Любимый город (АИ-повесть) (продолжение - II)

Гегемония и свобода

Люневильский мир коренным образом изменил положение дел в Европе. Теперь Франция больше не имела на континенте никого, кого она могла бы назвать «достойным противником». Великобритания на континенте была бессильна, любая попытка высадить десант собственными силами неизбежно завершилась бы неудачей, без помощи континентальных союзников безнадёжным представлялось даже удержание принадлежащего лично королю Георгу III Ганновера. Составить же коалицию представлялось абсолютно невозможным: побеждённая под Страделлой и Гогенлинденом Австрия боялась новой войны, «как чёрт ладана», а ни одно из мелких германских государств не решилось бы вступить в войну с французами, неоднократно подтвердившими свой статус «непобедимых», без участия на их стороне Австрии. Фредрик-Вальдемар II Шведский по-прежнему «дулся» на британцев из-за Мальты, а что касается Цесарства, то сразу же после получения в Киеве известий из Люневиля цесарь Станислав, точнее, фактически правивший за него Государственный Совет («Rada Stanu»), сам направил в Париж посольство для переговоров о возобновлении «старого союза».

Переговоры шли успешно, ибо делить обеим сторонам было нечего, вернее, всё, что можно было делить, принадлежало другим. Фактически Франция и Польша имели перед собой огромный германский «пирог», которым он были готовы поделиться «по справедливости». Все разногласия, которые могли возникнуть в процессе этого раздела выглядели настолько незначительными по сравнению с его масштабами, что обе стороны даже и не подумали хотя бы в общих чертах формально определить свои сферы влияния, ограничившись общим обязательством «урегулировать все возможные разногласия в процессе взаимных консультаций». В любом случае к середине 1801 г. Горизонтальный Союз можно было считать вполне восстановленным и даже больше – были все основания считать континентальную Европу находящейся под гегемонией этого возрождённого французско-польского альянса.

Для Британии вопрос стоял просто: «вписаться» в этот франко-польский (в ближайшей к Острову части Европы – чисто французский) «новый порядок» или же «самоизолироваться» от континента. Последнее представлялось в Лондоне крайне рискованным шагом, могущим подорвать основу экономики Британии – торговлю с континентом. Поэтому новый кабинет Генри Эддингтона вступил в переговоры с Французской Республикой о заключении мира. Переговоры закончились подписанием в октябре 1801 г. в Лондоне предварительных условий мира, а 17 марта 1802 г. в ратуше г. Амьен – окончательной редакции мирного договора.

Французы брали на себя обязательство эвакуировать свои войска с территории Рима и Неаполя, а также острова Эльба. Союзная Франции Батавская республика обязывалась компенсировать Оранской династии потери в связи с потерей ей власти в Голландии. Англичане обязывались вернуть Франции и Батавии (т.е. Голландии) большую часть их колоний в Ост- и Вест-Индии и эвакуировать все захваченные ими острова в Средиземном море, в т.ч. Мальту, а также Египет (французские войска под командованием генерала Мену капитулировали в Александрии ещё в августе 1801 г. и были эвакуированы на британских судах во Францию). Главное же, Британия обязывалась не вмешиваться в дела «республик-сестёр» в Европе, фактически признавая их бесспорной сферой влияния Французской Республики. К этому добавился договор с Турцией, признававший французскими семь островов Ионического моря («Sept-Îles» или по-гречески «Επτάνησοι»).

Для Первого Консула это был триумф – после блестящих побед наступило время блистательного мира. Франция ликовала, популярность Наполеона Бонапарта взлетела до небес.

Воспользовалось французскими победами и Цесарство Многих Народов. Ещё в 1801 г. оно навязало Бранденбургу и Саксонии договора о «гарантии нейтралитета», позволявшие цесарским войскам размещаться на территории этих герцогств «для защиты от внешнего врага». Необходимость подобной «гарантии» обосновывалась попытками Австрии (ещё до заключения мира с французами) втянуть оба герцогства в антифранцузскую коалицию. Теперь же их нейтральность должны были гарантировать размещённые на её территории польские гарнизоны. Фактически это означало «бархатную оккупацию» Восточной Германии, противопоставить которой никто ничего не мог: ни император Франц II, только что побитый Наполеоном и не могущий позволить себе на конфликт с его союзником, ни осторожный герцог саксонский Фридрих-Август, ни тем более меланхоличный и нерешительный Евгений Понятовский, до сих пор неуютно себя чувствовавший без направляющих советов своей матери и переживающий после смерти в 1798 г. своего отца.

Единственным, кто выступил против польских «гарантий», был молодой и горячий курпринц Фридрих-Август Понятовский, сын Евгения, в знак протеста покинувший с несколькими близкими друзьями владения своего отца и эмигрировавший во Францию. С формальной точки зрения это было, однако, не «бунтом», а всего лишь «путешествием» молодого принца, так что никаких официальных последствий это неподчинение не имело. Канцлер Винницкий (именно он был автором проекта «гарантий нейтралитета») предпочёл делать вид, что верит в объяснения смущённого герцога Евгения (в мае 1802 г. тот прибыл в Киев официально на очередные именины Станислава I, а фактически – чтобы подтвердить свою безусловную лояльность своим польским протекторам) и не замечает явно враждебных Цесарству реплик о «тлеющем огне немецкой свободы, который не потушить польской тирании», звучащих в парижском салоне принца Фридриха.

Зато канцлер распространил свою «гарантию» ещё и на Мекленбург. Росток превратился в базу польского Балтийского флота. Это сильно взволновало короля Швеции – теперь Шведская Померания оказывалась зажатой между польскими владениями и польскими союзниками. Вместе с тем превентивная война с Цесарством не принималась в расчёт – даже в союзе с Англией (к которому всё больше и больше склонялся двор в Стокгольме) перспективы наступательных действий оценивались достаточно скептически без помощи какой-либо континентальной державы.

Таким образом Алоизий Винницкий смог показать себя в Киеве, как «сильная личность», способная расширить сферу влияния Цесарства без войны. Газеты либерального направления были полны панегириков в его честь. Но не только.

Второе Регентство и правление (все понимали, что чисто номинальное) Станислава I показало, что государство может существовать и без «стальной руки цесаря». Смерть Александра Благословенного не привела ни к смуте, ни даже к сколь бы то ни было значительному кризису. Наоборот, внутри Цесарства продолжался экономический рост, а на международной арене оно одерживало успех за успехом. Это постепенно приводило часть общественного мнения к фактической «реабилитации», казалось бы, окончательно похороненных идей «золотой вольности».

Разумеется, речь не шла о полном перевороте в умах и осуждении «стальной революции» – цесарь Александр оставался великим человеком даже для либералов. Но нюансы уже были другие. Предполагалось, что «золотая вольность» в её «просвещённом» варианте (а либералы были все, как один, сторонниками Просвещения) должна основываться не на низведении монарха до уровня «золотого идола» («złotego idolu»), т.е. до чисто представительских функций, но до равного с «национальным представительством» («reprezentacją narodową») уровня. Иными словами, если в александровскую эпоху Цесарский Сейм играл фактически консультативную роль при цесаре (позже – при Регентском Совете, а ещё позже – при Государственном Совете), то теперь либералы рассчитывали превратить его в орган, совместно с цесарем определяющим внешнюю и внутреннюю политику государства.

Это означало неизбежный конфликт с Государственным Советом, который при таком раскладе неизбежно потерял бы какую бы то ни было самостоятельную роль. Вместе с тем, некоторые члены Совета (в первую очередь, естественно, популярный в среде либералов канцлер Винницкий) сами были заинтересованы именно в такой эволюции государственных институтов и поддерживали программу либералов. Сгруппировавшихся вокруг канцлера либералов (их наиболее яркими представителями были в то время литвин Игнатий Потоцкий и москворус Александр Радищев) их противники называли «англоманами». Те возражали им в печати (в газетах и брошюрах), объявляя себя поклонниками английского парламентского строя, а не английской внешней политики.

В конечном итоге либеральное течение польской общественной жизни получило наименование «золотой партии», ставшее популярным после опубликования одним из противников «англоманов» Тадеушем Выссоготой-Закржевским памфлета против либералов «Золотая партия или символ веры англоманов» («Złota partia czyli credo anglomanów»), где довольно неуклюже критиковал базовые положения «золотой вольности».

«Золотая партия» быстро оформилась в организационном плане, выделив из себя общепризнанных вождей (её возглавил упомянутый Игнатий Потоцкий) и выставив своих кандидатов на выборах в сеймы и сеймики разных уровней. Соответственно, в Цесарском Сейме 1803 г. оказалось достаточное количество послов, относящих себя к Золотой партии (теперь уже без кавычек). Вместе с тем консерваторы-«браничаки» («braniczacy», т.е. сторонники Браницкого), по привычке не придавая значения Сейму во всех вопросах, кроме чисто финансовых, договорились реорганизовать Государственный Совет, удалив из него Винницкого. Узнав об этих планах (которые «браничаки» особо и не скрывали), Золотая партия подготовила свой «ответный удар». После опубликования официального решения Государственного Совета о своей реорганизации и отзыва Алоизия Винницкого с должности канцлера по требованию «золотых» было созвано внеочередное заседание Сейма.

«Золотые» полностью доминировали на этом заседании, испугав своих напором «браничаков» (которых было в целом немного) и потянув за собой колеблющихся (которые составляли подавляющее большинство). В результате Сейм принял решение об упразднении Государственного Совета и повторном назначении Алоизия Винницкого канцлером. Даже больше, по английскому образцу канцлеру Винницкому было от имени Цесарского Сейма предложено сформировать новое правительство. Вечером того же дня 18 июня 1803 г. Винницкий в новом качестве главы правительства и Потоцкий в качестве вождя сеймового большинства прибыли на аудиенцию к Станиславу I, где молодой цесарь (не особенно понимая значения своих действий, но поддавшись на вкрадчивый и уверенный голос Потоцкого), подписал номинацию канцлера на главу правительства. Золотая партия триумфовала – в самом деле, ведь она с ходу стала самой влиятельной политической силой в государстве.

На политическую арену с блеском вернулась «золотая вольность».

Игра в слова

Пока в Европе гремели пушки, в Северной Америке всё было относительно спокойно. Но именно «относительно», от полного умиротворения и гармонии там тоже было очень далеко. Между Новой Францией и Соединёнными Штатами сохранялась постоянная напряжённость, вызванная несколькими причинами. Первая, как уже говорилось – массовые захваты земель под юрисдикцией короля «американскими фермерами» (как они называли сами себя), «интрузами» (как их называли поточно) или же «чужаками с атлантического побережья» («des étrangers de la côte atlantique» – такой термин использовали королевские дипломаты в своих многочисленных нотах государственному секретарю и президенту во Франклине.

Последнее слово использовалось в газетах настолько часто, что с течением времени превратилось в стандартный для подданных короля Людовика этноним, обозначающий вообще жителей США. Теперь для франкоамериканцев (хотя так стали говорить только позднейшие историки, изучавшие эпоху становления Французской Америки для отличия жителей колоний от жителей континента – сами себя «франкоамериканцы» называли просто «французами») на восток от Аппалач располагалось уже непосредственно Атлантическое Побережье или «страна атлантистов». Разумеется, сами граждане США называли себя исключительно «американцами» и воспринимали слово «атлантист» как личное оскорбление. Впрочем, точно так же реагировали королевские подданные (в особенности, естественно, Стражи Границы) на употребление в свой адрес слова «пернатый».

Кроме подобных «словесных оскорблений», неурегулированными оставались и финансовые отношения между Новой Францией и США. В ходе Войны За Независимость Соединённые Штаты взяли у Франции (разумеется, не только у неё, они были должны также Голландии и Испании) несколько десятков миллионов ливров, которые должны были возвращать по частям. К моменту провозглашения во Франции республики (1793 г.) была выплачена примерно половина общей суммы долга. Дальнейшие выплаты правительство США приостановило на том основании, что Республика – это совсем иное государство, не имеющее с Королевством ничего общего. Французская республика ответила на это в 1796 г. захватами в своих портах и на морях нескольких сот торговых судов, принадлежавших судовладельцам из США. Каперская война между Республикой и Штатами (при поддержке Британии) продолжалась до 1800 г., когда Первый Консул согласился аннулировать долг США Франции в обмен на свободу торговли между двумя странами.

