Любимый город (АИ-повесть) (продолжение)

Лабанцы, куруцы и прусское наследство

В конце 1699 г. снова вспыхнули беспорядки в Венгрии. Упрямый Ференц Ракоци не желал признавать своего прошлогоднего поражения. Положение самого князя Имре было двусмысленным. С одной стороны, он правил в столице, Буде, с другой же – де-юре королём Венгрии считался император Австрии (точнее, Священной Римской Империи) Леопольд. Символ и источник королевской власти – корона святого Иштвана, по-прежнему лежала в императорской сокровищнице в Вене под надёжной охраной. Все предложения о возвращении реликвии в Венгрию отметались императором с порога – Леопольд понимал её ценность для венгров и именно поэтому не желал выпускать из рук, сохраняя (хотя бы и формальный) сюзеренитет над венгерскими землями.

Многие венгерские магнаты были недовольны правлением Имре, видя в нём угрозу своему привилегированному положению. Действительно, Тёкёли с самого начала своего правления опирался в первую очередь не на них, а на среднее и мелкое дворянство, составлявшее костяк его армии. А крупные феодалы привыкли к тому, что все дела в Королевстве решают они и только они. Одним из таких недовольных (их называли "лабанцами") был унгварский владетель Миклош Берчени. Он тайно поддерживал Ференца ещё во время прошлогоднего восстания. Теперь он открыто выступил в поддержку опального князя. Снова начались боевые действия.

Но, как и в прошлый раз, восставшим лабанцам не сопутствовала удача. Зная об отрицательном отношении к восстанию местных горожан и крестьян, они решили запугать их террором. Отряды лабанцев хватали тех, кто в прошлом году поддерживал княжескую армию и вешали их на глазах у односельчан. Если деревня оказывала им сопротивление – её сжигали. Результат, правда, оказался противоположным от ожидаемого. Те предводители, которым удалось скрыться от лабанцев, быстро подняли народ против них. А когда весной 1700 г. против Ракоци снова выступила армия Имре, ей на помощь выступило до 20 тысяч куруцев, практически парализовавших снабжение армии мятежников. Не стоит и говорить, что восставшие лабанцы были 18 апреля 1700 г. разбиты наголову. Это произошло в Верхней Венгрии, под Шарушем. Ракоци и Берчени были вынуждены бежать в принадлежащую Империи Трансильванию. Их имущество в Венгрии было конфисковано. Второе восстание лабанцев закончилось так же плачевно, как и первое.

Пока венгры выясняли отношения между собой, в Потсдаме случилось событие, которому предстояло иметь важные и для многих грозные последствия. Герцог Бранденбургско-Прусский Карл-Эмиль III, будучи на конной прогулке, упал с коня. Это могло бы быть досадной мелочью, если бы, к сожалению, на обочине лесной тропинки, где проезжал герцог со своей свитой, не лежал большой булыжник. И случилось так, что Карл-Эмиль упал так неудачно, что ударился об этот камень головой. Немедленно спешившаяся свита нашла своего монарха без сознания, с головой, залитой кровью. Его на носилках перенесли в ближайший мещанский дом (перевозить его в его дворец в Потсдаме решительно запретил его придворный лекарь, по случайности бывший вместе с ним) и уложили в постель. Шли дни, но улучшения не наступало. Наконец, 12 апреля 1700 г. дежуривший при больном лекарь дрожащим голосом констатировал смерть.

Сразу же встал вопрос о наследстве. Сыновей у Карла-Эмиля не было, таким образом единственным наследником становился его младший брат, Фредрик Шведский. В Стокгольм был немедленно отправлен гонец, чтобы сообщить королю трагическую новость, а также попросить его как можно скорее (в письме бранденбургских вельмож это слово повторялось несколько раз). Король Швеции полностью разделял соображения бранденбуржцев и приказал подготовить его отъезд в течение ближайших нескольких дней.

Но не дремали и поляки. Первым проявил инициативу коронный комиссар Стефан Миколай Браницкий, сразу приказавший седлать коней и выступить на бранденбургскую границу двум кавалерийским полкам. Затем, после того, как гонец добрался до Киева, цесарь объявил, что вопрос о наследстве никоим образом не может быть решён без участия представителей Цесарства, сославшись на вассальный статус покойного в качестве герцога Пруссии. Послы в Бранденбурге и Швеции представили ноты, согласно которым прибытие Фредрика I в Бранденбург и его коронация будут рассматриваться цесарем, как прямой и непосредственный casus belli. Сам факт практически одновременного вручения нот одинакового содержания (19 апреля – в Бранденбурге, 20 – в Швеции) при явном отсутствии у послов времени на консультацию со своим монархом свидетельствует (и в этом сходятся все историки рассматриваемой эпохи) о существовании подробных инструкций послам в рамках предварительно разработанного в Киеве плана именно на этот случай. Цесарь Якуб был весьма и весьма предусмотрителен.

Под польским давлением Фредрик был вынужден отменить свою поездку в Потсдам. Началась долгая и нудная дипломатическая переписка. В Стокгольме быстро стали известны планы киян в отношении "прусского наследства". Якуб Собесский никоим образом не желал согласиться на наследование шведским королём обоих герцогств. Это было логичным – в случае прусско-бранденбургско-шведской унии Цесарство оказывалось фактически во вражеском окружении, не говоря уже о том, что оно без войны теряло богатую прибалтийскую провинцию. На трон в Потсдаме цесарь собирался посадить Фердинанда Кеттлера, мужа старшей дочери Карла-Эмиля Луизы-Амалии, дядю малолетнего герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма. Крулевец же должен был попасть в руки мужа другой дочери герцога – Терезы-Кунигунды – герцога Саксонского Фридриха-Августа I, которого часто называли Августом Сильным за его феноменальную физическую силу. Уния прусско-саксонская не казалась поляком опасной, наоборот, таким образом они собирались подчинить своему влиянию и Саксонию.

Вообще во всём, что касалось династической политики прусско-бранденбургского дома, Якуб Собесский удивительным образом соглашался с Гогенцоллернами. Так ни один из вышеупомянутых браков не вызвал ни слова возражения со стороны киевского двора. Единственным логичным объяснением этого было бы предположение, что цесарь предвидел грядущее столкновение со Швецией из-за прусского наследства (то, что Карл-Эмиль не имеет сыновей, естественно, не было секретом ни для кого) и рассчитывал выйти из него победителей, после чего через своих вассалов расширить свою сферу влияния: Курляндец помог бы в Бранденбурге, а Саксонец подчинился бы польскому влиянию из опасения потерять Пруссию. Парадоксально, но, похоже, так же мыслил и покойный Бранденбуржец, выдавая замуж своих дочерей. Отдавая себе отчёт в том, что его наследником станет брат или племянник, он рассчитывал, что после его победы над цесарем влияние дома Гогенцоллернов распространится также на Курляндию, отдавая под контроль Гогенцоллернов практически всё побережье Балтийского моря, и Саксонию, что превратило бы их род фактически в гегемона Восточной и Северной Европы.

Таким образом, не удивительно, что все переговоры об урегулировании конфликта закончились полным фиаско. 19 августа король Швеции прибыл в Потсдам и принял корону Бранденбурга и Пруссии. В ответ, немедленно после получения сообщения об этом, Якуб I объявил об объявлении войны королю Швеции и конфискации у него герцогства Прусского. Польские войска вступили в "герцогскую" Пруссию и маршировали к Крулевцу. Война за прусское наследство началась.

Кровавое наследство

Цесарские военачальники рассчитывали на успех. Действительно, всё было уже давно готово к войне, любой солдат в Короне знал, что главный враг цесаря – еретический шведский король. Генералы имели перед собой давно подготовленные планы наступления, карты местности, чертежи прусских крепостей. Увы, настолько давно, что все это материалы успели устареть: к уже учтённому в старых разработках войску Карла-Эмиля добавились несколько дополнительных полков, присланных в Пруссию Фредриком (в прусско-бранденбургской хронологии – Фридрихом I) морем из Швеции, несколько батальонов местных ополченцев и большое количество наёмников из германских государств. Кроме того, пруссаки тоже имели подготовленный план обороны – по дороге цесарского войска были заранее вывезены или уничтожены все запасы продовольствия. Прусские крестьяне скрежетали зубами, уничтожая только что созревший урожай, но подчинялись своему повелителю. На всём пути до Крулевца цесарские солдаты не могли найти ни кусочка хлеба.

Прусская столица тоже оказалась укреплена гораздо лучше, чем ожидали поляки. Стены и башни, отмеченные на их чертежах, как недостроенные или полуразрушенные, были починены и выглядели, как новые. Но, несмотря на явный провал своей разведки, было решено штурмовать город. Штурм 8 сентября закончился неудачей. Началась подготовка ещё одного штурма – поляки рассчитывали на свою многочисленную артиллерию. И здесь цесарских генералов ждал ещё один неприятный сюрприз. Будучи уверены в своём превосходстве, они ещё раз забыли о разведке.

И поплатились – 15 сентября они были атакованы несколькими полками кавалерии, пришедшей на подмогу городу со стороны шведской Померании. Для осаждённых это послужило сигналом. Ворота Крулевца распахнулись и оттуда начали выходить прусские солдаты и строиться в боевые порядки. Полагая, что это не более чем незначительная вылазка пруссаков, с которой справится своими силами одна пехота, польские пушки были передвинуты во фланг, чтобы обезопасить лагерь от атаки со стороны близлежащего леса, где после своей первой атаки скрылись кавалеристы.

Занятый высматриванием между деревьев вражеских всадников, генерал Станислав Яблоновский (сын знаменитого гетмана) слишком поздно обратил внимание, что из города продолжают выходить солдаты, число которых уже достигло нескольких тысяч – как оказалось позже, командующий обороной города шведский генерал Горн сконцентрировал их там, рассчитывая именно на такое развитие событий. Отдав себе, наконец, отчёт в том, что прусская пехота собирается идти в атаку, он отдал приказ срочно развернуть пушки в сторону города. И это решило судьбу битвы – пока артиллеристы разворачивали свои орудия, из леса вырвалась злосчастная кавалерия. Остановить их артиллерийским огнём было уже поздно: когда многострадальные пушки снова были развёрнуты в сторону атакующих и заряжены картечью, было уже поздно – драгуны ворвались на польские батареи. Хуже того – они спешились и, развернув пушки (который уже раз за этот день) в сторону цесарского войска, начали обстреливать его – среди всадников оказалось достаточно артиллеристов. Между попавшими в ловушку цесарских солдат началась паника. Управление войсками было потеряно, каждый думал только о собственном спасении.

Те, кто не успел убежать (преследуемый всё той же кавалерией), оказались прижаты к берегу реки Прейгель и через некоторое время сложили по приказу Яблоновского оружие. Разгром многократно превосходящего цесарского войска стал великим триумфом шведско-прусской армии. Героем дня стал командовавший цвайбрюккенскими драгунами молодой полковник Карл фон Виттельсбах, герцог Цвайбрюккенского Палатината.

Карл только несколько лет тому назад стал герцогом Цвайбрюккена после смерти своего отца. Юноша мечтал о военной славе, но никакой войны поблизости от его княжества не происходило. Поэтому известие о росте напряжённости между Швецией и Цесарством было для него трубой архангела. От тут же начал собирать из таких же, как он, молодых авантюристов, кавалерийский полк. Добавив к нему уже имевшийся у него в наличии второй полк "старых" драгун, он выступил на помощь шведам и пруссакам (к Швеции он с детства питал некоторые сантименты, поскольку его бабка была сестрой герцога Густава-Адольфа Зюдерманландского). Некоторые советники убеждали его остаться, но он решительно ответил им: "Лучше уж я умру полковником в Пруссии, чем герцогом в Цвайбрюккене!" – и выступил на восток. Опередив своих людей, не спеша двигавшихся через Померанию, он прибыл в Крулевец к только что назначенному туда Горну и убедил его согласиться на его план.

Изначально осторожный Горн намеревался ограничиться обороной города, а драгунам намеревался поручить партизанскую войну в окрестностях прусской столицы. Как именно горячему юноше удалось убедить генерала поддержать его собственную, граничащую с авантюризмом, идею, остаётся загадкой по сей день. Вероятно, сам Горн в глубине души всегда мечтал именно о такой успешной авантюре. Во всяком случае, в дальнейшем на все вопросы о мотивах своего решения он отвечал исключительно уклончиво.

