородским буфером. Во-вторых, комиссар Бестужев был недоволен ссылкой своего предшественника и непосредственного начальника Меншикова.

Это недовольство разделяли с ним и граждане Москворусской Комиссарии. Несколько поколений москворусов жили "под Меншиковыми" (или фамильярно – "под Алексашками"), как у Христа за пазухой. Правление сына вслед за отцом давало москворусам ощущение стабильности и постоянства. В Москве практически на уровне подсознания считали, что "наш Алексашка (так говорили как о старшем, так и о младшем) всегда прав".

Начало Регентства изменило всё. Привычную линию "цесарь-комиссар-подданные" сменил непонятный Регентский Совет. Поскольку во главе него стал (во всяком случае, в это свято верили в Москве) всё тот же "младший Алексашка", а новый цесарь (хоть и малолетний) был внуком "старшего", никто не сомневался, что новая эпоха будет характеризоваться той же богатой стабильностью, что и предыдущая. Вместо этого началась "грызня" между регентами (где, в глазах москворусов, "их" комиссар опять взял верх), а затем какая-то непонятная "золотая вольность", при которой как-то не осталось места ни для "их" комиссара (в Москворуссии имели достаточно смутное понятие о местоположении "Берёзова"), ни (ну почти что) для "их" цесаря. В присылаемых из Киева бумагах шла речь только о "золотой вольности" (чаще всего), маршале (достаточно часто) и Сейме (иногда). О "Божией Милостью Цесаре Многих Народов Александре Первом" упоминаний в официальных документах из столицы практически не было. Адресат "Маршал Цесарского Сейма" был исключительно на пакетах, отсылаемых комиссаром Бестужевым в Киев. Письма в обратную сторону приходили за подписью "Михал Казимир Радзивилл, Маршал Сейма Многих Народов".

Бестужев знал, что он является для Киева фигурой, скажем так, "непопулярной". Но он знал также, как нестабильно положение самого "Рыбоньки". Как маршал Сейма, он зависел от сеймового большинства, а то, в свою очередь, зависело от уверенности послов в эффективности действий их маршала. Радзивилл мог, разумеется, шантажировать любого посла в отдельности угрозой публично объявить того "изменником золотой вольности" с очень негативными последствиями для данного посла. Несколько послов были жестоко избиты на киевских улицах оставшимися неизвестными "ревнителями вольности" (как называли себя группы активных сторонников Радзивилла). Тем не менее, пойти "на обострение" с крупной организованной группой послов, к каковым относились, например, послы Москворуссии ("stronnictwo Moskali" – "партия москалей") он себе позволить не мог. Такой конфликт неизбежно привёл бы к падению авторитета маршала Сейма, не могущего "справиться с ситуацией". Поэтому Бестужев и Радзивилл как бы заключили "молчаливый пакт" – ни тот, ни другой не подвергали публично сомнению взаимную лояльность друг друга. Но реально Москворуссия всё более и более отдалялась от центральных властей "пока ещё Цесарства", всё более и более превращаясь в "государство в государстве".

Свои обязанности по поставке войск Бестужев, однако, выполнял неукоснительно – не больше и не меньше. Москворусские полки дрались как в Силезии, так и в Прибалтике. И так же, как и все прочие полки, разделили кегельский позор – Рязанский полк, бросивший в Кегеле своё знамя и бежавший после гибели своего командира генерал-майора Апраксина, был расформирован.

Такой же "молчаливый пакт" существовал и с украинцами – только там он был более "официальным". Черкасские статьи гарантировали им право самим выбирать своего комиссара-гетмана, а тот пользовался своей автономией "в рамках закона". Но обязательство по предоставлению казачьих полков в армию Цесарства по-прежнему выполнял. Хотя Перебийнос тоже был недоволен установившимся в Киеве правлением. После ликвидации Регентского Совета он ни разу не приехал в Киев. Украинцы в принципе не возражали против самой идеи "золотой вольности", наоборот, она была исключительно близка их традиционно свободной натуре. Но то, как поступили с Меншиковым, которого они со времён "покорения Крыма" считали своим "братом-казаком", им не понравилось, даже ОЧЕНЬ не понравилось. Казаки роптали, но Перебийнос сдерживал их возмущение, не желая доводить дело до войны. Тем не менее, польско-украинская напряжённость постоянно нарастала.

