Глава из романца по миру МПМ.

Cмельдинг пишет:

вообще, коллеги, Вы что?! этому отрывку год в обед!

Ну дык про имена вам сразу говорили... А так... сто лет да, а продолжения все нет Это тонкий намек ага Мир и правда интересной — хочется продолжения.

Den пишет:

Это тонкий намек ага

ну, намек понят. но продолжение послабее... как обычно с продолбжениями и бывает

Гл. II. О псах, волках и овцах.

Глава, в которой выясняется, что старый враг – более приятное общество, чем бывший друг, а так же обсуждаются законы цезаря Юлиана Философа в применении к электровозу

Через две минуты я уже сбегал по лестнице. Инсула у нас старой застройки еще доидовской, при августах построена, так что подъемник («врхутяг», как забавно выражается Наталка Горчева) проектом не предусматривался. Пришлось бежать по лестнице, помнившей и жуткие зимы Двухлетней Осады, когда по ней затаскивали к печам-мещанкам все, что могло гореть, и стаскивали к саням-труповозам тела, посиневшие от голода и мороза, и уверенную ночную поступь санаторов Шубаркана, и красногвардейцев-маздакитов, и верноподданных августов рутенейских, каких-нибудь коллежских асессоров.. впрочем, окна в подъезде были немыты не то с шабуркановых времен, не то с тех самых асессоров… ну, с маздакитских времен – это точно. А простые и привычные надписи маздакитской эпохи, все эти «Жданка – дурак» и «Машка + Горим = любовь», или там ««Евн» — триумфатор!», сменились совершенно немыслимыми образцами народного творчества. Теперь мало сказать, что сосед – дурак, надо подробно описать все стороны его интимной жизни – причем фантазия авторов клонилась отчего-то в сторону греческой любви и скотоложства. Формулы «икс плюс игрек равно…» тоже стали сползать к однополым сочетаниям. А фанатов спортивных команд потеснили сторонники музыкальных, прости Господи, направлений – если ЭТО можно назвать музыкой. На последней перед первым этажом лестничной площадке поверх пестрых надписей красовалось нечто свеженькое – огромный Крест Свентовита и надпись «Невогард, мы вернемся!».

Написано, что характерно, отнюдь не по-вагрийски.

Блин, во времена-то пошли! Друид жалуется на бардак, русины рисуют на стенах вагрийские символы, грозя «вернуться» в город, которого вроде не покидали… наконец, одного стражника вызывают на службу в начале отпуска.

Я хлопнул дверью подъезда, и тут же уткнулся носом в могучую грудь в коричневом кожаном гиматии, точно между двумя рядами пуговиц. Буркнул «извините», сунулся влево, но грудь сместилась туда же. Что ж, бывает, «синдром Чичикова-Манилова», как выражается добрейший доктор Ясинецкий. Я рванулся вправо, но и кожаный плащ сдвинулся вслед за мной. Я раздраженно поднял голову…

И еще поднял…

И еще…

На меня, во всех смыслах свысока глядело лицо молодого парня со свернутым на сторону носом и мощной челюстью панкратионца, с большими задумчивыми глазами под низким, прикрытым темной челкой лбом. Плечи были шире моих почти в полтора раза, а рост позволил бы пареньку добиться успехов не только в панкратионе, но и в майяском мяче.

-Слышь, мужик, — лениво проронила из подоблачных высот надежда олимпийских ристалищ. – Пошли. Тут с тобой перетереть хотят.

-Ну, посылаю.

Верзила сперва чуть нахмурил правую бровь, потом так же, не напрягаясь, приподнял ее и правый уголок рта.

-Шутник, да? Я шутки люблю. А патрон – тот не очень. Идем, поговорить надо.

-А вас там сколько?

Теперь поднялись, правда, невысоко и ненадолго, оба угла рта.

-Этот прикол я знаю, — сообщил верзила. Потом его глаза и все лицо едва уловимо потускнели, взгляд словно слегка разфокусировался – так и бывает у панкратионца перед атакой. – Ну ты как, кметяра, сам пойдешь? Или помочь?

