Глава из романца по миру МПМ. ¶
СТРЕЛЫ САОШЬЯНТА
гл. I Кому доброе… а кому и утро.
Глава, в которой все начинается с непривычно позднего пробуждения, затем герой рассуждает о природе и признаках такого явления, как «бардак», а в конце в очередной раз познает на своем опыте верность народных примет.
Я проснулся.
Явление, что и говорить, не то чтобы из очень редких – за последние тридцать пять лет это со мной почти каждый день случается. Почти – потому что на нашей службе иногда сутками не спишь. И все же…
Ага! Я проснулся не от жестяного повизгивания будильника, а сам.
Неужели проспал? Будильник у меня обладает препаскуднейшим голоском, проспать его трудно. Но можно – если накануне как раз не поспал сутки-другие.
В окнах серело. На часах высвечивалось восемь пятьдесят. Нич-чего себе… вот уж проспал так про…
Тьфу. У меня же отпуск. Именно поэтому я вчера не поставил будильник на сигнал. Не надо никуда спешить. Впереди целый месяц тихой, спокойной жизни. Блаженство. Парадиз. Элизиум. Я обнаружил, что уже сижу в кровати – и тут же улегся почти демонстративно.
Зайду к Корвину. Побеседуем о новостях древней истории (сочетание какое дивное!) и фантастической литературы. Попьем чаю с картофельными оладьями – у Корвина они неплохо получаются.
Зайду к ребятам в диму.
И самое главное – зайду к Оле. Надо купить Зайке «Хроники Нарнии» Льюиса, давно обещал. Вот с отпускных и куплю, вчера видел хорошее такое издание с мудрым лицом (мордой назвать язык не поворачивался) Аслана на обложке. И Колька, поди, по мне соскучился. Откровенно говоря, соскучился в основном я по нему.
Я обнаружил, что глупейшим образом улыбаюсь потолку. Ну и фиг с ним, чай не потрескается от удивления. Оля и детишки – это… это почти моя семья. Мне хорошо у них. Я там чувствую себя гораздо больше дома, чем в своей холостяцкой берлоге, утлой коммуналке. Да, я сволочь – я втихую надеюсь, что Оля так ни за кого и не выйдет – ну, наполовину надеюсь. А ведь сам никогда не решусь предложить ей… что? Кувикулу в коммуналке через полгорода от ее жилья? Нищенское жалованье городского стражника? Перспективу стать вдовой или хуже того – опекуньей инвалида через день после свадьбы? Нет уж, нафиг. Когда – и если… вот ведь подлая мыслишка! – на олькином горизонте, дай-то Бог, замаячит что-то серьезное, я испарюсь.
-Ты куда мою заначку дела, старая люпа?!
Звонкий, легко пробивающий фанеру перегородки звук затрещины.
-От…сь от матери, мразь!
-Че-о? Ты че, щенок, оборзел?
Треск – уже настоящего удара – и громоздкий металлический грохот… падающего инвалидного кресла.
Хорошее было утро.
Я уже на ногах, пальцы застегивают пряжку ремня. Не форменного – я в отпуске. Открываю дверь в коридор, стучу в соседнюю кувикулу. Властно стучу, уверенно. Можно сказать, профессионально. От такого стука дорогого соседа – по счастью, месяцами не появляющегося дома – должен мороз пробрать.
Если вдуматься, я превышаю полномочия. Этот стук – такое же должностное проявление, как удостоверение или форма. И я, по уму, сейчас не имею на него никакого права, так же, как не имею права на законный вопрос обитателя кувикулы заявить: «Откройте, городская стража».