Сибирь тоже находилась в оппозиции Сейму и его политике. Заправлявшие там семейства Слодких и Демицких (после смерти своего отца Акинфия его дети приняли "полонизированную" версию своей фамилии) решили, что "золотая вольность" – отличная возможность обеспечить свои промышленные "империи" от назойливых ревизоров из Горной комиссии. Поэтому они тоже выступили против Радзивилла единым фронтом – один из людей Гжегожа Демицкого, бывший в Киеве "по делам", встретился с маршалом на одном из многочисленных "патриотических балов" и изложил ему содержание ультиматума своих хозяев: если маршал и его комиссар не вмешиваются в их дела в Сибири, сибирийские заводы продолжают исправно поставлять в войско ружья и пушки. Если тот решит, однако, влезть в дела семей Демицких и Слодких, они используют всю силу, которую даёт им их богатство, против него, "профинансировав" всех его противников. Если же маршал решится на такое безрассудство, как попытка ареста сибирийских магнатов, то их имеющиеся у них в распоряжении "надворные войска" окажут ему сопротивления. Да и Сибирь – она велика, и найти в ней человека – как найти иголку в стогу сена. Меньше всего "Рыбонька" нуждался в очередном мятеже (этот разговор произошёл как раз после поражения коронных войск под Оливой), поэтому глава Сейма принял предложенные условия. Теперь он контролировал только три комиссарии. Прочие были верны ему исключительно условно, "постольку-поскольку".

В таком положении находились дела государства, когда гетман Понятовский начал по приказу Военного Комиссара Лещинского наступление в Эстляндии. Наступление увенчалось успехом: противостоящий Понятовскому Будденброк отступил без сопротивления, сдав польскому гетману город Пёльве, а затем продолжив своё отступление до Дерпта. В Дерпте он тоже не удержался и 7 ноября 1747 г. отошёл оттуда на север. Узнав об этом, Фредрик отстранил Будденброка от командования и отдал под военный суд, приговоривший его к заключению в крепости. Чтобы отразить ожидаемое продолжение наступление Понятовского, он был вынужден отменить готовившееся им наступление на Митаву. Курляндия могла перевести дух. Король ограничился демонстрацией – вводом двух пехотных полков в Ноймарк, чтобы иметь возможность уверить своих подданных в том, что "последнее слово" кампании 1747 г. осталось за ним.

Киев ликовал. Многие Народы одержали свою первую победу в Северной войне. Сейм требовал продолжения наступления (по крайней мере, весной), но Радзивилл понимал, чем рискует, продолжая войну с внешним врагом в условиях нарастания внутренних противоречий. По его просьбе дипломаты канцлера Чарторыйского начали секретные переговоры с представителями его шведского "коллеги" барона Эрика-Матиаса фон Нолькена. Однако здесь всё было не так просто. Согласиться на передачу Эстляндии, Ливонии и тем более, Гданьска, никто из вождей "золотой вольности" не мог – это вызвало бы бунт их сторонников и их неизбежное падение. Отбить их обратно в следующем 1748 г. было смешно и рассчитывать – не было никакой гарантии, что успех, аналогичный Дерптскому, удастся повторить с самим королём Фредриком. Поэтому заключённое в марте 1748 г. в Митаве соглашение носило характер исключительно перемирия сроком на 10 лет. Фредрик намеревался спокойно "переварить" возвращённые области, Радзивилл надеялся, что за это время он успеет развязать всё туже затягивающийся узел внутренних противоречий. Сеймовые послы верили, что это ещё не конец, и восторжествовавшая вольность соберёт к 1758 г. достаточно сил, чтобы опрокинуть шведского тирана.

moscow_guest пишет:

в том числе Комиссару Войны гетману Лещинскому.

Интересно (для справки) узнать кем здесь является Мария Лещинская.когда ей не судьба быть королевой Франции.И вообще как-то государство вроде объединённое-то есть московская аристократия никуда не делась (Долгоруковы,Голицыны),но на авансцене выступают всё же больше лица польской национальности-Лещинский,Понятовский,Потоцкий,Сапега.В связи же с москворусской коммисарией упоминаются больше "самовыдвиженцы"-Мазепа,Меншиков,Бестужев.moscow_guest пишет:

Поэтому заключённое в марте 1748 г. в Митаве соглашение носило характер исключительно перемирия сроком на 10 лет.