Вот что я люблю в друидах – они никогда не навязывали нам свое общество. И перли буром только в совсем уж безвыходной ситуации. А эти, новенькие – ни страха, ни совести, одна тупая уверенность во всепобеждающей правоте пудов мышц и граммов свинца. Я почувствовал, что закипаю. Ясен пень, это-то и есть серьезный противник, не Витюха, прости Господи, но оно и к лучшему – размяться… хотя рожу сохранить в целости вряд ли удастся. И какие будут глаза у Наталки, и что скажет Боровик, и как выразительно будет молчать майор – об этом лучше и не думать сейчас. Ну, крупнее он меня – так большие тезаурии громче падают.

И ведь знает, что я – стражник. Любопытные настали времена, что ни говори.

-Пшел вон, придурок. – раздалось из-за спины молодого великана. – С-соплячье. Поручить ни дэва нельзя.

Как ни странно, атлет при звуках этого спокойного голоса словно чуть-чуть поубавил свой гигантский рост и отступил в сторонку.

-Максим Сергеич, я…

-Головка от часов «Заря», — оборвал его стоявший сзади. – В машину, мурзилка картонная.

Пригорюнившийся силач, ссутулив неохватные плечи, поплелся к парковавшемуся у тротуара роскошному «полидевку». Мы остались наедине с тем, кто столь грубо прервал наш милый интеллектуальный диалог. К сожалению. Потому что я предпочел бы драться с панкратионцем, чем разговаривать с ним.

-Доброе утро, Валент. – улыбнулся он. – Чего так рано? Отпуск опять сорвали? Тебе куда? Садись, подвезу.

Я молчал. Наверно, надо было просто повернуться и уйти. Наверно, надо было послать его куда подальше. Я не сумел. Как говорилось выше, я хреновый стражник. А вот он был очень хорошим стражником. В руках капитана, а затем и майора Зверича распутывались самые запутанные узлы, кололись самые крепкие орешки. Если за дело брался Зверич – дело обязательно оказывалось распутанным, и распутанным в срок. Высокое начальство не могло нахвалиться на его показатели, нервничавшее непосредственное начальство, тревожась за кресло и птериги, заваливало непотопляемого майора самыми невообразимыми «глухарями», которые он приканчивал едва ли не шутя, а мы, курсанты училища городской стражи, почти боготворили его. Да, мы знали, что задерживаемые майора Зверича часто оказывались застрелены при сопротивлении аресту. Но разве хоть кто-то из них был невиновен? И разве лучше дожидаться, пока эта мразь, досидев до очередной амнистии, выйдет вновь грабить, насиловать, убивать на улицах нашего города? Да, в медпункте горуправы часто заполняли акты о «падении с лестницы» его подследственных, а то и свидетелей. А что же еще делать с тем, кто потворствует зверью? Воркотню старых коллег Зверича о «недопустимых методах» мы пропускали мимо ушей, как нытье неудачников. В училище ходили восторженные слухи о его собственной картотеке, о сети осведомителей и помощников под прикрытием, о хитрых многоходовых комбинациях. А он еще и находил время на общественную работу, курировал детские спортивные димы… и нашу группу в училище. Когда он спал – совершенно непонятно.

Но потом… потом наступили перемены. Газеты взахлеб разоблачали «беспредел городской стражи», само слово «стражник» как-то выпало из обихода, напрочь вытесненное друидским «кмет». Жалованье, и до того не заоблачное, упало так, что из квартир стражников ушли последние тараканы. На выпускном экзамене старый майор Разрывай, преподаватель ломброзистики, сказал нам: «Ну, теперь-то ваш Зверич переменится!». Мы мрачно молчали, мы верили своему наставнику и кумиру. Но Разрывай оказался прав. Он сам не предполагал, насколько прав он окажется.

Зверич переменился, очень переменился. Нет, он не стал, как сейчас принято выражаться, «оборотнем». Не стал и уподобляться псу, который, вместо того, чтоб защищать стадо, сам втихую грызет ягнят. Вместо этого он словно на своем примере решил показать, что одичавший пес – страшнее любого волка.