Но отказавшись платить долги Французской Республике, Соединённые Штаты отнюдь не собирались расплачиваться и с Французским Королевством в Америке. Основания для этого были выдвинуты примерно те же: Французское Королевство со столицей в Монреале это не то же самое, что Французское Королевство со столицей в Париже, а, соответственно, и долг США «старому» Королевству вовсе не является обязательным к возврату Королевству «новому». Королевские дипломаты возражали, что США брали в долг не у «Парижа» или «Монреаля», а у короля Людовика XVI, а, соответственно, обязаны вернуть взятые деньги ему законному наследнику – королю Людовику XVIII. Но после достижения договорённости о «нулевом варианте» с Первым Консулом во Франклине начали говорить, что стоит взять её за образец для договорённости с королём Людовиком.

В принципе, прямой отказ выплатить долг (и немалый) двор в Монреале имел все основания трактовать, как casus belli, но никто не решался взять на себя ответственность за объявление войны, когда государство фактически не располагало на американском континенте боеспособной армией. Разумеется, после возвращения королевских войск из Европы положение значительно улучшилось, но всё же не настолько, чтобы Новая Франция (с формальной точки зрения – просто «Французское Королевство») могло быть уверенным в успешном исходе наступательной войны против «атлантистов».

В итоге между Франклином и Монреалем продолжались бесконечные переговоры, ездили многочисленные дипломаты, сновали десятки курьеров с нотами, письмами и донесениями, но ни один практически вопрос не сдвигался с мёртвой точки: президент Джефферсон отказывался что-либо платить, король Людовик не решался объявить ему войну. Впрочем, Джефферсон, вице-президент Аарон Бэрр и государственный секретарь Джеймс Мэдисон неоднократно давали понять королевским представителям, что Соединённые Штаты готовы заплатить Его Величеству за официальную уступку некоторых территорий в Луизиане и на «так называемой Границе». На это, впрочем, не был готов пойти уже Монреаль.

Таким образом, отношения между «франко»- и «англо»-американцами медленно, но неуклонно двигались к кризису, Северная Америка постепенно дрейфовала в сторону новой войны. Правительство короля Людовика отдавало себе в этом отчёт и готовилось к грядущему столкновению, укрепляя полки Стражей прибывшими из Европы эмигрантами (их стали называть «оставленными» – «abandonnés», в смысле «оставленные своей страной» или «оставившие свою страну»).

«Оставленные», потеряв одну Родину, никоим образом не были настроены потерять ещё и другую, поэтому «добрый король Луи» мог на 100% быть уверен в их абсолютной преданности и решимости в случае войны биться до последнего. Ко всему, у них уже был опыт совместных действий вместе с «индейцами» (особенно это касалось бывших «шуанов»), так что между «новыми» и «старыми» Стражами Границы практически не возникало никаких серьёзных трений или конфликтов. На мануфактурах Сен-Луи, Квебека и Луисбурга налаживался выпуск собственного оружия, для продукции пороха импортировалась из Индии и производилась на месте селитра. Строились новые форты и крепости, а также укреплялись старые, такие как Поншартрен (статус города с 1790 г.), Фор-Дюкен (с 1795 г. – город Дюкенвилль), Фор-Фронтенак (с 1800 г. – город Фронтенак), Фор-Венсен (с 1795 г. – город Венсен) и другие.

Правительство Людовика XVIII, намереваясь встретить будущую битву во всеоружии, старалось также привлечь в свои ряды тех французских генералов, которым было по тем или иным причинам «не по пути» с Наполеоном Бонапартом. В частности, в Канаду прибыл герой раннего этапа революционных войн генерал Пишегрю, а эмиссары графа Артуа вели тайные переговоры с другим французским героем – генералом Моро, резко недовольным Консульством вообще и «корсиканцем» – в частности.

Пока же между Монреалем и Франклином продолжалась долгая и скучная «игра в слова», внимание королевского двора привлекли драматические события на юго-востоке от границ владений короля.

moscow_guest пишет:

Поэтому новый кабинет Генри Эддингтона вступил в переговоры с Французской Республикой о заключении мира.

А Питт Младший будет гадить? Кажется он был премьер-министром или с 1803 или с 1804, а вот был ли его предшественником Эддингтон не помню. Кстати Питт умер в 1806 году, а если ему продлить жизнь к каким бы последствиям это могло привести? Потому что его имя стало нарицательным противником Франции. Причём интересно было бы рассмотреть данный вариант как в этой АИ (впрочем навязывать не имею права), так и в РИ-наполеоновских войнах или мире императора Павла. Кстати о Павле. Вы довольно подробно касаетесь потомства Софии от АИ-брака с Понятовским, но ведь и Пауль, сводный брат Понятовских (и пусть не российский император, а герцог Ольденбургский) здесь явно переживает 1801 год. У него имеется какая-то роль в событиях? Я думаю логично видеть его каким-нибудь шведским сателлитом. Потому что владения в Северной Германии, цесарство далеко (да и слабо), а Франция близко и сильная. А вот шведский король не утратил военной мощи и если его убедит его королева Луиза, может как-то гарантировать безопасность ольденбургского герцогства. Рядом есть ещё и Дания, но те вроде заклятые противники.

Ну и по событиям в Америке — напомните, вероятно казни Наполеоном герцога Энгиенского тоже не случается (если он эммигрировал во владения Людовика Восемнадцатого)?

Александр пишет:

А Питт Младший будет гадить?

Так же, как и в РИ. Ушёл в отставку, его место занял его коллега из тори Эддингтон, который заключил Амьенский мир. После отставки Эддингтона "младший" вернётся обратно и проживёт столько же, сколько в РИ.

Александр пишет:

Кстати о Павле. Вы довольно подробно касаетесь потомства Софии от АИ-брака с Понятовским, но ведь и Пауль, сводный брат Понятовских (и пусть не российский император, а герцог Ольденбургский) здесь явно переживает 1801 год. У него имеется какая-то роль в событиях? Я думаю логично видеть его каким-нибудь шведским сателлитом. Потому что владения в Северной Германии, цесарство далеко (да и слабо), а Франция близко и сильная. А вот шведский король не утратил военной мощи и если его убедит его королева Луиза, может как-то гарантировать безопасность ольденбургского герцогства. Рядом есть ещё и Дания, но те вроде заклятые противники.

"Северная политика" здесь будет совершенно иная, чем в РИ из-за активной политики Цесарства (притом благодаря борьбе только что сложившихся партий далеко не всегда разумной).

К слову — при чём тут Луиза?

В данной реальности Луиза-Августа-Вильгельмина-Амалия Мекленбургская никакого отношения к дому Гогенцоллернов иметь не будет.

Александр пишет:

Ну и по событиям в Америке — напомните, вероятно казни Наполеоном герцога Энгиенского тоже не случается (если он эммигрировал во владения Людовика Восемнадцатого)?

Разумеется, герцог Энгиенский здесь командует своим полком на Границе и Наполеон о нём даже и не вспоминает. И никакой Маргадель и никакой Кадудаль за Первым Консулом не охотятся — у них тоже полно собственных дел за океаном. Топоним "Сен-Никез" тоже в историю никак не войдёт.

Вообще, здесь (об этом будет в одной из следующих глав) Наполеон и Бурбоны достигнут соглашения о разделе сфер влияния, после чего борьба между ними прекратится "ввиду исчезновения предмета спора".

moscow_guest пишет:

К слову — при чём тут Луиза?
В данной реальности Луиза-Августа-Вильгельмина-Амалия Мекленбургская никакого отношения к дому Гогенцоллернов иметь не будет.

Я думал, что супруги шведских Гогенцоллернов совпадают с АИ-супругами их прусских прототипов. moscow_guest пишет:

"Северная политика" здесь будет совершенно иная, чем в РИ из-за активной политики Цесарства (притом благодаря борьбе только что сложившихся партий далеко не всегда разумной).

Ну а в Дании кажется у вас близкие родственники по женской линии цесаря правят — дети сестры Благословенного или что-то в этом роде насколько я припоминаю. Так что интересы какие-то там (на севере Европы) присутствуют.

Чёрное и белое

Воспользовавшись заключённым с Великобританией миром в Амьене, Первый Консул решил восстановить контроль метрополии над своей колонией на острове Сан-Доминго.

На острове было неспокойно с самого начала Революции. Первые выстрелы прозвучали здесь в октябре 1790 г., когда мулат Венсан Оже, хозяин плантации сахарного тростника, поднял восстание, требуя для мулатов равных прав с белыми. Повстанцы Оже требовали равных прав только для 30 тысяч «цветных», не затрагивая вопрос об отмене рабства (или тем более равноправия) для полумиллиона негров-рабов. Восстание мулатов было подавлено в феврале 1791 г., но это был ещё далеко не конец революции на «сахарном острове».

Новое обострение ситуации произошло 22 августа того же 1791 г., когда на севере Сан-Доминго восстали уже непосредственно негры-рабы. Из их среды выделился харизматичный вождь по имени Франсуа-Доминик Туссен-Бреда . К моменту начала восстания он был уже, впрочем, свободен, даже более, сам являлся хозяином нескольких рабов, принадлежа, таким образом, к элите среди негров. Тем не менее, а возможно, наоборот, благодаря этому, Туссен-Бреда стал одним из, а затем и вообще неоспоримых вождей восстания. В 1793 г. он сменил фамилию с «Бреда» (по названию поместья, где он когда-то был рабом) на «Лувертюр» («L’Ouverture» – «открывание», вероятно в смысле «тот, кто открывает брешь в рядах врагов»).

Отряды Туссен-Лувертюра (всего его импровизированная чёрная армия составляла примерно 2-3 тыс. чел.) отличались высокой дисциплиной. В 1793 г. он на короткое время заключил союз с Испанией (в то время – членом антифранцузской коалиции), вторгшейся на западную, французскую часть острова, но быстро разорвал его, перейдя на сторону французских республиканцев, после того, как якобинский Конвент объявил об отмене рабства. Тогда же он получил свою полную «легализацию» в качестве бригадного, а затем и дивизионного генерала армии Республики. Однако и с Республикой его отношения укладывались далеко не гладко. Когда в 1797 г. на Сан-Доминго решением Директории вернулся из Франции комиссар («председатель гражданской комиссии») Леже-Фелисите Сонтонакс, Туссен-Лувертюр силой посадил его на корабль и отправил обратно в метрополию.

В 1798 г. Туссен-Лувертюр добился крупного военного и политического успеха: ему удалось подписать с британским генералом сэром Томасом Мэйтландом конвенцию об эвакуации британских войск с острова и открытия портов Сан-Доминго для торговли, в том числе и с британцами. Это решение вызвало резкие возражения назначенного Директорией губернатора Габриэля де Эдувиля, но Туссен не прислушался и к нему, изгнав его с острова так же, как и до этого Сонтонакса.

Перед тем, как покинуть остров, губернатор Эдувиль сделал «ход конём», освободив генерала Андре Риго (вождя местных мулатов, контролировавшего юг острова) от обязанности подчинения Туссену. В ответ Туссен начал наступление на Юг и к июлю 1800 г. взял его под контроль, уничтожив при этом несколько тысяч мулатов.

Эвакуация англичан отдала в ему руки весь остров целиком, включая испанскую его часть, чем чёрный генерал не преминул воспользоваться, заняв её в марте 1800 года своими войсками. За месяц до этого он получил всю официальную власть на острове – Первый Консул назначил его капитан-генералом Сан-Доминго. Чуть позже Туссен-Лувертюр принял конституцию, которая провозглашала его «пожизненным губернатором». Хотя это и не было открытым разрывом с метрополией, было ясно, что «губернатор», склонный к личной власти ничуть не меньше, чем Первый Консул, никогда не согласится быть под чьей-либо командой, кроме своей собственной.