Ну а как дела на "западном фронте" (последнее упоминание moscow_guest пишет:

Войска герцога выбили их оттуда и даже сами вторглись на французскую территорию.

в принципе логично тоже закончить в 1748 году статус-кво-Франции Лотарингию,Франца императором.Ну и хотелось бы услышать пару слов о новой семье Людовика (а была ли здесь история с его болезнью в 1744 году)moscow_guest пишет:

к 1758 г. достаточно сил, чтобы опрокинуть шведского тирана.

Швеция продолжает существование в качестве великой державы-это интересно.Логично если у Фредрика будут амбиции не только в сторону цесарства.но и на Норвегию,как в РИ у Карла Двен. и в 1814 году.Конфликт с Данией?

,moscow_guest пишет:

Граф Меншиков

Граф или всё-таки князь?

Александр пишет:

Интересно (для справки) узнать кем здесь является Мария Лещинская.когда ей не судьба быть королевой Франции.И вообще как-то государство вроде объединённое-то есть московская аристократия никуда не делась (Долгоруковы,Голицыны),но на авансцене выступают всё же больше лица польской национальности-Лещинский,Понятовский,Потоцкий,Сапега.В связи же с москворусской коммисарией упоминаются больше "самовыдвиженцы"-Мазепа,Меншиков,Бестужев.

Ну так статистика. Три "польские" комиссарии на одну "русскую", отсюда и соотношение. Кстати, были упомянуты ещё Шереметев и Апраксин.

Александр пишет:

в принципе логично тоже закончить в 1748 году статус-кво-Франции Лотарингию,Франца императором.Ну и хотелось бы услышать пару слов о новой семье Людовика (а была ли здесь история с его болезнью в 1744 году)

Да, здесь будет Аахенский мир аналогично РИ.

А вот с новой семьёй Его Величества уже интереснее. Королева Генриетта — очень разумная дама , так что деньги Людовика XV пойдут не на "брюлики" для его очередной "рыбки" (вернее пойдут, но в гораздо меньших количествах), а на новые фрегаты для королевского флота, что, в свою очередь, повлияет на результат войны в американских колониях через десять лет (РИ-[HTML_REMOVED]Война с французами и индейцами<\/u><\/a>).

Александр пишет:

Швеция продолжает существование в качестве великой державы-это интересно.Логично если у Фредрика будут амбиции не только в сторону цесарства.но и на Норвегию,как в РИ у Карла Двен. и в 1814 году.Конфликт с Данией?

Честно сказать, я вначале об этом не задумывался, но теперь это совершенно очевидно. Будет датско-шведская война в Норвегии. А впоследствии и датско-польская коалиция против шведов.

Александр пишет:

Граф или всё-таки князь?

Здесь он однозначно граф, "граф Олек".

Блеск Версаля

Ещё через месяц в Аахене был подписан договор, положивший конец войне за австрийское наследство. Конфликт закончился, фактически, ничьёй – её участники сохранили старые границы. Исключением была Лотарингия – Франция ни за что не соглашалась восстановить там довоенный статус независимо от любых предложений Австрии. Австрия была вынуждена согласиться, поскольку французы ставили признание "французской Лотарингии" в качестве условия вывода своих войск из Австрийских Нидерландов. Австрийцы не упирались – при всех незначительных уступках они имели все основания считать себя победителями. "Гора родила мышь" – изначальная мощная коалиция, ставившая своей целью почти что расчленение империи Габсбургов, распалась, и всё ограничилось небольшими территориальными уступками.

Королевство Французское тоже имело все основания для того, чтобы считать закончившуюся войну своим успехом – как ни крути, его территория очевидным образом округлилась. Так что колокольный звон в Париже и фейерверки в Версале, которыми двор отмечал завершение военных действий, были полностью к месту. Французы радовались успешному завершению войны и пили за здоровье своих короля и королевы.