В тот же день, когда я закончил училище, майор Зверич подал заявление об отставке. Вместе с ним ушли и некоторые его подчиненные, и даже несколько парней из других отделов. В помешавшейся на политике стране все поняли этот шаг одинаково. Одни заявляли, что Зверич решил выдвигаться в сенат от маздакитов, но большинство с ними не соглашалось, как и между собой: одни орали, что с таким человеком, как Зверич, популяры горы свернут и передавят всех маздакитских холуев, другие ничуть не тише отвечали, что на хрена кровному шляхтичу сдался этот парсовский крысятник, что он покажет этим уродам-популярам, что русины в своей стране – хозяева, и вообще, «чемодан-станция-Эранвэдж!».

За спорами едва не проморгали череду стычек между друидскими группировками, проложивших в Невогардских Рощах кровавые просеки. А убойный отдел, в котором я стажировался, завалило «глухарями» – странными смертями или исчезновениями крупных торговцев, новоиспеченных предпринимателей, директоров предприятий, городских чиновников, даже стражников.

Никто не мог так виртуозно запутывать преступление… никто, кроме того, кто их столь же виртуозно раскрывал когда-то.

А вскоре не было в городе рынка, фирмы или предприятия, не платившего долю от своих доходов концерну ЗАО «Зверь», в котором, впрочем, числилось немало предприятий самого разного профиля – банки, страховые агентства, заводы. Даже иностранные предприниматели быстро понимали, что лучший выход – застраховать собственность в одном из соответствующих агентств «Зверя» или нанять в секуристы его парней. И сам градоправитель, квирит Анатолий Сабазиус, при встрече первым протягивал ладонь генеральному директору концерна, Максиму Сергеевичу Зверичу. В концерне заправляли большей частью те, кто покинул вместе с Зверичем городскую стражу, парни из спортивных дим, и некоторые из моих однокурсников.

-Ну, чего молчим, Валент? – улыбнулся мой бывший куратор. – Давно не виделись, давно не говорили, как шляхтич с шляхтичем.

Да, давно. С того самого дня, как он вечером приехал ко мне домой и предложил работу в создающемся концерне. В качестве задатка предлагались квартира – «извини, пока только двухкувикулка, но надо же с чего-то начинать, верно?» и месячный оклад, равный годовому в городской страже.

Я отказался. А он не стал настаивать, хоть и был заметно недоволен. Не скрою, что был настолько глуп, чтоб после этого несколько месяцев опасаться за свою жизнь. Мог бы понять, что бывший наставник – не маньяк-отморозок, и убивает он лишь тех, кто создает ему проблемы. Я для этого был слишком мелок. Орлы, как известно, не ловят мух.

Даже стервятники.

-Простите… Максим Сергеевич, мне не хочется с Вами говорить.

-Вот как? – Господи Светлый, какая же у него ясная, открытая, мужественная улыбка, какие честные, веселые глаза! — Ну, не буду тогда тебя мучить. Просто мне нужна твоя помощь.

-Нет.

-Вот так сразу? – светлые брови взлетели на ясный высокий лоб. – Но почему, квирит стражник? Разве законопослушный квирит не имеет права просить о помощи сотрудника органов?

Он опять улыбался.

-Я ведь абсолютно законопослушный человек, Валент. Ни одной судимости, ты сам знаешь, и все налоги плачу вовремя – если хочешь, проверь, хоть ты и не налоговик, но по старой дружбе покажу все документы.

Блин горелый, как же тянет улыбнуться в ответ!

-У меня дела.

-И у меня тоже. Я же говорю, садись, подвезу.

Я покачал головой. Вот ведь правду говорят – нельзя разговаривать с дэвом!

Губы сами произнесли первые строки молитвы – как будто передо мной и прямо стоял выползень из ледяных глубин преисподней:

-Ашим воху…

-Нет служения выше, чем служение истине… — по-русски подхватил «дэв».

Я не выдержал. Мне надо было сказать ему то, что я хотел и не смог сказать тогда, восемь лет назад, потому что тогда мой язык вязало узлом от потрясения и еще непрошедшего преклонения перед этим человеком. Невысказанные тогда слова тлели торфяным пожаром у меня на языке восемь лет – и вот сейчас прорвало.

-Максим Сергеевич, Вы же учили нас служить закону! Вы сами были образцом того, как охранять закон!

Он спокойно, серьезно кивнул, больше не улыбаясь.

-Да, это так. Я и сейчас служу закону.

Я ошарашенно воззрился на него.