Катастрофа на Прейгеле стала не единственной неудачей Цесарства Многих Народов в этой войне. Не удалась также попытка наступления со стороны Москворуссии и Литвы с целью захвата Пскова. 29 сентября в битве под Островом войска Цесарства потерпели поражение и были вынуждены отступить, практически спасаться бегством. От перехода поражения в разгром, аналогичный прейгельскому, их спасли только начавшиеся осенние дожди, сделавшие бесполезной пустившуюся за ними в погоню нюстадскую конную гвардию. На этот раз всё было даже хуже, так как поражение потерпел уже не сын, а отец – "великий и непобедимый" гетман Яблоновский. Свидетели говорили, что, получив известие о пленении сына, он был сам не свой, вся обычно переполнявшая его энергия куда-то пропала, а вместо излучаемая ним обычная уверенность в победе сменилась подавленностью и предчувствием неудачи. Вскоре после неудачи под Псковом гетман сложил с себя полномочия командующего москворусским войском и выехал в свои поместья в Короне, которые с тех пор не покидал вплоть до своей смерти в 1702 г. В том же году в шведском плену скончался и его сын, неудачливый генерал Станислав. Москворусское войско перешло под командование москвича – его возглавил получивший к тому времени чин гетмана Борис Госевский. Главной его задачей теперь было противодействие подошедшей к стенам Твери большой шведской армии. Составлявшие её костяк новгородцы горели желанием вернуть себе свой потерянный некогда город.

Кровавое наследство (оконание)

Тверь оказалась в осаде. Новгородцы быстро оттеснили москворусов за Волгу и блокировали город с севера. К счастью, они не имели никаких возможностей помешать снабжению Твери по реке. Тверичи продолжали получать боевые и продовольственные припасы и могли, по мнению Госевского, продержаться достаточно долго. Возникшая среди горожан "мирная партия" (в основном среди некоторых, ещё помнивших "шведские времена" купцов) быстро была разгромлена решительным комендантом города Александром Меншиковым. В своё время Иван Степанович обратил внимание на бойкого торговца пирогами и взял к себе на службу. Меншиков делал всё, чтобы не остаться незамеченным и быстро продвинулся вверх, став из простого слуги личным секретарём москворусского комиссара и его ближайшим доверенным лицом. Комиссар знал, что его помощник не знает такого слова, как "отступление" и всегда выполняет порученные ему задания "не мытьём, так катаньем". Поэтому он решился поручить оборону оказавшейся в критическом положении Твери именно ему.

Пока Меншиков отбивал шведские приступы, Госевский приводил в порядок потрёпанное в псковском походе войско. Шведы располагались на зимних квартирах вокруг Твери, а он, расположившись под Клином, формировал в Москве новые полки. По замёрзшим дорогам на санях в москворусскую столицу с уральских заводов Демидова и Слодкого прибыли новые пушки. Часть из них проследовала дальше – в Киев и Корону для хотя бы частичной компенсации прейгельских потерь. Оставшимися Госевский усилил свою артиллерию. Это позволило ему в апреле 1701 г. подойти к Твери и отогнать от неё противника. Католики были вынуждены не солоно хлебавши (у них в лагере ощущался недостаток продовольствия) отойти к Торжку. Госевский написал триумфальный рапорт цесарю. Он и Меншиков были награждены орденом Белого Орла. В Киеве и Москве прошли благодарственные богослужения по поводу победы цесарского оружия.

Праздновать, увы, цесарским подданным пришлось недолго. Не успели смолкнуть колокола по поводу победы под Тверью, как заговорили прусские и шведские пушки (в том числе и те самые, с берегов Прейгеля). Изгнав поляков из Пруссии, враги сами вступили в пределы Коронной комиссарии. Первым успехом короля Фредрика в кампанию 1701 г. стал в мае месяце захват Королевской Пруссии. Оставшийся в окружении город Мальборк пытался было сопротивляться, надеясь на свои мощные, ещё со времён крестоносцев, укрепления, но после двухмесячной осады его перепуганные жители взбунтовались против своего коменданта. Тот совершенно растерялся, открыл ворота крепости и сдался на королевское имя. Вступив в город, король (лично руководивший осадой) 24 июня объявил о слиянии Пруссии Герцогской и Пруссии Королевской в единое Герцогство Прусское.

Но на этом не закончились ещё несчастья многострадальной Короны. Нанеся поражение литовскому войску Кароля Радзивилла, пытавшемуся прийти с помощью Королевской Пруссии, Фредрик выступил прямо на столицу Короны – Варшаву. Одновременно с запада наступала бранденбургская армия. Оставив два пехотных полка с частью артиллерии для осады столицы Великопольши Познани, бранденбуржцы с ходу заняли Конин и Кутно (тамошние жители были уверены в своей безопасности и спохватились, лишь обнаружив прусских кавалеристов, гарцующих на рыночной площади) и в середине июля были уже под варшавскими стенами. После получения известий о том, что практически вся Великопольша попала в руки немцев, в городе началась паника, ещё большая, чем во всех других городах. Президент города и магистрат покинули город первыми. Узнав о бегстве властей, к воротам потянулись толпы горожан, кто на повозках, а кто и пешком. Солдаты пытались по приказу коменданта (комиссар Браницкий пробовал удержать бегущих, но его никто не слушал) закрыть ворота и не пропускать толпу. Начались столкновения между солдатами и горожанами, пролилась кровь.

В разгар беспорядков к комиссару примчался гонец на взмыленном коне. Он сообщил, что пруссаки заняли Сохачев, лежащий примерно в пятидесяти мильных стаях (58 км) на запад от Варшавы. Ещё было время успокоиться и подготовить город к обороне. Но уже распространились слухи о шведских силах во главе с королём, которые будут здесь с минуты на минуту. Последней искрой стали несколько выстрелов, донёсшихся неизвестно с какой стороны. С криком "Шведы идут, спасайся, кто может" толпа бросилась на солдат у ворот. Ворота открыли и человеческая река хлынула наружу, что было силы стараясь уйти как можно дальше на юг. Число погибших в страшной толчее, раздавленных колёсами телег и затоптанных копытами коней точно неизвестно, но счёт шёл на несколько сотен. Хуже всего, что солдаты варшавского гарнизона тоже поддались общему безумному порыву. Комендант города пустился в погоню за своими солдатами, то ли тоже решив бежать, то ли ещё надеясь вернуть хотя бы часть их назад. Через несколько часов город оказался в полной власти мародёров. Кто именно подложил во время грабежа огонь, так и осталось неизвестным, но к вечеру Варшава пылала вовсю. Бранденбургские драгуны, первыми подошедшие к городу на следующий день, даже не пытались войти внутрь, опасаясь огня. Только через пару дней, когда утихла огненная стихия, в город вошёл король Фредрик со своей многочисленной свитой. Шведы и немцы оглядывали дымящиеся развалины, взятие которых не стоило им ни одного солдата. "Воистину, кого Господь желает покарать – лишает разума", – задумчиво произнёс победитель.

Горячие головы в окружении короля (в частности, граф фон Виттельсбах, произведённый в генералы и получивший командование бранденбургской кавалерией) умоляли его не останавливаться на достигнутом, а идти вперёд на юг, вслед за сбежавшими поляками. "Будьте, как Александр, Ваше Величество, и настигните польского Дария в его столице!", – призывал его граф Карл. Но осторожный Гогенцоллерн не желал подвергать свою армию излишнему риску. Он считал, что его сил недостаточно для уверенного контроля целой Короны, не говоря уж о походе на Киев. Сохранялся риск удара литвинов по его тылам. Против подобного похода говорила и неудача нюстадцев под Тверью. Устроив себе главную квартиру в Праге, на восточном берегу Вислы, он отправил к цесарю своего посла графа Карла Пипера с предложением мира. Условия были следующими – цесарь должен был отказаться от суверенитета над Пруссией в пользу Фредрика I, признать его королём Швеции и Пруссии (Бранденбург был включён в объединённое герцогство), а также объявить Гданьск "вольным городом". В качестве "пряника" он готов был освободить Варшаву и снять осаду с Познани. Ясно, что принятие таких условий полностью изменило бы расклад сил в Северо-Восточной Европе, выведя Швецию на позицию гегемона на Балтике.

Историки спорят, имело ли смысл для Якуба I согласиться со шведскими требованиями хотя бы временно. Некоторые считают, что это дало бы Цесарству мирную паузу, позволившую бы собрать нужные для "отвоевания" силы, без таких потерь и жертв, как случилось в реальности. Большинство, однако, считает, что этой паузой воспользовался бы в первую очередь Фредрик, а Цесарство ждала бы ужасная внутренняя смута и, возможно, распад. Так или иначе, подтвердить или опровергнуть эти гипотезы невозможно, поскольку на следующий день по прибытии в Киев Пипера (28 июля) Якуб Собесский отверг предложения короля. Цесарство всё глубже погружалось в пучину войны.

Год катастроф

На другом конце европейского континента тоже ярко вспыхнул огонь военного пожара. Разногласия между Австрией и Францией в вопросе о наследовании вакантного после смерти короля Карла II испанского трона. Покойный Карл не имел детей (что при его умственной и физической болезни не вызывало удивления), и поэтому с его смертью пресекалась "испанская линия" династии Габсбургов. Император Леопольд намеревался сделать испанским королём своего сына эрцгерцога Карла, что не устраивало французского короля Людовика XIV, опасавшегося возрождения империи Габсбургов, окружавшей Францию с двух сторон. С другой стороны, кандидатура французского принца Филиппа Анжуйского не устраивала Австрию и Англию, поскольку это, в свою очередь, привело бы к чрезмерному усилению Франции, особенно после того, как Филипп унаследовал бы ещё и французский трон.

Заинтересованные стороны выдвигали также и компромиссных кандидатов, такие как баварский герцог Иосиф-Фердинанд. Но герцог скончался в 1699 г. и всё началось сначала. Неоднократно предлагался раздел испанских владений (чтобы французы не получили слишком много), но против этого уже выступили сами испанцы – король Карл II готов был признать того или иного наследника, но только, как наследника всей империи целиком. Кроме того, существовали значительные разногласия, кто именно какие именно территории должен получить. Людовик соглашался на кандидатуру Карла, оговаривая, однако, что итальянские владения Испании перейдут в его владение, против чего решительно выступали австрийцы. К моменту смерти Карла Испанского эти важные вопросы не были ещё урегулированы. На испанский трон вступил Филипп V Бурбон. Это был тяжёлый удар по коммерческим интересам морских держав: Англии и Голландии, терявших доходы от торговли с Испанией. Общая угроза привела к сближению их позиций с Австрией, которая собиралась получить (в любом случае) северную Италию и Испанские Нидерланды. Австрийцы сделали первый ход: Евгений Савойский вторгся в Миланское герцогство. Началась война за испанское наследство.

Цесарство сохраняло в "Западной войне" нейтралитет, несмотря на заманчивые предложения французского посла. Французы искушали цесаря перспективой получения австрийской Силезии, но Якуб, не отвергая французских оферт напрямую, затягивал переговоры, настаивая на предварительной выплате ему крупных дотаций. В реальности на тот момент главной целью было отнюдь не завоевание периферийной Силезии, а освобождение от вражеских войск Коронной комиссарии. И как раз в этом французы помочь ему никак не могли. В целом, противостояние Цесарства со Швецией шло один-на-один: Австрия, как было сказано, перебросила почти все свои войска на запад, а Турция и особенно Крым ещё не оправились после войны со Священной Лигой.

Однако король Фредрик имел на конец 1701 года явный перевес над цесарем Якубом. Инициатива в боевых действиях принадлежала ему. В октябре он атаковал Литву. Литовское войско ещё не пришло в порядок после летнего поражения. Радзивилл пытался остановить шведов под Сейнами, но безуспешно. Литвины побежали, не выдержав шведских атак и опасаясь появления в тылу нюстадцев, вошедших на территорию ВКЛ с востока. Сам Радзивилл попал в руки шведов и был в качестве почётного пленника отправлен в Стокгольм.