Итак, Первый Консул принял решение подавить мятеж своего капитан-генерала и направил на Сан-Доминго экспедиционный корпус своего шурина Шарля-Виктуара-Эммануэля Леклерка (высадился в Кап-Франсэ на северо-западе острова в феврале 1802 г.). Одновременно, его войска высадились и в других портах как западной, французской, так и восточной, в прошлом испанской части острова. Туссен-Лувертюр был вынужден отступить вглубь страны. Войска Леклерка занимали город за городом, сопротивление повстанцев, даже столь упорное, как при осаде города Крет-а-Пьерро (посередине дороги между Порт-о-Пренсом и Кап-Франсэ) в марте 1802 г., не приносило результата.

Поэтому генералы повстанцев один за другим «меняли фронт» и переходили на сторону победоносного Леклерка, оставляя «генерал-капитана» Туссен-Лувертюра в одиночестве. В значительной степени, сами они воспринимали это как классическое «освобождение от тирана», ибо вождь повстанцев правил на острове, как неограниченный диктатор, «первый среди чёрных», как писал он в посланиях Первому Консулу, именуя того, в свою очередь, «первым среди белых». На сторону французов перешли чёрные генералы Кристоф, Дессалин, в конце концов в мае сложил оружие и сам Туссен-Лувертюр. Что касается мулатов, то они приняли французскую сторону сразу же (к примеру Александр Петион после бегства с захваченного неграми Юга во Францию вернулся вместе с войсками Леклерка).

Итак, к маю на острове Сан-Доминго всё успокоилось. Но, как оказалось, ненадолго. 4 прериаля X года Республики (24 мая 1802 г.) Первый Консул подписал закон о восстановлении рабства в тех колониях, что были возвращены Франции по Амьенскому миру. На Карибах под этот закон подпадали острова Сен-Люсия, Тобаго, Мартиника и Гваделупа, куда (конкретно на Гваделупу) также был направлен контингент французских войск под командой генерала Ришпанса (одного из героев Гогенлиндена).

Известия о событиях на Гваделупе разрушили только что восстановленный на Сан-Доминго мир. Туссен-Лувертюр оставаясь под наблюдением французов в своём доме, тайно отправлял письма своим сторонникам, призывая их оставаться в готовности к действию. Зная, как «первый среди чёрных» относится к присланным из Франции губернаторам, Леклерк решил действовать превентивно и в июне выслал вождя повстанцев во Францию, где тот вскорости умер в крепости Фор-де-Жу близ границы со Швейцарией от воспаления лёгких в непривычном для него климате. Климат же самого острова сыграл злую шутку с самим Леклерком – в его армии началась эпидемия жёлтой лихорадки, унёсшая в течении пары месяцев почти пятнадцать тысяч его солдат. Воспользовавшись таким ослаблением французских войск и видя, что дела на острове идут в плохом направлении, в октябре поднял восстание вождь мулатов Петион, а через небольшой промежуток времени к нему присоединился снова сменивший фронт Дессалин. В ноябре 1802 г. от жёлтой лихорадки умер и сам Леклерк. И таким вот образом недоразумение, связанное с недостаточно точной формулировкой (в тексте закона указывались территории, где рабство восстанавливалось, но не указывались те, где в силе оставалась прежняя отмена рабства) привело к возобновлению войны, имевшей крайне важные последствия для последующей истории Северной Америки.

Камешком, сдвинувшим лавину последующих событий, оказался один из предводителей восстания мулатов Андре Риго. После подавления его выступления он бежал в Новый Орлеан, а позже перебрался в Монреаль. К слову, плыл он туда не морским (вокруг земель «атлантистов»), а речным путём вверх по Миссисипи, потом вверх по Огайо, затем на лошадях до озера Эри, позже опять по земле вокруг Ниагарского водопада и, наконец, через озеро Онтарио и реку Св.Лаврентия попав в королевскую столицу. Это путешествие произвело на ранее не покидавшего свой остров мулата огромное впечатление и сильно укрепило его в мысли обратиться за помощью к монарху, владеющему столь обширной страной.

Правда, сам Людовик XVIII его не принял, но зато Риго был внимательно выслушан его братом. Граф Артуа пришёл к выводу, что присоединение к королевским владениям острова Сан-Доминго является вещью вполне реальной и притом не требующей выделения каких-то совсем уж невероятных сил. По словам Риго (эта беседа состоялась ещё до высадки Леклерка), мулаты (хоть и побитые Туссен-Лувертюром) готовы перейти на сторону короля немедленно после прибытия на остров его людей, что же касается негров, то многие из них весьма недовольны «тиранией Туссена» и тоже готовы перейти на сторону королевского губернатора, если тот, разумеется, приведёт с собой королевский эдикт о полном и безусловном запрещении на острове рабовладения.

Идея представлялась графу Артуа весьма перспективной не только с точки зрения «чести королевского имени», но и чисто коммерческой. До Революции и последующей войны Сан-Доминго был основным поставщиком сахара в Европу (не только во Францию). Соответственно, восстановление производства сахара сулило превратить Людовика XVIII ещё и в «сахарного короля» с соответственным увеличением его доходов. Граф приступил к неофициальным переговорам с теми, от кого зависело принятие такого решения – со своим братом Людовиком, который должен был отдать приказ о направлении на Сан-Доминго эскадры с десантом и с депутатами Ассамблеи Новой Франции, которые должны были эту операцию профинансировать.

Сам король Людовик отнёсся к идее экспедиции в Карибское море достаточно осторожно, вместе с тем, дав понять, что подпишет все необходимые приказы в случае, если Ассамблея выделит на это предприятие необходимые средства. Депутаты-популяры (т.е. представители класса буржуазии) проект поддержали достаточно горячо – от нарисованных в одночасье ставшим популярным Риго соблазнительные картины морской торговли между американскими и карибскими владениями «доброго короля Луи» захватывало дух. Вместе с тем сеньоры, в отличие от популяров, не особенно интересовались дальними предприятиями, интересуясь больше собственными локальными проблемами. Кроме того, увеличение доходов короля, как и расширение его владений многим из них представлялось угрозой независимости их собственных доменов. Но и среди сеньоров организованной оппозиции «карибской экспедиции» не было, тем более, что войска для «экспедиции» планировалось набирать не из числа личных отрядов сеньоров, но среди «оставленных».

Проблема была в другом. После первоначального энтузиазма пришли известия об успешной высадке войск Первого Консула и «умиротворении» Сан-Доминго. Настроения изменились, реальной полномасштабной войны с «республиканцами» популяры желали ничуть не больше сеньоров. Но сообщения об эпидемии, новом совместном восстании мулатов и негров против армии Бонапарта, а, главное – о смерти командующего (в чём многие весьма религиозные жители Новой Франции увидели «божью волю») вновь подняли «карибскую экспедицию» на гребень волны. 15 декабря 1802 г. Ассамблея утвердила выделение средств на «восстановление королевского знамени на острове Сан-Доминго и иных колониях Карибского моря». Командующим королевской эскадрой был назначен старший сын графа Артуа Луи-Антуан герцог Ангулемский. Командование «карибским корпусом» (примерно 15 тыс.чел.) было возложено на Армана-Эмманюэля до Плесси, герцога Ришелье.

Ещё до отплытия корпуса Ришелье (немедленно после принятия закона Ассамблеей) на Сан-Доминго отплыл Риго с декларацией Людовика XVIII к «своим добрым подданным на острове Сан-Доминго и иных островах Карибского моря», где он напрямую брал на себя обязательство отменить «на вечные времена» рабство там, где оно существует и не восстанавливать его там, где оно уже отменено. Первым эту декларацию прочитал своим солдатам Петион, позже – Дессалин. Известие о скором прибытии «карибского корпуса» вызвало новый всплеск восстания. Войска республиканцев (после смерти Леклерка командование принял его заместитель Рошамбо, в прошлом освободитель Бостона от англичан) оказались зажаты в нескольких ключевых портах, в то время как вся территория вокруг них контролировалась повстанцами.

Ришелье высадил свой корпус в Порт-о-Пренсе в феврале 1803 г. Окружённый гарнизон республиканцев сложил оружие под обязательство Ришелье не препятствовать его эвакуации во Францию. Не так гладко пошло в порту Гонаив. Если в Порт-о-Пренс вошли вместе с Ришелье войска Петиона, то в Гонаив его союзником был ненавидящий белых генерал Жан-Жак Дессалин, люди которого не считали для себя обязательным соблюдение условий капитуляции, напали на пленных и попытались перебить их. Дошло до столкновений между солдатами Ришелье и Дессалина. Жан-Жак, впрочем, не стал провоцировать эскалацию конфликта и успокоил в конце концов своих подчинённых.

Узнав о прибытии Ришелье, продвижении его на Север, а также о событиях в Гонаив, Рошамбо и французы окончательно потеряли присутствие духа. Ещё до этого они были в значительной степени деморализованы ужасным (по меркам европейцев) климатом, засадами повстанцев за каждым кустом и жёлтой лихорадкой, потери от которой превышали потери от боевых действий. Теперь своё положение виделось Рошамбо исключительно в чёрных тонах, сопротивление – совершенно бесперспективным, а соглашение с герцогом – единственным способом избежать бесславной смерти от рук дикарей. Поэтому, когда королевские войска и их союзники подошли к стенам Кап-Франсэ, Рошамбо буквально на следующий день отправил в штаб Ришелье парламентёров, которые предложили королевскому губернатору (эдикт Людовика XVIII назначал Ришелье губернатором «Сан-Доминго и прилегающих островов») позволить его людям свободно покинуть остров и отплыть во Францию. Ришелье, никоим образом не желающий нести дополнительные потери, на это так же немедленно согласился. 15 марта 1803 г. между представителями Французского Королевства и Французской Республики было подписано соглашение о капитуляции войск последней. Сан-Доминго, а также острова Гонав и Тортуга в западной (изначально французской) части острова официально вошли в состав Новой Франции.

В восточной, изначально испанской, части пока что сохранялось присутствие войск Республики под командой генерала Керверсо, но дни их власти там были сочтены – Ришелье намеревался взять под свой контроль весь остров. Однако он, как и прежде, стремился избежать чреватого ненужными потерями прямого военного столкновения. Поэтому в своём очередном письме графу Артуа он предложил брату короля план дипломатической комбинации, которая, в случае успеха, сулила коренным образом изменить отношения двух Франций.

moscow_guest пишет:

Командование «карибским корпусом» (примерно 15 тыс.чел.) было возложено на Армана-Эмманюэля до Плесси, герцога Ришелье.

Одессы-Мамы не будет? Или эта территория ещё под властью Османской империи? Крым вроде давно у вас присоединён к владениям Цесарства, однако после этого крупных войн не было, где проходит граница я не помню, а если Ришелье сидит в Новом Свете, то Одессы наверное не видать.

Александр пишет:

Одессы-Мамы не будет? Или эта территория ещё под властью Османской империи? Крым вроде давно у вас присоединён к владениям Цесарства, однако после этого крупных войн не было, где проходит граница я не помню, а если Ришелье сидит в Новом Свете, то Одессы наверное не видать.

Одессы здесь не будет, на её РИ-месте так и останется маленький посёлок Хаджибей (на текущий момент — пограничный пункт с турецкой стороны).

А памятник "дюку" будет стоять в Порт-о-Пренсе.

Тень величия Рима

Суть плана Ришелье заключалась в урегулировании отношений между королевским двором в Монреале и Первым Консулом в Париже. До сих пор обе стороны рассматривали друг друга в качестве мятежников: первые – «якобинских», вторые – «роялистских». Соответственно, единственным вариантом действий в отношении мятежников могло быть только их уничтожение и восстановление на контролируемой ими территории «легальной власти», т.е. власти «единой и неделимой Республики» или же «священной династии Бурбонов» – в зависимости от точки зрения. Все переговоры между двумя сторонами конфликта могли вестись, таким образом, исключительно о капитуляции одной из сторон.

Естественно, такая постановка вопроса ставила отношения между Республикой и Королевством в тупик, поскольку ни та, ни другая сторона не имела физической возможности нанести военное поражение другой. Атлантический океан надёжно разделял враждующие стороны, исключая возможность десанта из Европы, как и из Америки. Кроме того, и у тех и у других на первое место давно уже выдвинулись совсем другие проблемы: правительство Людовика XVIII считало главной внешней угрозой экспансию США, для Первого Консула главным врагом была по-прежнему Англия.

