Коллеги, радикально переделал 20-ю часть. Плюс немного продолжения:
Часть XX
Буря мечей
Пока в Литве происходили вышеописанные события, в других частях Европы жизнь также шла своим чередом. В конце февраля 1574 г. границу полыхающих огнём мятежа Нидерландов пересекла армия Генриха Анжуйского и Людвига фон Нассау-Дилленбурга, начавшая движение вглубь страны. Главный расчёт делался на поддержку их дела со стороны населения, и мятежи в испанской армии, солдаты которой давно не получая жалование бунтовали против своих командиров. Но как показали дальнейшие события, оба этих расчёта базировались на ложных предпосылках. Они плохо знали психологию испанских солдат. Те могли сколько угодно выступать против своего командования, но после получения известий об иностранном вторжении бунтари немедленно приняли решение временно прекратить неповиновение, и скорым маршем под командованием Санчо д’Авила испанское войско двинулось в сторону неприятеля, намереваясь не допустить вторжения войск Генриха Анжуйского в Брабант, а также соединения его в Голландии с силами Вильгельма Оранского, который сосредоточил на острове Боммел 6 тысяч пехоты. А местное население хотя и недолюбливало испанцев, но не горело желанием менять их власть на французскую, поэтому не спешило оказывать содействие непрошенным "освободителям", которым вместо планируемого триумфального входа в открывающие ворота нидерландские города пришлось осадить Маастрихт.
Однако, узнав о приближении испанцев, Генрих Анжуйский отказался от взятия города, и 8 апреля двинулся на соединение с Вильгельмом Оранским по правому берегу Мааса. 13 апреля он, имея 7 тысяч пехоты и 3 тысячи конницы, расположился в районе деревни Мок, неподалёку от Грава. Бой с испанцами не входил в его расчёты, так как наёмники требовали выплаты задержанного жалования. Авила решил сорвать манёвр французов и преградить им путь в Голландию. Для этого он двинулся по левому берегу Мааса, обогнал противника, построил понтонный мост через реку восточнее деревни Мок, переправился на правый берег Мааса и встал на пути у Генриха.
Разъезды доложили Генриху Анжуйскому, что испанцы находятся совсем рядом, и тот был вынужден принять решение дать бой в невыгодной тактической обстановке (местность не позволяла ему использовать преимущество в коннице).
Поле боя представляло собой узкую равнину между рекой Маас и грядой возвышенностей; посередине равнины располагалась деревушка Мок. У Авилы было 4 тысячи пехоты и менее тысячи всадников; в день боя к нему прибыло ещё около тысячи человек, а 15 апреля должно было подойти ещё 5 тысяч, но он не мог ждать, так как противник мог уклониться от боя и уйти на соединение с Вильгельмом Оранским.
Генрих Анжуйский укрепил своё левое крыло глубокой траншеей от деревни Мок до реки Маас. За траншеей построилось 10 рот пехоты. В центре выстроились главные силы пехоты; на правом фланге четырьмя квадратами расположилась конница. Из-за недостатка места часть конницы размещалась на склоне небольшой высоты.
25 рот испанских копейщиков и аркебузиров построились четырьмя терциями, расположенными в одну линию, правый фланг которой был прикрыт рекой Маас. На левом крыле испанского расположения находилась конница, перед флангами которой были выдвинуты уступами вперёд небольшие отряды аркебузиров. Строй конницы имел форму полумесяца; в первых шеренгах находились аркебузиры, а за ними — конные копейщики.
Рано утром 14 апреля испанцы небольшими силами атаковали франко-нидерландскую пехоту на линии траншеи. В десять часов утра Генрих Анжуйский приказал всем сигнальщикам трубить вызов противнику на бой. Авила колебался, так как часть командиров советовала ему выждать прибытия утром 15 апреля свежих войск.