Король наращивал свою армию дополнительной вербовкой новых солдат не только в самой Швеции её континентальных владениях, но и в прочих германских государствах. Здесь даже наметилась конкуренция между вербовщиками австрийскими и шведскими, что естественно привело к повышению платы наёмникам. Тем не менее, деньги у Фредрика пока что были и он мог себе позволить формирование новых полков. Тем более, его победы служили для "искателей приключений" дополнительным стимулом. Таким образом, потеря полков генерала Виттельсбаха (граф Цвайбрюккенский был вынужден покинуть королевскую армию, чтобы защищать собственные владения, расположенные слишком близко к французской границе) с лихвой компенсировалась появлением новых нескольких новых пехотных и кавалерийских соединений.

Зиму "Фредрик Великий" (как стали его называть после этих невероятных побед) встретил в захваченном Вильно. Тем не менее, он нашёл время прибыть в Стокгольм на открытие Королевской Академии Наук. Создать в Стокгольме (по образцу английского Королевского Общества) академию убедил короля великий учёный Готфрид Вильгельм Лейбниц, с которым Фредрик I несколько раз встречался в Потсдаме и Берлине. Король придавал большое значение не только военным, но и научным победам своей страны.

Весной следующего, 1702 года, король продолжил завоевание Москворуссии. На этот раз к Твери выступили не просто несколько новгородских полков, а пятидесятитысячная армия с сильной артиллерией. На этот раз Меншикову и Госевскому не сопутствовал успех. Понимая свою слабость, гетман даже не пытался преградить королю дорогу, ограничиваясь партизанскими действиями на его тылах. Упрямый Меншиков, однако, решил оборонять город, несмотря ни на что. Тверь выдержала два приступа, 17 и 21 апреля. Третий, 25 апреля 1702 г. оказался для города роковым – шведские тяжёлые пушки разбили городскую стену и в пролом ворвались добившиеся, наконец-то, своего новгородцы. Разъярённые сопротивлением и жаждущие мести, они не щадили на своём пути никого – даже женщин и детей. Посланный королём полковник Адам Левенгаупт пытался остановить резню, но взбешенные нюстадцы не желали его слушать и даже избили самого.

Сам Меншиков был ранен в одной из стычек с наседавшими нюстадцами. Его солдаты вытащили его из боя и переправили на лодке через Волгу. Лодку для раненого коменданта удалось найти чудом — обезумевшие от ужаса жители в отчаянных попытках спастись бросались в Волгу и пытались переплыть её, цепляясь за бочки, брёвна и доски. Некоторые пробовали плыть сами. Во время "тверской резни" было убито шведскими солдатами и утонуло в реке несколько тысяч тверичей. Несмотря на резню, город остался цел. Нюстадцы не поджигали домов, рассчитывая, что он в будущем достанется им — многие из них были детьми и внуками тверичей-католиков, вынужденных покинуть свою землю во времена "иванова нашествия", как они называли завоевание Твери царём Иваном Ягеллоном сорок лет тому назад. Теперь Королевство Трёх Корон снова вышло на свои старые волжские границы.

Уже три комиссарии из четырёх находились под неприятельской оккупацией, а цесарь всё ещё не имел достаточных сил для отпора врагу. Созванный в августе чрезвычайный Сейм, хотя и утвердил запрошенные цесарем дополнительные налоги на войско, не щадил обвинений в адрес цесарских генералов, комиссаров и министров. В приватных же разговорах послы не стеснялись обвинять в несчастьях, постигших государство, и самого Якуба Собесского. Престиж цесаря стремительно падал. Год 1702 принёс Цесарству очередную катастрофу.

Перетягивание каната

Швеция же, напротив, триумфовала. Стокгольмские ночи озарялись орудийными салютами и фейерверками по поводу побед королевской армии. Потсдам и Крулевец не отставали от главной столицы. Всех, однако, превзошли новгородцы, кроме закладки триумфальной арки и мраморного монумента, который должен был представить короля в виде Зевса-громовержца, поражающего своими молниями врагов, предложив на заседании риксдага (созванного для утверждения новых налогов на ведение войны) присвоить королю Фредрику титул "Отца Отечества". Предложение прошло на "ура" и было единогласно утверждено 3 сентября 1702 г. По сравнению с таким торжеством новые налоги казались мелочью и тоже были утверждены без возражений. Но "Старому Фреду" было очевидно, что война ещё далеко не окончена.

Во-первых, портили общую картину действия кавалеристов Госевского на тылах шведской армии в Тверской земле. Небольшие партии войск, посланные на фуражировку, попросту исчезали. Так же без следа пропадали отдельные солдаты, неосторожно отдалившись от своего лагеря. В лесах регулярно подвергались нападению курьеры, перевозившие приказы и донесения. Первоначально передвигавшиеся свободно подводы с продовольствием всё чаще и чаще становились жертвами нападений появлявшихся из леса драгун.

Во-вторых, положение с самим продовольствием становилось всё тяжелее. Крестьяне прятали зерно, отказывались его продавать. Изначально была надежда на нюстадцев – предполагалось, что при их посредстве удастся навязать дружественный контакт с местным населением. Вскоре выяснилось, что дела обстоят совсем наоборот – именно уроженцы Нюстадланда вызывали у местных москворусов самую лютую ненависть. Отчасти причиной этого была религия – вскоре после взятия Твери новгородцы начали использовать некоторые православные храмы для своих католических богослужений. Это встретило отпор со стороны горожан, что в свою очередь только раззадорило "старых подданных" короля. В Твери не проходило дня (а особенно ночи) без драк или стычек между местным населением и солдатами новгородских полков.

С наступлением зимы положение обострилось ещё сильнее. Для заготовок продовольствия шведская армия начала прибегать к силе, просто конфискуя запасы. Тверские крестьяне начали уходить в леса и присоединяться к армии Госевского, пополняя таким образом ряды его пехоты. Некоторые отряды "шишей" действовали самостоятельно – но уже во главе с цесарскими офицерами. Ответные меры шведов только подливали масла в огонь – теперь по дорогам нельзя было проехать без сильной охраны (а и даже это не гарантировало безопасности).

То же самое происходило в Литве и Короне – летучие отряды местной шляхты не давали шведам чувствовать себя на польской земле спокойно. Нити вели в Полоцк, где устроил свою главную квартиру новый комиссар Литвы Александр Павел Сапега. Шведы были практически заперты в своих гарнизонах, будучи вынужденными вести полуголодное существование. Попытка генерала Стенбока захватить Полоцк и обезвредить Сапегу не удалась – сказался недостаток пороха, обусловленный, в свою очередь, нападениями партизан на обоз. Победа же вдохновила литвинов на новые эскапады против армии короля Фредрика.

Был, однако, и крупный успех – ещё в начале ноября, на сторону шведов перешёл, наконец-то, Гданьск, объявив себя "вольным городом под покровительством Его Величества Короля Фредрика". Это было тем более обнадёживающим, что в шведские руки попал практически весь цесарский флот (примерно пятнадцать различных военных кораблей, не считая кораблей торговых). Экипажам было разрешено, однако, покинуть шведские владения – в обмен на передачу судов в целости и сохранности. Не подчинился королю только один корабль – фрегат "Орёл" ещё до официального известия о капитуляции под покровом ночи проскользнул мимо блокировавшего Гданьскую бухту шведского флота и ушёл на запад. Пройдя через датские проливы, он зазимовал в одном из фьордов датской Норвегии. Шведскому послу, заявившему протест при датском дворе, ответили, что в Дании не имеют ни малейшего понятия о местопребывании сбежавшего фрегата. Весной, после вскрытия льдов "Орёл" обогнул Скандинавский полуостров и в мае 1703 г. бросил якорь в порту Архангельска. Сам король, посетивший в ноябре перешедший под его покровительство "вольный Данциг", разумеется, ни разу не обмолвился о побеге "Орла" во время бесед с гданьскими патрициями. Но упустивший его адмирал поплатился за эту оплошность своей должностью.

С растущим сопротивлением поляков надо было что-то делать. "Старый Фред" был слишком разумным и расчётливым, чтобы поддаться общей победной эйфории. Нет такой победы, которая не могла бы обратиться в поражение – это он знал точно. "Полоцкая конфузия" это только подтвердила. Поэтому он обратил своё главное внимание на поиск "слабого места" у противника. В глазах некоторых его генералов заманчиво выглядела идея похода на Киев – у неё имелось достаточно сторонников даже и без графа фон Цвайбрюккен. Но на прямой дороге в цесарскую столицу можно будет полагаться только на себя – а противник может легко перерезать растянутые линии снабжения королевской армии. В самом же Киеве шведам будет невозможно найти каких-либо союзников – король прекрасно знал, что от "вишневчиков" в ВКР уже давно осталось только воспоминание. Значит, следовало расколоть вражеский фронт где-то ещё.

Для Фредрика не было секретом, что жители Костромской земли относятся к своему цесарю, мягко говоря, "с прохладцей". Несмотря на дарованную им фактическую автономию, в тамошнем народе по-прежнему не любили "ляхов" и ждали только момента, чтобы освободить от них "Святую Русь". Их воевода, князь Милославский, в принципе, не давал никаких причин для подозрений, но многочисленные лазутчики короля доносили, что в частных разговорах он неоднократно употребляет выражения "лядский цесарь", "нахлебники на нашу голову", "разбойники-кияне" и т.п. Был он также недоволен своим подчинённым положением по отношению к комиссару Мазепину – но здесь всё тоже, правда, ограничивалось приватными беседами.

Известно было также, что москворусский комиссар, будучи по своей натуре подозрительным, начал в последнее время "смотреть на руки" своему подчинённому. Причиной этого было распределение доходов от новых заводов, построенных в увеличившейся (благодаря, впрочем, самому комиссару) Костромской земле. Теперь и сам Мазепин подозревал, что Милославский скрывает свои истинные доходы. Он неоднократно говорил приближённым: "вот пригрел я змею на своей груди". Но сместить воеводу своей властью он не мог – поскольку тот был назначен властью цесаря. Оставалось "портить ему жизнь" своими придирками и проверками. Тот, разумеется, отвечал старым средством – доносами в столицу. Разумеется, оба сановника были осторожны и не выступали один против другого напрямую, предоставляя это "удовольствие" своим людям.

Нелюбовь комиссара Москворуссии к костромскому воеводе не была чисто личной. Вообще, между москвичами и костромичами издавна была взаимная неприязнь, со временем только усилившаяся, несмотря на все примирительные меры покойного цесаря. Костромичи по возможности избегали ездить в Москву, говоря "что ни москаль, то ляхом смердит". Москвичи в свою очередь не жаловали Кострому, говоря "паутиною у них там всё заросло", намекая на консерватизм тамошних жителей. В общем, между Москвой и Костромой прошла глубокая и заметная трещина. Её-то и собирался "расширить" Фредрик Великий. В своих целях, разумеется.

Перетягивание каната (продолжение)

Но не дремал тем временем и Якуб. Будучи в курсе, что виновным во всех поражениях считают именно его (и будучи в душе с этим согласным – за неудачи государства отвечает в первую очередь его правитель), он отчаянно нуждался в хоть каком-либо успехе. В Великом Княжестве Русском, единственной не пострадавшей от войны комиссарии, спешно формировались новые полки. Даже утверждённых Сеймом чрезвычайных налогов оказалось недостаточно, пришлось цесарским универсалом установить дополнительные одноразовые (мало кто верил, что этим ограничится) сборы с городов. Народ роптал, но платил.

В результате, тем не менее, удалось сформировать новое, 40-тысячное войско. Не подвели и уральские заводы – оно имело превосходный артиллерийский парк. В апреле 1703 г. оно выступило на помощь Сапеге в Литву. Зная о прибывающей подмоге, комиссар активизировал свою деятельность. Теперь отряды литовской шляхты уже не ограничивались только нападениями на шведские отряды на лесных дорогах. Теперь не могли себя чувствовать и гарнизоны в маленьких местечках – так, в марте месяце дошло до форменной осады замка в Лиде. Там, правда, "сапежинцам" не удалось захватить город – положение спасло вовремя прибывшее подкрепление. Но уже в Ошмянах им пошло лучше – 15 апреля находившийся в городе батальон шведской пехоты был застигнут врасплох отрядом полковника Синицкого и почти начисто вырезан. Стенбок отправил к Ошмянам полк пехоты, чтобы отбить город, но колонна не дошла до цели, увязнув в боях с непрерывно атакующими её партизанами. Вместе с тем к Синицкому непрерывно подходили подкрепления.