Герцог в письме к брату короля поставил вопрос ясно: дальнейшее противоборство с Республикой не лежит в интересах короля. Там же он коснулся темы, крайне важной для королевских подданных: возобновление торговли со «старой Францией» принесёт значительные доходы коммерсантам Новой Франции. И подсказал ему, на кого граф может опереться в этом вопросе: «партия популяров, весьма в росте коммерции заинтересованная, несомненно окажет сему проекту поддержку как в Ассамблее, так и в печати».

Доводы герцога убедили графа. Естественно, подобные разговоры велись при монреальском дворе уже и раньше, но тогда никто не решался прямо заявить о необходимости «замирения» с ненавистной Республикой. Поддержка этого проекта столь высокопоставленным лицом, как граф Артуа, в корне меняла дело. Как оказалось, расчёт губернатора Сан-Доминго на поддержку популяров полностью оправдался. Приглашённые в дом «Месье» их лидеры встретили этот проект просто восторженно. Возникла даже неловкая пауза, когда Луи-Рене Фремон, крупный судовладелец из Квебека и владелец монреальской газеты «Народный голос» («Le voix populaire») – неофициального органа популяров, прервал речь графа своим восклицанием: «Наконец-то!». Нарушение этикета, впрочем, окупилось. На следующий день (20 апреля 1803 г.) в его газете за подписью «LRF» появилась редакционная статья под заголовком «Две Франции – одна война», где как раз излагались основные тезисы плана примирения с республиканцами.

Сам факт появления такой статьи в печати говорил о многом. Уже то, что тираж «Народного голоса» не был конфискован, а он сам не был закрыт на следующий день, свидетельствовало о наличии сильной поддержки «наверху». В нескольких городах Границы дошло до ряда недоразумений, когда подчинённые местным сеньорам Стражи конфисковывали приходившие по почте экземпляры газеты с этой статьёй, как «якобинскую литературу». Впрочем, либеральные идеи вообще не пользовались среди Стражей Границы популярностью.

Тем не менее сеньоры в целом не выступили против этого проекта. Европа была далеко и тамошние дела их особо не интересовали. Вскоре и сам Людовик XVIII санкционировал переговоры с Первым Консулом. Вести их было поручено Эммануэлю-Анри-Луи-Александру де Лоне, графу д’Антрег. В середине мая в д’Антрег прибыл в Лондон и встретился «на нейтральной территории» с посланником Батавской республики Рутгером-Яном Шиммельпеннинком, известным своими близкими контактами с Наполеоном Бонапартом. Шиммельпеннинк обещал д’Антрегу передать Первому Консулу предложения короля при первой же оказии.

«Оказия» подвернулась очень быстро. После подписания договора в Амьене противоречия между Францией и Британией никуда не делись. Французы продолжали контролировать «республики-сёстры», вмешиваясь в их дела и меняя их статус, как им хотелось. Французские таможни по-прежнему не допускали во Францию английских промышленных товаров. В свою очередь англичане по-прежнему отказывались эвакуировать свои войска с острова Мальта и из Египта, несмотря на всю добрую волю Первого Консула – тот предлагал передать остров Мальта нейтральной Швеции (Фредрик-Вальдемар II был формально главой мальтийских рыцарей), на что в Лондоне ответили отказом, раздражив против себя и шведов. Наконец британский кабинет издал распоряжение об аресте в британских портах французских и голландских судов, в ответ на что Бонапарт приказал арестовать всех подданных Британской короны, пребывающих на территории Французской и Итальянской республик.

Итак, через несколько дней после встречи в батавском посольстве, 30 марта 1803 г. Британия денонсировала Амьенский договор и вновь объявила войну Франции и её союзникам. Шиммельпеннинк был вынужден покинуть Остров и вернуться в Голландию. Через несколько месяцев, в сентябре он был назначен послом в Париже, где и вручил Бонапарту полученное им от д’Антрега письмо графа Артуа к «главе французского правительства Его Превосходительству Наполеону Бонапарту».

Возобновление войны с Англией оказалось исключительно полезным стимулом для достижения договорённости между двумя… скажем нейтрально – «правительствами». Разумеется, переговоры велись тайно – идеологические соображения обеих сторон не позволяли признаться, что «воины свободы» и «тираны» (или, глядя с другой стороны, «воины веры» и «безбожные якобинцы») «добивают торг» между собой и делят «сферы влияния». Поэтому они велись не в Париже и вообще не во Франции, а на территории Батавской Республики, причём не в столице, а в провинциальном городе Арнем. Со стороны Республики присутствовал бывший посол в Лондоне генерал Антуан-Франсуа Андреосси, со стороны короля – всё тот же граф д’Антрег.

Первый Консул отдавал себе отчёт, что вплоть до заключения окончательного мира с Британией он не сможет обеспечить себе контроль над заморскими колониями. Господство на морях Royal Navy также отрезало рынки Франции от «колониальных товаров». Фактически после провала экспедиции Леклерка и разрыва Амьенского мира французские колонии представляли собой «отрезанный ломоть» (для Франции, естественно). Граф Артуа (именно он контролировал ход переговоров из-за океана) понимал, что возвращение его старшего брата в Париж – совершенно нереальная вещь. Поэтому торговались больше для проформы: об использованных титулах, о сроках передачи, о сумме компенсации.

При наличии доброй воли сторон соглашение было достигнуто достаточно быстро. 22 ноября 1803 г. д’Антрег и Андреосси подписали протокол, копии которого были направлены в Париж и в Монреаль на утверждение правителей. Согласно Арнемскому протоколу французские колонии на Антильских островах признавались принадлежащими Бурбонам. Бурбоны обязывались выплатить за них компенсацию в четыреста тысяч франков по частям (такую сумму популяры-союзники графа Артуа готовы были выплатить «для сохранения приличий»). Гарнизоны Республики на Антильских островах покидали их с развёрнутыми знамёнами, при чём Бурбоны обязывались ещё до отплытия выплатить им все задолженности в жаловании звонкой монетой. К слову, Андреосси пробовал включить в число отдаваемых колоний ещё и Гвиану (при выплате дополнительной компенсации, естественно), но «Месье» решил, что игра не стоит свеч и отказался платить за не сулящую особых доходов отдалённую территорию в Южной Америке. Франкоамериканцы во Франции и французы в Америке должны были быть трактуемы властями, как обычные подданные дружественного иностранного государства. Франция старая и Франция новая возобновляли между собой торговлю и брали обязательство не препятствовать торговым сношениям партнёра с третьими странами.

De facto это был договор об установлении двусторонних дипломатических отношений, но у него была своя специфика. Поскольку de iure обе стороны считали себя «законным правительством Франции» и никоим образом не собирались от этого статуса отказываться, договор никогда не был опубликован. С точки зрения официальной политики День Революции XI года Республики (по иронии судьбы соглашение с «роялистами» было достигнуто именно в столь «многозначительный» день) не выделялся ничем, ни одна газета ни во Франции, ни в Америке не опубликовала ни одного официального сообщения. Но уже в 1804 г. во французских портах (тех, что не оказались в английской блокаде) стали появляться суда под флагом с белыми лилиями (с английской точки зрения – нейтральных). Поначалу это выглядело странно, но потом все привыкли. Для разъяснения текущей политической ситуации во французских газетах (полностью и без исключения контролируемых министерством полиции) стали появляться статьи, воспевавшие величие Рима, а в особенности его раздел на дружественные Западную и Восточную Империи, принёсший римлянам в обеих её частях мир и благополучие.

В Карибском же море Арнемский протокол позволил его вдохновителю герцогу Ришелье без боя занять восточную часть Сан-Доминго, а позже взять под свой контроль острова Мартиника, Сен-Люсия, Тобаго и Гваделупа. Именем короля Людовика населению островов было объявлено об отмене восстановленного Бонапартом рабства. И таким вот образом Бурбоны получили там славу освободителей.

Европа на момент Амьенского мира (март 1802 г.)

Глядя на карту хочется спросить насколько вероятны например локальные военные конфликты Цесарства и Персии в районе "нейтральной" территории Дагестана и Чечни или в "Багдаде всё спокойно"?

Ну и в Италии папская область граничит с территорией Цизальпинской республики. Там Пия VII то выгоняли, то возвращали в это время. А похода Суворова не было. Был ли конкордат Наполеона во Франции (1801).

Александр пишет:

Глядя на карту хочется спросить насколько вероятны например локальные военные конфликты Цесарства и Персии в районе "нейтральной" территории Дагестана и Чечни или в "Багдаде всё спокойно"?

Аналогично реальным русско-персидским конфликтам. В этом регионе изменилось только название империи на севере (ну и ещё нет Георгиевского трактата с Картли-Кахетией).

Александр пишет:

Ну и в Италии папская область граничит с территорией Цизальпинской республики. Там Пия VII то выгоняли, то возвращали в это время. А похода Суворова не было. Был ли конкордат Наполеона во Франции (1801).

Границы в Италии аналогично реалу (в т.ч. цизальпинско-папская граница). Вторая итальянская кампания Наполеона пошла с чуть другой стартовой позиции (французы не сдали Геную и Турин), но завершилась, как в РИ, только вместо хаотичной РИ-битвы при Маренго АИ-Мелас был красиво и безупречно разбит при Страделле (как, кстати, Наполеон и собирался сделать в нашей РИ).

Конкордат тоже есть.

Северная Америка на момент Арнемского протокола (ноябрь 1803 г.)

судя по этой карте Бурбонам, британцам и Цесарям предстоит "делить" Орегон (мирно или нет?) (испанцы отвалятся, если их территории станут как и в РИ независимыми от метрополии, а Наполеон видимо также полезет в Испанию, а вот откуда там взялись американские претензии?). А вот британцев с учётом отколовшихся колоний в Новом Свете совсем мало. Можно даже предположить, что США при отсутствии возможности расширения на запад могут предложить политику экспансии -"собирания" всех английских территорий в Северной Америке (может ли Ньюфаундленд и Багамы присоединится? — в РИ как раз была попытка захватить Канаду в 1812 году, но тут у Британии нет таких ресурсов для удержания Ньюфаундленда). Вероятно при ослаблении Испании также возникнет спор за Флориду между Бурбонами и США. Но думаю во Флориде больше шансов у североамериканцев.

Какую роль может сыграть Текумсе?

Александр пишет:

а вот откуда там взялись американские претензии

Основанием для претензий США на будущий Орегон служат результаты экспедиции [url=https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D1%80%D0%B5%D0%B9,_%D0%A0%D0%BE%D0%B1%D0%B5%D1%80%D1%82]Роберта Грея[/url] в 1790-93, когда он исследовал между прочим, устье реки Колумбия и установил там флаг США.

Александр пишет:

Можно даже предположить, что США при отсутствии возможности расширения на запад могут предложить политику экспансии -"собирания" всех английских территорий в Северной Америке (может ли Ньюфаундленд и Багамы присоединится? — в РИ как раз была попытка захватить Канаду в 1812 году, но тут у Британии нет таких ресурсов для удержания Ньюфаундленда).

Несомненно, здесь США и Британия (точнее, Компания Гудзонова Залива) будут действовать рука об руку, чтобы задавить франкоамериканцев.

Александр пишет:

Вероятно при ослаблении Испании также возникнет спор за Флориду между Бурбонами и США. Но думаю во Флориде больше шансов у североамериканцев.
Какую роль может сыграть Текумсе?

Борьба за Флориду, безусловно, будет. Правда, её конкретный ход я ещё до конца не обдумал.

Мир с позиции силы

Итак, Арнемский протокол положил конец противостоянию «роялистов» и «республиканцев» – обе стороны скрепя сердце признали право конкурентов на существование. «Западная империя» и «восточная», принципы монархии и принципы свободы, разделённые океаном, нашли своё modus vivendi. И те и другие прекратили бесплодные попытки низвергнуть друг друга. Франкоамериканцы могли отныне посвятить все свои силы решению их собственных американских проблем (о них ещё будет речь ниже), французы же европейские теперь могли пользоваться плодами своих побед на полях битв, не беспокоясь об опасности «реставрации Бурбонов».

