Но с другой стороны это путь к сепаратизму.Ясно,что французским останется только язык и технические штучки,а численно индейцы превосходят колонистов.Помесь французского с нижегородским получится с преобладанием последнего.Через одно два поколения метисы начнут тяготится зависимостью от Франции.
Александр пишет:
Но с другой стороны это путь к сепаратизму.Ясно,что французским останется только язык и технические штучки,а численно индейцы превосходят колонистов.Помесь французского с нижегородским получится с преобладанием последнего.Через одно два поколения метисы начнут тяготится зависимостью от Франции.
От судьбы не уйдёшь. На конец XVIII в. никакие меры по стимулированию эмиграции из метрополии уже не смогут дать численного преимущества её уроженцам. А кроме индейцев, в Новой Франции со временем появятся и иные факторы, подчёркивающие её отличия от "старой". Но такая вещь, как революция, позволит долгое время поддерживать иллюзию единства.
На поле с золотыми лилиями распластался в полёте коронованный белоголовый орлан, держащий в лапах индейский метательный топорик – "томагавк". Индейцы в совершенстве владели этим оружием и не собирались расставаться с ним и теперь, перейдя в "новое состояние". Томагавки оставались основным холодным оружием "стражей", не дав вытеснить себя шпагам и саблям. Исключение составляли офицеры, носившие полагавшиеся им "по положению" шпаги. Европейские мемуаристы, побывавшие на Границе, отмечали, впрочем, что для большинства "индейских" офицеров шпага осталась более символом статуса, чем реальным оружием – в настоящем бою, а также на дуэлях они предпочитали использовать именно томагавки, ставшие, своеобразным символом "Пограничного Края". Королевские офицеры, учившие новых подданных короля основам европейской линейной тактики, сами учились от своих "учеников" владению этим непривычным для уроженца Европы оружием.
Жизнь индейцев лавинообразно менялась. Стремясь превратить своих союзников в полноценных подданных короля, Водрейль активно и последовательно проводил на Границе свой, утверждённый королём, план "насаждения цивилизации в Америке" ("plantation de la civilisation en Amérique"), известный в историографии, как "план Водрейля". Главными направлениями "приобщения индейцев к цивилизации" было распространение среди них оседлого образа жизни и занятия сельским хозяйством, а также обращения их в христианскую веру.
В этом последнем пункте французы достигли заметных успехов ещё до окончания Войны за Отвоевание. Ряд плёмён под влиянием французских миссионеров (в особенности иезуитов) приняли католицизм. Теперь, после официального признания индейцев полноправными королевскими подданными (и что немаловажно – признания самими индейцами суверенитета короля над "Пограничным Краем"), их деятельность вступила в новую стадию. "Обращение" шло быстро – индейцы гордились своим новым званием "стражей границы" и стремились "соответствовать" своему новому достоинству так, как понимали его они, и как объясняли им их новые духовные пастыри, по мере успехов "цивилизации" превращавшиеся в обычных сельских "кюре", и старые племенные вожди, волей судьбы и "доброго короля Луи" ставшие французскими дворянами.
Последние были особенно заинтересованы в успехе христианизации своих соплеменников. Они быстро поняли, что исповедание христианской религии относится к неотъемлемым обязанностям французского дворянина, соответственно, если они хотят, чтобы их "принимали всерьёз", они должны принять "новую веру" и, более того, стать её самыми горячими проповедниками и распространителями. При такой поддержке и сверху и снизу число "новых рьяных католиков" (как называл их в своих полных восторга письмах в Ватикан епископ Канады Жан-Оливье Бриан) росло лавинообразно. Это не осталось незамеченным в Ватикане – уже в 1771 г. папа Климент XIV выделил из епархии Новой Франции отдельную епархию Луизианы (термин "Граница" там не употреблялся по политическим соображениям – чтобы не "дразнить" Британию). Одновременно статус Новой Франции был поднесён до архиепархии, так что организационное единство французских владений в Северной Америке сохранилось. Первым епископом Луизианы стал Пьер-Филипп Потье – миссионер-иезуит и учёный-лингвист, автор словаря канадского разговорного языка.
Стратегическое значение для развития Луизианы вообще и Границы в частности имело развитие торговли вдоль Миссисипи и её притоков. Устье реки контролировал порт Новый Орлеан, но теперь торговые интересы требовали создания крупного центра выше по реке. В 1765 г. уроженец Луизианы Пьер Лаклед и его пасынок Рене-Огюст Шуто основали у слияния Миссисипи и Миссури посёлок Сен-Луи. Посёлок быстро приобрёл большое значение, как перевалочный пункт торговли между Канадой и Луизианой и стал быстро расти. Уже к концу 1760-х гг. Сен-Луи превратился, фактически (а через некоторое время и формально) в столицу Пограничного Края. Туда перенесли свои резиденции интендант и епископ (то, что "епископ Луизианы" выбрал для своего постоянного местожительства не формальный её центр Новый Орлеан, а Границу, говорило о многом).
При всех успехах "цивилизации" власть короля (и его интенданта) в Пограничном Крае была весьма неустойчивой. Многие племена воспринимали его по-прежнему исключительно как военный союз против англичан, прикрывающий их от врагов, но ни к чему особенно не обязывающий. Власть интенданта базировалась, в основном, на его собственном авторитете среди вождей, а также на авторитете короля, от имени которого тот осуществлял свою власть. Неофициальным "посредником" между интендантом и племенами стал нерегулярно собирающееся (после 1765 г. в основном в Сен-Луи) совет вождей племён, получивший неофициальное название "Пограничного Собрания" ("Assemblée de Frontière"). Интендант созывал это Собрание тогда, когда нуждался в одобрении своих решений, касавшихся интересов одновременно нескольких племён.
Решения Собрания не были обязательны к исполнению отдельными племенами, но, тем не менее, обычно ими выполнялись. В обеспечении согласия между пограничными племенами значительная роль принадлежала торгующим в бассейне Миссисипи купцам, в частности упомянутому выше Лакледу. В их руках находился важный инструмент влияния на племена – торговые санкции. Не раз после того, как купцы из Сен-Луи и Нового Орлеана в течение продолжительного времени переставали закупать у них меха (и соответственно, доставлять им оружие и порох), "строптивые" племена меняли свою позицию в отношении интенданта на более "лояльную". Понятно, что при таком положении дел Лаклед, имевший монопольное право торговли по Верхней Миссисипи, стал "правой рукой" сьера де Понтиака и вторым человеком в Пограничном Крае.
Такая система управления ("система Понтиака") сохранялась на Границе до 1770 г. Конец ей положила "Война Чероки".
Я вот что подумал,если в современной английской Канаде существует проблема французского Квебека (вплоть до того,что хотят отделятся),стало быть возможно зеркальное отражение в случае успеха Франции в войне за отвоевание.Какой-нибудь английский островок останется,но перейдет под французский контроль,соответственно это как в цесарстве-уроженцы Ярославля,постоянный источник смут и беспокойства (это так,чтобы ложка дёгтя в бочке мёда присутствовала в Канаде).
Однозначно будет. Есть "англофоны", которые остались в Монкальме-Галифаксе, а также будут переселенцы из будущих США (ибо демографическое давление там с течением времени только растёт) в Луизиану (РИ-"Дикий Запад"). Которых, разумеется, обяжут принести присягу на верность королю, но всё-таки...
В апреле дошло до пограничного спора между чероки и соседним племенем чикасо из-за некоторых земель в долине реки Теннеси ("Tennessi"). Для решения территориальных споров Собрание созывалось интендантом в по возможности полном составе, чтобы иметь возможность сослаться на общее решение всех племён и не позволить обвинениям в самоуправстве разрушить общее согласие племён Границы. На этот раз эта предосторожность не помогла. Хотя все присутствовавшие вожди и поддержали решение Понтиака (решившего спор в пользу чикасо), представлявший чероки вождь Луи-Жозеф де Чота (при крещении вождь, носивший изначально имя "Аттакуллакулла" стал "Луи-Жозефом" в честь носившего эти "счастливые" имена маркиза де Монкальма, победителя англичан в недавней войне, а "де Чота" – "de Tchota" – по названию своей "столицы" Чота-Танаси) отказался подчиниться Собранию и покинул Сен-Луи.
Собрание заволновалось – неподчинение одного из племён общему решению грозило разрушить мир между племенами Границы. Недопустимой ошибкой стало бы также и попустительство самовольству чероки – это открыло бы "ящик Пандоры" взаимных претензий и также, в конечном итоге, разожгло бы гражданскую войну. Поэтому интендант Понтиак принял единственно разумное решение – заставив оставшихся вождей поклясться в нерушимости принятого решения, он лично с небольшим эскортом отправился в погоню за уехавшим де Чота, чтобы убедить его подчиниться воле большинства племён.
Интенданту удалось догнать вождя чероки только на следующий день (Собрание закончилось поздно вечером). Неизвестно, что именно произошло между Понтиаком и Аттакуллакуллой-де Чото, но 16 мая 1770 г. сьер де Понтиак был убит. Во время этого инцидента погибли также и все сопровождавшие его люди, так что единственным источником информации о последних минутах жизни первого Интенданта Пограничного Края служат слова его убийц – людей де Чото. Гонец вождя чероки, прибывший 18 мая в Сен-Луи, от имени своего хозяина переложил всю вину за трагическое столкновение на Понтиака. По версии де Чото ссору начали телохранители интенданта, напавшие на чероки. Сам де Чото пробовал утихомирить скандалистов, но те напали и на него самого. Чероки были вынуждены защищаться, и в результате этого и погиб интендант, действовавший вместе со своими людьми.
Разумеется, Лаклед, оставшийся после смерти Понтиака в Сен-Луи за главного, не поверил в объяснения чероки. Однако, разумный и взвешенный, он понимал, что немедленные открытые обвинения в адрес де Чото не приведут ни к чему, кроме немедленной войны. Поэтому он сделал вид, что принимает на веру объяснения де Чото, после чего выслал делегацию стражей за телом покойного интенданта. Одновременно он разослал гонцов к разъехавшимся вождям, сообщая им о произошедших трагических событиях и призывая немедленно вернуться в Сен-Луи на новое Собрание для выборов нового главы Пограничного Края.
Прибывшие в столицу Границы вожди были возмущены убийством своего главы. Многие, особенно оттава (откуда происходил покойный Понтиак), пеория (настроенные наиболее "лоялистски" и "профранцузски" ещё с довоенных времён) и чикасо ("виновники" пограничного спора, приведшего к трагедии, опасавшиеся чрезмерного усиления конкурентов), требовали немедленной войны с чероки. Вместе с тем, некоторые иные племена (особенно соседи чероки чокто и шауни, не желавшие подвергать риску войны "свои" земли), были столь же решительно настроены против разрыва с де Чото. Лакледу удалось удержать присутствующих вождей от опрометчивых шагов, перенеся принятие решения на время после похорон интенданта, тело которого как раз прибыло несколько дней назад.