Опасаясь упустить противника, Авила выслал дополнительные силы для атаки левого крыла неприятеля, в результате чего испанцы завладели траншеей и деревней Мок. Генрих направил в бой отряд пехоты, выбивший испанцев из деревни. Авила приказал всем своим терциям атаковать франко-нидерландскую пехоту, и испанцы вновь овладели деревней и траншеей. Видя поражение своей пехоты, Генрих Анжуйский повёл в атаку кавалерию против слабой испанской конницы. Конные аркебузиры были сбиты первым натиском и в панике бежали, спасшиеся разнесли слух о поражении испанцев.
Так как французские аркебузиры после первого выстрела должны были развернуться и отступить, чтобы перезарядить ружья, то испанские кавалеристы, воспользовавшись этим моментом, бросились в контратаку и опрокинули франко-нидерландскую конницу. Генрих Анжуйский и Людвиг фон Нассау собрали остатки своей конницы и повели их в последнюю атаку, в надежде отбросить испанцев. Эта атака оказалась буквально самоубийственной — в ней погибли как Людвиг Нассау, так и его младший брат – Генрих. Франко-нидерландское войско потеряло убитыми 4 тысячи человек, частью попало в плен, и лишь немногим, в том числе Генриху Анжуйскому удалось спастись бегством.
Победа была полной, но после неё у испанцев начались проблемы с собственной армией. Разгромив противника, солдаты снова стали бунтовать, требуя уплаты жалования. Назначенный нидерландским наместником Рекесенс, будучи по образному выражению историка "скорее дипломатом чем полководцем", впал в растерянность, но щедро раздавая обещания, всё же смог уговорить солдат прекратить бунт. Однако эффект от победы под Моком из-за этого мятежа оказался "смазанным".
Созванные штатгальтером Генеральные штаты, на которых Рекесенс частичными уступками намеревался добиться мира в стране, заняли непримиримую позицию. Они отказывались вотировать новые налоги, протестовали против назначения испанцев комендантами нидерландских крепостей. Повсюду вспыхивали новые бунты, казна была пуста, а снятие испанцами осады с Лейдена в начале октября 1574 г. подняло престиж повстанцев. Попытки переговоров в Бреде с последними закончились неудачей – изначально настроенный на продолжение конфликта Вильгельм Оранский смог представить в общественном мнении дело так, что в срыве мирных переговоров виноват именно король. И хотя возобновившиеся в 1575 г. военные действия первоначально принесли испанцам успехи – 7 августа они захватили Оудеватер, 24 августа – Схонговен, а 29 сентября они завладели островом Дейвеланд, перейдя глубокой ночью через пролив под непрерывным обстрелом голландского флота. На следующий день они перешли по шею в воде через канал, отделявший Дейвеланд от Схоувена, и направились к Брауверсхавену, который сдался на следующий день (1 октября). 30 октября взят был штурмом Бомменеде, и началась энергичная осада Зирикзее.
Но, не смотря на это, повстанцы и не думали складывать оружия, а отсутствие денег в казне не давало Рекесенсу возможности воспользоваться успехами испанской армии. Уже к весне 1576 г. положение в Нидерландах было столь плохим, что Рекесенс "рад был бы поскорее умереть, чтобы другим, а не ему пришлось сообщить королю о потере Нидерландов. Впрочем, врагам не придется даже завоевывать их: они будут просто им преподнесены потому, что вовремя не приняли надлежащих мер".
Впрочем, в это время в Мадрид приходили и несколько утешающие известия из Франции, где вновь обострилось внутриполитическое положение. Заключённый в июне 1573 г. Ла-Рошельский мир и подтвердивший основные положения Амбуазского мира 1563 г. Булонский эдикт изданный 11 июля 1573 года, не удовлетворил радикальную часть гугенотов, которая готовилась продолжить борьбу и ждала лишь удобного момента для выступления.
В августе 1573 г., после издания Булонского эдикта, сначала в Мило, а затем в Монтобане было созвано общее собрание представителей всех гугенотов, которые обратились прежде всего не к рассмотрению параграфов эдикта, а к вопросу об организации страны.