Действительно, победы Первого Консула принесли Европе мир. Мир почти что всех и почти что со всеми. Мир царил между Францией и Швецией, между Францией и Австрией, между Францией и Испанией, между Францией и Неаполем, между Францией и Цесарством. Отношения между последними, причём, всё больше и больше напоминали «горизонтальный альянс» старых времён.

Это не на шутку пугало кабинет в Вене – Австрия всё больше и больше чувствовала себя, как железный прут между французским молотом и польской наковальней. Посему там возобладали настроения «не до жиру – быть бы живу», иначе говоря – победил прагматический подход.

Во главе новой политики встал тот же самый человек, что стоял и во главе старой – граф Кобенцль. Если раньше венский кабинет делал всё, чтобы подавить французскую революцию или, по крайней мере, максимально ослабить Францию, то теперь тот же самый Кобенцль делал ещё больше, чтобы уверить Францию в своей самой искренней дружбе. Этот «прагматический подход» осуществлялся в два этапа: первый заключался в том, чтобы убедить Первого Консула и его министра Талейрана в самых добрых намерениях Австрии, а второй – в том, чтобы убедить их же (а по возможности – и прочих французов) в том, что добрые намерения Австрии добры в гораздо большей степени, чем аналогичные намерения двора в Киеве. Иными словами, австрийцы намеревались стать в глазах французов большими их друзьями, чем поляки.

А у подданных цесаря тем временем царила атмосфера праздника. Получив власть, «Золотая партия» делала всё, чтобы убедить сограждан в своём патриотизме и разорвать ещё сохраняющиеся ассоциации между «вольностью» и хаосом. Во-первых, всячески прославлялось имя покойного Александра I «Благословенного», что должно было избавить «золотых» от образа «ниспровергателей», и примирить приверженцев старых идей «Стальной революции» с новыми порядками. Во-вторых, в столице и крупных городах регулярно организовывались различные торжества и праздники, что должно настроить широкую публику на оптимистический лад. И наконец, в-третьих, правительство постаралось реально упрочить международное положение Цесарства, реализовывая самые смелые проекты на международной арене, благо победы Первого Консула успешно «вывели из игры» противников «горизонтальной коалиции».

Одним из следствий установления французской гегемонии в Западной Европе стало «упорядочивание» Германии, так называемая «медиатизация». Она предусматривала «укрупнение» существовавших до сих пор германских государств, в частности, ликвидацию независимых (точнее, формально подчинявшихся только императору Священной Римской Империи) вольных городом, епископств и аббатств, кроме некоторых, а также ликвидацию многих мелких феодальных владений, остававшихся в таком «полунезависимом» статусе со времён Вестфальского мира. Князья упраздняемых владений получали, однако, компенсацию в виде повышения своего юридического статуса – отныне они с формальной точки зрения были равны по положению новым суверенам их бывших земель. Ликвидация германской чересполосицы оказывалась, таким образом, весьма на руку великим державам, получившим возможность увеличить свою территорию без всяких войн и даже без больших усилий.

Первый Консул таким образом усилил своих главных сателлитов в Германии – Баден и Вюртемберг. Свой «кусочек» от медиатизации получила также Австрия: её прагматическая дружба с Францией окупилась приращением принадлежащей ей Баварии (в её состав вошли, между прочими, Аншпах, Аугсбург и бывший «вольный город» Нюрнберг. Проблемы с медиатизацией начались, однако, в Германии восточной.

Цесарь Станислав был к этому времени уже давно совершеннолетний (требуемых законами 14 лет он достиг иже в 1800 г.) по-прежнему не проявлял интереса ка государственным делам, что, естественно, чисто явочным порядком привело к перераспределению власти в пользу канцлера и Сейма. При том, что и канцлер и маршал Сейма принадлежали к той же самой партии и реализовывали ту же самую программу, такое положение дел устраивало всех. Цесарь устраивал торжественные приёмы, раздавал ордена и торжественно открывал в разных городах памятники своему великому отцу, в то время, как канцлер и маршал занимались политикой. Политика внутренняя считалась успешной, поэтому вся активность крутилась вокруг политики внешней.

После реализации «гарантий нейтралитета» для Бранденбурга, Мекленбурга и Саксонии (поточно называемых «księstwami gwarancyjnymi» – «гарантийными княжествами»), правительство Винницкого стало активно использовать эти государства в качестве своих орудий, выступая как бы от их имени, но, естественно, в своих собственных интересах. «Бархатная оккупация» позволяла, кроме того, и нейтрализовать слабые и редкие попытки Станислава I проявить «самостоятельность». Так, когда одна из его многочисленных фавориток начала слишком настойчиво просить своего царственного любовника о какую-нибудь «тёплую» должность для своего брата, то канцлер (узнав об этом от своих людей среди слуг цесаря) решил этот вопрос раньше, чем монарх успел его об этом попросить – приказом военного министра этот брат получил повышение в чине и должность военного коменданта Ростока. Таким образом, канцлер продемонстрировал, что просить о чём бы то ни было его лучше, чем цесаря.

Вообще назначения в Восточную Германию на военные и дипломатические должности достаточно часто использовалось правительством, чтобы «купить дружбу» влиятельных фамилий. В результате важные должности в «гарантийных княжествах» занимали в большинстве своём случайные люди, больше озабоченные собственным положением, чем проведением единой государственной политики. Наоборот, государственная политика всё чаще и чаще шла «на поводу» частных интересов. Так официальное присоединение к Цесарству владений умершего в апреле 1804 г. не имевшего прямых наследников герцога Ноймарка в качестве очередного воеводства Короны было произведено в первую очередь для того, чтобы «умаслить» влиятельную новгородскую семью Строгановых, представители которой получили там ряд важных должностей (включая должность воеводы) и торговых привилегий.

До поры до времени это, однако, не играло особой роли. В самих княжествах не было сил, способных бросить вызов «польской супрематии», французы до поры до времени считали эти земли законной польской сферой влияния, австрийцы, как уже говорилось, без поддержки Первого Консула не решались предпринять против Цесарства каких-либо конкретных шагов, не считая систематических жалоб на поляков из уст посла в Париже князя Клеменса фон Меттерниха. Кроме того, антипольскую (точнее, прогерманскую) кампанию продолжал вести пребывающий в Париже наследный принц Бранденбурга Фридрих Понятовский. Бранденбургский принц был менее сдержан в выражениях, чем австрийский посол, поэтому Талейран неоднократно получал ноты от посла Цесарства с требованиями «приструнить» принца. Талейран вежливо обещал довести до сведения Первого Консула и принять меры, но не делал ничего, предпочитая иметь «карманного принца» при себе «на всякий случай».

Винницкий тем временем старался максимально использовать свою «добрую карту» и хорошую оказию в виде медиатизации. На западной границе Саксонии находились княжества Саксен-Гота, Саксен-Веймар, Ройсс и другие, а на запад от Бранденбурга – союзный английскому Ганноверу Брауншвейг, а также Анхальт-Дессау, Анхальт-Бернбург, Анхальт-Кётен и Анхальт-Цербст (родина покойной Софии Понятовской). Все эти владения канцлер намеревался в рамках медиатизации присоединить к Саксонии и Бранденбургу, а, соответственно, и распространить на них польские «гарантии нейтралитета». От самих княжеств, понятно, в этом деле зависело очень мало и тамошние князья начали безропотно готовиться к переезду в Берлин и Дрезден.

Но неожиданно появилась загвоздка. В Киеве намеревались медиатизировать в пользу Саксонии не только Ройсс и прочую феодальную «мелочь», но и княжество Байройт, вытягивавшееся «языком» от саксонской границы до Нюрнберга. Одновременно такие же самые намерения имела и Австрия, претендовавшая на Байройт в рамках медиатизации в пользу принадлежавшей ей Баварии. Винницкий проигнорировал все письма графа Кобенцля, будучи уверенным, что ни на что серьёзнее письменных протестов Австрия не решится. Но вышло по-другому. Кобенцль сделал «ход конём»: в ноябре 1804 г. он обратился к Бонапарту, как к «верховному арбитру Европы» – именно такую формулировку употребил в разговоре с Первым Консулом посол Меттерних. Талейран отправил в Киев письмо, где вежливо предлагал посредничество Франции в разрешении «байройтского казуса». Винницкий был вынужден его принять.

moscow_guest пишет:

в ноябре 1804 г. он обратился к Бонапарту, как к «верховному арбитру Европы» – именно такую формулировку употребил в разговоре с Первым Консулом посол Меттерних.

Он ещё не провозгласил себя Императором? Само по себе появление нового "цезаря" на западе вызовет неудовольство цезаря восточного или того, кто за ним стоит.

Если Брауншвейг союзник Британии — вряд ли его будут медиатизировать в пользу Бранденбурга (если только в пользу Ганновера). Хотя чем же недрволен наследный принц Бранденбургский-его владения округляются.

А что Швеция получит в медиатизации? По карте у неё во владении внушительная Померания. Может быть заинтересована в присоединении соседнего Мекленбурга.

Александр пишет:

Он ещё не провозгласил себя Императором? Само по себе появление нового "цезаря" на западе вызовет неудовольство цезаря восточного или того, кто за ним стоит.

Нет, пока не провозгласил. В РИ катализатором для трансформации Консульства в Империю было покушение на Бонапарта и последующие попытки покушений, а здесь их нет — Наполеон и Бурбоны "разошлись полюбовно".

Александр пишет:

Если Брауншвейг союзник Британии — вряд ли его будут медиатизировать в пользу Бранденбурга (если только в пользу Ганновера).

Так во-первых, Цесарство — союзник Франции (пока что), которая в состоянии войны с Англией (про провал Амьенского мира я ещё не написал, но он, увы, состоялся, хоть и чуть позже РИ), а во-вторых — правительство Цесарства испытывает сильное "головокружение от успехов" (успехов Наполеона ) и начинает терять чувство меры.

Александр пишет:

Хотя чем же недрволен наследный принц Бранденбургский-его владения округляются.

Наследный принц прежде всего недоволен тем, что в Бранденбурге и прочих "гарантийных княжествах" распоряжаются поляки, а не немцы и именно они решают за них.

Александр пишет:

А что Швеция получит в медиатизации? По карте у неё во владении внушительная Померания. Может быть заинтересована в присоединении соседнего Мекленбурга.

Мекленбург — одно из "гарантийных княжеств", de facto вассал Цесарства. Вообразивший себя всемогущим канцлер никому ничего по своей воле не отдаст. Кроме того, Мекленбург не подлежит медиатизации, ибо достаточно большой само по себе.

moscow_guest пишет:

в Бранденбурге и прочих "гарантийных княжествах" распоряжаются поляки, а не немцы

Ну он сам полуполяк-полунемец.moscow_guest пишет:

Мекленбург не подлежит медиатизации, ибо достаточно большой само по себе.

Шверинский Мекленбург большой. А Стрелиц какой-то совсем мелкий.

Александр пишет:

Шверинский Мекленбург большой. А Стрелиц какой-то совсем мелкий.

Если Мекленбург-Стрелиц к кому и присоединять — то к Бранденбургу, причём при известном желании можно обойтись и без медиатизации, оформив это как "внутрисемейное дело": герцог Евгений Понятовский — зять герцога Карла Мекленбург-Стрелицкого.

Для своего сына она нашла невесту в соседнем герцогстве Мекленбург-Стрелиц — в 1785 г. в Потсдаме отпраздновали свадьбу между принцем Евгением-Августом Понятовским и Шарлоттой-Георгиной-Луизой-Фридерикой, дочерью герцога Карла Мекленбург-Стрелицкого. В 1786 г. у молодой пары родился сын Фридрих, а в 1789-ом – дочь Шарлотта.

Александр пишет:

Ну он сам полуполяк-полунемец.

Фридрих вырос в Бранденбурге в окружении немцев, причём деятелей высокой культуры, которых спонсировал его дед, а потом отец. Он ощущает себя в первую очередь немцем, а поляков воспринимает, как наглых чужаков, настырно лезущих в чужие дела и пользующихся неспособностью отца дать им отпор.