На счастье, истязаемые похмельем и адреналином – ну как же, поставил на место обнаглевшего пасынка – мозги соседа забывают об этом вопросе. Дверь передо мной распахивается и Витюха Загуми, квирит Загуми Местивит Игнатьевич, сорока девяти лет от роду, возникает предо мной на пороге собственного священного и неприкосновенного жилища. И даже перешагивает его, дурак. Вот он, всей своей непривлекательной персоной, уже морально готовый к использованию в компании двух братьев по разуму «своей» заначки из отнятых у жены грошей. Плохо скроенное пальтецо, шапка, скорее всего когда-то сдернутая в переулке с головы запозднившегося прохожего, а сейчас замызганная до полной неузнаваемости. Грязные треники с обвисшими коленками, разношенная обутка неизвестной породы – такие чудища в просторечии именуются дерьмодавами. Между полами пальтеца рубаха, в которой только треть пуговиц на месте, приоткрывает обстянутое нечистой майкой пузо и седеющую грудь. Рожа вполне соответствует одеянию – низкий лоб, до середины заросший темными с проседью патлами, густые брови, тяжелые опухшие веки маленьких красноватых глазок, скула, рассеченная полученным в пьяной баталии шрамом. Темные губы, неровный щербатый частокол бурых от табака и гнили зубов, распухший малиновый нос с крупными порами и почему-то торчащими на самом конце седыми волосками. Бульдожьи брыли щек в трехдневной щетине. Скошенный подбородок.
В общем счете – три года, увы, все по мелочи – оскорбление действием, хулиганка, нарушение общественного спокойствия, все в пьяном виде. Ничего серьезнее доказать не удалось – тот же хозяин шапки не то не сообщил об инциденте, не то Витюха в ту пору не попал в поле зрения моих сослуживцев из соответствующего отдела. Впрочем, может, это я переоцениваю это… неполнозубое. Может, он нашел эту шапку на помойке – есть у нас нынче квириты, почитающие ниже своего достоинства чинить добротные головные уборы и враз отправляющие их к мульдам, едва где-нибудь рассядется шов.
-Че надо? – вопрошает он, устав грозно, как он искренне заблуждается, таращиться на мое простоватое лицо.
-Тебе кто разрешил в такую рань в чужой квартире глотку драть? Не говоря про то, чтоб ручонки свои распускать, ты, слаге?
Это не оскорбление, а констатация факта. Недолгое время, что мой сосед делил КПЗ с теми, для кого она скорее была прихожей родного дома, его статус был – слаге. Опустившееся, не следящее за собой существо на побегушках у настоящих. Малолетки-переярки могут, если надзиратель недоглядит, и запинать насмерть – отчасти развлекаясь, отчасти – для самоутверждения.
И насчет чужой квартиры – факт. Кувикула записана не на него – в гробу он видел налоги платить! На его жену, несчастную дурочку, которую лет двенадцать назад дернуло связаться с этим недоразумением.
Сейчас она, причитая и уговаривая, помогает сыну поднять его инвалидное кресло.
-Че-о? – какой богатый словарный запас. – А пошел ты, понял?
-Понял. Ты не только слаге, ты еще и трус.
-Че-о?!
Именно этого мне и надо – чтоб придурок решил на меня замахнуться. Потолки у нас хорошие. Высокие. Заслуга Старшего Брата Феррума. При Непейбабе уже таких не строили, там прием бы смазался – клиент бы врезался в потолок ногами. На пыльных тропинках далеких планет, так сказать…
Мда. Не рассчитал. Велосипеда жалко. Со стены, придавая происходящему оттенок какой-то гайдаевской комедии, срывается жестяное корыто-ванночка. Грохот, конечно. Мат, конечно.
Я подхожу, и мат затихает. Витюха, затравленно поблескивая глазками, вжимается в угол. Судя по всему, он полагает, что сейчас его будут запинывать. Он ошибается. Я не рыцарь в светлых доспехах, и мне приходилось пинать лежачих – но тогда, когда лежачий пытался дотянуться до ножа или ствола, и только пинок мог отвлечь его от этого занятия. Запинывать этого, прости Господи, противника… противно.
Ну и это – превышение меры необходимой самообороны.
-Скотье вернул. Резко.
-Ч… — Витюха сглатывает, двигая небритым грязным кадыком. – Начальник, это ж мои…
Смотри-ка, мы, оказывается, и другие слова знаем.
-Че?
Любимое словцо из моих уст добило забулдыгу и он, сопя, и что-то невнятно бормоча себе под малиновый нос, выковырял из кармана стопку мятых бумажек. Сунул мне, в нетерпеливо протянутую ладонь. Так подставляться серьезному противнику я б не стал – жест просто напрашивался на то, чтоб ухватить меня за предплечье или вывернуть кисть, и познакомить со стенкой профилем. Но квирит Загуми с серьезными противниками разве что в одном КПЗ отдыхал, причем отнюдь не рядом, а в лучшем случае у двери. Встал, доковылял до двери на лестничную площадку и уже оттуда проорал:
-Жопуляры поганые! Феррума на вас нет!