О роли супруги Людовика XV, Генриетты-Каролины или, как её называли, "дамы из Пфальца", следует рассказать особо. Людовик XV, как уже отмечалось, относился к своей второй женитьбе, как к ещё одной внешнеполитической комбинации кардинала Флёри. От своей новой жены он не ожидал чего-то большего, чем от предыдущей – "сарматской принцессы" Марии-Клементины Собесской. Его первая супруга имела тот недостаток, что слишком серьёзно отнеслась к своей "конверсии" в веру своего мужа. Её глубокая (можно сказать – чрезмерная) религиозность, не позволявшая терпимо относиться к любовным похождениям Людовика, привела к постепенному охлаждению между ней и мужем. Впрочем, супружеский долг она выполнила вполне "по-католически" – родила своему мужу 8 детей, в том числе наследника трона, "великого дофина" Людовика Фердинанда. К моменту свадьбы Людовика и Генриетты ему почти что исполнилось двенадцать лет.

Его мачеха была всего лишь на восемь лет старше своего пасынка. Кардинал Флёри, так же, как и Людовик, рассматривавший брак только в категориях привлечения союзников из числа германских княжеств в преддверии войны с Австрией, при личном знакомстве с "дамой из Пфальца" понял, что недооценил свою государыню. Королева, как оказалось, не собиралась оставаться в стороне от политической жизни своей новой родины. Она уже имела свой план, к реализации которого приступила немедленно после коронации.

Первым пунктом было, естественно, завоевание любви своего супруга. Генриетте удалось это блестяще – ничуть не уступая молодостью и красотой своим конкуренткам, она превосходила их умом и сообразительностью, не говоря уже о возможностях, которые давало её положение. Король, как и всякий мужчина, любил новое. Поэтому он с первых дней брака никоим образом не "обделял вниманием" свою супругу – в 1742 г. королева родила своему супругу седьмую дочь Терезу. После этого он также не перестал регулярно посещать спальню Генриетты – в ущерб своим любовницам. Неизвестно, какими именно "женскими чарами" королева увлекла короля, но в 1744 г., после смерти герцогини де Шатору, последней "официальной метрессы" монарха, тот не стал заводить себе новую. Разумеется, ничто не могло удержать жизнелюбивого Людовика от "походов на сторону", но главной женщиной в его жизни оставалась именно королева – достаточно терпимая, чтобы прикрывать глаза на "похождения" и достаточно расчётливая, чтобы вовремя удалять от двора возможных серьёзных конкуренток. Те из них, которые "понимали своё место", покидали Версаль с наградой, как Франсуаза де Шалюс, выгодно выданная замуж и ставшая герцогиней де Нарбонн-Лара, а те, которые опрометчиво считали себя хитрее королевы, быстро и неотвратимо теряли всё.

Вторым пунктом было приобретение при дворе политического влияния. Здесь успех королевы был таким же полным, как и на "любовном фронте". Ещё во время своего пребывания в Цвайбрюккене молодая Генриетта составила себе представление о положении дел в Европе, а беседы с компетентными людьми позволили составить ей обстоятельное мнение о внутренней ситуации и нуждах Французского королевства. Первым её "политическим союзником" стал кардинал Флёри, быстро понявший, что влиянием на короля его супруги нельзя пренебрегать. Тандем Генриетты и Флёри, существовал, однако, недолго, из-за смерти кардинала в 1743 г. Но к тому времени уже успел сложиться союз между королевой и государственным секретарём Жаном-Фредериком Фелипо де Морепа, морским министром.

Морепа увлёк королеву своими идеями возрождения военно-морской мощи Франции. Сам он прилагал для этого все усилия, которые уже начали приносить положительные результаты. Так во время войны за австрийское наследство англичане, несмотря на своё численное превосходство на море, так и не смогли одержать решающей победы над французами и помешать прохождению их конвоев. Кроме того, качество французских кораблей было заметно выше, чем английских, что косвенно подтвердили сами англичане, используя захваченные французские суда в качестве образцов для копирования на своих верфях. Ахиллесовой пятой французского флота (кроме численного превосходства конкурента) была санитарная служба. Так в 1746 г. во время похода французской эскадры в Канаду главной причиной его неудачи стали именно огромные небоевые потери – из-за эпидемии цинги командующему ей адмиралу пришлось отказаться от десанта в Акадии и операций против английских колоний в Америке и вернуться домой, так и не встретившись с противником.