А какую роль играет сын [del][/del] Софии от первого мужа во всех этих интригах?

Александр пишет:

А какую роль играет сын Екатерины Софии от первого мужа во всех этих интригах?

Старается по возможности в своём Ольденбурге держаться в стороне от "битвы титанов", понимая, что в случае чего его герцогство просто пойдёт "на растопку" (а то и он сам разделит судьбу своего alter ego ).

Мир с позиции силы (окончание)

Конференция представителей заинтересованных держав прошла в Париже в марте 1805 г. Австрийскую сторону представлял всё тот же посол Меттерних. С польской стороны из Киева прибыл специальный посланник канцлера государственный советник Кшиштоф-Кароль Издембский. С французской стороны председательствовал, разумеется, министр Талейран.

Меттерних в своих аргументах напирал на справедливость и права народов, на то, что жители Байройта искренне желают присоединения к родственной Баварии. Издембский возражал, что тамошний князь уже прибыл ко двору в Дрездене, тем самым подтвердив желание присоединиться именно к Саксонии. Разумеется, все эти рассуждения о «правах» и «желаниях» народа княжества Байройт не имели никакого реального значения, всё решалось истинным соотношением сил великих держав.

Издембский собирался воспользоваться проблемами Франции. В марте 1804 г. «приказал долго жить» Амьенский мирный договор между Францией и Великобританией. Англичане с самого начала воспринимали мирный договор, как своё поражение. Надежды на трансформацию Амьенского договора в долговременный мир были подорваны неуступчивостью Первого Консула в торговых (он не соглашался подписать с Британией торговый договор) и политических (Батавская и Гельветическая республики, а также ряд территорий в Италии по-прежнему оставались под французской оккупацией) вопросах. Не оставался в долгу и «туманный Альбион» – британский кабинет даже и не думал о выводе войск из Египта и Мальты (в последнем случае – даже невзирая на протесты Фредрика-Вальдемара II, в этом вопросе вполне солидарного с Французской Республикой).

Тем не менее, Эддингтон не решался порвать с Бонапартом первым. Ситуация была для Соединённого Королевства крайне неблагоприятной. Бонапарт, как уже говорилось, практически установил гегемонию в Западной Европе. В Европе восточной практически без ограничений «правило бал» дружественное Первому Консулу Цесарство. Австрия держалась Бонапарта, только в дружбе с ним находя свой единственный шанс на спасение. Американские Бурбоны, когда-то заклятые враги Республики, теперь торговали с ней, как ни в чём не бывало. Долгие переговоры между Первым Консулом и послом в Париже Уитвортом не приносили результата. Но поскольку шансов на создание некой новой (третьей по счёту) антифранцузской коалиции не просматривалось никаких, они продолжались, по-прежнему долго и безнадёжно.

Но, как верёвочке не виться, конец всё равно будет. Раз англичане не желали взять на себя ответственность за разрыв, её взяли на себя французы. 11 флореаля XII года Республики (1 мая 1804 г.) Первый Консул выдвинул Уитворту окончательный ультиматум: если Британия не эвакуирует Мальту до конца месяца, Франция объявит ей войну. «Лимит» уходов и лавирований был исчерпан за последний год, теперь Уитворт знал точно, что Бонапарт не шутит, как знал, что его правительство не пойдёт на уступки. Поэтому он вечером того же дня покинул Париж. В Кале его ждало известие о начале военных действий между его страной и Францией. В Лондоне правительство подало в отставку, бразды правления принял в свои руки Уильям Питт-младший, решительный сторонник «войны до победы».

И этой новой англо-французской войной и намеревался воспользоваться советник Издембский. Расчёт польского правительства заключался в том, что французы, занятые проблемами с англичанами (Первый Консул в ожидании прибытия своего флота сконцентрировал главные силы своей армии в лагере под Булонью), не станут мешать своим старым друзьям «подставлять ногу» их старым врагам. Этот подход имел смысл и вполне мог бы увенчаться успехом, если бы не сам Издембский – советник вёл себя более, чем самоуверенно, несколько раз прямо заявив в присутствии самого Первого Консула, что «правительство Его Цесарского Величества займёт Байройт, будет на то согласие Франции или нет». Понятно, что такая наглость (особенно по контрасту с Меттернихом, представлявшим, казалось, саму обходительность и преданность) не могла понравиться генералу Бонапарту. «Этот хлыщ», – сказал он после одной из встреч с Издембским, – «разговаривал со мной так, как будто бы это он, а не я выиграл битву при Страделле».

Опасения в отношении политики Цесарства подогревались и донесениями из Киева посла Коленкура. Маркиз сообщал, что «в киевском обществе и в правительственных газетах прямо говорят о необходимости раздела Австрии и установлению общей польско-французской границы по Дунаю, если не по Рейну». Становилось ясно, что Издембский представляет не только свои собственные амбиции, но и амбиции всей правящей в Польше «золотой партии», явно потерявшей связи с реальностью. Очевидно было, что уступка в «байройтском вопросе» вызовет лавину следующих требований и-таки вынудит Францию вступить в войну если не с Австрией, так со ставшим внезапно резко агрессивным Цесарством.

Поэтому Бонапарт принял решение ответить польским притязаниям «нет». 11 жерминаля XII года Республики (1 апреля 1805 г.) он, вынес свой вердикт в качестве арбитра – Байройт должен был отойти Австрийской Империи. Издембский уже на следующий день отбыл в Киев. Винницкий и Потоцкий объявили в Сейме, что не могут признать «столь возмутительного попрания прав и умаления чести Светлейшего Пана и Его Цесарства». Сейм большинством голосов поддержал позицию канцлера и правительства. 3 мая 1805 г. польские войска под командованием генерала Хортицкого вступили на территорию Байройта. Тем не менее, они опоздали – город Байройт было уже занят армией генерала Мака от имени Австрии. Польский ультиматум сдать город Мак, само собой, отклонил. Хортицкий приступил к регулярной осаде.

Позднейший писатель сказал по этому поводу: «началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие».

Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах

Хортицкий собирался (согласно плану Министерства Войны) взять Байройт с ходу, а если не удастся – осадить его. В Министерстве исходили из того, что Австрия, увидев решимость Цесарства «взять своё», уступит, опасаясь получить войну на два фронта. Предполагалось, что Первый Консул может воспользоваться занятостью Австрии войной с Цесарством для атаки на неё или, по крайней мере, использует сложившуюся ситуацию для давления на Вену. Соответственно, австрийские войска в Байройте, посопротивлявшись «для очистки совести», отойдут, оставив княжество полякам. На случай «непредвиденного упрямства» гофкригсрата предполагалось нанести удар в Богемии, после чего капитуляция императора Франца II предполагалась делом решённым.

Поэтому тот факт, что Мак-таки упредил Хортицкого в занятии Байройта, представлялся последнему мелочью, не способной изменить общего (успешного для поляков) положения дел. Но это (как оказалось позже) было далеко не так, позднейшие историки, оценивая манёвр Мака, часто называют его «соломинкой, переломившей хребет верблюду». Ну или же «последней каплей». Об этом стоит рассказать подробнее.

Мак заперся в Байройте, Хортицкий, потерпев неудачу при первом штурме города, перешёл к регулярной осаде. Осаждавшие и осаждаемые без спешки копали апроши и контрапроши, практически не предпринимая активных действий, кроме периодических обстрелов города и нескольких вылазок разной степени успешности. В Мюнхене между тем столь же неспешно под командованием фельдмаршала Шварценберга собиралась армия для деблокады Байройта.

В отличие от военных действий дипломатические манёвры разворачивались стремительно. Меттерних в Париже добился приёма у самого Первого Консула и, чуть ли не плача, попросил помощи против «ничем не спровоцированного вероломства цесаря». Талейран попытался организовать «примирительную встречу» между представителями обеих формально союзных Франции империй. Но эта инициатива натолкнулась на откровенное противодействие польской стороны. Издембский, как уже было сказано, к этому времени уже покинул французскую столицу, а польский посол Александр Ходкевич не имел, по его словам, полномочий обещать что-либо конкретное в байройтском вопросе. Из опубликованной позже дипломатической переписки стало ясно, что это было частью плана Винницкого – канцлер планировал тянуть время в ожидании того, как успехи цесарского войска поставят Бонапарта перед свершившимся фактом.

Ввиду того, что молниеносного захвата Байройта не получилось, было решено привести в действие вторую часть плана. Генерал Костюшко 18 мая 1805 г. вторгся в Богемию, без боя заняв Острау. Он планировал перейти в решительное наступление в направлении Ольмюца и далее на Брюнн, но после того, как 21 мая австрийцы помешали ему переправиться через Одер у Манкендорфа, ему пришлось задержаться в поисках более удобного места для переправы. Кроме того, его сильно беспокоили партизанские действия венгерских гусар на его флангах. В результате наступление цесарских войск выдохлось и все военные действия свелись к вялым манёврам вдоль Одера, занявшим несколько месяцев, ставших для судьбы войны ключевыми.

Пока войска противоборствующих сторон находились в состоянии оперативного пата, международное положение коренным образом изменилось – и не в пользу Цесарства. Главным фактором этих изменений оказались события, происходившие на противоположном конце Европы и, казалось, не имевшие никакого отношения к польско-австрийскому противоборству.

После провала надежд на стабильный мир с Британией, Наполеон сделал ставку на её окончательный разгром в результате высадки на Острове. Для этого он сосредоточил в уже упомянутом лагере под Булонью главные силы своей армии в ожидании подхода главных сил своего флота, чтобы перевезти её через Ла-Манш. Будучи хорошо осведомлённым от своих многочисленных агентов о приготовлениях Первого Консула, британское Адмиралтейство делало всё, чтобы не допустить этой высадки. Французский Атлантический флот был блокирован в Бресте, флот Леванта – в Тулоне. Тем не менее флоту Леванта удалось прорвать английскую блокаду и соединиться с союзным испанским флотом в Кадиксе. После этого разработанный французами план предусматривал поход объединённой эскадры к побережью Америки. Это, в свою очередь, должно было заставить главные силы Royal Navy покинуть Ла-Манш и отправиться на защиту находящихся под угрозой британских владений на Антильских островах, вследствие чего для размещённых в Булонском лагере сил Армии Берегов Океана («l'Armée des côtes de l'Océan») открылась бы возможность для десанта в Южной Англии.

Первый Консул надеялся также привлечь к операции базировавшийся на острове Сан-Доминго флот Бурбонов (официально – «Французского Королевства»), пообещав им передачу всех захваченных английских колоний в согласии с духом Арнемского протокола. Соответствующие послания были направлены как в Порт-о-Пренс губернатору Сан-Доминго герцогу Ришелье, так и в Монреаль непосредственно королю. Следует отметить, что Первый Консул обращался к королю, как к «Его Величеству Людовику XVIII, королю Обеих Франций» («À Sa Majesté Louis XVIII, roi des Deux Frances») (именно так звучал официальный «американский» титул Людовика). На подобном соблюдении формальностей настоял Талейран, полагая, что подобная лесть поможет перетянуть давнего конкурента на сторону Франции. Бонапарт рассудил, что одно только титулование ни к чему конкретному его, как Первого Консула, не обязывает, и это письмо подписал.

В Монреале обращение Первого Консула (хоть и строго конфиденциальное) было встречено, в основном, с удовлетворением. «Реверанс» с титулом сыграл в этом свою роль. Со стороны (особенно со стороны «Monsieur» графа Артуа) всё выглядело так, как будто Первый Консул склоняется перед величием королевской короны и признаёт себя чуть ли не королевским наместником «Старого Королевства». Однако войну против Англии двор начинать не спешил. В значительной мере на это решение повлияли письма в Монреаль от Ришелье. Герцог предостерегал перед опасной авантюрой, настаивая, что возможный (именно «возможный», а не «гарантированный») захват нескольких островов не скомпенсирует Королевству ущерба от полномасштабной войны с Британией и нарушению торговли с ней, а уверениям Первого Консула (по-прежнему – «Республики», подчёркивал Ришелье) о быстром взятии Лондона нельзя слишком доверять – это не первый и, вероятно, не последний случай, когда дипломаты выдают желаемое за действительное.