Стенбок решил во что бы то ни было разбить "сапежинцев" до подхода главных сил. Поэтому он выступил из Вильно со своими главными силами. 17 мая он подошёл к городу. Но не только он – в Литву уже вступила армия генерала Станислава Лещинского. Всё это было частью плана Сапеги – по его приказу Синицкий с апреля готовился к обороне, сооружая земляные валы вокруг города и засеки на лесных дорогах. Как уже было сказано, армия Лещинского была прекрасно вооружена и имела достаточно съестных припасов, а шведы были истощены голодной зимой. Тем не менее, Стенбок решился дать полякам сражение, рассчитывая на лучший боевой опыт своих солдат. Расчёты шведского генерала оказались ошибочными. 19 мая 1703 г. Лещинский и Сапега разбили войска Стенбока наголову, сам раненый шведский командующий попал в плен. 23 мая цесарские войска вступили в освобождённое Вильно. Синицкий, произведённый за доблесть в генералы, был назначен комендантом литовской столицы. В Киеве царила радость. Якуб Собесский был встречен в Сеймовом Дворце овацией — победные реляции из Литвы хоть как-то подсластили пилюлю с новыми налогами. Теперь у цесаря был сильный аргумент, что собранные деньги тратятся с пользой для государства.

В Короне и Москворуссии тем временем ситуация выглядела патовой. Шведы не могли наступать ни на Краков, ни на Москву из-за почти полной дезорганизации своего тыла партизанами, а цесарские силы не могли выбить их из захваченных Варшавы и Твери из-за недостатка сил. Но освобождение Литвы вселяло надежду и здесь. А Сапега к концу лета в основном закончил освобождение территории ВКЛ от захватчиков, обескураженных ошмянским разгромом. Остатки шведов отступили на территорию Курляндии (герцог, не имея выбора, признал себя шведским вассалом и был вынужден смириться с пребыванием на своей территории незваных гостей) и Ливонии. Никто не сомневался в том, что Фредрик постарается отбить потерянное, но не было также сомнения в том, что он не сможет выступить раньше весны. Имеющийся в наличии запас времени было решено использовать для нанесения шведской армии ещё большего урона.

С этой целью Лещинский (усилившийся в течение лета дополнительными подкреплениями от цесаря и присоединившимися к его войску литовскими отрядами) двинулся непосредственно в шведские владения – на Псков. Войско увидело его мощные стены в начале сентября. На предложение сдаться горожане ответили отказом. Лещинский сразу же приступил к осаде. Вскоре пришло известие о движении на помощь Пскову крупных сил новгородцев. Кроме того, несколько нюстадских полков были вынуждены для этого покинуть окрестности Твери. Новгородцы спешили своим попавшим в беду товарищам.

Эта спешка сыграла с ними злую шутку. Рассчитывая обойти главные силы Лещинского, под городом Великие Луки марширующие из-под Твери королевские войска вышли точно на позиции ожидавших их цесарских полков. К их чести надо отметить, что, попав в окружение, они отказались сдаваться в плен и были перебиты все до единого. Также не удалось пройти к Пскову и полкам из Новгорода, разбитым Лещинским под Дном и вынужденным повернуть обратно. Псков не мог в ближайшее время надеяться на помощь извне, но не собирался и сдаваться – плесковичи не желали подчиняться "еретикам-ляхам", поклявшись на вече стоять "за короля и веру католическую". Вернувшись к городским стенам Лещинский предпринял несколько штурмов, но безуспешно – стены города, остановившие в своё время Сигизмунда Ягеллона, и ныне стояли крепко.

Москворусское войско осадило Тверь. И здесь нюстадцы отказались сложить оружие – сдаваться ненавидимым и презираемым ими "москалям" они считали для себя унижением. Зима прошла в осадах, штурмах и стычках. Положение Цесарства уже не выглядело настолько безнадёжным. К такому выводу, во всяком случае, пришёл датский король Фредерик IV, решивший нанести удар по Швеции, пока силы своего тёзки были (по его мнению) крепко связаны в Цесарстве. 18 марта 1704 г. он начал вторжение в герцогство Гольштейн-Готторп. Однако Фредрик Гогенцоллерн оказался на высоте положения – в августе войска генерала Реншильда высадились в Копенгагене и угрозой разрушения города вынудили датчан заключить со Швецией в гольштейнском замке Трафенталь мирный договор и отказаться от союза с Цесарством. Правда, иной союз предлагали Цесарству французы, но он, разумеется, был направлен не столько против Швеции, сколько против Австрии, что было никак не на руку Якубу I, опасавшемуся приобретать дополнительного врага.

Весной шведы действительно перешли в контрнаступление. Первой их целью, разумеется, стал Псков. Лещинский не решился дать бой шведским главным силам под командованием лично "Старого Фреда" и отступил в Литву. В Пскове ликовали, выкрикивали вслед уходящим полякам неприличные ругательства и показывали ещё более неприличные жесты. Своего же короля они приняли восторженно. Для него и офицеров его армии был устроен роскошный пир – продовольственных запасов у предусмотрительных плесковичей было вдоволь.

Но к Твери шведский "сикурс" опоздал. В войсках Госевского было достаточно местных уроженцев, знавших все щели и проходы в городской стене, как свои пять пальцев. Через один из таких проходов цесарские солдаты проникли в город, перебив охрану, открыли главные ворота и впустили в город осаждающих. Нюстадцы сопротивлялись отчаянно – в плен попали только те из них, кто был тяжело ранен в бою и физически не мог сопротивляться. Прочие предпочли смерть позору плена у "москалей".

О падении Твери король узнал под Торжком. Одно дело было отогнать от города осаждающую его армию, разбив её в открытом поле, и совсем другое – осаждать город заново. Поэтому Фредрик развернул своих людей и вернул армию в Нюстадланд – оттуда она должна была делать нападения на земли Литвы, не позволяя расслабиться Сапеге и Лещинскому. Одновременно враждующие стороны вели переговоры об обмене пленных, которых достаточно накопилось с обеих сторон. В конце концов, они согласились обменять шведских офицеров, взятых под Ошмянами, на офицеров цесарских, взятых под Сейнами. Стенбок и Радзивилл вернулись домой. Литовское комиссарство Радзивиллу, впрочем, не вернули, напирая на необходимость приведения в порядок его пошатнувшегося в плену здоровья. Стенбок же, наоборот, немедленно получил командование формируемой в Нюстадланде новой армией.

После бурной весны остальная часть 1704 г. была почти что спокойной: всё ограничивалось отдельными набегами на территорию противника с той и другой стороны. Линия фронта оставалась, в основном, неизменной. Но на юге снова было неспокойно.

Императорскому наместнику Трансильвании Ференцу Ракоци не сиделось спокойно в своём замке в Брашшо. Ему по-прежнему не давало покоя видение Буды, где после скорой (в чём были уверены многие) смерти князя Имре должен был воцариться его ненавистный брат Петер. Ференц готовился к этому моменту, собирая в подвластной ему Трансильвании войско из всех недовольных князем Имре дворян и рассылая письма и прокламации оставшимся в Венгрии "лабанцам". К своему сожалению, он не мог рассчитывать в этом на помощь имперской армии – почти все имевшиеся на востоке войска были отправлены против французов и баварцев. Зато в этом был для него, Ференца Ракоци, и плюс – без "надзора" со стороны австрийских генералов он становился в Трансильвании полновластным "как бы князем".

Летом 1704 г. у него в замке стали появляться беглецы из Венгрии, сообщавшие, что князь Имре вышел на след их заговора и производит аресты среди "лабанцев". Опасаясь лишиться внутренней поддержки, Ференц 21 августа 1704 г. выступил в Венгрию. Разумеется, он не рассчитывал захватить одним ударом Буду, поэтому он начал с земель Марамароша и Верхней Венгрии – тех, где у него и Берчени имелось больше всего сторонников. Услышав о выступлении, "лабанцы" присоединились к нему.

На этот раз Ференц удерживал своих людей от безосновательных насилий в отношении местных жителей. Те, тем не менее, не доверяли ему и сообщали обо всех передвижениях "лабанцев" княжеским воеводам. Войска Имре начали вытеснять повстанцев из Верхней Венгрии. Но сторонники Ракоци засели в своих замках, и князю приходилось оставлять значительные силы для их осады. Заканчивался 1704 год, а восстание "лабанцев", третье по счёту, подавить всё не удавалось.

moscow_guest пишет:

В результате, тем не менее, удалось сформировать новое, 40-тысячное войско.

Я может упустил что,в РИ-Северной войне то русская армия создавалась вместо старых стрелецких полков по европейскому образцу,а здесь что?

Война тоже будет 20 лет идти?А ведь РИ-Фридрих I умер в 1713 году.

Александр пишет:

Я может упустил что,в РИ-Северной войне то русская армия создавалась вместо старых стрелецких полков по европейскому образцу,а здесь что?

Здесь она с самого начала "по-европейски". Еще с 30-летней войны. Непрерывное противоборство со Швецией и Австрией заставило приспособиться гораздо раньше.

Александр пишет:

Война тоже будет 20 лет идти?А ведь РИ-Фридрих I умер в 1713 году.

Так в РИ Северная война ближе к концу тоже продолжалась и без Карла XII.

Перетягивание каната (окончание)

Зиму, как шведы, так и поляки использовали для укрепления уже занятых позиций. В Твери срочно заделывали пролом в стене. В шведской Варшаве тоже укреплялись стены, в город свозились все продовольственные запасы, которые шведам удалось собрать в Мазовии. Сама же Варшава приходила в упадок. Жители (даже те из них, дома которых меньше других пострадали при пожаре) не спешили возвращаться к своим домам. Гораздо интенсивнее происходил обратный процесс. Вокруг старой столицы Короны было неспокойно, партизанские отряды делали всё, чтобы перекрыть доставку продовольствия шведскому гарнизону, так что на рынках почти всё время было пусто и цены на продовольствие возросли многократно. Оставшиеся там горожане боялись штурма города, который, по всеобщему убеждению, должен был произойти, когда сойдёт снег. Фактически зимой 1705 г. большую часть жителей города составлял шведский гарнизон. Его содержание (а тем более, содержание всех войск, оккупировавших цесарские земли) обходилось шведской казне очень дорого.

Риксдаг, под впечатлением побед в Дании и под Псковом, утвердил следующую серию чрезвычайных налогов, но в обществе уже поднимался ропот. Повсюду говорили о необходимости заключения мира. В пользу мира прямо высказался ландтаг Пруссии и Бранденбурга. Действительно, герцогство выиграло от войны больше всех прочих, обеспечив себе фактическую независимость от Цесарства и не будучи разорённым военными действиями на собственной территории, и желало закрепить сложившееся положение дел. В Нюстадланде, наоборот, все выступали за продолжение войны как минимум до возвращения под власть короля Твери. В Киеве при цесарском дворе также боролись между собой "мирная" и "военная" партии. "Военная", к которой принадлежали в основном вельможи из Короны, настаивала на наступлении для возвращения Варшавы. Недопустимым также, по их мнению, было оставлять в шведских руках Гданьск, что фактически отсекало Цесарство от моря вообще (в этом положении единственным собственным портом оставался далёкий Архангельск), отдавая торговлю с Западной Европой на милость непомерно усилившихся шведов. "Мирная" партия была в силе в первую очередь среди жителей ВКР и Москворуссии. Эти области понесли наименьшие территориальные потери и опасались, что в дальнейшем ситуация может ухудшиться.