На королеву произвели впечатление в первую очередь не цифры потерь (800 солдат и 1500 матросов в течение нескольких дней), а описание страданий несчастных моряков, вынужденных погибать не от вражеского огня, а от мучительных болезней без шансов на спасение. После бесед с Морепа королева задалась вопросом, как обстоят дела в английском флоте. Узнав от опрошенных ей адмиралов, что положение их противников гораздо лучше, она резко выразила своё возмущение. "В море человек имеет право погибнуть от неприятельского ядра, но никогда от недосмотра своего интенданта!", – объявила на совещании Генриетта. По её требованию во французском флоте была создана система снабжения свежими продуктами на море.

Кроме того, она убедила своего супруга сократить количество празднеств в Версале, пожиравших огромные суммы из казны и направить высвободившиеся деньги на нужды флота. "Если уж Вам, Ваше Величество, стоит что-то праздновать, то нет лучше повода, чем спуск на воду очередного корабля Вашего флота". Действительно, двор неоднократно выезжал в Гавр для празднования спуска на воду новых линкоров ("cortèges maritimes" – "морские кортежи"). С лёгкой руки Генриетты в моду вошёл стиль "маритим" – дамы одевались в платья, стилизованные под матросские куртки, а также носили причёски в форме кораблей и морских животных. Французские моряки, от адмирала до юнги, обожали свою королеву.

Дружбе между королевой и Морепа способствовало также его чувство юмора – он умел сочинять очень едкие эпиграммы против врагов королевы. Так именно его "творчество" позволило Генриетте изгнать от двора пытавшуюся "перехватить" у Генриетты влияние на Людовика XV Жанну-Антуанетту ле Норман д'Этиоль. Тогда по Парижу распространилась серия песенок (достаточно непристойного содержания) о "рыбке, возомнившей себя золотой". Король был рассержен, услышав эти фривольные тексты, однозначно указывавшие на адресата (девичья фамилия Жанны-Антуанетты была "Poisson", т.е. "рыба") – но не на автора, а на их "персонажа". Жанна была удалена от двора, но на этом её несчастья не закончились. Муж не простил её измены даже и с королём и добился (при неофициальной поддержке двора) официального расторжения брака. Падение Жанны Пуассон стало хорошим "отрицательным примером" для версальских дам – впредь ни одна из них не пыталась "перейти дорогу" королеве. А то, что стиль "рыбной" песенки один-к-одному напоминал стиль эпиграмм авторства морского министра, все предпочли не заметить. "Маринофилы" при дворе одержали победу.

Восстание полумесяца

В то время как Франция увеличивала ассигнования на флот, в Цесарстве он переживал тяжелейший кризис. Флот гданьский, основа морской мощи Многих Народов, вышел из подчинения Морской Комиссии и вместе со всем городом перешёл на сторону шведов. Та часть польских морских сил, которая не ушла вместе с адмиралом Фербером и осталась в Пиллау, не только не могла выйти в море, но и на берегу испытывала большие проблемы. Задержки жалованья морякам были нормой, так что тем, зачастую, приходилось искать пропитания "своими силами". Морская Комиссия была завалена жалобами прусских портовых городов на бесчинства и грабежи средь бела дня, совершаемые матросами. Эти дела, в большинстве своём, можно было бы расследовать на месте, но морские офицеры, зная о бедственном положении своих людей, предпочитали прикрывать глаза на творимые ними безобразия, а некоторые даже были с ними в доле. Балтийские порты Цесарства стали исключительно небезопасным местом. Купцы предпочитали продавать свои товары, предназначенные для польского рынка, в "вольном" Гданьске или шведских Риге, Ревеле, Нарве или Ниеншанце, где король Фредрик поддерживал спокойствие и порядок. Прусские купцы также стали стремиться перебраться на местожительство во владения Гогенцоллерна. Сокращение торговых оборотов вело к росту цен и углублению кризиса, замыкая "заколдованный круг".

Финансовый кризис отозвался, понятно, не только на флоте. В войске положение также ухудшалось из месяца в месяц. Невыплата жалованья стала хронической болезнью. Положение спасали стоявшие во главе крупных армий гетманы, содержавшие солдат, практически, за собственный счёт. Это, разумеется, превращало их уже не столько в цесарских военачальников, сколько в феодальных "можновладцев", независимых от центральной власти. Центр (т.е. маршал Радзивилл) контролировал только Русскую комиссарию, да и то не всю – ряд воевод, особенно на Юге, не чувствовали себя обязанными выполнять распоряжения из Киева.