Мне стало почти смешно. Называть меня популяром. Шляхтича с крови и кости, одного из немногих, чей род сберег чистоту касты даже в бетономешалке маздакитского государства, первого бескастового государства в мире. Это даже не оскорбление. Просто глупость. И еще большая глупость для Витюхи – строить из себя маздакита-феррумиста. Именно при Чистых Братьях квирит Загуми не вылезал из каталажек – сейчас у городской стражи нет ни времени, ни сил на таких, как он. А уж при Старшем Брате Ферруме Витюха давно бы сгинул в щедро усыпавших север и восток нашей необъятной отчизны санаториях-чистилищах. Надо отдать должное Старшему Брату – пьяниц, дебоширов и уголовников он жаловал не больше еретиков, болтунов и грамотеев. И ведь действительно был порядок – если можно считать разумной платой за него жизни и судьбы леодров людей, всевластие мясорубки Социальной Санации, не делавшей разницы между матерым уголовником, мелочью вроде Витюхи… и моим дедом, повинным лишь в том, что был сыном шляхтича.
Деду-то повезло – три года, а потом – война. Война, слишком страшная, чтоб Чистые Братья продолжали морить в санаториях офицеров – да хотя бы просто способных драться и умирать, хотя бы своим мясом на мгновение застрять в гусеницах катафрактов с Крестом Свентовита на башнях.
Витюха, очевидно, воспринял задумчивое выражение на моей физиономии, как изощренное издевательство.
-Кметяра, пес поганый! – заорал он. – Весь дом ваш на голову гребанутый, понял? Имел я вас тут всех!
-Ты, чахлый. А ну повтори, чего сейчас шуршал.
На шорох скорее похож произносящий эти слова старческий голос, а никак не сиплые вопли, испускаемые организмом Витюхи. Но квирит Загуми мгновенно испуганно затыкается.
На лестничной площадке за дверью стоит старик в неброской, но добротной и теплой одежке. Куртка, брюки, добрые, маздакитской еще работы башмаки. Вязаная шапка. Узкое морщинистое лицо. И шрам, рассекающий это лицо – от правого виска к левой скуле. И глаза под мохнатыми седыми бровями – пустые звериные глаза. И на тыльной стороне поглаживающей шрам руки – синие узоры.
Витюха попал. Очень серьезно попал. Потому что только у таких, как он, все эти «имел я вас…» фигура речи, или, как еще иногда говорят – «для связки слов». Ими обмениваются по десять раз на дню – и тут же забывают. Но только не в Ограде. Потому что в Ограде эти слова могут стать делом – и сбросить человека, пережившего это, ниже всех друидских каст. Ниже «слаге». Ниже «выдры», уличенного в воровстве у своих. Ниже «хоря», сдуру поевшего из грязной посуды, доевшего чужой кусок или надевшего грязное. И нет надежнее способа самоубийства, чем сказать эти слова даже простому «дубу» или «рыси».
А уж сказать их Катбаду, Крылатому Вепрю местной Рощи…
Катбад. По документам – Угоняй Виктор Гудимович. Восьмидесяти пяти лет. Из них – сорок восемь по санаториям и эргастулам. Ни одного «гейса». Никогда не ел с одного стола с «выдрой», «хорем» или «элтохом». Или, упаси Боже, с кем-нибудь из моих сослуживцев. В том году, когда я закончил училище, друид Катбад в последний раз «вернулся с холмов». И принес на груди роскошный узор – развесистый дуб с крылатым вепрем в кроне. Я его, конечно, не видел. Ну разве что часть кроны и самого вепря, когда Катбад в майке отдыхает на скамейке у крыльца в жаркий летний день.
Он живет здесь. И поэтому до недавних пор наш двор был одним из самых спокойных в городе. Он живет в такой же кувикуле, как моя, вместе с детьми своей последней морганы – не жены, конечно, у друидов не бывает жен. Только морганы – они же нимуйки или феечки.
-Ты, чахлый, – повторяет друид тем же негромким, но очень не по-хорошему звучащим голосом. – Твое, по делу, гобино, что я худо тебя саучил. Старый стал. Тугой. Если я тебя еще раз саучу, или смережу у своего кройма – будет в твоем дупле свиря, да ты ее не саучишь. И цветам не порадуешься – неожиданно чистым слогом, почти без фейне завершает свою мысль Катбад.