Местность, в которой укрепились гугеноты, была слишком обширна, а владения гугенотов чересполосны: во многих местах разделяли гугенотские владения крепости и замки католиков. Это было важным препятствием для правильности административного надзора и управления. Собрание решило, поэтому, разделить все владения гугенотов на два округа: 1) верхний Лангедок, включавший в себя собственно Лангедок, Гиень и Кверси с главным городом Монтобаном, и 2) нижний – Севенны, Виваре, Руэрг и другие соседние провинции, с Нимом во главе. В каждый округ были избраны губернаторы (Полен и Сен-Ромен), коим была вручена верховная власть. Это значительно увеличивало централизацию гугенотских сил и вместо прежнего чисто случайного повиновения одному из пяти вождей, призывавшего других к себе на помощь. Вводило обязательное повиновение одному общему главе.
Собрание вело себя так, как будто оно было независимым законодательным собранием вполне независимой, лишённой управления страны. Оно считало весь юг своим владением, включило и католиков в число своих подданных, с которых должны быть производимы взимания налогов, и обязало крестьян снабжать гарнизоны припасами.
Объединившись с депутатами из Нима, представлявшими восточный Лангедок, собрание в Монтобане выдвинуло к королю ряд требований, включавших в себя как объявление реформаторской религии свободной на всём пространстве королевства; разрешения взимать деньги на уплату долгов, сделанных протестантами в последнюю войну; в оставлении за гугенотами всех тех мест, которыми они завладели, а также в уступке им тех городов, которые будут указаны выборными депутатами от гугенотов; в сохранении в целости всех тех укреплений, которые были построены гугенотами; и т. д. и т. п.
Разумеется, королевская власть не могла принять все эти унизительные требования. Как заявила прибывшим к королевскому двору гугенотским послам возмущённая Екатерина Медичи: "Если бы Конде был жив и с 20000 конницы и 50000 пехоты находился в центре государства, он не потребовал бы и половины того, чего требуете вы!"
Тут необходимо сказать несколько слов о гугенотах – французских кальвинистах. Во Франции гугеноты были скорее не религиозным, а политическим движением, разделяясь на "гугенотов религиозных" и "гугенотов политических" – действительно активных участников религиозных войн во Франции, и состоявших в первую очередь из аристократов, лишь временно влившихся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинисткой церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. По сути протестантизм стал во Франции идеологическим знаменем знати, боровшейся против усиления королевской власти и требовавшей сохранения всех старинных прав и свобод аристократии. "Имя гугенотов, — писал венецианский посол во Франции Джовани Микеле, — превратились в название недовольных, и борьба идет не из-за религии, а из-за "общественного блага", как во времена Людовика XI" ("Лигой общественного блага" называлась организация французских сеньоров, выступивших в 60-х годах XV века под предводительством бургундского герцога Карла Смелого против объединительной политики Людовика XI).
Об этом свидетельствовали не только оценки наблюдателей. Ненависть гугенотов к этому королю – объединителю Франции, была настолько велика, и, скажем от себя, понятна, что они не могли удержаться от надругательства над его останками. Они разрыли его могилу и развеяли по ветру его прах ещё в самом начале религиозных войн. Эти сеньоры охотно переходили в кальвинизм. Реформа сулила им конфискацию церковных земель и – в идеальной перспективе – превращение их в самостоятельных потентатов на манер германских князей.
Правда, кальвинистские публицисты говорили много и хорошо о "народе", но под этим словом они понимали не массу, не всех, а часть народа, высшее сословие. Его права и были для них важны, — об остальном они не заботились. Если борьба признавалась ими законной, то лишь в том случае, когда её вела знать. "Когда мы говорим обо всём народе, — высказывался видный гугенотский публицист Губер Ланге, — то понимаем под этим словом не весь народ, а лишь его представителей: герцогов, принцев, оптиматов и вообще всех деятелей на государственном поприще".
В своих выводах гугеноты опирались на Библию и на примеры, представляемые историей Франции и других государств. Когда они доказывали, что "народ" выше и могущественнее короля, что он избирает его, то имели ввиду примеры такого избрания в истории своей родины. "Разве франки, — говорили они, — не сажали на щит своих королей? Разве Гуго Капет по наследству получил корону? А в Польше, Испании и других государствах разве не магнаты, как и во Франции, всегда избирали своего короля?"