Погребальная церемония в кафедральном соборе Святого Людовика, проведённая самим почтенным епископом Потье, успокоила горячие головы и настроила вождей на более конструктивный лад. Прежде чем начинать войну, следовало избрать нового интенданта. Среди племенных вождей не было никого, столь авторитетного, как покойный сьер де Понтиак. Кроме того, вожди опасались выбрать кого-то из "своей" среды, чтобы "его" племя не возвысилось за счёт других. Поэтому идеальной компромиссной фигурой оказался для всех сам основатель Сен-Луи – известный всем (и потому влиятельный) посредник в запутанных делах, не принадлежавший, вместе с тем, ни к одной группе индейцев. 1 июня Собрание Границы избрало Пьера Лакледа новым Интендантом и вручило ему все полномочия по разрешению возникшего кризиса.
Тем временем положение продолжало обостряться. Узнав об избрании Лакледа, де Чото написал письмо (разумеется не лично – сам он был неграмотен, а через посредство секретаря) Водрейлю, где оспаривал законность избрания Интенданта, поскольку он сам на Собрании не присутствовал. Добился он и некоторых дипломатических успехов – вожди чокто и шауни, по-прежнему опасаясь войны с чероки, отказались от поддержки Лакледа и выступили перед Водрейлем с предложением провести новые выборы, на этот раз с участием всех вождей племён без исключения. Имелся у них и собственный кандидат – сам де Чото. Пока что же, не признавая интенданта, чероки отказывались подчиняться каким бы то ни было его распоряжениям – между чероки и чикасо начались военные действия.
Лаклед ответил на эти самоуправные действия, как обычно, торговой блокадой, но чероки парировали его удар, заключив соглашение с губернатором Северной Каролины, согласно которому губернатор обязывался помогать чероки оружием и порохом в обмен на передачу колонии некоторых территорий на юго-востоке владений чероки. Де Чото рассчитывал "скомпенсировать" эту потерю за счёт земель чикасо.
А интендант продолжал изображать из себя миротворца. Он знал, что, выступи он против де Чото напрямую, многие вожди его не поддержат, а, возможно и наоборот – выступят против него вместе с чероки, чокто и шауни. И что хуже всего – будут иметь реальную возможность представить виновником всей "смуты" именно его, Пьера Лакледа, узурпировавшего должность интенданта. Поэтому он действовал исключительно осторожно, стремясь спровоцировать своего противника на открытое выступление против королевской власти. Поэтому он ещё раз созвал Собрание (учитывая более чем напряжённые отношения между его участниками, вожди собрались в соборе Святого Людовика – чтобы в "доме Божьем" ни у кого не возникло "соблазна" убить конкурента).
Там он предложил присутствующим (на этот раз здесь были представлены все племена) отложить споры и "отдаться на волю короля". Королевское имя пользовалось среди американских индейцев великим уважением. По воспоминаниям европейцев, "стражи границы" исключительно серьёзно трактовали слова "королевская власть исходит от Бога", так что отказаться от королевского арбитража никто из вождей (даже таких непримиримых противников Лакледа, как де Чото) никак не мог. 23 августа 1770 г. Собрание Границы обратилось к королю Людовику XV с просьбой разрешить их спор – выбрать одного из двух кандидатов на должность Интенданта Границы.
Это было хитростью со стороны Лакледа – так он собирался гарантировать себя от "неожиданностей" как со стороны вождей, так и со стороны двора. В этой интриге его полностью поддерживал губернатор. Водрейль, кроме официального письма, пересказывающего решение Собрания, направил личное послание морскому министру Морепа, где без обиняков просил убедить короля утвердить интендантом именно "своего верного слугу" Лакледа, а не "скрытого мятежника" де Чото. Он знал, что к мнению Морепа прислушивается "мама Генриетта", а король сделает так, как скажет она. И действительно, в октябре 1770 г. на очередном Собрании Лаклед зачитал текст королевского ордонанса, официально утверждавшего его в должности интенданта.
Де Чото понял, что его провели, и в бешенстве покинул Сен-Луи. Прочие вожди были вынуждены "склониться перед королевской волей". Это был "момент истины" – теперь никто, даже старые союзники де Чото, не мог оспаривать власти Лакледа. Собрание объявило де Чото мятежником. Все племена Границы обязались выставить контингенты для войны с чероки.
Предпринял Лаклед и наступление на дипломатическом фронте – согласно его плану оно имело ничуть не меньшее значение, чем чисто военные акции. Британские колонисты в то время массово стремились переселиться на "Запад", за Аппалачи. В этом движении они встречали сопротивление местных индейских племён. Обычной процедурой была покупка земель у индейских племён властями колоний. Зачастую, предметом таких сделок были земли, являвшиеся предметом спора между различными племенами, так что одно племя могло не признать договорённости с другим. Тогда доходило до вооружённых столкновений между переселенцами и индейцами, в которых первых обычно поддерживала армия, так что индейцы по большей части терпели в подобных войнах поражение и бывали вынуждены примириться с продолжением наплыва "бледнолицых".
С окончанием войны и созданием Границы положение дел изменилось. Теперь появление подданных британской короны на "французских" землях рассматривалось, как вторжение на территорию Новой Франции. "Сепаратные" сделки с отдельными племенами становились теперь невозможными – любые территориальные изменения требовали согласия Пограничного Собрания, а оно обычно говорило в таких случаях "нет". Чтобы избежать конфликтов, которые могли бы спровоцировать новую войну с французами, в 1763 г. была оглашена Королевская декларация, запрещавшая жителям Тринадцати колоний селиться и покупать земли к западу от Аппалачей. Декларация вызвала острое недовольство колонистов и обострила их отношения с британскими колониальными властями. Понятно, что возможность сепаратного договора с вышедшими из-под французского протектората чероки с возможностью приобрести земли на "Западе", стала для губернатора Уильяма Трайона подарком судьбы. А чероки, имея за спиной такого союзника, могли не беспокоиться за свой тыл.
Но интендант намеревался подложить чероки изрядную ложку дёгтя. Британские колонисты готовы на всё, чтобы получить земли для переселения – так дадим им эти земли! Какие именно земли? Разумеется, земли тех же самых чероки. Те же, которые они были готовы отдать, и те, которые они собирались оставить для себя. Щадить мятежников нет смысла – расправа с чероки должна быть показательной!
Исходя из этого, Лаклед тайно направил в Северную Каролину своего пасынка (и ближайшего помощника) Огюста Шуто для встречи с Трайоном с предложением союза против чероки в обмен за передачу колонистам восточной части земель племени. Губернатор вначале был настроен скептически по отношению к предложениям Шуто. "Одна птица в руках лучше, чем две в лесу", – ответил он. Действительно, с английской точки зрения, получить некоторые земли и союз с сильным племенем было лучше, чем получить даже и в два раза больше земель, но получить против себя объединённый фронт французской Границы. Но всё это понимал и Шуто, поэтому он встретился не только с губернатором, но и с некоторыми другими влиятельными в колонии людьми, в частности с судьёй Верховного суда Ричардом Хендерсоном.
Хендерсон, в отличие от губернатора, сразу же "загорелся" идеей соглашения с французами. Его поддержали такие известные в колонии люди, как Даниель Бун и Джозеф Мартин. Идея "французской сделки" быстро распространилась не только в Северной Каролине, но и в соседней Виргинии, также испытывавшей "земельный голод". Под давлением общественного мнения Северной Каролины Трайон был вынужден в январе 1771 г. санкционировать сделку с Шуто.
С формальной точки зрения "французская сделка" была покупкой земель, принадлежавших Границе, одновременно двумя колониями – Виргинией и Северной Каролиной, причём на весьма льготных условиях – деньги должны были быть внесены не немедленно, а в нескольких взносах в течение нескольких лет. Уже весной 1771 г. во владения чероки хлынул поток переселенцев, которые, естественно, столкнулись с не ожидавшими этого индейцами. Не стоит и говорить, что, подписав соглашение с Шуто, губернатор прекратил поставки вооружения для мятежного племени. Дефицит пороха привёл к тому, что чероки потерпели ряд поражений от объединённого ополчения стражей. К неудачам на западе добавились неудачи на востоке – 26 апреля 1771 г. милиция Северной Каролины захватила "столицу" племени Чота-Танаси, а 9 мая – разбила индейцев при Платановых Мелях на р.Ватауга (Wataоuga). Дальше-больше – колонисты заняли долину р.Кентукки и разрушили Чота-Танаси до основания.
Де Чото оказался в безвыходном положении. Его войска были разбиты, все без исключения союзники предали, собственные люди обвиняли во всех свалившихся на племя несчастьях. Именно они и нанесли своему вождю последний "coup de grâce" – 20 мая его люди взбунтовались против своего вождя и убили его в собственной ставке. После смерти Луи-Жозефа де Чото новым вождём чероки стал его тесть Луи-Анри (в честь короля Людовика XV и его великого предка Генриха IV) де Ватауга (также известный под индейским именем Оконостота – "Крадущийся Индюк").
Новый вождь сразу же направил послов в Сен-Луи с предложением немедленно заключить мир. Он соглашался уступить всем территориальным требованиям чикасо и впредь безоговорочно подчиняться решениям Собрания. Взамен он просил прогнать захватчиков из своих земель на востоке. Лаклед понял, что одержал победу, и его противники наконец-то "ползают у его ног". Но ему мало было просто принять капитуляцию чероки. Для упрочения своей власти он должен был их уничтожить, раздавить, стереть в порошок, чтобы никто и никогда в будущем не посмел восстать против французской короны и её представителя – Интенданта Пограничного Края.
Поэтому на заседании Собрания 10 июля интендант был суров. "Мятеж чероки", – объявил он, – "был не только преступлением против законов и установлений Границы, но и прямым вызовом Его Величеству Королю". "Мятежное племя", – продолжал, – "отринуло ясно выраженную волю Его Величества и, более того, заключило союз с его врагами". "А посему верные подданные доброго короля Луи", – обвёл он взглядом собравшихся вождей, – "не могут питать доверия к этим мятежникам", – теперь его взгляд был направлен на мрачного де Ватауга, сидевшего обособленно от прочих вождей. После такого грозного вступления пришло время на ещё более суровое решение.
Лаклед предложил Собранию изгнать чероки с их земель, которые должны были быть разделены между их соседями – чикасо, чокто и шауни. Восточная же их часть, т.е. долина реки Кентукки и верхнее течение реки Шованон ("Shauvanon", но британские колонисты использовали название "Камберленд" – в честь знаменитого двукратного победителя якобитов герцога Камберленда), а также земли на юг от Шованнона вплоть до озера Чикамога, по условиям "французской сделки" отходили Британии, и интендант не собирался отступать от уже подписанного договора. Чероки же должны были покинуть свои "старые" земли и переселиться на территорию на запад от Миссисипи, на берега реки Де-Муан (Des Moines).