Компромиссом между обеими партиями стало заключение между Цесарством и Швецией перемирия сроком на год, подписанного в марте 1705 г. мазовецком Плоцке, волей судьбы ставшем пограничным городом. Стороны взяли "паузу", чтобы осмотреться и перевести дух. Между представителями цесаря и короля начались мирные переговоры, вначале в том же Плоцке, затем в Мальборке, наконец, в Тчеве. Шведы подтверждали свои старые "варшавские" предложения, как "свидетельство доброй воли" – они были намерены использовать оккупированные коронные земли, как козырную карту. Король по-прежнему соглашался с принципом "земли в обмен на мир". Разумеется, кроме Королевской Пруссии, Цесарство должно было уступить ряд территорий на северо-западе, чтобы обе части герцогства Прусского получили сухопутную связь между собой. Понимая свою слабость, цесарь готов был скрепя сердце согласиться с этими условиями.

Камнем преткновения была судьба Гданьска. Город был в шведских руках, но через него шла практически вся торговля трёх комиссарий: Руси, Короны и Литвы. Купечество и шляхта уже несли огромные убытки от закрытия порта. Впрочем, это была палка о двух концах – купцы Гданьска, переставшего быть главным перевалочным пунктом товаров из Европы в Цесарство и обратно (а соответственно, потерявшие доходы от посредничества, найма складов, фрахта кораблей и т.д.), роптали и настаивали на скорейшем заключении мира. Отказ от Гданьска – "ворот в Европу" обернулся бы для Цесарства экономическим крахом. Поэтому цесарские послы отметали с порога саму возможность признания статуса этого балтийского порта, как "вольного города". Где-то к августу король Фредрик сделал шаг к компромиссу – в обмен на признание "вольного Данцига" он (через послов) изъявил согласие разрешить польским купцам беспошлинно там торговать. Почувствовав, что король готов пойти на уступки, послы выдвинули требование разрешить Цесарству и впредь иметь базирующийся в Гданьске торговый флот. После первоначального отказа шведы, однако, обещали снестись по этому вопросу со своим монархом. На этом тчевские переговоры были прерваны, однако, с обоюдным намерением возобновить их после подробного доклада в столицах.

Король был склонен согласиться даже и на польский флот в Гданьске. Он отдавал себе отчёт, что война требует всё больших и больших денег, а Швеция при всех своих победах не в состоянии в одиночку поставить Цесарство на колени. Поэтому некоторые уступки, не способные изменить главного – свершившегося факта превращения Швеции в гегемона Северной Европы, были, с его точки зрения, вполне допустимы. Небольшой торговый флот (а Фредрик потребовал от своих послов оговорить максимально допустимое количество цесарских судов, имеющих право быть приписанными к данцигскому порту) не мог бы перевесить всей мощи флота шведского – как торгового, так и военного. Он также специально оговорил, что не может быть и речи о возвращении захваченных кораблей, ставших законным военным трофеем. Новые корабли должны были быть построены на верфях "вольного города" – и только на них. Беспошлинная торговля тоже его не пугала. Значительная часть польских товаров всё равно была бы вынуждена идти через другие порты Королевства: через Кёнигсберг, Ригу, Ниеншанц, Ревель, а также через ставшую теперь его вассалом Курляндию, где, разумеется, пошлины пришлось бы платить непременно. А угроза отмены режима свободной торговли и конфискации флота при сохранении шведского контроля над "вольным Данцигом" под предлогом каких-либо нарушений договора послужила бы дополнительным рычагом воздействия на экономику, а, следовательно, и на политику Цесарства.

Поэтому в начале октября послы прибыли в Тчев с намерением в самое ближайшее время подписать окончательный мирный договор. Но в международном положении произошли к тому времени значительные изменения.

В сентябре 1705 г., в разгар кампании против мятежных "лабанцев", скончался князь Венгрии Имре Тёкёли. Его наследником уже давно был провозглашён его единственный сын. Теперь Петер Тёкёли в своём замке в Буде был официально провозглашён новым князем Венгрии. В тронной речи в зале аудиенций он обещал во всём продолжать политику своего отца, а в первую очередь – раздавить бунтовщиков. Но это было не так просто, как хотелось бы молодому князю. Его брат Ференц Ракоци был мастером политических интриг. Он уже давно связался со многими венгерскими магнатами, даже с теми из них, кто считался нерушимым сторонником Имре. Тех, кто думал в первую очередь о себе, он искушал новыми землями и деньгами за счёт конфискаций у его противников. Тех, кто думал в первую очередь о стране, он пугал бедами, ожидающими Венгрию под властью слабого неопытного правителя. Тем, кто считался сторонниками "лоялизма" и "легитимности" он осторожно намекал, что ведёт с императором переговоры о возвращении в Венгрию Короны Святого Иштвана. Таким образом, он завербовал себе достаточное количество сторонников, чтобы вырвать власть из рук своего брата.

Ровно через месяц после смерти старого князя, 10 октября, в Буде произошёл переворот. Столичный гарнизон восстал против князя Петера. Его хотели арестовать, но он, вовремя сориентировавшись в происходящем, успел бежать потайным ходом. Сориентировавшись, что город находится в руках сторонников Ференца, он, переодетый купцом, переплыл на лодке Дунай и бежал на север, рассчитывая на свою армию, воевавшую с "лабанцами" в Верхней Венгрии. Увы, его заблуждение длилось недолго. По дороге он узнавал о переходе на сторону "лабанцев" одного своего полка за другим. В Жольне его опознали и пытались схватить, но ему удалось бежать и сбить своих преследователей со следа. Наконец, с риском для жизни он перешёл зимние Татры и, замерзая от холода, постучался в хату местного горца с просьбой о ночлег. Теперь на цесарской земле он был в безопасности

Мировой пожар

Захват Венгрии силами Ракоци крайне осложнял и без того трудное положение Цесарства. Проавстрийские симпатии (мягко говоря) симпатии князя не давали оснований считать его другом Цесарства, даже наоборот, можно было не сомневаться, что Венгрия быстро перейдёт под контроль императора Иосифа I (его отец, старый Леопольд скончался 5 мая 1705 г. в Вене). Ференца Ракоци нужно было остановить, иначе Цесарство оказалось бы во враждебном окружении. В Короне и ВКР имелись войска, изначально предназначенные для наступления на шведов, но перемирие (в феврале оно было продлено ещё на полгода, в течение которого стороны намеревались окончательно согласовать новые границы и точное количество польского флота в Гданьске) и близкие перспективы заключения официального мира позволяли использовать их на другом фронте.

В феврале 1706 г. цесарь Якуб объявил на генеральной аудиенции в тронном зале о том, что по прежнему признаёт Петера Тёкёли "князем Верхней и Нижней Венгрии" и намерен оказать ему всякую необходимую помощь для освобождения его земли от "безбожного узурпатора Ференца Ракоци, незаконно именующего себя князем Венгерским". Слово "безбожный" было здесь тем более к месту, что сразу после захвата власти в Буде Ференц начал активно проводить в Венгрии политику "рекатолизации", всячески поддерживая возвращение в страну католических священников и передачу им принадлежавших протестантам приходов, что "охладило" многих его сторонников, начавших снова "искать подходы" к Петеру.

В апреле, когда с перевалов в Карпатах и Татрах сошёл снег, цесарское войско перешло венгерскую границу. Её командующий князь Цесарства (титул, который носили члены цесарской семьи) Константин-Владислав получил от своего венценосного брата строжайший приказ ни при каких обстоятельствах не переходить рубежа австрийских владений.

Поначалу всё шло хорошо. Венгерские аристократы оказались не большими сторонниками Ракоци, чем год назад сторонниками Тёкёли и изменили своему господину при первой возможности. Уже 20 апреля Петер вернулся в Буду. Те из магнатов, кто уже успел "засветиться" в качестве ярых приверженцев Ференца, бежали вслед за ним в Трансильванию. Венгрия снова вернулась в руки Тёкёли. Но жажда мести ослепила Петера. Он желал во что бы то ни стало расправиться со своим братом, к которому уже давно не испытывал никаких чувств, кроме ненависти. Константин-Владислав, понимая опасность обострения отношений со Священной Римской Империей, пытался отговорить союзника от этого опрометчивого шага. Но ярость Петера Тёкёли оказалось сильней доводов рассудка. Он приказал венгерским войскам вторгнуться в Трансильванию и сам встал во главе них.

Наступление развивалось успешно. Трансильванские "лабанцы" оказались не более преданными Ракоци, чем венгерские. На стороне Тёкёли, как и в Венгрии, выступили отряды местных крестьян. Петеру помогали "гайдуки", в нормальное время промышлявшие обычным разбоем, но имевшие большую популярность среди трансильванских крестьян, видевших в них "народных заступников" (поскольку грабили они, в первую очередь, богатых венгерских дворян). Многие из них имели боевой опыт, приобретённый в рядах "куруцев" – приверженцев Тёкёли во время предыдущих восстаний "лабанцев". Так, предводитель "гайдуков" в трансильванской части Марамароша Григорий Пинтя (прозванный "Храбрым") взял штурмом важный город Надьбайя и захватил находившуюся там казну Ференца, которую тот не успел вовремя вывезти. В руки повстанцев попали такие города, как Сатмар, Сигет, Бистерце. Тёкёли вступил в Брашшо и там объявил себя регентом всей Венгрии.

Большая часть австрийской армии вела боевые действия в Германии и Италии против французов, именно по этой причине Петеру и удалось так легко победить Ференца. Императорский двор не придавал значения переворотам в Венгрии, которая была императорской чисто номинально. Теперь опасность угрожала непосредственно австрийским владениям – Трансильвании Иосиф уступать никому не собирался. В 1706 г. союзникам удалось вытеснить французов из Германии, Нидерландов и Италии, поэтому император мог себе позволить снять с итальянского фронта одну из своих армий и отправить её на Восток. Во главе её стоял прославленный полководец принц Евгений Савойский, знаменитый ещё со времён войны с Турцией

Противопоставить военному гению принца регенту Петеру было нечего. Трансильвания была потеряна практически молниеносно. Узнав о появлении армии принца, трансильванское дворянство снова сменило фронт, тем более, что император объявил амнистию всем, кто сложит оружие. Сопротивлялись только отдельные отряды (так в бою под стенами Надьбайи погиб упоминавшийся выше Пинтя), но в целом австрийская армия передвигалась по Трансильвании совершенно спокойно. Но в Вене были не собирались идти навстречу и Ференцу Ракоци, справедливо считая виновником войны именно его. Поэтому он не получил обратно Трансильвании, а был отозван в Вену, где император лично выразил ему своё неудовольствие его действиями. В Брашшо был назначен австрийский губернатор. Принц Евгений же, не задерживаясь, вступил на территорию Венгрии. Константин-Владислав выступил ему навстречу, но не ему было тягаться с прославленным Евгением Савойским. После поражения под стенами Буды ему не оставалось ничего, кроме как отступить с остатками войска в Верхнюю Венгрию. Принц Евгений шёл за ним по пятам.

Одновременно императорский посол заявил в столице Цесарства протест на имя канцлера по причине нарушения границ Венгерского Королевства, властителем которого являлся император Иосиф. А в Вене посол Фредрика Шведского убеждал императора не останавливаться на Венгрии, обещая свою помощь в войне против "польского цесаря – извечного врага Империи и Швеции". Надежда на помощь Австрии склонила Фредрика отказаться от своей традиционной осторожности и выбрать вместо прусской "синицы в руках" польского "журавля в небе". В Тчеве его послы отказались от его имени продлить перемирие. Преследуя отступающего Константина-Владислава, принц Евгений перешёл Татры и в июле занял Новый Сонч и Новый Тарг в Подхалье.

Императорский посол покинул Киев. В августе после окончания перемирия возобновилась война со Швецией. Цесарству ничего не оставалось, кроме как заключить оборонительный и наступательный союз с Людовиком XIV против Австрии, Швеции и Англии и биться до последнего. Теперь в войне участвовали практически без исключения все европейские державы. Боевые действия велись на суше и на море на двух континентах: Европе и Америке и охватили весь известный тогда "цивилизованный мир". Уже тогда, летом 1706 г., в обиход вошёл термин "Мировая Война". Под этим именем она и вошла в написанные позже учебники истории. Мировой пожар разгорелся вовсю.

Совмещение войны за испанское наследство и северной войны очень интересно.А Турция и крымский хан не поучаствуют,видя всё это.А то что-то они на юге совсем спокойно сидят,Венгрия полыхает,Тверь переходит из рук в руки,шведские войска занимают Варшаву,а эти даже никакой набег не учиняют.