Но кальвинизм нужен был сеньорам и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинисткой церкви обретали новые узы, которые связывали их с "оптиматами", превращавшимися в пресвитеров новой церкви. Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство стало уходить из-под влияния сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи – и за свою политическую независимость. Как писал современник событий Клод Антон: "крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого".
Таким образом, уступки протестантам со стороны короля означали умаление его власти и раскол страны на полунезависимые владения. Из-за чего депутаты должны были возвратиться назад ни с чем.
А между тем гугеноты начали опять свою деятельность. В Лангедоке, несмотря на постоянные перемирия, регулярные переговоры, которые губернатор провинции Шарль де Монморанси вёл с гугенотами, то в том, то в другом месте вспыхивали восстания, начинались военные действия, и города и замки, одни за другими, попадали в руки гугенотских губернаторов. В Оверни движение, начатое ещё во время осады Ла-Рошели капитаном Мерлем и его шайкой, не дававшей пощады католикам, грабившей церкви и монастыри, разрослось в открытый бунт. Из всех замков поднимались гугенотские дворяне, собирались вместе и отправлялись завоёвывать города и замки. Всякая безопасность исчезла в этой области, торговля прекратилась, крестьяне бросали свои поля и уходили в города, или приставали к разбойничьим шайками, которые наполняли собой страну. Но и в городах опасность не уменьшалась: страх овладел всеми. Улицы были вечно переполнены испуганными горожанами; набат не переставал звучать, и с городских стен любого города можно было видеть зарево пожара: горели замки, выгорали целые деревни. Вся верхняя Овернь поднялась как один человек, и под предводительством виконта Лаведана гугенотской знати удалось захватить важнейшие укреплённые местности. А в это время, дворяне нижней Оверни толпами приставали к Мерлю и наводили ужас на католиков. Провинция Дофине представляла собой тоже арену ожесточённой борьбы. Шарль де Монбрэн и Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, собирали войска. Созывали отовсюду своих приверженцев и с их помощью отнимали шаг за шагом владения у короля.
И в то время, как гугеноты и прочие противники короля объединялись, стремясь выступить единым фронтом, королевский двор ослабляло отсутствие внутреннего единства. Попытки консолидировать власть в руках короля приводили к совершенно обратному результату. Своими действиями правительство всё более и более увеличивало число лиц, готовых примкнуть к партии политиков. Игнорирование, по их мнению, интересов дворянства, чрезмерное усиление власти и влияния итальянцев, всё это, как и многие другие действия правительства, довели дело до того, что даже дворяне-католики толпами оставляли двор, унося с собой злобу и ненависть к правительству, устранявшему их от участия в управлении делами, переставшему оказывать им прежние милости. Они становились удобным материалом, которым нетрудно было воспользоваться вождям партии политиков на случай восстания. Отъезд Генриха Анжуйского в Нидерланды и опасная болезнь Карла IX возбуждали с особенной силой умы, и вопрос о том, кто сделается по смерти правящего короля государем Франции, занимал всех, так как от такого или иного решения его зависело или утверждение существующего порядка, или радикальное его изменение и изгнание ненавистных итальянцев. Взоры всех недовольных, обращались невольно к герцогу Алансонскому, как к лицу, которое имело наибольше прав занять вакантный трон и на которое знать возлагала все свои надежды; в нём видели человека, заявившего враждебное отношение к существующему порядку дел, недовольного тем жалким положением, в какое король поставил и его, и знать.