Он покачал головой – словно тогда, когда курсант Ратич не мог понять какой-нибудь простенькой задачи.

-Валент, Валент… что такое закон, Валент? Что есть закон и почему мы должны ему повиноваться? Почему папка бумаги, на которой написано «Уголовный кодекс», более почтенна, чем папка бумаги, на которой написано, скажем, «Приключения Незнайки» или «Вероника в Новом свете»?

Я молчал.

-Раньше, Валент, мы – мы, шляхтичи! – выполняли законы, которые принимал август. Божественный август, носитель священного фарна по праву рождения. Так?

Я кивнул.

Он наклонился ко мне, глядя в глаза, произнес напористо и сильно, так сильно, что наполовину сниженный голос воспринимался чуть ли не криком.

-Валент, очнись! Августов нет уже восемь десятилетий! Нету! Я не стану сейчас говорить, имели ли право владеть Рутенией вместо Рурициев выскочки Камбиллы, но они были августами, богоравными, богорожденными! Но восемь десятилетий назад чернь, толпа придурков, возглавляемая лжецами, убила последнего августа! И все законы, принятые после этого дня, исходили от людей, Ратич, понимаешь, от толпы быдла, которое наши с тобою предки проигрывали друг другу в кости! От безбожных ублюдков, громивших митреумы и убивавших «Отцов» и «Львов», убивавших наших с тобой предков! Какие это законы?! Что они могут означать, что стоит за ними, кроме физической силы принявшей их кодлы? Да, именно кодлы, потому что законы имеют право принимать только богорожденные – а все остальные это кодла в подворотне, даже если она одета от Версачи, а подворотня выстроена по проекту Кирази и называется «вечевой палатой» или «майданом» или еще как-нибудь! Все их «законы» — это просто пачка испорченной зря бумаги, Валент!

Я стоял, словно оглушенный. Собственный голос показался чужим.

-То есть, по-Вашему, законов нет? А когда вы сами служили этой самой «пачке испорченной бумаги», вы лицемерили?

-Ничего подобного, Валент. Разве, когда безоружный человек пятится и обходит злобную собаку, он лицемерит? Нет, он всего лишь принимает во внимание условия. Я принимал во внимание условия, пока шавка была большой и сильной, а я – был безоружным. Но если у человека окажется в кармане револьвер – то разговор с псиной пойдет совсем по иному. У меня появился револьвер, только и всего, Валент, только и всего. Я не обращаю внимание на голосистых шавок, а кусачих – пристреливаю. Далее, ты спрашиваешь, не считаю ли я, что закона нет… — он говорил, словно мы десять лет назад прогуливались во дворе училища, размеренно и напористо, но вместе с тем спокойно. — Закон есть. Мы – это закон, Валент. В этой стране, да что там, на этой планете не осталось никого родом выше нас. Во всей Европе нет ни одного настоящего правителя, не считать же такими Аммераудуров Логриса, выменявших у толпы жизнь и игрушечное «царствование» на настоящую власть. От закона остались только мы, и мы теперь – закон. Наша кровь. Служа себе, я служил и служу закону. Высшему закону – закону крови.

-И Рутения для русинов? – криво усмехнулся я.

Зверич легко рассмеялся.

-А, ты про венетов… нет, синерубашечники тут не при чем. Они сами не понимают того, о чем они говорят. Такая же толпа быдла, вообразившая, будто факт рождения на том или ином клочке земли, или звуки, которыми мы общаемся друг с другом, что-то означают. Валент, среди них не наберется и сотни хотя бы с четвертушкой шляхетской крови, их предки дальше первой ступени посвящения в Братство отродясь не доходили. Бараны, думающие, что достаточно забраться в логово и зарычать – и ты уже волк. Моя прабабка всю жизнь гордилась, что говорила только на логрийском и саксонском, едва понимая русский, полжизни провела в Виндебоне и Камелоте, но она была рутенейской шляхтянкой, а не быдлом, и она, а не они были хозяевами этой земли. Есть только две нации, Валент – нация хищников и нация мяса, стая и стадо. Если хищник постарел, или разленился, стадо может с перепугу затоптать его – но время все расставляет по своим местам. Вот тебе и весь закон, Валент. Другого – по крайней мере, сейчас – просто нет.