Никто из присутствовавших вождей не высказался "против". Решение о выселении чероки было принято единогласно, о чём Лаклед с гордостью сообщил в своём отчёте губернатору. Соседи несчастных чероки были заинтересованы в их депортации, чтобы принять участие в разделе их земель, а все прочие вожди, видя, какая катастрофа постигла на их глазах некогда могучее племя, не решались возражать, боясь такой же судьбы и для себя.
Де Ватауга выслушал приговор с каменным лицом и немедленно выехал сообщить своему народу о его несчастной судьбе. Переселение чероки на берега Де-Муан осталось в истории, как "Дорога слёз" ("Le chemin des larmes") – одна из трагических страниц в истории Новой Франции. Несколько тысяч чероки погибло, не выдержав тягот переселения без крыши над головой, болезней и голода.
Не закончились проблемы переселенцев и на месте – немедленно по их прибытии у них начались столкновения с местными племенами сок и мескваки. Не принадлежа к Границе, они не изъявляли желания подчиняться губернатору, будучи постоянной "головной болью" как Водрейля, так и Лакледа. Последнего даже в большей степени – сопротивление сок-мескваков сокращало его доходы от торговли по Миссисипи, поэтому его интересы, как интенданта, совпадали с интересами его же, как коммерсанта. Поэтому депортация чероки преследовала скрытую цель – оказать давление на несговорчивых "местных". У чероки не было выбора – полностью завися от поставок извне, контролировавшихся по-прежнему Лакледом, они согласились воевать за его интересы. Сок-мескваки были вынуждены пойти на уступки.
При дворе высоко оценили успехи политики Интенданта Границы. В 1772 г. король даровал сьеру де Лакледу (в дворянское достоинство тот был возведён тем же самым ордонансом, который утвердил его в должности интенданта) титул виконта де Сен-Луи.
Ведь короли всегда награждают своих верных слуг.
После военных потрясений жизнь Цесарства вернулась в накатанную колею. "Большая комиссия" успешно завершила свою работу — в 1768 г. она представила на утверждение Сейма "Юридический кодекс Цесарства Многих Народов" ("Kodeks prawa Cesarstwa Wielu Narodów"), получивший название "конституции Александра". В те времена в Цесарстве слова "закон" и "конституция" были синонимами, поэтому такое название (кодекс был, с формальной точки зрения, одной из принятых Сеймом "конституций") было вполне правомерно. Но в дальнейшей историографии (когда слово "конституция" стало означать именно "основной закон государства") это вызвало многочисленные споры и разногласия: где именно была принята первая в истории конституция в современном смысле. Некоторые "чересчур патриотичные" польские историки XIX и XX вв. рисковали утверждать, что первой в мире конституцией была именно "Конституция Александра". Подобные мнения, впрочем, следует однозначно отнести к разряду исторических недоразумений. Первой конституцией (в смысле "основного закона") в мире была провозглашённая в 1755 г. конституция "почти независимой" Корсики. Средиземноморский остров (к тому же в 1769 г. перешедший во владение короля Франции) не был столь активным в отстаивании своего приоритета, как великая империя.
"Конституция Александра" упорядочивала жизнь Многих Народов с учётом требований Нового Времени. Тем не менее, она оставляла в неизменности основу общественной системы монархии Собесских – крепостное право. Оно уже давно стало основой не только сельского хозяйство, но и промышленности. Строя завод, промышленник должен был думать не только о доставке сырья, производстве и сбыте готовой продукции, но и "заготовке" рабочей силы. Достаточного количества людей для их свободного найма не было – по причине крепостной зависимости крестьян от своего помещика. Соответственно, если владелец завода желал обеспечить своё предприятие достаточным количеством рабочих, он должен был предварительно этих рабочих (т.е. бывших крестьян) где-то купить, хоть бы целую деревню и потом переселить поближе к своему заводу. Крепостное право постепенно эволюционировало в сторону прямого "рабовладения".
Крестьяне часто убегали от своего хозяина на "вольные земли. Выше уже говорилось о беглых молдаванах, поднимавших крымское виноделие, но в Крым бежали не только они – крестьяне Великого Княжества Русского также искали лучшей жизни на берегах Чёрного моря. Жители Москворуссии "искали воли" большей частью на Украине, где "с Дона выдачи нет" и в Сибири, на просторах которой было, по москворусским понятиям, легко затеряться. Это, разумеется, было не так – как комиссары, так и воеводы прекрасно знали основные пути подобной "нелегальной миграции" и высылали туда воинские команды, хватавшие беглецов и после порки кнутом отсылавшие их обратно хозяевам. То есть, они должны были так поступать в идеале.
В реальности же, "беглые" вызывали живой интерес местных промышленников, терзаемых, как отмечалось, дефицитом рабочей силы. Поэтому они предпочитали договариваться с командирами этих команд "приватно" – за некоторую "квоту" те отправляли пойманных не "по команде", а на принадлежащие им заводы. Зачастую заинтересованный заводчик контролировал всю цепочку – от какой-нибудь москворусской деревни, где его агенты расписывали местным жителям сытую жизнь "под протекцией пана Слодкого/Демицкого/кого-либо ещё" по всей дороге из москворусской деревни вплоть до ворот завода, ожидавшего новых работников. Практиковалось также банальное сманивание хороших работников от конкурентов – само собой, они тоже проходили, как "беглые" ("uciekinierzy").
Подобная "двойная бухгалтерия" порождала огромную и практически бесконтрольную коррупцию. Все эти манипуляции с "беглыми" были бы невозможны, если бы на неё не прикрывали глаза должностные лица, от сельских войтов до воевод. Каждый хоть раз слышал слова: "у нас только рыба не берёт". Комиссары же, как москворусский – Иван Салтыков, так и сибирский – Януш-Александр Сангушко (особенно последний), отнюдь не стояли в стороне от этих махинаций. Единственное, за чем они следили на самом деле – это за тем, чтобы локальные "уклады" не привели бы к усилению кого-либо из уральских магнатов до степени реальной угрозы центральной власти, как это было во времена "золотой вольности". То же, что местные "большие люди", чиновники и офицеры были замешаны в "воровские дела", было им даже на руку – в случае необходимости имелись основания арестовать и отдать под суд любого, кто осмелился бы всерьёз им противодействовать.
Ничем не могли "оздоровить положение" и комиссариальные сеймы. Выборы послов от разделённого между Москвой и Тобольском (столицей Сибирской комиссарии) уральского региона имели мало общего с реальным волеизъявлением тамошних сословий, представляя собой результат предварительных договорённостей местных магнатов. Исключение составляли местные ("яицкие") казаки, старавшиеся, впрочем, не вмешиваться в дела промышленного Урала. Но у них были свои причины не любить локальную администрацию и местные порядки. Уже не первое десятилетие центральная власть вела наступление на казацкие "вольности".
Началось всё ещё с 1720-х гг. Тогда, будучи вынужденным уступить казакам на Донской Украине, правительство решило "взять своё" на казаках волжских и яицких, опасаясь, что они последуют примеру своих собратьев из Черкасска. Тогда на Волге и Яике были отменены выборы старшин и атаманов, а оба казацкие "войска" напрямую подчинены Военной Комиссии в Киеве (после ввода в силу "Конституции Александра" преобразованной в Министерство Войны). Воспользовавшись "золотой вольностью" и ослаблением влияния центра, казаки восстановили его "явочным порядком". Так продолжалось и некоторое время после "стальной революции" (молодой цесарь действовал крайне осторожно), но в 1757 г. граф Воронцов арестовал избранного яицкого атамана и с помощью военной силы "ввёл в должность" присланного из Киева генерала, подавив "в зародыше" возникший было бунт и повесив его зачинщиков.
Новый атаман был больше связан с Киевом, чем с Яиком, державшаяся с ним старшина также ни во что не ставила интересы "войска". Как следствие, яицкое казачество разделилось на "старшинских" и "войсковых", чем дальше, тем больше не доверявших друг другу. В том же году была введена "скарбовая соляная монополия" (цесарь нуждался в средствах на ведение войны за Бранденбургское Наследство), и сбор соляного налога ("podatek solny") был отдан на откуп старшине из окружения нового атамана-"киянина". Разумеется, при его сборе не обходилось без многочисленных злоупотреблений. Казаки возмущались, но сделать ничего не могли – как уже говорилось, цесарские комиссары не особенно стремились "расчищать авгиевы конюшни".
Понятно, что в этих обстоятельствах, а ко всему добавлялись ещё периодические бунты башкир, казахов и калмыков, подавлять которые было одной из обязанностей казаков, Яик представлял собой "гремучую смесь", готовую взорваться от первой же искры. Такой "искрой" оказался предвыборный инцидент августа 1770 г., когда на сеймике в Гродеке-Яицком произошла ссора между "войсковыми" и "старшинскими" казаками. Первые хотели выбрать послом некоего Ивана Зарубу, чтобы через него "рассказать светлейшему цесарю о творимых ворами-воеводами беззакониях", а вторые, естественно горой стояли за кандидата, указанного "киевским" атаманом. Спорщики схватились за сабли, и собрание в один момент превратилось в кровавую схватку. Заруба был убит.
Известие о смерти своего "заступника" послужило сигналом к восстанию "войсковых". Все приближённые атамана, не успевшие убежать из города, были убиты на месте. Гродек-Яицкий перешёл в руки восставших. Восстание стихийно распространялось по краю. Казацкие полки присоединялись к нему один за другим. Комиссар Сангушко выслал войска для его подавления, но командиры действовали нерешительно, не будучи уверенными в спокойствии собственных тылов. В свою очередь, казаки, одержав первую победу и перебив ненавистных "старшинских", не знали, что делать дальше. Гродек-Яицкий, нежданно-негаданно ставший столицей "вольного края", пребывал в состоянии "революционного хаоса".
Так продолжалось до 17 сентября 1770 г., когда на площади перед собором Михаила-Архангела (где собирался воссозданный после запрета 1757 г. Войсковой Круг) появился богато одетый шляхтич лет тридцати. В руках он держал свиток, запечатанный тяжёлой печатью красного лака. Сломав печать и медленно развернув свиток, он хорошо поставленным голосом зачитал казакам текст цесарского универсала, полностью одобряющего действия "верных слуг Цесаря, каковыми издавна являются храбрые яицкие казаки" против "изменников, воров и злодеев, узурпировавших власть в Области Войска Яицкого". Одобрительный рёв толпы притих, когда он прочитал: "Настоящим повелеваем нашему верному слуге графу Мареку-Антонию Огродницкому немедленно по оглашении сего универсала приступить к исполнению обязанностей Чрезвычайного и Полномочного Комиссара Нашего". И по площади снова разнеслись восторженные крики, когда Огродницкий продемонстрировал собравшимся размашистую подпись внизу своего документа. "На сём собственной рукой Его Цесарской Милости начертано: Александр!". Теперь восстание получило своего вождя.