-Скусил?
Витюха часто и мелко кивает головой. Выражение на вытянувшейся и побелевшей физиономии такое, что я подсознательно жду – вот-вот с враз запавших синеватых щек сухой хвоей начнет осыпаться щетина.
-Ну так и копыться отсюда… слаге.
Скрюченные пальцы друида складываются в мудры раздражения и досады. Хорошо, что не гнева, обвинения… или, не приведи Всевышний, смертельного вызова. А ведь если б сложились, мне б пришлось вмешаться. Отпуск там, или нет, моя работа в том и состоит, чтоб защищать мирных граждан – к которым, не взирая на все мелкие прегрешения, копошащиеся на его маленькой и грязной совести, относится квирит Загуми, — от таких, как Катбад.
Самое ужасное – мне совершенно не хочется это делать.
По крайней мере, в этом конкретном случае.
Друид поворачивает голову, которую до сих пор старательно бреет, ко мне. Не стану оскорблять почтенного Крылатого Вепря утверждением, будто он смотрит на меня – нет, до такого он не опускается, желтые глаза пусто смотрят куда-то сквозь вашего покорного слугу. Хотя – не так уж пусто, какое-то выражение в глазах есть, и выражение это не злость, как можно бы подумать, а – тоска. Внезапно он с чувством роняет в полутьму коридора:
-Бардак…
И продолжает свой путь наверх, прежде чем я успеваю опомниться от изумления. Любопытно. Когда на бардак жалуются у нас в управе, это понятно, хотя Боровик этого страшно не любит. Трибун городской стражи, куратор моего, убойного отдела, утверждает, что дело стражника не жаловаться на беспорядок, а пресекать его. Когда на бардак жалуются люди в электровозе или в очереди, это тоже понятно. Они от него страдают. Но Катбад… друиду-то какое дело, бардак в стране или нет? Ведь, по идее, всем этим Вепрям, Рысям, Дубам, всей этой флоре и фауне из Рощ и Оград, с ее дремучей лесной верой и дикими зверобогами как раз должно быть радостно, что в стране – бардак! Тысячу лет они добивались бардака, плодили бардак, выбирались на свет всякий раз, когда слабело государство и казалось, что ослабел Сам Бог. Те, кто наводил в Рутении порядок, были их злейшими врагами, а прежде всего – мы. Их изгнал из Логрии Артур, и они ушли на Восток Меховым путем, но вера, изгнавшая из Логрии их чудовищ и запретившая мазать детской кровью круги камней и наматывать людские потроха на стволы священных дубов, пришла вслед за ними. С ними враждовали князья, принявшие эту веру, строившие под ее знаменами государство русов, и их дружинники. Их жгли в срубах стрельцы рексов Ростова Великого. Их гоняли полицейские августов Рутении. Их почти на ноль извела Социальная Санация при маздакитах – но они пережили и ее. Они выбирались на свет, когда был бардак, когда дружины русских князей рубили друг дружку семьсот лет назад, когда триста лет назад пресекся род Рурициев и в стране бушевала смута, когда Викентий вздумал очищать веру, когда бессильные и выродившиеся потомки великого безумца, первого рекса, назвавшего себя – августом, а Русь – Рутенией, выронили страну и титул из рук, и сторонники республики резались с фанатиками-маздакитами, когда вагры перли на Ростов и всех здоровых мужчин-призывников бросали на фронт. Этот самый бардак был для них как вода для щук, мутная такая водичка, в которой вдосталь можно нажраться жирных беззащитных карасей.
И вот теперь – один из друидов жалуется на бардак. Это до чего ж мы дожили, квириты?
Я решительно потряс головой. Что-то меня с утра тянет на лирику. И на историю. Это все дурное влияние Корвина. Вот сейчас пойду и скажу ему об этом.
Я снова постучался в дверь кувикулы Загуми. Дверь открыла женщина в домашнем платье маздакитских времен, в стоптанных тапках на босу ногу.
-Здравствуйте, Клавдия Викторовна. Не ваши? Вот тут в коридоре валялись.
Протягиваю ей отнятую у Витюхи стопку бумажек.