Большая часть гугенотской знати, жившей в провинциях, каковы Пуату, Перигор, Анжу и другие, не решалась доселе поднять оружие против короля, так как она не рассчитывала найти поддержку во враждебном ей населении католических городов и в подвластных ей крестьянах, ненавидевших своих господ. Она выжидала удобного момента, ожидала найти поддержку в католической знати и на просьбы королевских агентов не начинать восстания, не оказывать помощи мятежникам юга отвечала обыкновенно тем, что оставалась неподвижно в своих замках. Но то унижение, и оскорбление, которым подверглась знать, присутствовавшая на бракосочетании короля Наваррского, очевидные стремления власти уничтожить права знати заставляли её с ненавистью и озлоблением относиться к существующему правительству, и она, по уверениям Брантома, потеряла всякое уважение к королю. Сношения этой знати с младшим братом короля, герцогом Алансоном и его приверженцами начались ещё до ночи св. Варфоломея. Уже тогда её политические интересы брали верх над религиозными, благодаря чему Гийому де Монморанси, сеньору де Торе (пятому сыну коннетабля Анна де Монморанси), удалось убедить герцога Алансона и придворную знать искать в гугенотах опору для удовлетворения честолюбия. С этого времени связь не прерывалась. Один из виднейших лидеров и военачальников гугенотов Франсуа де Лану, отыскивавший повсюду, и в Перигоре, и в Пуату, союзников преимущественно в среде знати, поддерживал эту связь и в то же время объединял самих гугенотов, организовывал их силы. Теперь, ввиду того положения дел, в какое было поставлено государство вследствие отъезда Генриха Анжуйского, эта знать решилась действовать более энергично и стала побуждать к этому и партию политиков, возбуждая их к восстанию и принятию мер к спасению страны и знати. "Французская знать, — восклицал автор одной из многочисленных брошюр, выходивших в то время, — всегда защищавшая свои вольности и привиллегии, неужели ты стерпишь усиления зла? Неужели ты вынесешь терпеливо то, что с тобой обращаются, как с подлым народом, что тебя делают податным сословием, и всё это благодаря изобретениям итальянцев, которые наживаются нашим добром и которые готовы были бы продавать нам даже и воздух, без которого мы не можем жить! Неужели ты станешь до того пренебрегать и своей честью, и своей репутацией, что впоследствии скажут, что королевство вследствие твоей небрежности было отдано в жертву грабежу и разорению?"
Все эти воззвания находили полный отголосок среди партии политиков, и она теперь, во время проводов Генриха Анжуйского, решилась начать активную деятельность, приняла и план, предложенный ей гугенотами. "Политики" знали, что на их стороне была сила, на их стороне сочувствие и всей политической фракции гугенотов, и всей массы недовольных, как и дворян, так и жителей городов. Сношения были завязаны со всей Францией, дворяне, бросившие двор, служили главными агентами в этом отношении. Не было коменданта какой-либо крепости или начальника какого-нибудь отряда войск, на которых не старались бы повлиять в пользу дела герцога Алансонского. Обещания дать важные места при дворе, в других случаях прямой подкуп успели уже привлечь многих к партии политиков. Настроение умов было таково, что Франсуа Алансонскому не трудно было привлечь многих на свою сторону: "В государстве, — говорил граф Коконна, — мало людей, на которых король мог бы положиться". Кроме того, политикам была обещана помощь в Англии и Германии.
Близость переворота чувствовалась всеми, и уверенность в торжестве партии политиков была чрезвычайно сильна. В провинциях начиналось брожение, а более рьяные из "политиков" пытались поднять страну против короля. Они находили повсюду сильную поддержку, так как беспорядки в управлении страной, отягощение налогами населения возбуждали сильное раздражение, а личное неудовлетворённое честолюбие заставляло многих искать средств возвышения путём вооружённого восстания. В Пуату Ла Гай начал агитацию ещё в конце 1573 г. До этого служивший правительству и, казалось бы, доказавший свою верность во время осады города Пуатье Гаспаром де Колиньи, он стал рьяным противником того же правительства, когда увидел, что его заслуги не вознаграждаются, что его честолюбию не дают удовлетворения. Он потребовал у короля вознаграждения за услуги аббатство дю Пин (du Pin), — ему отказали. Он стал добиваться места президента, потом должности при особе короля; но и здесь его усилия оказались тщетны. И вот, видя неудачу своих просьб, он решился повести дело иным путём, завёл сношения с герцогом Алансонским, переписывался с лидерами гугенотов, посылал эмиссаров в Ла-Рошель, чтобы возбудить в ней восстание. Его деятельность не осталась без результата, и в связи с агитацией гугенотской знати довели Пуату до того, что большинство католической знати взялось активно за дело восстания: одни стали собирать деньги, другие созывали солдат и вскоре подготовили всё для начала восстания.