Ошибка в кандидатуре комиссара Сибири — оказывается Януша-Александра Сангушко я уже "успел" казнить в предыдущих главах. Поэтому вместо него будет Михал-Казимир Огинский.
По поводу событий в Америке-в революцию эти владения Франции будут оплотом легитимизма или туда тоже проникнет либерте,эгалите,фратерните?Очень бы колоритно выглядели депутаты конвента-индейцы.С другой стороны,они недавние подданные,все милости получили от королевского величества.Да и очевидно в качестве причины революции-плачевные финансы никто не отменял (очевидно их подорвет выигранная война в Америке) и несчастного Людовика XVI тоже.Но все-таки в той Франции,которая есть на момент этой альтернативы есть позитивные моменты-сильный флот,умная королева Генриетта (Людовик XV при всем желании довести страну до потопа,при ней свои "таланты" умерит).Но чему быть-того не миновать.
Другой вопрос по поводу комиссаров-вроде упомянут Воронцов и в прошлых частях он был,в последней он куда-то делся,вместо него другие.Это просто естественный ход вещей (старость,смерть) или что-то другое?
Ну и по Бранденбургу вопросик.У Софии-Фредерики сын как и в РИ от мужа (Павел),но с вступлением в новый брак-возможно появятся и законные наследники бранденбургского престола.Сие выгодно и цесарству-закрепить дружественную династию,а то что будет дальше.У Понятовского были дети от польской графини,правда его фамилию они не наследовали,так как вне брака (только братья и племянники продолжили семью).А у Екатерины как минимум ещё Бобринский.Так что общие дети возможны.После смерти Софии (1796) и Станислава (1798) они будут уже достаточно взрослыми,чтобы вступить на престол,если революционный ветер из Франции не подует.
Александр пишет:
Ну и по Бранденбургу вопросик.У Софии-Фредерики сын как и в РИ от мужа (Павел),но с вступлением в новый брак-возможно появятся и законные наследники бранденбургского престола.
Будут, и ещё как. Точнее, на текущий момент уже есть (скажу о них, когда снова пойдёт речь о европейских делах). И некоторые их потомки себя ну ОЧЕНЬ покажут.
Александр пишет:
По поводу событий в Америке-в революцию эти владения Франции будут оплотом легитимизма или туда тоже проникнет либерте,эгалите,фратерните?Очень бы колоритно выглядели депутаты конвента-индейцы.С другой стороны,они недавние подданные,все милости получили от королевского величества.Да и очевидно в качестве причины революции-плачевные финансы никто не отменял (очевидно их подорвет выигранная война в Америке) и несчастного Людовика XVI тоже.Но все-таки в той Франции,которая есть на момент этой альтернативы есть позитивные моменты-сильный флот,умная королева Генриетта (Людовик XV при всем желании довести страну до потопа,при ней свои "таланты" умерит).Но чему быть-того не миновать.
Новая Франция неизбежно станет оплотом роялистов. Хотя бы по той причине, что в Америке совсем другие проблемы, чем в Европе. Разумеется, при осторожной, но последовательной политике можно примирить "старый" и "новый" свет, но кто в условиях революции станет её проводить — не Робеспьер же, в самом деле? А революция неизбежна — война с Англией, маринофильство и инвестиции в Америку опустошат казну не хуже, чем в РИ, так что единственное "революционное" АИ — несколько дополнительных "американских" имён в Конституанте.
И "национальная бритва", увы, простаивать не будет.
Александр пишет:
Другой вопрос по поводу комиссаров-вроде упомянут Воронцов и в прошлых частях он был,в последней он куда-то делся,вместо него другие.Это просто естественный ход вещей (старость,смерть) или что-то другое?
Имелось в виду, что он разогнал Войсковой Круг в свою бытность комиссаром. Теперь вместо него (почил в бозе в соответствии с детерминизмом, бедолага) Огинский.
Огродницкий сразу "взял быка за рога", начав превращать разрозненные отряды повстанцев в единую армию. Встреченное сопротивление он карал беспощадно. Как-то раз на одном из приёмов (по казацкому обычаю превратившимся в попойку) некий Фёдор Чумак, один из предводителей казацких отрядов, будучи пьяным, провозгласил: "Мы на Яике сами с усами – и без залётных киян обойдёмся!". Под "залётными киянами" он, несомненно, подразумевал именно Огродницкого. После того, как Чумак отказался принести хозяину извинения, а, наоборот, схватился за саблю, "киянин" приказал его повесить, что и было немедленно исполнено. Такая суровость Чрезвычайного и Полномочного Комиссара Его Цесарского Величества пришлась по душе казакам – хотя они никогда не потерпели бы ничего подобного от своего собрата, именно таким они и воображали себе сурового, но справедливого наместника цесаря.
Получив "цесарское благословение" и организованное командование, восстание начало одерживать успех за успехом. Ещё в сентябре восставшие захватили ряд крепостей, причём оборонявшие их "правительственные" казаки в большинстве своём сразу же переходили на их сторону. С офицерами было по-разному – в некоторых случаях они защищались до последнего, в некоторых других – присоединялись к "садовникам" (так стали называть яицких повстанцев от фамилии их предводителя: "ogrodnicy" – "садовники"). Так происходило обычно тогда, когда войска возглавлял лично Огродницкий – после разговора со спокойно и уверенно держащимся вельможей офицеры в большинстве своём предпочитали переход на его службу жестокой смерти из рук взбунтовавшихся казаков.
5 октября 1770 г. главные силы восставших подошли к стенам Орска. Взятие не просто деревянной "фортеции", но хорошо укреплённого города, столицы воеводства, стало бы для них триумфом как с моральной, так и с материальной точки зрения – в городе находились склады вооружения. "Садовникам" с самого начала сопутствовал успех – по пути им удалось перехватить направлявшийся на усиление гарнизона отряд казаков с сохранившим верность правительству войсковым старшиной во главе. Старшина был казнён, как "изменник Светлейшему Пану". Всё это происходило на виду осаждённых, которые даже не успели сделать вылазку, чтобы оказать помощь "своим".
Ещё более способствовала упадку духа правительственных войск их собственная неудачная вылазка против осаждавших 12 октября. Предпринявший её полуторатысячный отряд потерял в ходе четырёхчасового боя с "садовниками" более ста человек, а что хуже всего – солдаты сражались "в робости и страхе". Более того, слух о том, что Огродницкий уполномочен в своих действиях цесарем, вызывал смятение даже в среде офицеров – версия о том, что он прислан на Яик для "наведения порядка" не казалась столь уж невероятной, особенно учитывая размах царивших здесь (и известных всем) беззаконий. Поэтому в Орске возник заговор против коменданта крепости. На военном совете группа офицеров, предводимая ротмистром Казимиром Пуласким, потребовала от коменданта сдачи города "законной власти". Колеблющийся комендант не нашёл в себе решимости сопротивляться и уступил.
Условия Огродницкого были лёгкими – после передачи города никаких репрессий против осаждённых, а также грабежа местных жителей не допускалось. Занявшие город казаки были недовольны, но удовлетворились деньгами из захваченной воеводской казны. Офицеры, желающие продолжить службу, вступали в войско "садовников" с сохранением чина. Тем, кто не желал больше воевать, предлагалось "выйти в отставку", о чём они получали бумагу за подписью "комиссара". Несколько офицеров (вместе с комендантом) воспользовались этой возможностью и покинули Орск. Увы, по дороге на них напали казаки и всех убили. "Чрезвычайный и Полномочный Комиссар Его Величества" был здесь, разумеется, ни при чём.
Когда в Киеве цесарь Александр узнал о появлении на Яике "назначенного им комиссара", он испытал большое удивление. Ранее он уже получил донесения о возмущении казаков, но считал, что имеющихся в руках москворусского и сибирского комиссаров военных сил более чем достаточно для "восстановления порядка в яицком крае". Теперь ситуация значительно усложнилась – Александр отдавал себе отчёт, что повстанцы отвергнут любой его универсал, как "поддельный". Понимал он и то, что претензии "садовников" к властям во многом обоснованы – и именно поэтому выступление казаков следует подавить со всей жестокостью, чтобы ни у кого в дальнейшем не было соблазна использовать в отношениях с государством "аргумент силы".
На этой почве у Александра возник крупный спор со своим давним другом Каролем Радзивиллом "Пане Коханку". Тот, как масон и сторонник Просвещения, считал необходимым договориться с яицкими казаками и наказать виновных в многочисленных злоупотреблениях, после чего восстание, по его мнению, должно было стихнуть само собой. "Друг мой", – ответил ему монарх, – "тогда мне следовало бы просто утвердить этого так называемого графа в его так называемой должности".
Падение Орска стало в Киеве громом среди ясного неба. Теперь "садовники", мало того, что контролировали территорию, большую, чем иные европейские государства, но и имели в своём распоряжении первоклассную крепость, способную выдержать многомесячную осаду. Опираясь на Орск и имея в распоряжении достаточное количество офицеров и пушек с уральских заводов, "комиссар" мог бы стать господином всего Урала. Поэтому меры следовало принимать немедленно. По приказу Александра от 26 октября на Урал с чрезвычайными полномочиями по подавлению мятежа был направлен генерал от кавалерии Ксаверий Браницкий. Герой войны за Бранденбургское наследство получил хоть и не такую престижную, как война с внешним врагом, но всё-таки важную миссию.
moscow_guest пишет:
Будут, и ещё как. Точнее, на текущий момент уже есть (скажу о них, когда снова пойдёт речь о европейских делах). И некоторые их потомки себя ну ОЧЕНЬ покажут.
У Олека I тоже уже есть?Просто если Понятовские дружествены и владетельны теперь,можно потомкам в династический брак вступать.А восстание там же где и Пугачёвщина примерно,но немного раньше.Сам Емельян Иванович где?Орск-отдаленный район ссыльных каторжных.
Александр пишет:
У Олека I тоже уже есть?
Конечно, есть. Александр со своей застенчивой супругой по ночам не только пасторали читают. :)
Александр пишет:
Сам Емельян Иванович где?
В РИ он в 1770 г. был ещё в Бендерах в армии. А здесь — где-то у себя на АИ-Украине. Увы, его место уже занято, так что не быть ему больше чем эпизодическим персонажем.