-Ой… спасибо, Валент Ратмирович… спасибо…
Ага, «спасибо». Я ведь прекрасно понимаю все оттенки этого самого «спасибо». Спасибо, что не искалечил придурка, не закатал на месяц-другой за нападение на сотрудника органов. Спасибо, что дал ему возможность и дальше калечить жизнь жене и сыну.
Безнадежно вздохнув, спрашиваю:
— Может, хоть заявление напишите?
-Ой, что вы, квирит капитан…
Ага, как скотье вернул, так Валент Ратмирович, а как заявление, так квирит капитан.
Клавдия Викторовна отодвигается, из-за нее, шипя, выезжает кресло. Сын Клавдии Викторовны от первого брака, Максим. Серые глаза, осунувшееся лицо, сильные руки – золотые, в общем-то, руки, кресло он сам собрал. А вот ног у парня нет. Ноги остались в ущелье Нахрай-Сухраби на границе суверенной ныне Согдианы и христианской республики Пешавар. Если б не однополчане, там бы остался и сам Максимка. Ему даже выплачивают пенсию. Скудную инвалидку вместо положенных ветеранских. Потому что вдруг оказалось, что та мясорубка была никому не нужна, что погрангарнизон попросту забыли в тех краях, и награждать его не собираются ни популяры Рутении, потому что дело происходило на суверенной территории, ни ильхан независимой Согдианы, Ишерек Симургани, которому неохота давать правоверным повод кричать о наградах для поганых Урусов-язычников, раздаваемых за счет сынов Бога истинного.
Бардак, да. Максим не станет жаловаться. И вовсе не потому, что восторженные популяры, опьяненные легкой победой над всемогущим еще недавно Братством Чистых, сдуру возродили отмененный-де узурпаторами-маздакитами закон о правах «патер фамилие». Чтобы, мол никаких больше Павликов Морозовых (ну некому было объяснить недоумкам, половина из которых была легистами или историками по основной специальности, что закон отменили еще ДО Октябрьских Ид, и вовсе не подлые маздакиты, а тогдашние популяры из Конвента Народного Доверия, а проект об отмене успел одобрить за месяц до отречения август Виктор Второй, и, как выяснилось, последний). У парня не тот характер, чтоб подавать жалобы в суд на изгадившее жизнь ему и матери ничтожество. И я всерьез опасаюсь, что когда-нибудь мне придется решать вопрос, как бы превратить в очередной «глухарь» дело о насильственной смерти квирита Загуми М.И.. Нет, я все понимаю, «пусть погибнет мир, но торжествует право» — но парню и без того досталось. Может, хватит, а?
Хреновый я стражник, честно. Я знаю, что не имею права подменять собою закон. Что бардак от этого не станет меньше, и никому не станет легче… кроме вот этих двоих людей.
-С добрым утром, Валент Ратмирович.
Что тут скажешь?
-С добрым, Максим.
Из соседней кувикулы вовсю орет инфор. Давно орет, кстати. Вот типичные законопослушные квириты. «Дарагие рутенейцы, панимаеш». Рядом шум, крики, драка, но мы цивилизованно сидим в своем жилище и не вмешиваемся, только инфор врубим погромче.
-…Редной террористический акт в Логрисе. Ответственность за него взяла на себя международная террористическая организация «Христианский джихад». Ее лидер, Абдалиса Нургани, выступил с заявлением о том, что, цитируем, «священная война будет продолжаться до тех пор, пока христиане южной Галлии остаются под игом языческой власти»…
Шиза, честное слово. Из-за этих сумасшедших в южной Галлии – как их, «Багауды», что ли? – другие сумасшедшие убивают несколько десятков несчастных логров. И это при том, что главные ставки восьми из десяти международных христианских организаций находятся именно в Камелоте.
-Президент христианской республики Сельджукистан Ахмад Инеджад в очередной раз выступил со скандальными заявлениями в адрес Эранвэдж. Он заявил, что существование государства парсов на этой земле оскорбляет чувства миллионов христиан во всем мире. «Если, заявил президент Ахмад, европейские язычники чувствуют вину перед парсами за преступления вагров во время Второй Мировой войны, им следовало создать Эранвэдж на своей территории, в Европе, а не решать свои проблемы за счет христиан». В своем выступлении президент Ахмад в очередной раз назвал Эранвэдж главной угрозой миру в центральной Азии и во всем мире.