Умеренная часть "политиков" в лице маршала Франсуа де Монморанси настаивала на том, что бы король назначил Франсуа Алансонского генеральным наместником королевства, видя в этом шаге возможность решить дело миром. Но ни его просьбы, ни заявленное самим герцогом Алансонским желание получить это место не имели успеха. Вместо этого звание наместника королевства получил герцог Генрих де Гиз.
То был сильный удар, нанесённый самолюбию молодого принца, и вместе с тем подрывал и влияние маршала Монморанси. Его увещевания продолжать дело мирно вызывали теперь лишь раздражение среди партии политиков и заставляли её с большей силой стремиться к началу военных действий. Символом объединения "политиков" и гугенотов стал Франсуа де Лану, ставший фактическим руководителем готовящегося мятежа. Ему удалось вступить в союз с Франсуа Алансонским, и заручиться твёрдой поддержкой как Ла-Рошели, так и недовольных дворян из западных провинций. Начальники отрядов в Пуатье подчинились Лану, признав его своим генералиссимусом. Из области Перигор приходили новые силы ему на помощь, и сверх того были завязаны сношения с Габриэлем де Монтгомери, у которого стояли наготове большие силы. По плану Лану, Монтгомери должен был высадиться в нижней Бретани, где он найдёт громадную массу приверженцев в среде знати и где присутствие его заставит правительство разъединить свои войска, вместо того чтобы прямо напасть на Ла-Рошель всеми своими силами.
Таким образом, всё было приготовлено к открытию военных действий. Десятое марта 1574 г. было тем днём, когда план, составленный Лану, должен был приведён в исполнение. Распоряжения были разосланы всем командирам отрядов. Они должны были броситься на укрепления города и местности и захватить их в свои руки; Монтгомери было приказано высадиться на западном берегу, Гийому де Монморанси захватить Руан, Филипп Дюплесси-Морне овладеть Мантом, и в то же время Гийом де Гитри с отрядом должен был появиться в Сен-Жермене, где к нему должны были присоединиться герцог Алансонский, король Наваррский, принц Конде и все те, кто присоединился к их партии, чтобы двинуться в Мант и оттуда уже в союзе с гугенотскими войсками начать наступление и захватить власть в свои руки. Всё это было объявлено всем участникам восстания, и приказы разосланы так ловко, что ни правительство, ни католики, не принадлежавшие к заговору, ничего не знали о происходящем. Находящийся в Сен-Жермене королевский двор был практически беззащитен; его охраняли лишь швейцарцы, да дворяне, принадлежавшие к свите короля. На жителей местечка нечего было рассчитывать, — их было очень мало.
При таком положении двора выполнение во всей точности плана Лану могло изменить ход дел во всей Франции или, по крайней мере, задержать на время ту работу по созданию централизованного государства, которую с неутомимым усердием вёл целый ряд французских королей. При том расстройстве, в каком находилась казна, при охлаждении к её делу населения, истощённого и разорённого войнами, победа партии оппозиции неизбежно привело бы к ниспровержению существующего порядка. Даже придворная знать сохранила воспоминания о старых феодальных временах, и типы, вроде виконта Тюренна, были не редки в её среде. Торжество партии "политиков" дало бы в результате территориальное раздробление Франции между членами семейства Монморанси и их приверженцев, которым достались бы губернаторские места, являвшиеся и при прежних королях сильной задержкой для развития центральной власти. Генрих Анжуйский потерял бы возможность сесть на трон своих предков, и корона перешла бы в руки герцога Алансонского, который стал бы, вследствие слабости своего характера, игрушкой в руках своих друзей, как он и был уже ей. А рядом с этим было бы подготовлено обширное поле деятельности для кальвинизма с его принципами и нетерпимостью. Всё это повело бы неизбежно к сильной реакции со стороны католического населения, к ряду внутренних междоусобных войн, которые открыли бы свободный путь для вмешательства в дела Франции их соседей, прежде всего испанского короля.