В начале ноября 1770 г. Браницкий прибыл в Казань и во главе своего корпуса направился на восток, намереваясь отбить из рук мятежников Орск. 19 ноября авангард Браницкого встретился с казаками примерно в 100 километрах к западу от Орска. В результате трёхдневного боя с повстанцами авангард был вынужден отступить. Эта неудача была "скомпенсирована" успехом 25 ноября под самим Орском, когда полковник Суворов разбил превосходящие силы казаков атамана Максима Шигая и подступил к стенам города с намерением осадить его. От этого ему пришлось, однако, отказаться, после получения приказа Браницкого следовать вместе с главными силами на помощь Исецку, известие о начале осады которого войсками "садовников" во главе с самим Огродницким заставило того отказаться от своих прежних планов.
Положение осаждённого города было тяжёлым. Захватив ряд уральских заводов (в некоторых случаях тамошние рабочие сами поднимали локальные восстания) самозванный "комиссар" обзавёлся значительным артиллерийским парком, в т.ч. несколькими мортирами, позволявшими вести навесной огонь через крепостные стены, а также гаубицами, способными стрелять гранатами. Общее число "садовников", окруживших Исецк, составляло около 30 тысяч человек. Городу следовало оказать немедленную помощь, в противном случае весь Урал оказался бы под полным контролем "комиссара" и превратился в его "безопасный тыл", способный обеспечить дальнейшие наступательные действия.
Таким образом, снятие осады с Исецка становилось важнейшей задачей в борьбе с "садовниками". Вместе с тем силы Браницкого (ок.10 тыс.чел) были явно недостаточны для этой задачи (изначально генерал рассчитывал только осадить мятежный Орск и по мере прибытия подкреплений осуществлять карательные рейды по окрестностям) даже с учётом лучшего качества правительственных войск. Поэтому он ограничился тем, что послал в Исецк подкрепления и обоз с продовольствием. С этой задачей великолепно справился полковник Суворов, разбив преграждавший ему дорогу казацкий заслон и проведший обоз через исецкие ворота. Долго он, впрочем, в городе не остался и покинул Исецк, приступив к карательным рейдам по мятежным областям.
Так прошла зима 1770-71 г. Суворов со своим "летучим корпусом" (неофициальное название со временем укоренилось в документах) атаковал мятежников на юг от Исецка и наносил им поражение за поражением. Крупным успехом стало взятие в феврале 1771 г. Челябинска. Не бездействовал и командующий карательной экспедицией, не давая "садовникам" покоя на восток от Уфы. Огродницкий искал союзников, вступив в сношения с казахами, в частности с Малым Жузом и его правителем Нурали-ханом. Хан, однако, не хотел брать на себя каких-либо конкретных обязательств, не будучи уверенным в победе "садовников". К Огродницкому перешли только несколько казахских отрядов, причём их предводители действовали на собственный страх и риск, не получив согласия хана.
Зато усиленно распространявшийся "комиссаром" слух его поддержке "киргизскими ордами" вызвал энтузиазм среди давно недовольных своим положением башкир. К войску "садовников" присоединились отряды Юлая Азнала и Кинзи Аслана. Давление на Браницкого усилилось, в конце зимы-начале весны он потерпел ряд поражений от повстанцев. Тем не менее, к нему регулярно подходили подкрепления и он не терял надежды перейти, наконец-то, в наступление на Исецк.
Поэтому в начале марта он выступил из своего лагеря близ Уфы к осаждённому городу. С юга, от Челябинска, туда же двигался Суворов (усиленный войсками из Сибирской комиссарии). 22 марта 1771 г., узнав о приближении к Исецку правительственных сил и опасаясь, вследствие этого, быть отрезанным от своей "столицы", Огродницкий снял осаду и отошёл к Орску. Браницкий и Суворов, соединив свои силы, продолжали двигаться за ним. Пытаясь остановить наступление Браницкого, "комиссар" дал ему сражение под стенами Стерлитамакской крепости, намереваясь использовать своё значительное численное преимущество (к нему подошла башкирская конница). Предводитель восстания недооценил, однако, своего противника.
Упрямая натура генерала Браницкого не желала, чтобы его имя связывали с позорным поражением от "взбунтовавшегося мужичья". Не менее решительно был настроен и Суворов. Получив заблаговременно сведения о том, что "садовники" намерены обороняться в крепости, оба генерала (Суворов получил цесарский универсал о его производстве в генералы бригады ещё под Исецком) решили взять её с ходу. Рассчитывавшие на задержку (хотя бы для перестроения правительственных войск в боевые порядки) "садовники" позволили вышедшим из леса колоннам Суворова подойти слишком близко к окружавшим крепость валам. Артиллерийский огонь был открыт слишком поздно и не помешал солдатам взобраться на валы. Несмотря на упорное сопротивление некоторых повстанческих отрядов, крепость была взята. Огродницкий, только чудом избежавший пленения, был вынужден спасаться бегством. Не оправдала себя и надежда на башкир – они также были захвачены врасплох и их атака была остановлена картечью из пушек Браницкого, причём одним из первых погиб сам Кинзя Аслан.
Тяжёлое поражение "садовников" позволило Браницкому в начале апреля выйти, наконец-то, к стенам Орска и осадить столицу восстания. Сам Огродницкий, однако, в городе не остался. Опасаясь потерять связь с остальными войсками "садовников", он оставил оборону на произведённого им в полковники Пулаского, а сам ушёл в Бузулукскую крепость.
Пока на востоке продолжались попытки потушить огонь мятежа, в Киеве прилагались усилия по выяснению личности его предводителя. Марек-Антоний Огродницкий (графский титул он присвоил, точно так же, как и комиссарское достоинство) оказался шляхтичем Могилёвского воеводства Великого Княжества Литовского. Его прежнюю, "обычную", жизнь нельзя было назвать успешной. Вначале он ничем не выделялся из среды локальной шляхты. После смерти своей жены начал много пить. Пьянство, впрочем, быстро прошло, когда пан Огродницкий решил "посвятить себя общему благу" и выставил свою кандидатуру на выборах в Сейм. Выборы, увы, оказались для Марека-Антония неудачными – послом он так и не стал. В довершение своих неудач разорился и его поместье было продано за долги с аукциона. По словам его родственников и знакомых (следствие записало подробные показания почти что всех, кто знал будущего мятежника, чуть ли не с пятилетнего возраста), покидая Литву, он объявил им: "Вы, ваши милости, ещё обо мне услышите!". Никто из слышавших его, само собой, не придал этим словам какого-то особого значения. Тайный смысл сказанного дошёл до них только много позже.
Суворов в отсутствии войны с Османской империей сделает себе имя подавлением восстания?
Да. Здесь восстание продлится несколько дольше и несколько шире РИ, так что он вполне в него впишется и обратит на себя внимание. В Киеве уже понимают, что это не просто локальный бунт, а полноценная война, следовательно и победы в ней принесут генералу широкую славу.
Итак, получивший свой шанс могилёвский шляхтич не собирался его упускать. Несмотря на ряд поражений, восстание ширилось. Орск пока что был неприступен (осаждавших, наоборот, беспокоили появлявшиеся то там, то здесь отряды "садовников"), а слухи об "истинной воле" вызывали волнения то в одном, то в другом смежном с Яиком регионе. Сам Огродницкий делал всё, чтобы разжечь огонь мятежа в других областях, всюду рассылая с этой целью специальных тайных эмиссаров.
Надеялся он, между прочим, на бунт "истинно православных" (или в сокращении просто "истинных") в великорусских областях. В донесениях Министерства Полиции того времени, действительно, встречаются упоминания о ряде "возмутительных проповедей, с которыми обращались к своей пастве некоторые священники ИПЦ, а также отмечается некоторое количество великорусов среди яицких "садовников", но в целом в Костроме задавали тон отнюдь не "противящиеся Сатане", а наоборот – лояльные властям "кесарейцы". Воевода князь Александр Вяземский бдительно следил за тем, чтобы вверенная ему область не примкнула к мятежу, назначив награду за голову любого, произносящего "прельстительные речи" или распространяющего "прелестные письма". В значительной степени способствовала поддержанию лояльности Костромы позиция бывшего воеводы князя Щербатова, пользовавшегося большим, хоть и неофициальным, авторитетом среди образованной слоёв великорусской шляхты (она предпочитала называть себя "дворянством") и купечества.
Будучи убеждённым патриотом Великоруссии, Щербатов, тем не менее, крайне скептически относился к идее вооружённого выступления против цесаря. Напротив, помня о той ужасной роли, которую сыграло в истории русского народа Смутное Время, он призывал решать все свои разногласия с Киевом исключительно миром и всячески воздерживаться от "пагубного пути внутренней рати". Следствием этого подхода было осуждение им восстания "садовников" (в котором он видел только "преступный бунт, бессмысленный и беспощадный") и, тем более, всякое участие в нём великорусов. Его многочисленные письма сильно помогли Вяземскому удержать Великоруссию от выступления в поддержку Огродницкого. Большая часть посланных "комиссаром" возмутителей спокойствия была арестована и, после недолгого следствия, приговорена к битью кнутом с последующей ссылкой или даже смертной казни.
Но не только в направлении Великоруссии планировал свою экспансию предводитель мятежа. Кострома, как ни крути, была далеко, ситуация же требовала как можно быстрее найти союзника вблизи – чтобы перетянуть чашу всё ещё колеблющихся весов на свою сторону. Логичным казалось привлечь на свою сторону казаков с Волги (тех самых, среди которых укрывались мать и приёмный отец будущего канцлера и героя битвы при Конотопе – Ивана Заруцкого), издавна находившихся в близком контакте с Яиком (собственно, само Яицкое казачье войско основали в конце XVI в. как раз выходцы с Волги). Поэтому многочисленные эмиссары Огродницкого были частыми гостями на волжских берегах.
Но со времён Степана Разина, когда восстание волжских казаков потрясло старое Московское Царство, многое изменилось. С тех пор волжские казаки участвовали во всех войнах Цесарства и не могли пожаловаться на неблагодарность Киева. Отношения Киева и Волги были значительно лучше, чем отношения Киева и Яика, а возможно, волжане просто не были так решительно настроены, как их соседи. В "умиротворении" волжских казаков сыграло свою роль и увеличение жалования, которое регулярно выплачивалось казакам киевским правительством. Цесарь Александр, не желая получить "неприятный сюрприз" с Волги, готов был пойти навстречу ещё невысказанным требованиям своих подданных – особенно тех из них, в помощи которых он нуждался.
Эта уступка принесла плоды – собравшийся Волжский Круг (цесарь "молчаливо одобрил" его проведение) подтвердил верность казаков "светлейшей монаршей особе". Назначенный Министерством Войны атаман (ему удалось добиться того, что казаки не подняли на Круге вопрос о его смещении) счёл такую декларацию чересчур двусмысленной – в конце концов, "садовники" и их "комиссар" также утверждали, что действуют от имени цесаря. Поэтому он добился от Круга прямого обязательства "стоять насмерть противу вора, комиссаром цесарским себя именующего". В качестве подтверждения верности Александру волжские казаки отослали в Киев нескольких закованных в цепи посланников Огродницкого, агитировавших за своего предводителя.