Он по прежнему смотрел мне в глаза. И он верил – о, как же он верил в то, что говорил!

-Валент, если пытаться жевать клыками жвачку, как это делаешь ты, то добьешься только одного – поломаешь клыки и изгадишь желудок. Мне больно смотреть на тебя. Твое место – рядом со мной, в стае, а не в стаде.

-Но разве шляхтич может торговать? – выпалил я первое, что пришло в голову – только чтобы хоть что-нибудь возразить.

Зверич усмехнулся.

-Да, сто лет назад это считалось низким. А пятьсот лет назад считалось низким для шляхтича пользоваться огненным боем. Сейчас торговля – оружие и путь к власти. А путь шляхтича – война и власть, какими бы методами не вести первую и не завоевывать вторую. И как мой прадед превосходил любого низкородного в стрельбе из пистолетов, так и я превзойду любого в торговых делах. Я шляхтич, Валент – как и ты, только ты никак не хочешь понять и принять все, что означает это слово.

Он стоял передо мной и смотрел – мудрым, честным, доброжелательным, чуть-чуть укоризненным взглядом светло-серых глаз из-под высокого лба, обрамленного коротко остриженными волосами – настолько светлыми, что седые пряди едва различались. На чисто, по-римски, выбритом лице покоилась мужественная, всепонимающая полуулыбка.

Я не мог найти слов возразить бывшему наставнику и бывшему другу. И не мог согласиться. И только одна мысль была в голове – как я сглупил, позволив втянуть себя в разговор. Возможно, тогда, восемь лет назад, я был умнее. С дэвами нельзя разговаривать. Можно только сказать «нет».

Я поднял голову. И увидел за его спиной громаду купола Джамщидовского Митреума над кровлями домов. Кресты упирались в хмурое осеннее небо, словно штандарты непрерывно бдящей заставы. И откуда-то сами собою пришли слова:

-И сказал Господь Ахура-Мазда: «О Йима, если собака, сторожащая стадо, уподобится волку, и обратиться на стадо, и станет пожирать его – горе ей; будет она храфстрой хуже скорпиона жалящего, червя ползающего и овода сосущего»…

-Что? – на какую-то долю мгновения на этом лице, похожем на статуи даже не времен августов – времен Шабуркана, мелькнула растерянность. Но только на долю мгновения.

-Ладно, все это чушь. Ты расследуешь дело Лучника, так? Так вот, я не хочу, чтоб ты раскрывал мне тайны следствия. Мне нужно только одно – когда вы найдете его,.. хотя что я, когда ТЫ найдешь его, просто поймешь, кто он, сообщи. Не говори, кто он, где – с этим я разберусь сам. Просто сообщи, понимаешь?

Он протянул мне визитку. Я не взял ее. Он усмехнулся, помахал перед моим носом серебристым тиснением цифр коннект-номера.

-Полагаю, тебе пора. Подвезти предлагать не стану. Просто позвони. И, да, привет Оле и детям.

Раскаленное сердце садануло в глотку, хлестнув изнутри жаром по лицу. Я рванулся к нему, ухватил за закрывающуюся за ним дверь «полидевка».

-Если ты… — только на это моего голоса в обожженном горле и хватило.

Он даже не сразу повернулся ко мне, сперва рявкнув:

-Сидеть! – великану-панкратионцу и его двойнику с переднего сиденья. Те неохотно вернулись на исходные позиции, не спуская с меня глаз. Только тогда Зверич обернулся, глядя в лицо абсолютно спокойными, разве только чуть построжевшими глазами.

-Валент, я могу и рассердиться. Ты, кажется, меня с кем-то спутал. Я не придурковатый мабон из Рощи. И не касог-беспредельщик. Запугивать дурацкими полунамеками, хвастать осведомленностью – немного дешево для моего стиля, не находишь? Я всего-то попытался быть любезным. Отпусти дверцу, если, конечно, не передумал, и не желаешь проехаться со мной.

Дверь выскользнула у меня из рук, захлопнулась, и «полидевк» – нет, не отъехал, столь низкое слово просто неприменимо к этому чуду автоиндустрии – отчалил от поребрика, разделявшего тротуар и автотрассу. А я остался смотреть ему вслед.