Александр пишет:

А Турция и крымский хан не поучаствуют,видя всё это.

Их так сильно "поимели" во время войны Священной Лиги, что им (особенно Крыму) остаётся только пользоваться передышкой и зализывать раны. Собственно и в РИ Турция вмешалась в войну с Россией только в ответ на Прутский поход и угрозу Дунайским княжествам.

Варшава от турок далеко, а вот практически незатронутое войной Великое Княжество Русское совсем под боком.

Смерть среди скал

Евгений Савойский собирался развернуть наступление на Краков – временную столицу Коронной комиссарии. После того, как он оставил за собой Татры, на его пути больше не было естественных препятствий. Но продвижению его мешали проблемы со снабжением армии. Захваченное горное Подхалье было очень бедным регионом, где жителям едва-едва хватало на собственное пропитание. Проблемы местных жителей, ясно, никоим образом не волновали солдат императора, без зазрения совести отбиравших у них последнее. Но их умело использовал Константин-Владислав, смирившийся с тем, что ему не суждено победить принца в открытом бою, и перешедший к партизанской тактике. Многие подхальцы, между прочим, и в мирное время промышляли не только разведением овец, но и разбоем на узких горных дорогах. Практически все были вооружены – маленький топорик-"чупага" на боку являлся неотъемлемой частью местной одежды, а проходы в Татрах были очень уязвимы.

Поэтому на тылах войск принца шла непрерывная "военка" с горцами, которых снабжал оружием Константин-Владислав. Свои неудачи в полевых сражениях с армией принца князь Цесарства компенсировал успешной борьбой с неприятельскими линиями снабжения. Евгений никак не мог продвинуться к Кракову, поскольку его армия начала испытывать недостаток во всём: от продовольствия до пороха. В некоторых полках начался голод. Как-либо воспрепятствовать этому принц не мог, всё приходилось доставлять из Венгрии, местных ресурсов не хватало, а уничтожить местных партизан было невозможно – Татры они знали, как собственные пять пальцев, успешно укрывались от австрийских солдат в одним им известных укрытиях, и каждая экспедиция против них превращалась в "удар в пустоту".

Кроме того, обострилась обстановка в Италии. Воспользовавшись отсутствием Евгения, активизировались французы. Герцог Орлеанский нанёс войскам савойского герцога Виктора-Амадея II поражение под Турином и вернулся в Северную Италию. В ноябре 1706 г. курьер из Вены привёз в главную квартиру генералиссимуса в Новом Тарге приказ императора немедленно возвращаться на итальянский театр. Принц Евгений покинул Цесарство и выехал в Пьемонт. Виктор-Амадей, которого удерживало от выхода из войны только обещания императора отправить принца ему на подмогу, воспрянул духом. И не зря – уже в марте 1707-го г. герцог Орлеанский, понеся тяжёлые потери во второй битве при Турине, был вынужден снова покинуть Италию, на этот раз надолго.

Войска же, которые Евгений оставил на Подхалье, по-прежнему испытывали "тяготы и лишения военной службы", к которым добавился ещё зимний холод и пронизывающий ветер. Новый командующий генерал фон унд цу Даун отказался от каких бы то ни было активных действий, бросив все свои силы на защиту нескольких узких дорог, через которые его армия получала хоть какое-то снабжение. Потери австрийцев от болезней, голода и обморожений значительно превышали потери в стычках с горцами и солдатами Константина-Владислава. Большинство солдат находилось в состоянии, близком к панике. Во многих полках вспыхивали солдатские бунты. Драки за кусок хлеба стали повседневным явлением. Примечательный штрих – многие австрийцы сами бежали из лагерей в горы, и только увидев поляка (неважно, военного или гражданского) сдавались ему в плен, умоляя только накормить их. Несмотря на зимние морозы, войско Дауна таяло, как снег под весенним солнцем. Это подвигнуло генерала на безрассудство – он решил немедленно, не дожидаясь весны, вывести свою армию в Венгрию. При том, что в феврале каждый сильный снегопад или метель закрывали татранские перевалы практически наглухо, это граничило с безумием. Но альтернативой была только голодная смерть или сдача в плен. Увы, судьба была против австрийцев. 23 февраля 1707 г. в ясный солнечный день голова измождённой колонны достигла перевала. За ним была уже Венгрия и, как надеялись все, безопасность. Разведка доносила, что польских войск поблизости нет.

И в этот момент с гор сошла лавина, похоронив под собою командующего и весь его штаб. Узнав о гибели своего генерала, солдаты потеряли голову и, не слушая своих офицеров, бросились вперёд, туда, где по их расчётам должна была быть спасительная венгерская земля. Началась страшная давка, чтобы освободить себе проход, солдаты пустили в ход против своих товарищей приклады и штыки. Раздались выстрелы. Грохот от выстрелов вызвал сход новых лавин. Началось форменное безумие: никто уже не знал, в какую именно сторону он лезет, стараясь только выбраться из этого страшного места. До Венгрии добралась едва ли десятая часть того войска, которое в прошлом году перешла с принцем границу. Ещё несколько дней занявшие Новый Тарг солдаты князя Цесарства брали в плен группы оборванцев, задававших им один и тот же вопрос: "Ungarn ist schon da?". Они пребывали в полной уверенности, что спускаются вниз с южной, венгерской стороны Татр. Константин-Владислав мог со спокойной выслать своему брату правдивое, хоть и несколько хвастливое донесение: "Армия австрияков уничтожена".

Король и его почти что королевство

Драма в Татрах была ещё далека от развязки, и даже ещё не закончился срок плоцкого перемирия, а Фредрик I уже предпринимал дипломатические шаги, которые должны были привести в лагерь союзников ещё одну державу. В июле 1706 г. неутомимый граф Пипер прибыл в Дрезден. Надо сказать, что тамошний герцог Август Сильный старался держаться как можно более далеко от не на шутку разыгравшейся войны. Особенно же он опасался шведского короля, у которого он в своё время чуть было не похитил корону Пруссии. Поэтому, когда командующий его армией генерал Флеминг доложил ему о прибытии в Саксонию шведского посольства, он заволновался. На всякий случай Флеминг получил приказ быть в полной боевой готовности. Королевского же министра ждал в Дрездене самый торжественный приём. На банкете в честь гостя рекой лились вина, а хозяева, не исключая самого Августа, произносили тосты и здравицы в честь "северного Александра". Посол отвечал на приветствия, делал комплименты прекрасным дамам, благодарил лично герцога и всё саксонское дворянство за оказанную ему честь, пил, ел, но пока что не обмолвился ни словом о цели своего визита.

Всё прояснилось на следующий день, во время тайной конференции шведского министра с герцогом и его правящим кабинетом. Август мог перевести дух. Фредрик не только не собирался наказывать его за его наглое намерение несколько лет тому назад, но совсем наоборот, собирался его наградить. Естественно, о прусской короне никто (в первую очередь сам Август) и не заикался. Зато пошла речь о чём-то гораздо более! У присутствующих захватило дыхание, когда Пипер сообщил им о намерениях своего монарха. Предложение было поистине королевским, даже больше. По плану Фредрика, Цесарство должно было быть ликвидировано, по крайней мере, в его европейской части. Европейские владения цесаря Якуба должны были быть разделены между заинтересованными сторонами: Швецией, Австрией, Саксонией и Курляндией. К Швеции присоединялось устье Вислы и значительная часть Великопольши вместе с Познанью. Австрийский император получал Краков, Львов, Молдавию и, возможно, Люблин. Герцог курляндский, Фридрих-Вильгельм Кеттлер, самый молодой и незначительный из участников предстоящего раздела, должен был стать Великим Герцогом Литовским, разумеется, оставаясь шведским вассалом. В обмен за эту любезность он обязан был уступить своё нынешнее герцогство Фредрику целиком.

Что же касалось Его Высочества Августа, ему предлагалось нечто неслыханное – корона Польши! Той части Коронной комиссарии, которая избежала раздела, предстояло превратиться в независимое (Пипер подчеркнул слово "независимое") королевство под властью династии Веттинов. Таким образом, Август и его потомки становились бы королями Старой Польши (в протоколах конференции это название было упомянуто впервые в истории – "Die alte Polen"). На осторожный вопрос герцога, что на это император, Пипер ответил с очаровательной улыбкой: "Разумеется, император Иосиф полностью одобрил наш план". Августу предстояло стать из герцога королём. Естественно, он немедленно согласился с планами раздела Цесарства. В конце концов, зачем цесарю Европа, раз он и так повелевает сразу двумя Русями – пора и честь знать. Присутствующие оценили чувство юмора своего без пяти минут короля.

Так как его не обязывало перемирие, Пипер настаивал, чтобы он выступил немедленно. Но Август боялся цесарских войск и согласился вторгнуться в Польшу только одновременно с королём, тем более, что он всё равно должен был пройти с армией через его прусские владения. Кроме того, ему нужно было время для выяснения позиции императора Иосифа – только тот мог признать его королём. Посольство к Иосифу I имело благовидный предлог – его коронацию в Буде. Наконец-то венгерское дворянство увидело своими глазами ту самую Корону Святого Иштвана, о которой так много говорили конкурирующие претенденты на трон. После своего возвращения барон Имхоф подтвердил герцогу слова Пипера – император действительно полностью поддерживает шведский план. Теперь настало время действий.

Саксонцы вторглись в Цесарство без объявления войны. Точнее, из-за опоздания курьера в Киев посол вручил цесарю ноту уже после того, как пришло известие о вступлении армии Флеминга в Калиш. Разумеется, это стоило ему нескольких неприятных минут, на протяжении которых ему пришлось выслушивать из уст цесаря обвинения в вероломстве. Но его переживания уже не имели значения – теперь всё решала грубая сила. В Калише Август впервые предстал перед своими новыми подданными. Пока всё шло мирно – горожане выслушали его первый универсал, вручили ему подарки (больше похожие на выкуп – они боялись саксонцев) и помахали руками на прощание.

Варшава произвела на Августа тягостное впечатление – только развалины и пепелища. 1 сентября в церкви святой Анны на Краковском Предместье – одной из немногих уцелевших после пожара церквей – состоялась его коронация в качестве Августа II, короля Польши (Августом I считался Сигизмунд-Август). На коронации присутствовали почти исключительно шведы, саксонцы и несколько представителей императора. Из польской шляхты в наличии были только старики и старухи, которые решились не покидать родного города, что бы ни случилось, да и их пришлось приглашать почти что силой. Виваты в честь нового повелителя звучали вяло. На следующий день город стал покидать шведский гарнизон – Фредрику были нужны войска против литвинов Сапеги, а Варшава и Корона вообще теперь должны были стать головной болью Августа Сильного.

А было от чего разболеться его голове. В Плоцке, куда он перенёс свою резиденцию, за окном ратуши каждый день были слышны куплеты, высмеивающие трутня, решившего править ульем. Вышеупомянутый трутень долго жужжал, пока, наконец, пчёлы не прогнали его из улья. В каждом куплете обыгрывались чёрно-жёлтые полоски нахального насекомого, что не позволяло сомневаться, кого именно певцы имеют в виду (чёрный и золотой – цвета Саксонии). "Трутневу песнь" сразу же запретили, что отнюдь не мешало всем петь её на каждом углу, добавляя всё более и более оскорбительные для саксонского "трутня" строфы.

Запрещённые песенки были, однако, самой меньшей из проблем "короля Августа". Главной проблемой была шляхта, не отвернувшаяся от своего цесаря. Саксонские войска ежедневно подвергались нападениям, точно так же, как раньше шведские. Браницкий за время перемирия собрал коронное войско, угрожавшее походом на Плоцк. Август решил опередить его и выступил навстречу – на Люблин. 4 октября 1706 г. под Коцком состоялась большая битва. Браницкому не удалось разбить саксонцев. Но и саксонским войскам не удалось взять верх. Ночью обе армии покинули поле боя. Браницкий вернулся в Люблин принимать свежие подкрепления из Великого Княжества Русского, а Август в Плоцк – получать донесения о нападениях на свои обозы и слушать песенки о глупом чёрно-жёлтом трутне.

Ще не вмерла Україна!