Неудача на Волге не обескуражила "графа Марека-Антония". Он рассчитывал на большее – всю весну и лето 1771 г. его эмиссары вели успешную агитацию на Украине. Тысячи молодцов с Дона, Кубани и Кавказа, готовых биться против "ляхов", уже влились в войско "садовников". Но Огродницкий не собирался ограничиваться простой вербовкой сторонников – он замахивался на большее. Правда, на Украине не особо верили в чрезвычайные полномочия яицкого "якобы комиссара". Зато там было очень много недовольных послереволюционным усилением Цесарства, по всеобщему мнению "точащего зубы" на украинские вольности. Ходили слухи, что в цесарской канцелярии ждёт своей подписи универсал, ликвидирующий выборность гетманов и превращающий Украину в обычную комиссарию, глава которой назначается в Киеве.
Неудивительно, что при таких настроениях украинцы относились к борьбе "садовников" по крайней мере, сочувственно. В Черкасске составилась сильная партия "самостийников" – сторонников независимости Украины от киевских властей. Они не имели конкретной программы, их требования колебались от возвращения к положению дел времён "золотой вольности" до полного разрыва с Цесарством. Все они, однако, были едины в том, что следует использовать "садовников" для давления на Киев. Во главе её стоял сын бывшего гетмана полковник Максим Миронович Перебийнос. Пятидесятилетний Мартин Чекельский, однако, твёрдо держал все нити правления Украиной в своих крепких руках и не намеревался их выпускать. Самые шумные из "самостийников" поплатились жизнью за свою неосмотрительность, Перебийноса же гетман пока что не трогал – тот был слишком значительной в масштабах Украины фигурой, чтобы его можно было просто повесить, как обычного бунтовщика, без открытого суда.
На Яике же дела повстанцев шли всё хуже. Лето и осень 1771 г. приносили им поражение за поражением. Цесарские войска захватили несколько важных крепостей, в том числе Гродек-Яицкий к западу от Орска и Гродек-Орский к востоку. При взятии последнего снова проявил свой военный талант Суворов. Успех сопутствовал и самому Браницкому – в августе он разбил крупные силы башкир под Уфой, где был убит сам Юлай Азнал. Это не означало, однако, полного разгрома башкир – они продолжили борьбу под командой популярного 17-летнего "молодого батыра" Салавата, сына Юлая.
При подавлении восстания правительственные войска проявляли исключительную жестокость. Нередки были случаи, когда каратели вешали всех захваченных ими пленных "садовников" на деревьях. Для устрашения они также сооружали "плавучие виселицы", медленно спускавшиеся по течению Яика в Каспийское море. Попавших в плен командиров повстанческих отрядов обычно отправляли в Симбирск на следствие. Видя, что на победу рассчитывать не стоит, многие "садовники", особенно неосмотрительно перешедшие на сторону "чрезвычайного и полномочного комиссара" бывшие цесарские офицеры, стали искать способы "сменить сторону". При всём ожесточении гражданской войны для некоторых из них такая возможность нашлась.
Волжские казаки действовали против "садовников" на стороне карателей Браницкого, но при этом сохраняли свою собственную структуру и иерархию. Нуждаясь в их помощи, цесарь официально разрешил им собирать Круг для обсуждения своих внутренних дел. Вместе с тем во главе их по-прежнему оставался атаман Якуб-Алексий Хадзевич, назначенный "киянами". Положение его было крайне неустойчивым – с одной стороны он должен был проводить на Волге линию Министерства Войны, а с другой – не входить в конфликт со своими товарищами из опасения их перехода на сторону Огродницкого. Он крайне нуждался в "своих" людях среди казаков – людях, которые в случае конфликта внутри Волжского Войска поддержали бы именно его.
Решение оказалось простым, как и всё гениальное. Разуверившиеся в успехе восстания "садовники" были готовы перейти на сторону правительства, чтобы спасти свою голову. Но у Браницкого им было нечего искать, кроме петли на свою шею – генерал был безжалостен к "изменникам цесаря". Зато Хадзевич был готов принять к себе любого – не задавая лишних вопросов о прошлом. "Новые" волжские казаки бились со своими бывшими собратьями с Яика отчаянно – если не за совесть, то, по крайней мере, за страх быть выданным цесарскому правосудию. Естественно, что они отчаянно нуждались в "шапке-невидимке" со стороны атамана и поэтому были преданы ему до мозга костей. Из таких перебежчиков Хадзевич сформировал Ставропольский полк, отличавшийся отвагой в бою и беспощадностью к захваченным мятежникам. На такую гвардию атаман мог вполне положиться – его благосклонность была для них единственным залогом спасения.
Армия же "комиссара" таяла, как снег на весеннем солнце. Небольшие крепости захватывались цесарскими войсками столь же быстро, как год назад – самими "садовниками". Центр тяжести военных действий перенёсся к осаждённому Орску. Его комендант Казимир Пулаский защищал город со всей решительностью, отбивая приступ за приступом. Тем не менее, городские запасы близились к концу, и коменданту уже несколько раз приходилось сокращать рацион составлявших гарнизон казаков. Кроме голода, казаки были недовольны и самим комендантом – они, что называется, "не сошлись характерами". Пулаский, привыкший к строгой дисциплине цесарского войска, старался ввести в Орском гарнизоне такие же порядки. Казаки же, привыкшие к "вольнице", встречали все подобные попытки "в штыки". Все внутренние противоречия сглаживались, однако, внешней угрозой, а отбитые приступы и успешные вылазки пока что поддерживали авторитет коменданта.
Всё изменилось в середине октября 1771 г., когда под Орском появился Александр Суворов. Бои с "садовниками" принесли ему немалую славу – за всё время своего командования здесь он одержал победу во всех своих столкновениях с повстанцами, даже когда находился в меньшинстве (это было замечено в Киеве – в июле он был награждён орденом Св.Станислава). Собственно, главной причиной того, что Браницкий так долго не подпускал того к осаде Орска, была именно его ревность к успехам своего подчинённого – сам Ксаверий Браницкий не мог похвастаться таким количеством побед. Тем не менее, неудовольствие монарха (Александр в своих письмах уже несколько раз осведомлялся о причинах столь долгой осады "цитадели мятежников") заставило генерала обуздать свою гордость и приступить к "аварийному плану".
Слух о появлении столь знаменитого противника поверг орских казаков в уныние. Уже и раньше от случая к случаю получаемые ними известия не наполняли их сердца верой в успех, а сейчас они и подавно были уверены в поражении. Желая смягчить свою участь, они решили сдать город, не дожидаясь штурма, а самого Пулаского выдать цесарским людям, связанного по рукам и ногам. Полковнику, однако, удалось скрыться от взбунтовавшихся казаков, переодевшись в женское платье и спрятавшись. Город был сдан Браницкому 20 октября 1771 г. на условии сохранения жизни его защитников. О сохранении их свободы, естественно, речь даже не шла, так что большинство пленных орских казаков были отправлены в ссылку в различные отдалённые районы северной Москворуссии и Сибири. Суворов прибыл под стены города на следующий день после его падения, так что вся слава победителя досталась Браницкому. Суворов же, ничуть не обидевшись, отправился преследовать самого Огродницкого.
"Комиссар" же был занят осадой Гродека-Яицкого, в чём ему сопутствовал успех. Он снова захватил крепость в тот же самый день 20 октября. Цесарский гарнизон, а также все ранее присягнувшие цесарю жители, были безжалостно вырезаны – предводитель "садовников" желал устрашить возможных предателей. Через несколько дней пришло известие о падении Орска. Его принёс ни кто иной, как сам полковник Пулаский, всё в том же женском платье скрывшийся от внимания людей Браницкого, а ночью укравшим коня и немедленно направившимся к своему начальнику (переодеться обратно он всё-таки успел). Известие о падении его главной крепости заставило Огродницкого оставить Гродек-Яицкий (предварительно спалив там все постройки) и двинуться в окрестности Царицына, где он намеревался переправиться через Волгу и ждать известий от своих людей с Дона.
На Украине тем временем происходили важные события. 3 октября скончался гетман-комиссар князь Мартин Чекельский. Это произошло на одном из устроенных ним приёмов после того, как он съел куриное крылышко. Смерть гетмана породила, естественно, слухи об отравлении, но, всего вернее, князь просто подавился костью. В любом случае, смерть своего главного противника стала подарком судьбы для партии "самостийников". Практически сразу они провозгласили новым гетманом Максима Перебийноса, уже на следующий день прибывшим в Черкасск из Донецка. Естественно, для официального утверждения гетмана требовался созыв Генеральной Рады, но за этим дело не стало. 15 октября Рада провозгласила новым гетманом "вiльной Украины" именно Перебийноса, прочим кандидатам даже не дали голоса.
После официального избрания гетмана в Киев к цесарскому двору был отправлен посол. Но не для того, чтобы попросить монарха о формальном утверждении Перебийноса в должности комиссара, а для того, чтобы заявить, казалось бы, давно забытые претензии на левобережье Днепра. По мнению "самостийников", теперь, когда на востоке полыхало зарево полноценной гражданской войны, цесарь был готов к тому, чтобы купить мир любой ценой. Старый лозунг "по Днiпро наше" возрождался на глазах.
Цесарь Александр, однако, не поддался на шантаж. Посол, осмелившийся доставить "Светлейшему Пану" столь наглое послание, был арестован, как обычный мятежный подданный. На восточной границе Украины начались столкновения между цесарскими и украинскими войсками.
Именно таких известий ждал и именно на них надеялся кочевавший со своими людьми в степях в Волго-Донском междуречье Огродницкий. Теперь Цесарство получило новый фронт и давление на "садовников" должно было ослабнуть. Чтобы договориться с Перебийносом о совместных действиях против "ляхов", в ноябре 1771 г. он вместе с полковником Пуласким выехал в Черкасск, рассчитывая позже вместе с отрядом союзных украинцев вернуться обратно на Волгу и Яик.
Огродницкий со своими людьми прибыл в Черкасск в конце ноября и был сразу же принят гетманом (который теперь уже не только не считал себя "комиссаром", но даже обижался, когда его так называл кто-то другой). Во время переговоров между сторонами сразу же возникла напряжённость. Украинцы трактовали главу "садовников" именно как главу восстания против киевской власти, в то время как он сам уже вполне вошёл в роль законного правителя, именем цесаря восстанавливающего порядок на территории империи и, соответственно, требовавшего от других соответствующих знаков уважения своего достоинства "комиссара". Для Перебийноса, знавшего о результатах цесарского следствия по установлению личности разорившегося могилёвского шляхтича, эти претензии выглядели, как минимум, комичными.