А ведь в просьбе… этого человека… есть один очень приятный аспект. Если он просит меня, значит, он никого еще не купил в нашей группе. Не то что бы я сомневался в ребятах – но все же приятно по настоящему точно, из первых уст знать – ни медведистый, обманчиво неповоротливый с виду, добродушный галинд Буркулис, ни ясноглазая антская дивчина Наталка, ни капитан, ни Бушуй не стали… ни предателями, ни куклами в его руках. Нас он еще не купил.

И еще – на кой ему сдался Лучник? Что-то я не помню среди его жертв никого, кто мог бы заинтересовать невенчанного князя Невогардского. Все… некрупные какие-то люди. Унтермиттелькласс, как говорят саксы, и это еще в лучшем случае. Мало кто из них имел свою машину, большинство…

Мать моя женщина! Электровоз!

Я буквально проскользнул в уже смыкавшиеся створки последней капсулы электровоза. Еще немного, и осталось бы только смотреть ему вслед, как Зверичеву «полидевку» – денег на извозчиков у меня отродясь не водилось, а в расписании электровозов начиналось почти часовое «окно».

-Следующая остановка — Зеленая. Квириты седоки, вовремя приобретайте тессеры у кондуктора. Проездные документы предъявляйте в раскрытом виде. На линии работает контроль. Не забывайте свои вещи в капсулах, о бесхозных предметах сообщайте вожатому или кондуктору.

Я продемонстрировал кондуктору табулу с номером городского стражника и уселся на скамью. По окну вскоре зашелестели дождевые капли – Невогард решил вспомнить, что его называют Рутенейским Камелотом. Под их шорох и беседы соседей по капсуле я даже погрузился в какое-то полудремотное состояние, из которого меня не сумели толком вытянуть даже завывания механического голоса, повторявшего свою нехитрую мантру «квириты седоки, остановка такая-то… следующая…приобретайте тессеры… в раскрытом виде… вожатому или кондуктору…».

Выбило из него только внезапное появление в вагоне какой-то небольшой, но шумной группы. Шумели радостно, но трезво и оттого как-то натужно.

Я открыл приспущенные было веки. Ко мне как раз направлялась девушка в странноватом одеянии: невероятно долгополая юбка, мешковатая бесформенная кофта, застегнутая наглухо и почти полностью скрывший волосы платок. Остролицее, не слишком привлекательное лицо, усыпанное буроватыми веснушками, буквально лучилось радостью по поводу не то встречи со мной, не то этого весеннего дня – довольно пасмурного и серого, надо заметить – в целом, и оттого казалось почти красивым. Никаких искусственных средств, кроме радости, на ее лице не наблюдалось – гм, давно не видел настолько некрасивую и настолько пренебрегающую косметикой девушку… то есть встречались и пострашней, но намазано было на них! С другой стороны, Ольга тоже косметикой не пользуется, но она красивая… В руке, протянутой к моему лицу, находилось красное яичко с позолоченными литерами… гм, «ХВ»… что бы это могло значить? В контексте, как сказал бы Корвин, явной приапической символики красного яйца, напрашивается расшифровка этой аббревиатуры, как «х.. Вам!».

-Христос воскресе! – радостно сообщила девушка, невольно разъясняя мне загадку непонятных букв… ну, почти разъясняя.

-Допустим. – осторожно ответил я, не торопясь принимать из рук бледной остролицей девицы сей дар птицеводческого хозяйства. – А яйцо тут при чем?

-Союз православной молодежи Петрограда проводит в честь святой Пасхи раздачу освященных яиц, — затараторила она, блестя небольшими голубыми глазками, — в память о том, как Мария Магдалина преподнесла крашеное яйцо императору Тиберию, знаменую свою веру в воскресение Господа нашего Иисуса Христа, в…

-Девушка! – невежливо перебил я ее. – Крашеные яйца, вообще-то, в своих ритуалах только ленивый не использует, от друидов до парсов, а у староверов они хотя бы разрисованы. Это во-первых. А во-вторых…

На свет вновь появилась табула с номером.

-…вы тут главная или кто?

Девица побледнела еще больше, так что все веснушки на ее лице проступили ярче прежнего.

-Отец Илья! Отец Илья!