Туда, сразу же после освобождения Причерноморья от татарской власти, хлынул поток переселенцев. В награду за победу над татарами цесарь, а после его смерти – Регентский Совет щедро награждал землёй отличившихся в войне генералов и офицеров. Чтобы привлечь людей, землевладельцы обещали им освобождение от всех податей сроком на десять (иногда больше) лет, так же, как полтора века тому назад во время заселения земель будущего Великого Княжества Русского. За десятилетие Регентства население Причерноморья выросло за счёт переселенцев в несколько раз. По всему Цесарству распространялись слухи о землях на Юге, "сочащихся молоком и мёдом". Чем хуже шли дела на местах, тем сильнее становилось стремление к "переселению на юг". Тамошние землевладельцы быстро росли в силе и уже начинали возвращать вложенные в развитие своих земель деньги – пока что ещё не за счёт арендной платы, но уже за счёт недавно построенных ими мельниц и винокурен.

Понятно, что землевладельцы (как и выражавшие их интересы воеводы) всячески стремились обеспечить свою независимость от Центра. Усугубляли кризис и личные отношения между "черноморцами" и маршалом Сейма. Те получили свои земли, как упоминалось, от Регентского Совета, то есть ещё "от Олека". И неудивительно, что они ОЧЕНЬ не любили свергнувшего их "патрона" Радзивилла. Командующий войсками в Крыму князь Мартин Чекельский, хоть и не выступал открыто против маршала, вёл себя по отношению к нему совершенно независимо. Он часто говорил: "Пусть „Рыбонька” в Киеве распоряжается, а я в Александрове сам себе пан", чем заслужил прозвище "Себепан" ("Sobiepan"). Действительно, в резиденции гетмана в Александрове фамилия Радзивилла особенным уважением никогда не пользовалась.

Согласно Бахчисарайскому договору 1736 г. Цесарство получило неограниченное право размещать в Крыму свои войска и флот. Для базирования будущего флота была выбрана удобная бухта неподалёку от развалин древнего города Херсонеса. Татарский посёлок Ахчияр быстро разросся. Там появились склады, казармы, укрепления. К 1749 г. там уже базировалась часть переведённого из Азова флота. Вначале порт был безымянным (то есть в некоторых документах проходил, как "Ахчияр", в некоторых – как "Херсонес"). В универсале цесаря Якуба о начале строительства (один из последних подписанных Якубом Первым документов) имя вообще не упоминалось, говорилось лишь о строительстве порта "на берегу бухты, Ахчияр именуемой". У кого именно их "Фамилии" возникла идея назвать южный порт именем маленького цесаря, установить не представляется возможным. В любом случае, универсалом Регентского Совета от 1741 г. крымский порт предписывалось называть "Александровом" (официально – в честь святого Александра из Киринеи, одного из первых христианских мучеников). В 1745 г. гетман Чекельский внёс свой личный вклад в строительство Александровска, построив там свою резиденцию.

Официально резиденцией цесарского посла был Бахчисарай – столица Крымского Ханства и резиденция хана Селямет-Гирея (брата и наследника подписавшего Бахчисарайский Договор Менгли-Гирея). Но Чекельский, во-первых, считал ситуацию в Крыму достаточно стабильной, чтобы оставить непосредственные контакты с ханом на секретарей посольства, во-вторых, хотел, чтобы из его окон открывался вид на море.

Хан Селямет-Гирей, казалось, целиком посвятил себя заботам по восстановлению своего ханства из состояния полной руины. И в этом ему сопутствовал успех. Сельское хозяйство покрытого многочисленными фруктовыми садами полуострова быстро восстанавливалось после военной катастрофы. Рос экспорт вина, меда, соленой рыбы, икры. Цесарство покупало крымскую соль. В Турцию отправлялось коровье масло, овчина, войлока, кожа. Популярностью на внешнем рынке пользовались такие изделия местных ремесленников, как сёдла и ножи. Татары начали "отбиваться от дна". Но на них давило бремя оккупационных цесарских войск. Чем хуже становились отношения посла Чекельского с маршалом Радзивиллом, чем меньше денег приходило из Киева, тем большими становились финансовые требования посла к хану. Формальных препятствий к этому не было – договор 1736 г. указывал, что ханство обязано ежегодно выплачивать суммы на содержание на его территории цесарских войск, не определяя конкретной суммы. Чекельский беззастенчиво пользовался своим правом. Многие его офицеры облагали поборами проживавшее в месте их размещения татарское население.