В результате Бонапарт так и не получил в ответ от короля ничего более конкретного, чем заверения в «Нашей благосклонности» и разрешения набирать воду и закупать продовольствие в портах Новой Франции. Впрочем, последнее в условиях дальнего похода было вещью весьма полезной, чем и воспользовался французский адмирал Пьер де Вильнёв, загрузив запасы и оставив больных матросов в портах Гонаив, Кап-Франсэ и Сан-Доминго (бывшей столицы принадлежавшей некогда Испании части одноимённого острова). Тем не менее, карибский поход Вильнёва оказался неудачным – адмирал, хоть и некоторое время маневрировал в районе острова Ямайка, а позже – острова Барбадос, не предпринял никаких активных действий, кроме бомбардировки столицы Барбадоса г. Бриджтаун, не решившись, впрочем на полноценный штурм. В результате ему так и не удалось убедить британского командующего адмирала Нельсона в серьёзности своих намерений и в начале мая 1805 г. принял решение вернуться в Европу.

Увы, волей судьбы стало так, что близ Азорских островов эскадра Вильнёва была замечена фрегатом Феникс, который вовремя доставил информацию об этой встрече адмиралу Нельсону. Британец рассудил, что франко-испанский флот идёт в Брест и решил перехватить его в Бискайском заливе. 10 июня флоты Вильнёва (20 кораблей) и Нельсона (25 кораблей) встретились в районе мыса Финистерре у берегов испанской Галисии. Фатальное невезение Вильнёва продолжалось: не считая численного превосходства англичан и их лучшей подготовки (самые подготовленные кадры французских морских офицеров в основном перешли на службу Бурбонам в Америку), ему «изменил» ветер. Флот Нельсона оказался с подветренной стороны по отношению к нему, чем англичанин и воспользовался для атаки франко-испанцев.

Бой у Финистерре завершился полным успехом Нельсона – французский флот был разгромлен (12 кораблей были захвачены призовыми командами англичан), сам Вильнёв был убит во время абордажа его флагмана «Бюсантор». Французский флот был уничтожен почти полностью, за исключением. Наступившая темнота позволила испанскому адмиралу Федерико Гравине увести три из оставшихся испанских кораблей в порт Ферроль, а двум сильно повреждённым французским кораблям уйти в порт Виго.

Получив известие о катастрофе при Финистерре, Бонапарт понял, что шансы на завоевание Британии исчезли надолго. Оставалось сконцентрироваться на наведении порядка в Европе, всё в большей степени «отбивавшейся от рук». Осада Байройта продолжалась долго и нудно – Винницкий предпринял несколько попыток штурма, Мак их все отбил, после чего всё осталось, как было. В Богемии чересчур осторожный Костюшко был заменён генералом пехоты Михаилом Кутузовым, получившим строгий приказ возобновить наступление, перейти Одер и взять Брюнн.

«Старый союзник» – Цесарство Многих Народов превращалось в явную угрозу европейскому порядку, своим неповиновением подвергая сомнению доминирующую позицию Франции Бонапарта. Первому Консулу ничего не оставалось, как устами министра Талейрана предъявить Ходкевичу ультиматум: если польская армия не прекратит враждебных действий против Австрии и не вернётся в пределы Цесарства, Французская Республика объявит Цесарству Многих Народов войну. Инструкции послу из Киева были ясными – не идти ни на какие уступки. Соответственно, Ходкевичу ничего не оставалось, кроме как потребовать у Талейрана паспорт и покинуть пределы Франции.

Пока шли переговоры Талейран-Ходкевич, Первый Консул не бездействовал. Раз поражение Вильнёва при Финистерре выбило у него из рук меч против англичан, он обнажит его против поляков. Польша несколько веков была полезна Франции, как союзник, теперь она стала врагом. Против врага дозволены все средства, поэтому Армия Берегов Океана должна теперь быть использована против поляков. Соответственно, ей нужно новое название: не «Армия Берегов» – «берега Богемии» существуют только у Шекспира, но Великая (или «Большая») Армия («la Grande Armée»). Великая Армия немедленно выступает из Булони и её части, распределившись по разным дорогам и не мешая друг другу, следуют на главный театр военных действий в Богемию.

Сказано – сделано! Французские колонны маршировали на восток. В середине августа они перешли французскую границу и продолжили марш через Вюртемберг, через австрийскую Баварию, через собственно Австрию, через Богемию. По дороге французское вмешательство решило судьбу осады Байройта. При приближении к городу армии генерала Дезе Хортицкий снял осаду и отошёл в пределы Саксонии. Теперь, впрочем, старые границы уже не имели значения, так что войска Дезе-Мака вступили в Саксонию вслед за ним. Хортицкий отступал на Цвиккау, но Дезе перехитрил его, обойдя с севера и перехватив дорогу, после чего 15 августа 1805 г. разбил вблизи городка Вайшлиц, что позволило ему продолжить наступление вглубь беззащитной Саксонии.

Но одновременно с этим войска Цесарства одержали победу в Богемии. 16 августа Кутузов при Дойч-Еснике разбил противостоявшего ему Карла-Филиппа цу Шварценберга, переправился через Одер и занял наконец-то Ольмюц, создав угрозу Брюнну. В случае падения Брюнна могло бы стать реальным наступление непосредственно на Вену, так что сложившаяся ситуация крайне беспокоила гофкригсрат. Остатки побитой армии Шварценберга сосредоточились в окрестностях Брюнна, намереваясь, получив подкрепления из Праги и Вены, дать Кутузову решительное сражение. Но главной надеждой австрийцев были не столько собственные силы (их оценка в соотношении с силами Цесарства не вызывала у австрийских генералов особого оптимизма), а спешащие на помощь французские войска во главе с самим Первым Консулом.

Так же оценивал ситуацию и Кутузов, намереваясь разбить Шварценберга до подхода французов. Он двинулся на Брюнн. Находясь в г. Вишау и получив данные разведки о местоположении австрийской армии на запад от г. Аустерлиц, он на следующее утро двинулся туда. Когда во второй половине дня 28 августа 1805 г. польская и австрийская армии вошли в соприкосновение, австрийские войска заняли позицию на высотах Працен фронтом на восток. Часть своих войск Шварценберг разместил вдоль речки Литава (фактически большого ручья), чтобы не дать обойти себя с правого фланга. Позиция имела то преимущества, что с юга в районе Сачан, Тельниц и Сокольниц её обход был невозможен из-за расположенных там больших прудов.

Тем не менее Кутузов, воспользовавшись своим превосходством в артиллерии вначале опрокинул этот правый фланг Шварценберга, а затем и его самого сбросил с Праценских высот. Наступившая ночь прекратила кровопролитное сражение. Поляки Кутузова заняли старые австрийские позиции на высотах Працен, а австрийцы Шварценберга отошли немного (примерно 3 км) на запад, за ручей Гольдбах. Боевой дух австрийской армии после второго уже поражения от поляков был надломлен и единственное, что удерживало Шварценберга на месте, были курьеры от Наполеона, обещавшего своё прибытие уже утром следующего дня. В свою очередь Кутузов, хоть и не знал наверняка о местоположении Первого Консула и его армии, рассчитывал, что ему удастся разбить австрийцев до того, как французы успеют вступить в битву, после чего он намеревался дать им бой и разбить своими превосходящими (после выхода из игры Шварценберга) силами.

Утром 29 августа 1805 г. (11 фрюктидора XIII года Республики) сразу после рассвета поляки начали атаку на позиции князя Шварценберга. Основной удар наносился на его правом фланге, чтобы отрезать его от дороги на Вену. Уже к десяти утра стало ясно, что австрийцы терпят поражение (уже третье за эту кампанию) от Кутузова. Австрийский левый фланг и центр были опрокинуты и отступали.

Но в этот момент, как «deus ex machina» вмешался Первый Консул. Вначале во фланг наступавшим полякам ударили только что подошедшие французские дивизии, отбросив их. Далее на штурм высот Працен двинулся генерал Мюирон, захвативший их и установивший там свои орудия. Попытки так не вовремя спустившихся вниз поляков отбить свои старые позиции обратно успеха не имели – артиллерия Мюирона косила взбиравшиеся по склону полки, а когда примерно в час дня Кутузов отозвал наступавшие на Тельниц и Сокольниц полки, чтобы-таки отбить с их помощью потерянные высоты, в контрнаступление перешёл и, казалось бы, разбитый Шварценберг, прижав польские войска к непроходимым прудам. А примерно в два часа дня был убит (вероятно, одним из вышедших в тыл польского войска егерей консульской гвардии) сам Кутузов, после чего войско Цесарства обратилось в паническое бегство. Первый Консул одержал одну из самых своих блистательных побед.

А что будет со Священной Римской Империей? У вас в основном идёт речь об Австрии, но учитывая положение дел — вряд ли имеются основания для роспуска СРИ и замены её Австрийской Империей и Рейнским союзом, во всяком случае прямо сейчас.

Основания такие же, как и в РИ — Наполеон желает получить контроль над Германией. Естественнно, с учётом профранцузских настроений в АИ-Восточной Германии вместо РИ-"Рейнского союза" он создаст иное государственное образование, но ему в этом по-прежнему мешает сам факт существования СРИ. А кроме того, у Габсбургов в данной АИ поле для манёвра ещё меньше, чем в РИ, так что им точно так же придётся "проглотить пилюлю" от своего французского протектора.

Ну и некоторые замеченные опечатки:

Французский флот был уничтожен почти полностью, за исключением.

Выделенное — лишнее.

Часть своих войск Шварценберг разместил вдоль речки Литава (фактически большого ручья), чтобы не дать обойти себя с правого фланга.
...
Тем не менее Кутузов, воспользовавшись своим превосходством в артиллерии вначале опрокинул этот правый фланг Шварценберга

Разумеется, речь о левом фланге.

У Бернандота видимо альтернативная судьба будет, не быть маршалу шведским королём, хотя может королевский трон будет где-то в другом месте. (Гогенцоллернов вряд ли куда-то получится деть, при всех недостатках Фридриха-Вильгельма (или Вальдемара), это ж не Густав Адольф). А братьев и Мюрата также рассажает королями Наполеон I или как? Правда он сам пока не торопится стать императором французов...

Александр пишет:

У Бернандота видимо альтернативная судьба будет, не быть маршалу шведским королём, хотя может королевский трон будет где-то в другом месте. (Гогенцоллернов вряд ли куда-то получится деть, при всех недостатках Фридриха-Вильгельма (или Вальдемара), это ж не Густав Адольф). А братьев и Мюрата также рассажает королями Наполеон I или как? Правда он сам пока не торопится стать императором французов...

Шведский трон однозначно занят, так что придётся Бернадоту в родных пенатах счастья искать. А троны для членов семьи Наполеон, став императором, естественно, выкроит. Некоторые — как в РИ, некоторые — нет.

Судный день Цесарства Многих Народов

Известия об исходе битв при Вайшлице и при Аустерлице стали неожиданностью для правительства в Киеве. Что хуже, там не поняли их реального значения. В восприятии упоённого предыдущими успехами киевского политического света они были ничуть не более, чем временными, а главное, случайными неудачами, за которые поносят ответственность лишь конкретный Хортицкий и конкретный Кутузов (мир праху его), но никак не политика Золотой партии в целом. В лучшем (или же худшем, как сказать) случае часть вины за «временные неудачи» лежит и на министре войны, назначившем их на свои посты.

Именно этой версии придерживался канцлер Винницкий, старательно отводя все подозрения от самого себя. Разумеется, во всём виноват министр войны, а не канцлер. Поэтому старый министр был отправлен в отставку (официально – по состоянию здоровья), а на его место назначен новый – генерал дивизии Павел Строганов, что с одной стороны позволяло представить общественному мнению «новые лица», а с другой – ещё более укрепить альянс канцлера с влиятельной новгородской фамилией. Новый министр проявлял решительность и обещал «наказать вероломного француза».