Война шла с переменным успехом. Год 1707 не принёс перелома. Вокруг Твери наступило некоторое затишье, основные силы оттуда были переброшены Фредриком в Литву, где он старался вернуть себе потерянное после ошмянской битвы Вильно. Пока что там продолжалось "перетягивание каната" — Сапега и новый командующий Литовской армией шведов Реншильд осторожно маневрировали, стараясь перерезать линии снабжения друг друга и по возможности избегая лобового столкновения. Стенбок с нюстадцами стоял наготове под Псковом, готовый двинуться, как на соединение с Реншильдом, если тот достигнет относительного успеха, так и на Тверь, если москворусы отведут оттуда войска на помощь литвинам. Пока что он заставлял оглядываться на себя как Сапегу, так и Госевского, и тем мешал их совместным действиям.

Север Короны продолжал находиться под саксонской оккупацией. После ничего не решившего коцкого сражения Браницкий и Август продолжали ходить вокруг да около друг друга, высматривая у противника слабые стороны. Август, впрочем, был более стеснён в манёврах из-за действий летучих отрядов "народовой кавалерии" – ополчение из местной шляхты не могло противостоять регулярной армии в открытом бою, но было идеально для небольших набегов и нападений на небольшие подразделения врага. Поняв, что близкой победы не предвидится, "король польский" оставил своё "королевство" на попечение главнокомандующего Флеминга, а сам выехал обратно в Саксонию – балы и забавы в блестящей столице на Эльбе были ему по душе больше, чем походная жизнь среди дорожной пыли.

На юге же назревали новые события. Переселённые согласно условиям Карловацкого мира на Кубань казаки не желали подчиняться власти крымского хана. После нескольких успешных походов на врагов хана – черкесов, атаман Палий задумался о дальнейшей судьбе своих людей. Было ясно, что отвоевать у Цесарства земли ВКР невозможно (хотя горячие головы вроде полковника Перебийноса и утверждали обратное), хану казаки нужны исключительно в качестве "пушечного мяса", а на прочный мир с черкесами не стоит и рассчитывать (ибо те, как неоднократно убеждался атаман, вообще не способны создать что-то прочное). Оставалось договариваться с северными соседями – казаками донскими. Поэтому Палий ещё в 1701 г. перешёл с Кубани на Дон. Войсковые власти в Черкасске отнеслись к новоприбывшим настороженно, но казачья масса приняла Семёна и его людей с восторгом – слухи об их храбрости распространялись далеко. Бывшие "вишневчики" влились в состав донского казачества.

Палий сразу стал крайне популярным в среде казаков. В 1706 г. он был выбран войсковым атаманом и стал, таким образом, фактическим главой Дона. Следует сказать, что донцы, присягавшие цесарю, формально находившиеся в ведении москворусского комиссара, а фактически слушавшиеся только самих себя, приняли пришельцев, как своих. Они вместе ходили в походы на "басурман", вместе ссорились с цесарскими воеводами в Черкасске, вместе пели песни. Протяжные украинские песни пришлись донцам по душе. В них слышалась та же степная свобода, что и здесь, на Дону. Вот только они были какие-то грустные – казаки помнили, что навсегда лишились своей старой родины. Их родина – Украина (которой многие никогда не видели, родившись уже в крымских владениях), представлялась там не просто далёкой страной. Это было воплощение казацкой удали, доблести, чести. Это была легендарная страна казацкой воли. И донцы пели песни о грозном князе Яреме, о далёких походах, о черноглазых дивчинах вместе с "вишневчиками". И когда они пели, далёкая "ненька-Україна" была здесь же, с ними.

Тем временем цесарские власти не давали забывать о себе. Они постоянно требовали высылки подкреплений на далёкую Мировую войну. Они постоянно вмешивались в дела казаков, с вечной подозрительностью расспрашивали о вновь прибывших и навязчиво напоминали о верности цесарю и жестоком наказании за измену. Вспыльчивые казаки не оставались в долгу и отвечали цесарским воеводам и полковникам хлёстким словом. Отношения между донским казачеством и местными властями постепенно накалялись.

Война приносила цесарским подданным ущерб и разорение. Съестные припасы и прочие товары постоянно дорожали, и одновременно с ними росли налоги в цесарскую казну. Постоянно проводились всё новые и новые рекрутские наборы в войско. Те, кого забирали цесарские команды, уже никогда не возвращались в свои сёла. Число рабочих рук постоянно сокращалось, тем более что многие селяне, не желая покорно ждать, пока их заберут воевать на далёкой земле или пока они умрут с голода, "брали ноги в руки" и бежали. Бежали в разные стороны – найти конкретного человека в огромной стране нелегко. Многие уходили в леса и грабили проезжих, не имея иных способов прокормить себя. Опасности на дорогах заставляли купцов ещё больше взвинчивать цены.

Значительное число селян бежало на юг, в казачьи земли. Их статус там, разумеется, был ниже, чем у "старых" казаков, но терять им было всё равно нечего – возвращаться было некуда и незачем. Из Киева (Москва фактически устранилась от донских дел) черкасскому воеводе регулярно шли письма с требованиями хватать беглых и возвращать их обратно. Это было, мягко сказать, нелегко. На южных землях действовал принцип "с Дона выдачи нет" и казаки стояли за него горой. Фактически вследствие этого большая часть тех, кто именовал себя "казаками" в действительности были беглыми крепостными крестьянами. Те из них, кто прожил здесь больше, чем длились "урочные лета" даже не скрывались, а, наоборот, с гордостью рассказывали о своём побеге в вольную степь.

Бегство крепостных приняло такой большой размах, что этим вопросом был вынужден заняться цесарский Сейм. В мае 1707 г. он утвердил конституцию "О беглых", согласно которой "урочные лета" отменялись. Теперь сыск крепостных крестьян должен был вестись пожизненно. Это был акт окончательного закрепощения крестьян на территории Цесарства. Крепостное право взяло верх.

Дон закипел. Отныне цесарские команды могли схватить практически любого казака (как уже говорилось, на Дону таких "беглых" было большинство), высечь кнутом и отправить обратно, невзирая на его нынешнее положение. Это было воспринято, как вызов. В качестве довеска правительство установило казённую монополию на солеварение, которое ранее было для многих казаков одним из главных источников дохода.

Во исполнение нового закона на Дону появился со своими людьми посланный Мазепиным князь Долгоруков. Комиссар не хотел вмешиваться в донские дела, справедливо считая, что "не стоит совать руку в осиное гнездо без крайней нужды". Но кияне требовали от него решительных действий, не желая отправлять на Дон войска из ВКР – они опасались татарских набегов. Князь должен был схватить "беглых" и забрать их с собой. 9 октября 1707 г. один из отрядов Долгорукова встретился с отрядом казаков во главе с атаманом Кондратием Булавиным и был уничтожен. Победа Булавина послужила сигналом к всеобщему восстанию на Верхнем Дону. Князю удалось, однако, подавить выступление Булавина – будучи окружён превосходящими цесарскими силами, он застрелился.

Но это был ещё не конец казацкого восстания. Теперь его возглавил сам Палий. Положение бывших "вишневчиков" было значительно хуже, чем у обычных "беглых". Если последние могли "отделаться" поркой кнутом и водворением на прежнее место, то "изменников цесарю" ждал бы в лучшем случае отдалённый острог в Сибири, в худшем – виселица. Поэтому они сразу же стали самыми активными участниками восстания – семи смертям не бывать, а одной не миновать. Палий собрал своих людей на реке Хопёр. Там же к нему присоединились и другие казаки. На казачьем круге его выбрали "гетманом Войска Донского". Гетман рассылал по Дону "прелестные письма", боевые действия расширялись. В начале апреля на сторону Палия перешли посланные против него "правительственные" казаки. Первого мая 1708 г. в руки повстанцев без боя перешла донская столица, Черкасск – местные жители сами открыли Палию ворота, свергнув и связав представителей цесарских властей.

Там на площади перед главной местной церковью гетман выступил с речью перед казаками. "Когда-то мы все жили в вольной Украине", – сказал он, – "но злодеи-ляхи отобрали её у нас. Но никогда не станет казак жить в неволе, лядской ли, татарской или какой другой. И вот теперь снова стоим мы, вольные, на нашей земле. Так пусть же эта земля станет для нас новой Украиной. Если нет больше Украины на Днепре, пусть будет Украина на Дону!". Казаки приняли речь своего предводителя с восторгом. Семён Палий стал первым гетманом Донской Украины.

Увидев, что положение более чем серьёзно, Долгоруков запросил подкреплений, как из Москвы, так и из Киева. Скрепя сердце Мазепин выслал ему несколько тысяч человек. Больше он выделить не мог – люди были нужны для обороны Твери от возможного наступления Стенбока и его новгородцев. Так же скупым оказался и цесарь – со стороны Силезии в Цесарство вступила большая австрийская армия и всё, что мог, он отправлял туда, в распоряжение Константина-Владислава. Требовали у него людей также Браницкий и Сапега – противоборство, как со шведами, так и с саксонцами было нелёгким. В общем, в распоряжении Долгорукова было 15 тысяч солдат, когда он узнал о движении украинского войска к Азову. Князь немедленно выступил на перехват. Палий решил бросить на Азов все имеющиеся в его распоряжении силы, не распыляя их на второстепенные направления. 6 июля 1708 г. Азов был взят украинскими казаками. Попытка опоздавшего к штурму Долгорукова отбить город закончилась для него большими потерями. Москворусы отступили в направлении Воронежа. Погибшая, казалось, навеки Украина возродилась, как Феникс из пепла.

Хотелось бы ещё (если есть время и желание) услышать краткое описание боевых действий на других театрах "Мировой войны",тут идёт обзор военных действий между Саксонией,Швецией,Австрией против Цесарства-а какова общая картина,как там французы с испанцами воюют против австрийцев и англичан,аналогично РИ или по другому?Кроме упоминания о битвах с Виктором Амедеем мало что известно.

ОК — замётано.

На Западном фронте

У Мировой (или, как её иногда называли – Великой) войны было два главных фронта: Восточный и Западный. Западная Война решала судьбу испанского трона и гегемонии в Западной Европе, Восточная Война определяла, кто будет главным в Европе Восточной. Существовал также третий фронт – американский, где решалась судьба английских и французских колоний на этом континенте.

Межколониальная война в Америке уступала в масштабах европейскому ТВД, но не была от этого менее ожесточённой. Особенностью боевых действий в Америке было участие в них с обеих сторон различных индейских племён. Во Флориде франко-испанцы использовали против английских колонистов индейцев племени Аппалачи, в свою очередь англичане заключили против них союз с племенем Крики. Несколько лет взаимных набегов привели к уничтожению почти всех испанских католических миссий в Западной Флориде и резне тамошних аппалачей.

На Севере французы также использовали индейцев против английских поселенцев. Так в сентябре 1704 г. напавшие на г.Дерфелд французы вместе с индейцами Абенаки и Мохоки убили или угнали в плен почти тамошних жителей. "Война набегов" продолжалась постоянно (с небольшими перерывами для обмена пленных), причём противодействовать действиям индейцев англичане не могли – войска, идущие против известных им индейских лагерей, никого там не находили и возвращались обратно, в то время как французы и индейцы наносили удар уже совсем в другом месте. Англичане, в свою очередь, постоянно организовывали вылазки против французских поселений на полуострове Акадия.

В Европе же Фортуна отворачивалась от подданных "короля-солнце". Английские войска в 1706 г. взяли Валенсию и Барселону. Джон Черчилль, герцог Мальборо разбил французов в Нидерландах и взял Антверпен и Дюнкерк. Некоторую проблему, как уже говорилось, представляло поражение савойцев в первой битве при Турине, но по своём прибытии принц Евгений быстро восстановил положение. Французы и их испанские союзники отступали на всех направлениях. Летом того же 1706-го г. пал Мадрид. Правда, партизанское движение в Кастилии вынудило их уже осенью покинуть столицу Испании. Мальборо продолжал действовать в Нидерландах, где захватывал одну за другой французские и испанские крепости. Он убеждал австрийцев предпринять одновременно с ним наступление из Италии во французский Прованс, но императору были нужны войска для войны с Цесарством, поэтому он отклонил этот план. Юг Франции был пока что в безопасности, но Неаполитанское королевство попало под удар – в 1708 г. английский флот вынудил Сицилию и Сардинию признать власть Габсбургов. Неаполь колебался, опасаясь, как тех, так и других.