Но события сложились так, что как ни был искусно составлен план Лану, он не был выполнен во всей точности: его выполнению помешали и своеволие лица, которому было поручено выполнить главную часть предприятия, увести герцога Алансонского, и трусость и нерешительность, обнаруженные в критическую минуте самим принцем.
Гитри, начальник отряда, отправленного к Сен-Жермену, вместо того, чтобы подойти к замку 10 марта, явился под его стенами 20 февраля ночью и немедленно послал к герцогу Алансонскому письмо с предложением отправиться в Мант. Но подобный отход от запланированных сроков вызвал сомнения у последнего, и он отказался присоединиться к мятежникам, заявив, что сделает это только когда Мант будет взят. Но попытка захватить город без участия Франсуа Алансонского провалилась, что только усилило колебания принца, ближайший сподвижник которого Жозеф де Ла Моль решил объявить обо всём королеве-матери.
Сообщение, сделанное Ла Молем, повергло весь двор в страшное смятение. Несмотря на то, что было глубокая ночь – было около двух часов ночи, когда Ла Моль донёс обо всём Екатерине Медичи, — вся придворная челядь вскочила на ноги и принялась бежать очертя голову из Сен-Жермена в Париж. Все они, казалось, хотели перегнать друг друга; кто скорее явится в Париж – сделалось для всех насущным вопросом. Вся дорога до города была усеяна повозками и бегущими. Короля насильно посадили в экипаж, и королевское семейство отправилось в Париж, а оттуда в Венсенн, уводя с собой герцога Алансонского и короля Наваррского.
Но план, составленный Лану, хотя и был подорван в одной из самых существенных и важных частей, но восстание не было этим остановлено. Приготовления были сделаны в таких обширных размерах, что оставалась ещё надежда привести дело к успешному окончанию. Едва только двор успел окончательно остановиться в Венсенне, как из провинций стали приходить самые неутешительные вести. 10 марта восстание началось одновременно во всех западных и южных провинциях. В Сентонже, Они, Пуату и соседних областях гугеноты успели захватить в свои руки значительное число крепостей. В ночь со вторника на среду (во время масленицы) захвачены были Люзиньян, Мелль и Фонтенэ; в течение следующих дней и все окрестные укрепления попали в руки гугенотов. Город Понс был сдан самими жителями; Ройан и Буттевиль взяты приступом; Тонней-Шарант, Сен-Жан д’Англь и Тальмон были захвачены хитростью; замок Рошфор взяли войска под командой самого Лану. Лион был обложен; Оранж захвачен. В Лангедоке Данвиль отказался исполнять приказы короля. В Дофине Монбрэн и Ледигьер продолжали с успехом начатое ими ещё прежде восстание. Нормандия была наводнена гугенотскими отрядами. Ситуацию ухудшало то, что 30 мая 1574 г. скончался король Карл IX. Поскольку он не оставил после себя потомство мужского пола, то наследовать ему должен был младший брат Генрих Анжуйский, взошедший на трон под именем Генриха III. Первоначально многие связывали с ним надежды на успокоение в стране и наведения порядка, но очень скоро всем стало ясно, что он не та личность, которая способна повести за собой народ. Предпочитавший удовольствия государственным делам, слабовольный и растерявший уважением даже собственной семьи, он был явно не тем монархом, который требовался стране в это бурное время. За двенадцать лет хронической гражданской войны пышно расцвел анархизм, а погрязший в интригах и распутстве королевский двор терял в глазах людей какой-либо авторитет. Самый мелкий аристократ мнил из себя полновластного владыку, города и провинции были предоставлены самим себе, сельские местности стали вотчинами разбойников. Полиции больше не было, губернаторы стали практически независимы, верность армии гарантировали только деньги, а финансы находились в полнейшем расстройстве. Из всех политических сил король мог рассчитывать лишь на поддержку убеждённых роялистов, но их влияние было небольшим, и не могло сравниться с силой католической и протестантской партий. Из-за чего новый монарх оказывался в положении между молотом и наковальней, а государство вновь погружалось в пучину гражданской войны.