Канцлером в согласии с маршалами обеих палат был объявлен новый рекрутский набор, начали формироваться новые полки, а уже сформированные выдвигались к границе. В городах Короны формировалось ополчение для обороны перед возможным французским вторжением. Был созван экстраординарный Сейм для утверждения новых налогов на содержание войска. Сеймы некоторых комиссарий (естественно, напрямую угрожаемой Коронной, Русской, Литовской и, что стоит особо отметить – Сибирийской и Силезской) проявили инициативу и выделили деньги на формирование новых частей, не дожидаясь решения центральных властей.

На богемской границе в Силезии из остатков армии Кутузова и прибывших из глубины страны полков формировалась Силезская армия под командой генерала дивизии Михала Суходольца. Вообще сословия Силезии проявили значительный энтузиазм в отношения обороны края. На собранные по подписке средства граждан одной только Вратиславии, был сформирован целый полк «вратиславских стрелков». Охотно записывались добровольцами в цесарское войско также жители Оппельна, Брига, Лигница и других городов. Силезцы явно демонстрировали своё активное нежелание возвращаться обратно под скипетр Габсбургов. Вместе с тем далеко не все подданные цесаря Станислава проявляли такой энтузиазм. Так Сеймы Новгорода, Москворуссии и Украины вообще не стали поднимать вопроса о «военных суммах». Здесь, правда, вряд ли шла речь о нелояльности цесарю, ведь послы соответствующих комиссарий проголосовали «за» на государственном уровне в Киеве. Но вот комиссариальный сейм Прибалтики, хоть и поднял вопрос о выделении «военных сумм», но отклонил его. Прибалтику населяли в основном немцы, и они предпочитали выжидать, «не выходя из шеренги».

Вообще энтузиазм в отношении войны против французов, подобный силезскому, был среди немцев скорее исключением, чем правилом. Но если прибалтийские «остзейцы» просто выжидали, то жители сопредельных «гарантийных княжеств» часто открыто выступали против польских войск и администрации, в том числе с оружием в руках.

Началось это со стихийного восстания в городе Цвиккау сразу после известий о победе Дезе. Жители разоружили небольшой цесарский гарнизон и закрыли городские ворота, не впуская туда отступавших от Вайшлица солдат в цесарских мундирах. Показательно, что ядром восстания в Цвиккау оказались некое подразделение саксонской армии во главе со своим лейтенантом, также из числа отступавших. Только благодаря этому лейтенанту люди цесаря избегли самосуда горожан.

Но не так легко отделались цесарские гарнизоны в других саксонских городах. Гарнизоны Геры и Альтенбурга были перебиты после того, как повстанцы (по прибытии свидетелей восстания в Цвиккау) штурмом взяли их казармы. В г. Хёмниц полякам не помогло даже то, что они сами сложили оружие перед толпой горожан. Города выходили из повиновения полякам один за другим. Одиночных солдат ловили и убивали жители деревень, через которые они пытались пройти. Продвигавшихся вглубь страны французов же, наоборот, встречали цветами.

Хортицкий поначалу пробовал собрать свои войска, чтобы подавить ширящееся восстание, но вскоре понял всю безнадёжность этих попыток. Тогда он решил с оставшимися у него силами (всего у него под командой осталось уже меньше тысячи штыков и сабель) пробиваться через ставшую внезапно враждебной Саксонию на восток, в Силезию или Ноймарк. Тем временем стало широко известно о битве при Аустерлице и поражении Кутузова. Это послужило последней каплей. Саксония взорвалась, словно бочка пороха.

Если раньше на сторону повстанцев переходили только отдельные подразделения регулярных войск герцогства, то 1 сентября 1805 г. восстал уже гарнизон самой столицы. Войска с развёрнутыми знамёнами выстроились перед резиденц-замком. В замок вошла группа саксонских офицеров, потребовавших немедленной аудиенции у герцога Фридриха-Августа III. «Ваше Высочество», – обратились они к нему, – «пришло время поднять знамя свободы!».

Для Фридриха-Августа, разумеется, не было тайной «брожение» в армии, особенно после того, как в страну вошли французы и начались антипольские выступления. Но он не до поры до времени не предпринимал никаких активных действий, предоставляя событиям идти своим чередом. Теперь, впрочем, когда французская сторона однозначно взяла верх, он с удовольствием «уступил» требованиям своих «добрых подданных». Герцог появился на балконе в сопровождении семьи и офицеров. С правой стороны знаменосец держал бело-зелёное знамя Саксонии, с левой – французский «триколор». Несколькими часами позже в Дрезден торжественно вступили французские войска во главе с генералами Дезе и Сультом. Союзные австрийские войска не получили права вступить в столицу перешедшей на сторону Бонапарта Саксонии – их направили непосредственно в предназначенную Австрии Силезию, причём в обход больших городов – таково было секретное распоряжение Первого Консула своим генералам, он не был заинтересован в усилении австрийского влияния в Германии.

У г. Пирна наступающие австрийцы 3 сентября догнали отряд (теперь он уже никак не мог называться «армией») генерала Хортицкого, где тот безуспешно искал место, где он мог бы переправиться через Эльбу, преследуемый саксонскими «фрайкорами». Добровольческие «фрайкоры» («свободные корпуса» – «die Freikorps») начали формироваться сразу после битвы при Вайшлице, вначале просто по инициативе жителей, а затем – и в соответствии с приказами герцога. Командовали ними обычно проживавшие в соответствующих городах отставные офицеры, а часто – просто горящие патриотическим энтузиазмом вожди местной молодёжи. Теперь фрайкоры заняли Пирну и успешно защищали её от попыток Хортицкого войти туда либо перейти Эльбу в её окрестностях.

Солдаты Хортицкого были деморализованы поражением, из артиллерии оставалось только два орудия, а боеприпасы подходили к концу. Вдобавок, солдаты хоть и не голодали (начиналась осень и окрестные сады были полны фруктов), то массово страдали дизентерией. При появлении войск Мака они начали один за другим сдаваться в плен – вначале отдельные нижние чины, затем целые взводы с офицерами и, наконец, сам генерал Хортицкий отдал шпагу генералу Маку.

Польское владычество в Саксонии закончилось. Но это было ещё только начало небывалой до сих пор катастрофы в истории Цесарства Многих Народов.

Судный день Цесарства Многих Народов (продолжение)

Но польскую доминацию ненавидели не только в Саксонии. Выше уже говорилось, что резко антипольскую позицию занимал курпринц Бранденбурга Фридрих Понятовский. В Киеве морщились, но старались не обращать на внимания на его весьма недвусмысленные заявления в адрес политики Цесарства в парижских салонах и на весьма критические в отношении того же Цесарства памфлеты, тем более, что все ответы французских официальных лиц на соответственные ноты польского посольства были исключительно уклончивы. Все тексты принца, впрочем, распространялись исключительно в списках, поскольку ни одна типография во Франции не решалась их напечатать без согласия министерства полиции, каковое, в свою очередь, такого согласия не давало, ибо Первый Консул не желал до поры до времени портить только что налаженные отношения с двором в Киеве.

Теперь после окончательного разрыва положение резко изменилось. Профранцузски и антипольски настроенный наследник трона Бранденбурга был именно тем, кто был нужен Первому Консулу в данный момент. Ещё до начала военных действий, когда Бонапарт только начал переброску войск из-под Булони в Богемию, Фридрих был официально принят министром иностранных дел Талейраном и министром финансов Годеном, от которых он получил все необходимые документы и деньги для путешествия в Берлин инкогнито. При помощи «архишпиона Наполеона» Карла-Людвига Шульмайстера и его людей путешествие принца в Бранденбург прошло незамеченным для разведки Цесарства.

Зато прибытие Фридриха Понятовского в Берлин утром 25 августа 1805 г. незаметным назвать было никак нельзя. Его сторонники заранее получили известия о прибытии курпринца частично через агентов Шульмайстера, частично – через слуг самого принца. Несомненно, в польском посольстве и командовании цесарского контингента в Бранденбурге также были прекрасно осведомлены о планируемом возвращении «путешественника», но не предприняли ничего для какого бы то ни было противодействия.

Въезд курпринца в столицу герцогства был торжественным. Его сторонники встретили его ещё за воротами города, и при входе в Берлин составили ему почётный эскорт. Среди них было много офицеров, которые прибыли во главе своих частей, так что шествие Фридриха по Унтер-ден-Линден к замку герцога сразу приняло вид триумфального похода. Герцог Евгений встретил «блудного сына» у входа и обнял его на глазах восторженной толпы. После этого отец с сыном прошли в покои замка, где имели между собой долгую беседу один на один.

Никто, естественно, не знал её подробностей, но, выйдя из своего кабинета, герцог Евгений Понятовский со слезами на глазах объявил о своём отречении от трона в пользу своего сына, после чего удалился во дворец Сан-Суси в Потсдаме.

Что же касается нового герцога Бранденбурга, то он вышел в сопровождении своих сторонников на балкон и объявил собравшимся там берлинцам, после того, как стихли их овации: «Господа, солнце свободы взошло над Германией!». Толпа ответила ему новыми овациями. К ним домешивались звуки выстрелов – вокруг расположенных в районе Шпандау казарм «гарантийного» цесарского войска начались столкновения между польскими и бранденбургскими солдатами.

Изданным в тот же день эдиктом герцога Фридриха было объявлено о создании «фольксштурма» (народного ополчения). Запись добровольцев в фольксштурм началась немедленно. Ополченцы вооружались частично ружьями из берлинского арсенала, частично – приходили с собственными пистолетами и охотничьими ружьями. Польское командование, как говорилось выше, не предприняло заранее никаких мер, чтобы занять арсенал и стратегические пункты города, так что польский гарнизон в Берлине сразу оказался в окружении бранденбургских войск и частей фольксштурма. Хуже того, польская оборона сразу оказалась «разрезана» на части, превратившись в серию осад и штурмов отдельных зданий без связи между собой. Гарнизон каждого дома не имел никакого понятия о том, что делается вокруг, о том, что в городе есть и другие очаги сопротивления, он мог иметь представление исключительно по доносящейся со стороны стрельбе, так что никакой координации действий между различными командирами не было.

Бранденбуржцы имели огромное превосходство в артиллерии, тем более, что часть польских орудий было захвачено уже во время первого дневного штурма казарм. Оказавшись под обстрелом бранденбургских пушек и не имея возможности ответить, многие польские подразделения сдались или были уничтожены уже вечером 25 августа. Ночью остатки цесарского гарнизона Берлина решили прорываться из Шпандау на север через Ораниенбургские и Гамбургские ворота. Но герцог Фридрих (он лично командовал своими войсками) предвидел это заранее и разместил напротив угрожаемых ворот своих егерей и артиллерийские батареи. Картечь и пули в упор поражали пытавшихся прорваться через узкий проход поляков.

Уйти не удалось никому, дословно никому. Жалкие остатки цесарского гарнизона оказались прижаты к городской стене, окружённые разъярёнными бранденбуржцами, не имея возможности не только сопротивляться, но и просто бежать. Когда к ним вышел сам герцог Фридрих Понятовский и предложил сложить оружие под своё слово, они сделали это без раздумий – у них просто не было другого выхода.

Этот эпизод триумфальной для немцев «Августовской ночи» (как стали называть победу восстания 25 августа 1805 г.) был запечатлён в десятках, если не сотнях, гравюр, акварелей и картин маслом, созданных свидетелями событий и теми, кто знал об этом лишь понаслышке, по горячим следам и столетиями позже. Как минимум, три из них висят в специальном «августовском зале» берлинской Национальной Галереи. Центральное место на всех них занимает герцог Фридрих: иногда в полный рост, иногда – со спины, иногда – с поднятой саблей, иногда – со скрещёнными на груди руками, иногда – с белым платком. На всех художники прекрасно передали красный цвет пожаров, освещающих эту истинно апокалиптическую сцену. В этом огне власть Цесарства над Бранденбургом сгорела дотла.

Именно после «Августовской ночи» герцог Фридрих Понятовский получил к своему имени приставку «Великий». Учитывая, что в тот момент даже сам Наполеон не знал о битве при Аустерлице – вполне заслуженно.