Всё это вызывала сильную оппозицию польской оккупации Крыма на всех уровнях крымского общества. Татары были возмущены до глубины души, видя "неверных", расположившихся на их земле, как дома и ведущих себя, как хозяева. Всего в Крыму размещалось около пятнадцати тысяч солдат, но они были распределены гарнизонами по различным городам. Гетман считал, что этого хватит для подавления бунта в любой отдельно взятой местности, кроме того, он был ограничен в средствах.

Князь Чекельский считал, что он может положиться на хана и его приближённых – от своих людей он знал, что татары называют их "прислужниками неверных собак", соответственно, делал вывод, что те не помогут полякам подавить любой мятеж из опасения мести со стороны своих соотечественников. В этом заблуждении его поддерживала находившаяся на его содержании любовница – одна из младших дочерей хана. Доверившись её словам, гетман регулярно игнорировал угрожающие донесения своих подчинённых.

В то же время хан, сохраняя видимость лояльности Цесарству (а точнее – лично князю Мартину), готовил восстание, которое должно было изгнать поляков с полуострова. Дефицита в холодном оружии не было – крымские оружейники, кроме ножей, производили и отличные сабли. Ружья доставляли контрабандисты из Турции. Кроме того, у хана было войско, подчинённое лично ему, используемое по большей части в качестве церемониальной гвардии, зато прекрасно обученное. Его, правда, было немного – около тысячи штыков и сабель, но хан собирался его использовать в качестве "инструмента решающего удара". Повстанцы собирались в назначенный день одновременно напасть на польские гарнизоны в тех городах, где они были размещены.

Чекельский вёл себя в Александрове расслабленно, обманутый ощущением безопасности. Его крымская принцесса, между тем, тайно доносила своему отцу обо всех предпринимаемых князем Мартином шагах, так что тот имел все возможности для внесения соответственных корректив в свои планы. Он рассчитывал на то, что погружённое в административный хаос Цесарство не сможет (или не захочет) оказать помощь крымским войскам.

Несмотря на тщательные приготовления, восстание мусульман вспыхнуло стихийно 11 марта 1750 г. (2 раби-ассани 1163 г. согласно мусульманского летосчисления). Всё началось с банальной драки между несколькими солдатами бахчисарайского гарнизона и местными жителями из-за места в очереди за водой к фонтану. "Инцидент при фонтане" быстро перерос в избиение цесарских солдат по всему городу. Селямет-Гирей, получив сообщение о происходящем в столице, принял решение молниеносно – разослал по всем городам Крыма гонцов с условным сигналом, так что уже к вечеру восстание началось по всему полуострову. Ночью избиение поляков продолжалось при свете факелов. Поляки были захвачены врасплох, не успели вовремя укрыться в своих крепостях и потерпели сокрушительное поражение. Большая часть гарнизонов была к утру дословно вырезана.

Исключение составили только два гарнизона. Командовавший в Керчи москворус майор Пётр Румянцев, вовремя заметив подозрительное возбуждение среди татар, немедленно собрал своих людей под охраной стен Ени-Кале. Как только со стороны в городе послышались выстрелы, он приказал строиться в боевой порядок. Заметив движущуюся к крепости вооружённую толпу татар, он, не испугавшись их громких криков "Аллах акбар", атаковал всеми своими силами, дав предварительно залп картечью с крепостных бастионов. Татары бежали в город, преследуемые людьми Румянцева. В Керчи ночь принадлежала решительному майору, успешно расправившемуся здесь с мятежниками. Однако из-за общего поражения польских сил в Крыму смелый офицер не смог развить своего успеха, ограничившись обороной города и разведкой окрестностей.

Вторым городом, который не попал трагическим днём 11 марта в руки татар, был Александров. Селямет-Гирей изначально не планировал начинать восстания в средоточии сил христиан в Крыму, понимая его безнадёжность. После первоначального успеха в его руках оказалась армия, превосходившая по численности войска Чекельского. Сила хана была также в том, что он получал регулярные известия от своих людей со всего Крыма. Гетман был лишён подобной возможности, получая известия о происходящих вокруг событиях исключительно морским путём. Так, о керченской победе майора Румянцева гетман узнал только 20 марта, когда тот, будучи осаждённый превосходящими силами противника и не получая от Чекельского ни приказов, ни известий, ни подкреплений (из Азова ему ответили отказом, сославшись на приказы гетмана Перебийноса) эвакуировался из Керчи морем. Зная, что князь Мартин по-прежнему пребывает в нерешительности в Александрове, Селямет-Гирей выступил ему навстречу.