Явившийся на зов паренек в долгополом черном одеянии на ее отца не походил никак – разница в возрасте явно была недостаточной. Русины все же не цыгане, в одиннадцать лет рожать. Впрочем, у христиан, кажется, отцами величают любых священников. На груди его красовался здоровенный ставрос с распятием… бррр, извращение какое, так выставлять напоказ изуверскую и позорную казнь. Мазохизм какой-то, честное слово! Невольно потянуло перекреститься.

-Здравствуйте, квирит стражник. Какие-нибудь проблемы? – молодой «отец» тоже лучился улыбкой, не столько радостной, сколько отечески-ласковой, чем изрядно настроил меня против себя.

-Еще бы. У вас, по-видимому, и немалые. Пока с памятью, но если не уйдете отсюда, начнутся проблемы с законом. Вам такой эдикт Юлиана Философа о запрете на публичную проповедь христианства знаком? Его никто не отменял, помнится.

Золотоволосый священник – как же нелепо смотрится русин в этих диких азиатских одеяниях! – продолжал невозмутимо улыбаться.

-По-видимому, здесь какая-то ошибка, офицер. Мы, союз православной молодежи Петрограда, не проповедуем, мы всего лишь поздравляем всех со светлым днем Христова воскресения и угощаем освященными яйцами и куличами.

-Так, а то, что мне сейчас рассказывала эта девочка про эту… Марию… и Тиберия – по-Вашему, это не проповедь?

-Если я не ошибаюсь, офицер, Вы сами задали вопрос, и Ира Вам на него ответила. Ответ любопытствующему трудно назвать проповедью, не так ли?

Он все еще улыбался. Скользкий народ эти сектанты, а из всего списка «деструктивных восточных сект» так называемое православие в Невогарде самое распространенное, даже неутомимых вайшнавов чуть-чуть потеснило в последние годы. «Овцы Христовы»… даже терминологию у нас смаздакиздили.

Псы.

Волки.

Овцы.

Хорошо утро начинается.

Не моя это головная боль! У нас есть отдел по борьбе с сектами, вот пусть он и потеет. А с меня хватит Лучника. Хватит, и еще многим останется.

-Я могу идти, квирит стражник, или у Вас еще есть какие-то вопросы? – а золотоволосый Илья все улыбался с выражением бесконечного терпения на молодом лице, и несколько девчонок в такой же уродской одежке, как и несчастная Ира, топтались у дверей капсулы, робко поглядывая в нашу сторону. Я, наверно, казался сейчас несчастным девочкам августом Неро, Старшим братом Шабурканом и Влком Гутлой в одном лице.

Я вздохнул.

-Вообще-то один есть. Что это за Петроград такой?

-Так мы, православные, называем Невогард, ибо из церквей Христовых первой была возведена здесь церковь первого ученика господа нашего, апостола Симона, прозванного Петром, что по-гречески обозначает…

-Достаточно. До свидания, квирит Илья.

Все так же улыбаясь, он поклонился мне, сцепив руки на животе. Кушаньщина какая-то, ей-Богу! Одно слово, Азия. Я кивнул в ответ.

Квирит Илья – не «отцом» же его называть! – прошел к дверям следующей капсулы и из-за них раздалось радостное:

-Христос воскресе!

-Следующая остановка – Малая Фонтанная. – откликнулось металлическое эхо.

Хвала Митре, моя.

Cмельдинг пишет:

союз православной молодежи Петрограда

а может просто христианской? а то детерминизм — раскол

krolik пишет:

а может просто христианской? а то детерминизм — раскол

было в первоисточниках. но там православным из Ср. азии противостоят не католики, а исламообразные хр-не Аравии и Сев. африки (у меня еще и сельджуки). православие, понятно, тоже не совсем то...

Продолжения!

ждите еще год

Cмельдинг пишет:

ждите еще год

ВРЕДИНА!!!

"так ото ж, куме, ото ж":)))))

нет, Митра этого не простит!

Я лесным богап кланяюсь

Cмельдинг

Красиво. Все же на мой вкус слишким сильные параллели с нашим миром, но если вы планируете роман на продажу, а не для эстетизму, то это наверное оправдано. Ну и то что над христианами глумитесь без особого цинизму то тож хорошо...