На Севере всё шло из рук вон плохо. Французские военачальники герцог Бургундский и герцог Вандом не могли согласовать свои действия, чем воспользовался блистательный герцог Мальборо, в мае 1708 г. победив французов при Ауденарде в Восточной Фландрии, а затем занявший города Брюгге, Гент и Лилль. Людовик XIV согласился начать мирные переговоры с коалицией. Людовик соглашался отдать Испанию и все её владения (кроме Неаполя) союзникам, а также признать королевой Англии Анну, дочь Иакова II, королевой Англии. Более того, он готов был финансировать изгнание Филиппа V из Испании. Но англо-австрийцам было мало этого – они требовали от Франции уступить также все французские владения в Вест-Индии и Южной Америке. Особенно оскорбительным Людовик счёл требование вторгнуться в Испании и начать войну против своего внука.

Вместе с тем французский король считал, что отвлечение австрийских сил на восток даёт ему шанс на спасение. Французы готовы были сопротивляться иностранному вторжению. Королевская армия пополнилась тысячами новых солдат. Со спокойного юга во Фландрию перебрасывались свежие французские полки. Французское Королевство готово была напрячь все свои силы и идти вместе со своим монархом до последнего.

А Восточная Война тем временем приближалась к своей кульминации.

Верность и измена

В войне против Цесарства король Фредрик сделал ставку на "внутреннего союзника". Рознь между Москвой и Костромой он намеревался использовать в своих целях. Ещё с 1703 г. он начал искать контактов с костромским воеводой князем Милославским. Разумеется, вначале это были контакты через посредство "третьих лиц" – различные люди (обычно приезжавшие в Кострому под предлогом торговых и семейных дел) в разговорах с князем как бы невзначай оговаривались, что они искренне сочувствуют князю, "притесняемого алчностью москворусского комиссара". Затем другие "третьи люди" под большим секретом сообщали, что бывали (разумеется, тоже по торговым и семейным делам) в шведском Новгороде и слышали, что шведы тоже сочувствуют положению воеводы. Следующие упоминали уже имена конкретных шведских сановников, пока, наконец, не дошло до ключевого момента – в апреле 1706 г. Сергей Милославский получил через одного из своих доверенных лиц письмо, подписанное "Fredericus Rex".

После того, как взволнованный воевода решился открыть письмо (оно было в двойном конверте) он долго не решался его прочитать. Если все предыдущие контакты можно было объяснить перед цесарем торговлей, личными делами или, в крайнем случае, недомыслием, то теперь он обязан был сделать выбор – или раскрыть всё цесарю или перейти на сторону Швеции. Сергей Иванович провёл бессонную ночь, раздумывая о судьбе своей земли и своей собственной судьбе.

Открыться цесарю означало личную безопасность, но означало, что в будущем Костромской край останется в руках Цесарства, а что ещё хуже – под управлением ненавистной Москвы. Кроме того, в случае победы шведов (весьма вероятной при существующем соотношении сил) он сам, князь Сергей Милославский, выходил бы в глазах своих костромских соотечественников, как трус и предатель, не воспользовавшийся удобным моментом для освобождения своей Родины.

Выступить на стороне шведов означало подвергнуть лично себя и всю Кострому огромному риску: ведь тех сил, на которые он мог бы рассчитывать (личная охрана, городское ополчение и несколько набранных из костромичей полков, которые ему всеми правдами и неправдами удалось удержать от отправки на войну) хватило бы в лучшем случае для удержания города во время осады, но не для наступления на Москву, не говоря уж о Киеве. Преждевременное выступление грозило гибелью лично для него и репрессиями для всего жителей края.

Поэтому ответ его был осторожным. Милославский благодарил "Его Королевское Величество" за заботу о "многострадальном народе великорусском", уверял в том, что все сословия Костромы, как один человек готовы выступить против "польского гнёта" и готовы признать короля своим покровителем и защитником "старинных русских вольностей". Также Фредрик уверялся в том, что в Костроме хорошо известна доброта монархов шведских к русскому народу Новгорода и Пскова, а также выражалась надежда, что для "великорусского народа Костромы" его величество Фридерикус будет столь же добр.

Милославский обещал предоставить в распоряжение шведов все ресурсы Костромской земли. Особенный упор он делал на многочисленные костромские мануфактуры, способные значительно пополнить арсеналы королевской армии, а также на собранные в Костроме большие запасы продовольствия и пороха. Вместе с тем он ставил одно, но важное условие: выступление произойдёт не раньше, чем на землю Костромского воеводства вступит регулярное шведское войско.

Доверенному секретарю костромского воеводы удалось попасть в шведский Нюстадланд, а затем и в Стокгольм, оставшись незамеченным для следивших за воеводой людей комиссара Мазепина. Ответного письма Фредрик Гогенцоллерн писать не стал, сознавая риск, какому подвергался его новый тайный союзник. Он обещал на словах, что отправит в Кострому большое войско сразу же, когда это будет возможно, и призывал ждать, уверяя воеводу в своей полной поддержке. Вернувшись, секретарь передал слова короля своему хозяину. Знаменательно, что именно во время этих первых контактов короля и воеводы впервые вошёл в употребление термин "великорусский народ" в качестве этнонима-самоназвания жителей Костромской земли.

Осенью 1708 г. король решил, что время пришло. Он собрал большую армию (для этого пришлось ослабить войска в Литве) и разработал план действий. Согласно ему, часть армии под командованием ставшего генералом Левенгаупта должна была ещё в октябре выступить на Кострому, где Милославский поднял бы восстание. В то время, как силы москворусов Госевского были бы заняты подавлением мятежа на Волге, король захватил бы оставшуюся без помощи Тверь и перешёл бы Волгу, после чего мог бы угрожать Москве. Независимо от развития ситуации в Костроме, Госевский должен был бы вернуться назад, на защиту комиссариальной столицы. В лучшем случае Фредрик надеялся захватить Москву и разбить Госевского под её стенами, взяв своеобразный реванш за поражение де ла Гарди сто лет тому назад. В худшем, шведы получали контроль над северными окрестностями Москвы (Клин, Дмитров, Троице-Сергиева Лавра) и связывали бы армию Госевского, не позволяя прийти на помощь Литве, где Фредрик собирался нанести следующий удар.

Не забывал он и об украинских казаках, которые должны были оттянуть часть москворусских сил на себя. С этой целью им был отправлен посол в Черкасск к гетману Палию. Всё это, вместе с очередным наступлением австрийцев на западе в направлении Люблина (рассчитывать на активность саксонцев Флеминга было бы чересчур оптимистично) должно было заставить цесаря подписать мир на продиктованных ему условиях в соответствии с первоначальным планом раздела его государства.

Но не всё пошло по плану короля. Его подвели союзники. Князь Милославский предался "Фредерикусу" всей душой, но его секретарь – главный посредник в сношениях с ним, перепугался ожидающих его последствий предательства. Поэтому он тайно встретился с генералом Меншиковым и, умоляя о пощаде, всё рассказал ему. Тот, будучи через своих шпионов в шведском стане в курсе о некоем "предприятии генерала Левенгаупта", сообразил, что следует действовать немедленно. Не запрашивая санкции ни Госевского, ни Мазепина (только сообщив им о своих действиях письмом), он во главе нескольких рот драгун немедленно отправился в Кострому. Разведчики воеводы (не знавшие точно о планах своего начальника, но, как и все великорусы, не любившие "москалей") успели сообщить ему о приближении к городу кавалерии во главе с Меншиковым (один из разведчиков узнал командира москворусского отряда). Поняв, что его заговор раскрыт, воевода бежал, не пытаясь оказать сопротивление. В дальнейшем сторонники независимости Великоруссии упрекали его в трусости, утверждая, что он мог бы спасти положение, просто закрыв городские ворота – ибо Меншиков не имел в распоряжении никаких сил, достаточных для правильной осады такой сильной крепости, как Кострома.

Но, так или иначе, в ноябре 1708 г. Кострома оказалась в руках Меншикова, с ходу начавшего творить "суд и расправу". На главной площади уже на следующий день начали строить эшафоты для казней. Все люди, которых выдал упомянутый секретарь воеводы, были немедленно схвачены и подвергнуты пыткам. На пытках они выдавали своих сообщников, действительных и мнимых. Те их них, показания которых казались особо важными, были отправлены в Москву, а затем и в Киев, для дальнейшего следствия. Судьба остальных была незавидна – их ждали ссылки и казни. Казни были жестокими – по приказу Меншикова многих заговорщиков четвертовано, многих повешено за рёбра на крюке. Репрессиям подверглись также священнослужители Истинной Православной Церкви – они пользовались в Москве особенной нелюбовью.

Цесарь, получивший от Мазепина подробное донесение о костромских событиях, одобрил действия комиссариальных властей. Мазепин и Меншиков получили высочайшую благодарность за верность и были награждены Орденом Святого Станислава. В отчаянном положении оказался Левенгаупт: его поход теперь потерял всякий смысл. Однако, узнав от бежавшего к нему Милославского о слабости цесарских сил в городе, а также надеясь, что при его появлении под стенами города восстание всё-таки начнётся, он продолжил своё движение. Но его расчёт не оправдался. Восстания не произошло – костромичи были перепуганы репрессиями Меншикова и сидели тише воды, ниже травы. В дополнение к драгунам, Госевский и Мазепин выслали в Кострому несколько вновь сформированных в Рязани полков. Генерал Меншиков мог рассчитывать также на некоторые расквартированные в Костроме части (те, которые состояли из москворусов). Кроме того, шведам докучали морозы (зима 1708/09 г. была особенно холодной). Попытка штурма костромских стен провалилась с большими для нападавших потерями. Шведский генерал решил отступить обратно в Новгород. Меншиков не преследовал его, опасаясь бунта после ухода войск. Вернувшиеся в Новгород войска Левенгаупта были практически небоеспособны из-за голода и массовых обморожений.

Не оправдались и надежды короля на украинцев. Разбив Долгорукова, Палий, хоть и прилагал усилия к расширению восстания на Дону (казаки одно время стояли под Воронежем), старался договориться с цесарскими властями. Первые успехи не вскружили гетману голову. Он прекрасно понимал, что у Украины нет шансов на независимость. Чем бы ни окончились военные действия, после заключения мира Цесарство всё равно будет достаточно сильно, чтобы раздавить мятежников. Поэтому он отправлял посольства в Москву и Киев, представляя случившееся исключительно как реакцию казаков на произвол черкасских властей. Цесарь был в отчаянном положении – к войнам с внешними врагами он никоим образом не хотел получить ещё внутренний мятеж, поэтому он согласился на переговоры. В любом случае, на украинскую помощь против Москворуссии Фредрику рассчитывать не стоило.

Он, тем не менее, двинул войска на Тверь, рассчитывая победой на Верхней Волге замазать неудачу на Волге Средней. И тут всё началось с неудачи – в апреле 1709 г. Фредрик, будучи в Новгороде, простудился и слёг. Во главе его армии встал Карл Густав Реншильд – герой Копенгагена, получивший за свою победу над Данией чин фельдмаршала. Со стороны Цесарства командовал всё тот же гетман Борис Госевский. Противоборствующие армии встретились на полдороги до Твери – под г.Торжок. Цесарские войска имели численное преимущество над королевскими – умиротворение Костромы и перемирие на Украине позволило собрать в Москворуссии значительное войско. Также участвовало в битве несколько полков литовской конницы – в условиях "затишья" Сапега и Лещинский могли позволить отправить помощь в соседнюю комиссарию.

Ожесточённая битва завершилась к вечеру 25 мая 1709 г. полным разгромом сил Реншильда. Сам фельдмаршал попал в плен в результате атаки литвинов. Узнав об этом, его армия сначала дрогнула, а затем побежала. Из-за больших потерь и наступления темноты Госевский не решился немедленно начать преследование бегущих шведов. Но и без этого масштаб катастрофы был огромен – теперь Нюстадланд, фактически, был беззащитен перед вторжением Литвы. Узнав о гибели армии под Торжком, король Фредрик немедленно выехал из Новгорода – он уже не мог чувствовать себя там в безопасности.