Общий интерес, однако, заставил стороны договориться, несмотря на подобные "процедурные разногласия". Огродницкий "от имени Светлейшего Цесаря" признавал независимость Украины, а Перебийнос направлял ему на помощь два своих полка. Достигнув соглашения, предводители с облегчением расстались, и "комиссар" покинул земли своего вынужденного союзника.
Целью совместной "украинско-садовнической" экспедиции был Царицын. Огродницкий, взяв его, рассчитывал устрашить "волжан" и склонить их таки к выступлению на своей стороне. Перебийнос намеревался расширить таким образом территорию Украины на восток до Волги и, в крайнем случае, связать там крупные силы Цесарства. Город был взят 1 января 1772 г. – в новогоднюю ночь защищавшие его волжские казаки поначалу не заметили, что к их выстрелам в воздух примешиваются ещё выстрелы со стороны степи, а когда заметили – было уже поздно. Взятию города сопутствовала ставшая уже традиционной резня – Огродницкий не щадил "изменников".
Падение Царицына вызвало реакцию, диаметрально противоположную той, которой ожидал самозванный "комиссар" – "волжане" возмутились жестоким убийством их товарищей и вместе с цесарским войском выступили на Царицын, чтобы за них отомстить. Командование походом принял на себя всё тот же незаменимый Суворов – вопреки приказам Браницкого, требовавшего от него уничтожать отряды "садовников" на Яике.
Лазутчики "садовников" не смогли собрать сведений о точном составе ответной экспедиции, так что Огродницкий был уверен, что ему предстоит сражаться только с казаками Хадзевича. Будучи уверен в победе над ними, он намеревался дать им сражение в степи, недалеко от города, планируя прижать их к Волге и заставить сдаться, выдав атамана и перейдя на его сторону.
Но Суворов решил по-другому. Разведка у него была поставлена лучше, чем у мятежников – он располагал точными данными о составе вражеского войска. Поэтому сражение 14 января развернулось совсем не так, как планировали повстанцы – наоборот, это они оказались окружёнными и прижатыми к волжскому берегу. Украинские полки покинули "садовников" и ушли в степь в самом начале – когда стало ясно, что против них идут гораздо большие силы, чем ожидалось. Оставшиеся в живых пытались перейти Волгу по льду, но Суворов приказал стрелять по нему ядрами. Ядра проламывали лёд, многие беглецы потонули, войско Огродницкого было наголову разгромлено. Сам он, однако, вместе с Пуласким оказался среди тех немногих, кому удалось перейти реку.
Преследуемые патрулями "волжан", поклявшимися "отомстить за Царицын", и цесарскими войсками, беглецы старались уйти в земли казахов. По дороге против Огродницкого составился заговор – его бывшие товарищи хотели спасти свои головы, выдав предводителя правительственным войскам. Это им, не удалось – горстка "верных" ускакала вместе с "комиссаром" в степь и найти их не удалось. Не удалось никому – ни предавшим его товарищам, ни цесарской разведке.
Позже неоднократно появлялись слухи о появлении Марека-Антония Огродницкого то там, то здесь. Восстание не прекратилось сразу после его разгрома и бегства, но продолжалось ещё некоторое время. Именем "чрезвычайного и полномочного комиссара" неоднократно пользовались мятежные атаманы, стараясь поднять против цесарской власти очередные сёла. Но следствие всегда выявляло, что и на этот раз это был всего лишь очередной самозванец. Всего таких "лже-Огродницких" ("niby-Ogrodnickich"), отмеченных в документах Министерства Полиции, насчитывалось более десяти.
Неоднократно в Киев приходили донесения из-за границы, что "мятежника №1" видели то в одном, то в другом государстве. Последнее из них, сообщавшее о появлении человека, по всем приметам похожего на сбежавшего "комиссара", при венском дворе, пришло в цесарское Министерство Иностранных Дел уже в 1779 г.
Самоуправство Суворова не осталось незамеченным. Взбешенный неисполнением своих приказов, Браницкий объявил ему за несубординацию строгий выговор. Впрочем, последнее слово по этому вопросу принадлежало цесарю Александру, который наградил генерала Цесарским Крестом за разгром бунтовщиков.
Многие хотели получить назначенную за голову Огродницкого награду в семь тысяч гривен золотом (со временем эта сумма выросла до 12 тысяч), но этим деньгам было суждено так и остаться лежать в цесарской скарбнице.
С Огродницким проблемы закончились,а с Украиной только начинаются (а то с чего название "Призрак Победы?")?
Именно так. В РИ донские казаки не поддержали восстание яицких, а здесь — наоборот.
В общем, близится генезис разделения Украины на Восточную и Западную.
Ну и не обойдётся без иностранного вмешательства.
moscow_guest пишет:
Ну и не обойдётся без иностранного вмешательства.
Турки? Французы? Австрийцы?
Пока что промолчу и оставлю почву для домыслов... 
moscow_guest пишет:
Турки?Французы? Австрийцы?
Возможно турки (некий аналог русско-турецкой),хотя Крым здесь присоединён гораздо раньше,а если турки не ввязались во время войны с Швецией,то при адекватном руководстве в Порте понимают,что надо бы оставшиеся владения удержать,а для этого просто не лезть,помимо Крыма у Цесарства ещё и Молдавия под рукой.С Францией союз никто вроде на разрывал, к тому же в Америке восстание индейцев.С Австрией вероятно,но нужен серьёзный повод,а вроде его нет.Шведы наверное больше озабочены сохранением Норвегии от датских посягательств (скорее всего шведам это удастся).К тому же географическая отдалённость от Украины.Так что возможно и Персия-со стороны Кавказа.
Александр пишет:
Возможно турки (некий аналог русско-турецкой),хотя Крым здесь присоединён гораздо раньше,а если турки не ввязались во время войны с Швецией,то при адекватном руководстве в Порте понимают,что надо бы оставшиеся владения удержать,а для этого просто не лезть,помимо Крыма у Цесарства ещё и Молдавия под рукой.
У турок зато есть вечный аппетит на Молдавию, а тамошний [del][/del]порядок — прямой соблазн для интервенции.
Да только Молдавия уже 100 лет как не в составе Османской Империи,там забыли турецкие порядки.А при Киеве вроде достаточно широкая автономия.Откуда взяться турецкой партии.И думаю, турецкому вторжению мало кто будет рад.
Александр пишет:
Да только Молдавия уже 100 лет как не в составе Османской Империи,там забыли турецкие порядки.А при Киеве вроде достаточно широкая автономия.Откуда взяться турецкой партии.И думаю, турецкому вторжению мало кто будет рад.
В Молдавии есть зато ставший уже традиционным бардак и недовольство многих польским "большим братом", которому этот бардак выгоден. Там тоже есть, логично, свои масоны и сторонники прогресса. А Турции вовсе не обязательно вторгаться для формального присоединения Молдавии — достаточно выступить "гарантом независимости". Нечто вроде роли РИ-Пруссии во время второго раздела Польши, только, по турецкому обычаю, более "топорно".
Бегство Огродницкого и Пулаского не означало ещё окончательной победы над "садовниками". Карательные операции на Яике продолжались. Повстанцы (которых возглавил теперь некий Хлопуша) оказывали ожесточённое сопротивление Браницкому, иногда даже нанося поражения небольшим отрядам правительственных войск. Браницкий докладывал в Киев, что он "всяческие прикладывает силы, дабы окончательно злодейских бунтовщиков раздавить". Пока что это ему, впрочем, не удавалось.
Тем временем не сидел на месте гетман Перебийнос. Воспользовавшись относительной безопасностью восточных регионов Украины, он нанёс удар на западе. Главные силы украинской армии вторглись в Великое Княжество Русское и разбили на реке Гайчур близ села Гуляйполе пытавшиеся остановить их цесарские полки под командой старого генерала Вацлава-Петра Ржевуского, 13 апреля 1772 г. они вышли на берег Днепра в районе острова Хортица, где река "выгибается" на восток, сближаясь к украинской границе. Украинцы помнили, что в своё время (в XVI в.) именно здесь находилась теперь уже почти что легендарная Запорожская Сечь. Выход к "старому Днiпру" именно в этом месте имел для Украины огромное моральное значение – они как бы "возвращались к истокам". Лозунг "по Днiпро наше" обретал плоть и кровь. Гетман (лично командовавший войском в этом походе) приказал заложить здесь (не на острове, а на восточном берегу) крепость Хортица. Вернувшись на "старое место", украинцы собирались остаться здесь уже навсегда.
Это, ясное дело, никак не отвечало планам цесаря Александра. Вторжение мятежников в ВКР – "сердце" Цесарства, представляло собой смертельную угрозу целостности государства. Тем более недопустимым было бездействие, когда украинцы могли в любой момент перерезать главную водную артерию державы, связывающую столицу с Квириновом и, вообще, с Черноморской комиссарией. Старик Ржевуский был отозван в Киев, остатки его армии (разумеется, усиленные присланными подкреплениями) получили нового командующего. Им стал не кто иной, как сам "Пане Коханку" – Кароль Радзивилл. Любящий почести друг цесаря упросил своего государя назначить именно его в надежде на то, что победа над Перебийносом принесёт ему чин польного гетмана.
Битва между Радзивиллом и Перебийносом состоялась 23 мая 1772 г. Гетман Украины знал о передвижениях Радзивилла от своих многочисленных шпионов, поэтому он ожидал своего противника здесь же, на берегу Днепра. В ходе битвы сказалось превосходство украинцев в артиллерии – генерал-полковник Радзивилл гнал свои войска в бой, не обращая внимания на отстающие тяжёлые пушки. Результат этой небрежности оказался плачевным – цесарская армия потерпела поражение. Гетману, правда, не удалось разбить её наголову – но понесённые потери вынудили Радзивилла отступать вдоль Днепра на север. По пути отступления на правом берегу была видна старая крепость Кодак. Бывшая цитадель была полуразрушена – этот край уже давно не испытывал нужды в крепостях для защиты от внешнего врага. Перебийнос шёл по пятам, так что войско "Пане Коханку" почувствовало себя в безопасности, только переправившись через реку Самара.
Радзивилл был подавлен. Это было не первое его поражение (взять хотя бы битву со шведами под Зегевольдом), но именно в нём он увидел знак свыше. Всю дорогу он был спокоен, отдавал приказы, посылал курьеров, выслушивал донесения разведчиков, проверял караулы, но для себя он уже решил – гетманом ему не быть, военная карьера не для него. Убедившись, что его войско в безопасности в лагере в излучине Самары и Днепра, он передал командование своему заместителю Лавру (Вавржинцу) Потоцкому, а сам вернулся в Киев с намерением подать цесарю прошение о своей отставке с военной службы.