Александров оказался в осаде. Но взять крепость татары не смогли. Построенная на совесть и снабжённая в избытке артиллерией, она выдержала все их атаки. Начатая осада также не принесла Селямет-Гирею успеха – будучи портом, Александров получал всё необходимое морским путём. Для блокады Ахчиярской бухты хан пытался заручиться помощью Турции, обещая вернуть Крым в её подданство, но правительство Махмуда I не желало после тяжёлой войны с Персией начинать следующую – с Цесарством. Гетман Чекельский отбыл в Киев и, смирив свой гордость, обратился к Радзивиллу с просьбой о помощи в отвоевании Крыма. Одновременно с гетманом в Киев прибыл ханский посол, предложивший заключить мир на основе status quo. В столице столь наглое требование вызвало возмущение – толпы перед Сеймовым Дворцом требовали немедленного похода на Крым. Маршал через посредство отбывшего обратно в Бахчисарай посла потребовал от Селямета безоговорочной капитуляции и "сдачи на милость Многих Народов".

К Перекопу было направлено усиленное черноморскими ополчениями войско, под командованием, однако, не Чекельского, а генерала Кшиштофа Урбановича. Простояв несколько месяцев перед перекопскими укреплениями, оно так и не достигло своей цели, расположившись на зимние квартиры. Войско крымского хана, в свою очередь, топталось под стенами Александрова. В 1751 г. хан Селямет-Гирей скончался. Но и новый хан Арслан-Гирей, громогласно объявивший о грядущем полном освобождении Крыма от неверных, ничего не мог поделать с польской крепостью. Обе стороны Крымской войны оказались в стратегическом пате.

Есть следующий вопрос по старшей сестре Олека Собесского > В январе 1733 г. в цесарской семье появилось прибавление – цесарева Александра произвела на свет девочку – княжну Цесарства Анну-Кристину.

Ей уж много лет-подумать о замужестве можно.Возможно ли если предполагается moscow_guest пишет:

Будет датско-шведская война в Норвегии. А впоследствии и датско-польская коалиция против шведов.

сосватать её за датского принца (или не слишком престижно-правда я в старшей ветви королевской по годам никого не нашёл) в качестве подкрепления союза.C другой стороны зарубежного брака могут избегать-в случае если что случится с Олеком-это наследница государства.Возможно ли у Радзивилла Рыбоньки возникнет план например женить на ней своего сына и приобрести положение не только фактического,но и формального регента в случае безвременной кончины Олека?

И какова судьба дяди Олека Собесского — Олека Меншикова-сгинет в Берёзове как исторический прототип его отца или выживет?

Александр пишет:

сосватать её за датского принца (или не слишком престижно-правда я в старшей ветви королевской по годам никого не нашёл) в качестве подкрепления союза.

Да, это отличная и логичная идея. Только реализует её уже не "Рыбонька" — его эпоха подходит к концу.

Александр пишет:

И какова судьба дяди Олека Собесского — Олека Меншикова-сгинет в Берёзове как исторический прототип его отца или выживет?

Выживет, а куда денется.

Грядёт великая революция, которая изменит судьбы государства, а также и некоторых его деятелей.

moscow_guest пишет:

Да, это отличная и логичная идея. Только реализует её уже не "Рыбонька" — его эпоха подходит к концу.

В принципе я посмотрел у датского короля Фредерика V в 1751 году скончалась первая жена-англо-ганноверская принцесса Луиза,в следующем году он женился на брауншвейгской герцогине (р. 1729)-старше на 4 года.Но и 10 лет не такая большая разница в этом случае (Фредерик 1723 года).К тому же вероятно он может немного подождать со вторым замужеством например до 1753-55 гг. в 18 лет всё-таки может и рановато,а в 20-22 года имея враждебного Фридриха Шведского-самое то. [HTML_REMOVED]http://genealogy.euweb.cz/oldenburg/oldenburg3.html<\/u><\/a>