Мерзкое изобретение это инфор. Никогда не стану его покупать.
-В Биармии состоялся марш ветеранов легиона «Йомалатинтис». Марш проходил под охраной биармийской полиции. Несколько сотен противников марша, съехавшихся со всех концов Биармии и из-за границ республики, были оттеснены на обочину дороги и могли выражать свое отношение к происходящему лишь выкрикиванием антитрибацистских лозунгов. В конце марша произошла драка между антитрибацистами и молодежью из трибал-социалистической партии Биармии. Госпитализированы десять человек.
На границе Антии и Рутении потерпел крушение авиалайнер ТУ-68. по предварительным данным…
Господи ты Боже мой, да сколько можно?! Какое удовольствие получает человек, узнавая обо всех этих кошмарах? Кому хочется за завтраком узнать, что в Кушани опять взорвался какой-то завод, и сибирские реки послушно потащили в сторону Рутении отраву? Что где-то упал самолет, утонул корабль, прошел парад содомитов, разгулялась очередная эпидемия? Христиане эти тоже… нет, все было, и друидов преследуем, и Викентий с последователями гонял староверов. Но вот чтобы воевать с другими людьми просто потому, что они верят по-другому – не искажают твою веру, не режут людей перед идолами, а просто по другому называют Всевышнего и молятся Ему по другим книгам… нет, я понимаю, что «терроризм не имеет национальности и религии», но почему буддисты, скажем, не взрывают бомб в Логрии, хотя Кушаню досталось от логров, ей-же-ей, ничуть не меньше, чем христианским землям?
В кухне завизжал коннектор. Еще одно мерзкое изобретение. Оно у нас, хвала Господу Светлому, одно на всю коммуналку.
-Дядя Валя!
Тощая девчонка в халатике, Даренка Зимина, выскочила в коридор с кухни.
-Дядя Валя, вас к аппарату!
Так. Это еще что? Есть у меня дурное чувство, что так дивно начавшийся отпуск аккуратно и неотвратимо накрывается медным тазиком. Есть такая народная примета – утренний звонок по коннектору в выходные – не к добру. Да ладно, может, это всего лишь Корвин решил звякнуть с утра пораньше, или Оленька вспомнила про кметяру небритого…
Угу. В трубке звучал до омерзений родной и непристойно бодрый голос Боровика.
-Вале, Ратич. – хорошо хоть квирит трибун не одобряет всех этих каламбурчиков «Вале, Валя».
-Вале, Боровит Гостятич. – по паспорту Боровика кличут Боровитом. Это как раз после войны пошла мода на красивые княжьи имена. А в сочетании с кряжистой фигурой и круглым чисто выбритым лицом имя преобразовалось в прозвище еще раньше, чем наш Боровик пересекся с ликторами из-за одного дела. Ну а уж после… «как Гриб-Боровик с «гороховыми» воевал» — про это всякий курсант слышал.
-Я тебе, Валент, не Боровит Гостятич, а квирит трибун.
Совсем гадко. Служебное обращение… хотя с самого начала было ясно, что он не доброго утра пожелать звонил.
-У нас, Ратич, очередное убийство.
«Не у нас, а у вас» — вспомнилась цитатка из Гайдаевского фильма. К месту, конечно, только Боровик такого юмора не понимает, он юмора на работе вообще не приемлет в принципе.
-А у меня отпуск, квирит трибун. Вакация, так сказать.
-Ты у нас, Ратич, шляхтич, или где? Какие отпуски могут быть в служении закону, а? Сам знаешь, наша служба и опасна, и трудна. Собирайся и выезжай. Малая Фонтанная, инсула девять дробь семнадцать, квартира сорок восемь.
-Да квирит трибун, у нас чего там, некого…
-Некого, Ратич. Лучник опять объявился.
Прежде чем я нашел походящие слова, трубка разразилась гудками.
Накрылся отпуск.
Господь мой, Митра Светозарный, за что?
Волкодав: Жадобаааа!!!
Жадоба (хмуро): Ау...
) 
поглядим дальше, возможно, подправлю. 
Вера в оных очень способствует поддержанию дисциплины в рядах и нормальных отношений с госвластью. Тем более, что у глав организованной преступности были в сталинское время некоторые поблажки в лангерном содержании при сотрудничестве с властью были.