Следует отдать должное тогдашнему столичному обществу – известие о тяжёлом поражении правительственных войск на территории "самого ВКР" не вызвало там ни паники, ни беспорядков. 25 мая маршал Сейма (в это время тот как раз собрался на заседания) прочитал перед палатой депешу генерала Радзивилла о событиях на берегу Днепра, после чего предложил отложить текущие дела для обсуждения мер, необходимых к принятию для "исправления сложившегося прискорбного дел положения".
Пока шло восстание "садовников", цесарь покрывал "экстраординарные" расходы из собственных (и весьма немалых) средств, не обращаясь к Сейму. Он получал их от многочисленных земель, принадлежавших лично ему, так называемых "крулевщин" (слово "królewszczyzna" возникло ещё в эпоху Королевства и в дальнейшем распространилось на государственные земли и на территории Царства). Цесарь тщательно следил за назначением старост – управляющих этими землями, так что доходы с них были весьма и весьма значительны. Достаточно сказать, что войско Браницкого, а также войско Ржевуского и Радзивилла были сформированы целиком за счёт доходов с "крулевщин", без повышения налогов.
Тем не менее, карман цесаря не был бездонным, что прекрасно понимали сеймовые послы. Военные успехи продолжали чередоваться с неудачами, и было совсем неясно, сколько времени это будет продолжаться. Войну (как с украинцами, так и с "садовниками") нужно было заканчивать как можно скорее, невзирая на расходы. Все сословия должны были принести свои жертвы на алтарь Отечества. В таком ключе были выдержаны речи послов на заседаниях 25 и 26-го мая 1772 г. Наконец, 26-го Сейм принял закон об установлении чрезвычайного "военного налога", предназначенного для финансирования набора новых войск для борьбы с "неприятелем внутренним и внешним". Цесарь был избавлен от необходимости просить об этом избранных представителей своих подданных – интересы Цесарства в целом оказались столь же близки им, как и ему. В своей речи на закрытии Сейма монарх поблагодарил послов за проявленную государственную мудрость.
Во второй половине июня в столицу прибыл проигравший битву "Пане Коханку". В его честь (отставку своего друга Александр всё-таки принял) был устроен грандиозный приём в Мариинском дворце. "Бог судит о том, кто победит, а кто проиграет", – произнёс цесарь. "Но тот, кто до конца выполнил свой долг, достоин всяческого уважения, невзирая на то, закончились ли его труды победой или поражением по воле Божьей", – сказал он в своей, обильно сдобренной латинскими афоризмами речи. Газеты сравнивали приём, оказанный в Киеве Каролю-Станиславу Радзивиллу после поражения при Хортице с приёмом, оказанным в Риме Гаю Теренцию Варрону после поражения при Каннах. "Римские" аналогии должны были внушить киянам спокойствие и уверенность в грядущем успехе и избавлении от военных напастей.
Теперь дело было за малым – цесарскому войску осталось только одержать решительную победу над распоясавшимся вассалом.
Поражение при Хортице было воспринято спокойно в Киеве, но не в других мировых столицах. Как круги по воде, во все стороны расходилась весть о "катастрофе, постигшей цесарскую армию на подступах к столице", о "смелых украинских казаках в виду цесарского дворца", даже о том, что "падение Киева есть только вопрос времени". Действительно, уже давно противник не оказывался в такой близости от центра Цесарства – и это производило впечатление, тем большее, чем меньше знал слушатель о реальном положении дел в "восточной империи". Разумеется, значительный вклад в преувеличение угрозы для цесаря Александра вносили многочисленные посланники украинского гетмана при европейских (и не только) дворах.
Большие надежды возлагало окружение Перебийноса на Швецию – "старого доброго врага", просто обязанного воспользоваться смутой в стане главного конкурента. Тайный украинский эмиссар подполковник Яков Пшибенко при встрече с главой военной коллегии фельдмаршалом Эренсвердом (король Фредрик уклонился от прямых контактов с представителем гетмана) всячески расписывал успехи, которых достигнет шведская армия, пока основные силы будут заняты войной с Украиной. По словам подполковника, Цесарство в такой ситуации будет неспособно перебросить войска в Прибалтику, поскольку все лучшие полки будут задействованы на Дону, Кубани и Днепре.
Шведский фельдмаршал не разделял, однако, оптимизма своего собеседника. Внимательно его выслушав, он обещал передать его слова своему королю и своё обещание выполнил, по своему обыкновению обстоятельно и подробно изложив Фредрику II всю свою беседу с Пшибенко. Изложил он ему также и свои комментарии к словам украинского эмиссара. По мнению военного министра, тот выдавал желаемое за действительное. Уже сейчас, полагал Эренсверд, Украина задействовала для "днепровского наступления" все имеющиеся в её распоряжении силы.
Соответственно, гетманские войска не имеют шансов на продолжительный успех, ибо ни людские, ни финансовые ресурсы Украинской комиссарии не позволят Перебийносу на ведение успешной войны с неизмеримо более сильным и богатым Цесарством без сильных союзников. Именно в качестве такого союзника и должна была выступить (в планах украинцев) Швеция. Иными словами, не Украина оттянула бы своим восстанием польские силы из Прибалтики, а, наоборот, Швеция, ввязавшись в войну за Ригу, "вытянула" бы Украину из того щекотливого положения, в котором та оказалась, восстав в наименее подходящий момент.
По завершении своего анализа ситуации фельдмаршал сделал вывод: со стороны Швеции было бы опрометчиво вступать в войну с Цесарством, рассчитывая на союз с "украинскими ребелиантами". Более того, Эренсверд рекомендовал своему королю воздержаться и от каких бы то ни было обещаний гетману или его представителям, могущих быть истолкованными, как прямые обязательства помощи. Фредрик Гогенцоллерн принял рекомендации своего заслуженного фельдмаршала, отправив Пшибенко с выражениями сочувствия и всяческой поддержки "справедливому украинскому делу", а также некоторой суммой в золоте. В качестве "задела на будущее" подполковник услышал обещание получения дальнейших субсидий. Рациональный Фредрик считал, что скрытое финансирование восстания способствует его продолжению, но никак не означает прямого участия его государства в войне.
Было и другое обстоятельство, удержавшее шведского короля от вмешательства в войну – "более чем натянутые" отношения с Данией. Соседка Швеции никак не желала примиряться с потерей Норвегии во время Войны за Бранденбургское наследство. Убедившись, что цесарь Александр не настроен помогать своей сестре, королева Анна-Кристина обратила свой взор в другую сторону. В ноябре 1766-ого г. её пасынок принц Кристиан (ставший после смерти своего отца Фредерика V королём Кристианом VII Ольденбургским) взял в жёны Каролину-Матильду, сестру британского короля Георга III. "Английский брак" короля должен был стать средством склонить Великобританию к нейтралитету во время планируемой войны со Швецией – "норвежского реванша".
Война началась в следующем, 1767 г. – 18 мая произошло первое сражение между датским и шведским флотами у о.Утсира. Датскому флоту сопутствовала удача – шведы во главе с адмиралом Эриком-Акселем Спарре потерпели неудачу и укрылись в гавани г.Ставангер (Норвегия). Прочие сражения не были уже так удачны для датчан – в апреле 1768 г. уже датский флот адмирала Даннескольд-Лаурвига был разбит при о.Лесё (близ восточного побережья Северной Ютландии). Вообще война шла с переменным успехом, и ни одной из сторон не удавалось захватить инициативу и сломить противника. Продолжение войны было признано бесперспективным, и стороны заключили 17 июня 1768 г. Гётеборгский мир на основе довоенного статус-кво. Но, с учётом того, что именно Дания была здесь нападающей стороной, "ничья" означала для неё поражение, а для Швеции – победу.
Осознав, что состояние страны не позволяет даже думать об отвоевании Норвегии, вдовствующая королева Анна-Кристина (а она по-прежнему твёрдо держала в руках бразды правления Северным Королевством) пришла к выводу, что страна нуждается в первую очередь во внутренних реформах. Эти реформы утверждали свободу печати, упорядочению работы высших государственных органов, финансов, судопроизводства и т.д. Под руководством "старой королевы" Государственный Совет проводил реформы в жизнь. Король Кристиан не был препятствием – он вообще не интересовался государственными делами, тем более что с течением времени проявлял всё более и более явные признаки психического расстройства. Противники же реформ не решались открыто выступить против "матери Отечества", даже используя объявленную ей свободу печати.
В лагере "реформаторов", правда, также не было единства. В 1770 г. во главе Государственного Совета встал некий Иоганн-Фридрих Струэнзе, бывший врач королевской семьи. Король (и особенно королева) доверяли ему во всём, и бывший доктор взлетел по служебной лестнице, как комета. Король предоставил ему чрезвычайные полномочия, включая право распоряжаться королевской печатью. Вначале он и Анна-Кристина были политическими союзниками (Струэнзе поддерживал программу реформ), но со временем невыносимый характер фаворита "развели" их по разные стороны баррикад.
Кроме несносного характера Струэнзе, "старую королеву" раздражала его откровенная, почти не скрываемая связь фаворита с "молодой королевой" Каролиной-Матильдой, от которой в 1771 г. появилась на свет принцесса Луиза (так, во всяком случае, были уверены все при дворе). Вместе с тем, "немецкий доктор" (как пренебрежительно называли Струэнзе его противники) сослужил хорошую службу королеве. Противники реформ активно использовали в своей антиправительственной кампании введённую недавно свободу печати. Но даже тогда они не решались атаковать Анну-Кристину и сосредоточили всю свою активность на председателе Государственного Совета. Пресса была полна гневных нападок на Струэнзе.
В таких условиях организованный Анной-Кристиной переворот 17 января 1772 г. прошёл без сучка без задоринки. Поднятый с постели король Кристиан без возражений подписал приказ об аресте Струэнзе, и через короткое время тот был заключён в крепость сторонниками "старой королевы". После суда (где бывший министр признался, между прочим, в своей связи с королевой Каролиной-Матильдой) он был приговорён к смерти и казнён. Казнь Струэнзе и отмена некоторых его непопулярных указов (как, например, о введении немецкого языка в качестве единственного официального) обеспечили "старой королеве" непререкаемый авторитет в среде всех датских сословий.
Реформы Анны-Кристины успешно продолжались и начали приносить первые результаты – к 1772 г. государственные доходы заметно выросли по сравнению с "довоенными" годами. Внутреннее положение Датского Королевства заметно укрепилось, теперь шведам не стоило к ним "поворачиваться спиной". И это было ещё одной причиной, почему Фредрик II не принял предложения гетмана Украины.
Но Перебийнос направил своих посланников не только в Швецию. И там, на другом краю континента, они услышали положительный ответ.