Ужас! За два месяца .. ¶
Ужас! За два месяца прочел только одну книжку...
Вот рецензия:
Аристократия гордится тем, что женщина скрывает – своей старостью. При этом обе уверены, что хорошо сохранились.
В.Гюго.Всякий образованный человек по типу есть по крайней мере в потенции гомосос.
А.А.ЗиновьевЯ сам, брат, из этих…
Но в песне не понял ты, увы, ничего!
Ю.ШевчукПрочел книгу заслуженного белогвардейца Советского Союза Андрея Буровского «Великая Гражданская война 1939-1945» (М.,2009). Называя автора «заслуженным белогвардейцем СССР», я ничуть не иронизирую, ведь автор сам определяет свою сторону в этой войне – сторону «старого доброго мира». Впрочем, остается не вполне ясным, какое отношение старый добрый мир монархий галантного века имеет к периоду 1939-1945 годов, когда, согласно нашим знаниям происходила вторая мировая война. В этой войне участвовали СССР, Германский Союз (Германская Империя), США и другие страны, но не было ни Российской империи, ни двуединой австро-венгерской монархии. Не беда! Автор в два счета нам докажет, что война-то на самом деле была гражданской, а значит все эти призраки прошлого принимали в ней самое непосредственное участие.
Известно классическое утверждение, что вторая мировая война стала логическим продолжением первой, и основные узлы противоречий 1939 года надо искать в 1914-м. При этом не стоит игнорировать ряд существенных, принципиальных отличий двух мировых войн. Самым важным из этих отличий, несомненно, является идеологическо-пропагандистское обеспечение. Если в годы первой мировой войны оно было крайне неудовлетворительным (особенно в центральных державах и России), то двадцать лет спустя идеологическая работа оказалась поставлена на высоте. В начале ХХ века монархические мифы времен Петра Первого и Евгения Савойского не говорили уже ничего ни уму, ни сердце большинства подданных России, Германии и Австро-Венгрии. Лозунг «За веру, царя и отечество» не воспринимался ни атеистами, ни республиканцами, ни нацменами. Массовый атеизм начался в России ведь задолго до того, как большевики отделили школу от церкви. В многонациональной двуединой монархии попытки разговаривать с подданными в духе верности германской династии вообще выглядели полуанахронизмом-полунонсенсом (Австрия уже несколько раз проигрывала войны (1805, 1809, 1859, 1866) под теми же самыми лозунгами). Впрочем, не стоит считать идеологическое обеспечение войны в «западных демократиях» более удовлетворительным. Франция в мае 1917 года оказалась на грани поражения в результате конфликта естественного пацифистского нежелания жертвовать своей жизнью ради «свободы, равенства и братства» и патриотических мифов. В результате к 1918 году ни одна страна не потерпела сколько-нибудь существенного поражения на поле боя, но все проигравшие войну державы, проиграли ее в тылу, в результате нежелания значительного большинства населения продолжать войну. Во второй мировой войне разве что Италия может быть отнесена к числу стран, где произошла внутренняя революция, да и то – под влиянием крупных поражений на фронте. В остальных случаях ни одна великая держава не испытала революции, равнозначной революциям 1917-1918 гг. Нигде голод, бедствия войны и прочие неурядицы не толкнули людей на баррикады. Участницы женских демонстраций февраля 17-го в Петрограде, поводом к которому послужила дороговизна хлеба, были бы очень удивлены, если бы узнали, что всего через 25 лет они сами и их потомки в блокадном Ленинграде будут довольствоваться мизерными пайками, но никаких бунтов не произойдет. Немецкие рабочие будут делать танки и фаустпатроны вплоть до того момента, когда советские танки въедут на заводские дворы, а заговорщики 20 июля не встретят массовой поддержки в обществе. Что касается второстепенных участников войны, вроде Норвегии, Греции, Румынии и Муанг-Таи, смена режимов в этих странах диктовалась военными успехами и неудачами основных игроков, а стало быть также не увязывается исключительно со внутриполитической ситуацией (в ином варианте развития событий Квислинг, Бономи или Петру Гроза никогда не пришли бы к власти, и их известность ограничивалась бы специальными энциклопедическими статьями).
Таким образом, главная тема особости второй мировой войны – это тема идеологии. Нельзя сказать, что автор этого не понимает, однако раскрытие темы идеологического обеспечения второй мировой войны в книге нельзя назвать удовлетворительным. Автор приводит множество интересных и малоизвестных деталей, фактов, мнений, но, увы, общей картины не складывается, и вопрос, почему та или иная идеология овладела массами в данной конкретной стране, и как это все влияло на ход военных действий, остается открытым. А что поделаешь? Автор сам дезориентировал себя, приписав себе белогвардейские убеждения (а стало быть, отделавшись от намека на объективность в рассмотрении темы). Полноте! Неужели автор неискренен, называя себя последователем той политической линии, которая проиграла борьбу за власть в феврале 1917, а затем – на фронтах гражданской войны? И да и нет. Как и всякий человек, родившийся в СССР, получивший образование в советской школе и слышавший антисоветские анекдоты. Буровский – типичный советский человек (даже вне зависимости от своего личного отношения к советской власти). Причем, даже если бы Буровский родился после 1991 года, ничего не изменилось бы – среда та же, окружение то же, и закономерности аналогичны. Постсоветская эпоха – это советские люди в несоветский период. А как же убеждения? Для советского человека (для которого первичен интеллект; интеллектуальное развитие как самоцель – важный отличительный признак советского человека) убеждения вторичны. Распался СССР? Хорошо! Кем быть? Кем угодно: белогвардейцем, сталинистом, сионистом, либералом, православным мучеником за веру, социал-демократом, левым коммунистом, евангельским христианином, патриотом родного Еревана и четырехтысячелетней армянской нации, католиком, вегетарианцем, национал-социалистом, толстовцем – нужное подчеркнуть. Будучи достаточно интеллектуально развитым, советский человек прекрасно сыграет любую роль. И даже все по очереди, если к тому его вынудят обстоятельства или просто желание «сменить пластинку» (изменение идеологических убеждений для современного советского человека – и не только современного! (см. ниже) – самое обычное дело; причем, поскольку принципиальных, хранивших верность одной и той же идеологии (и как следствие более глупых) советских людей мало (Новодворская, Нина Андреева), в реальности за период 1985-2000 средний советский человек 5-6 раз поменял идеологию; при этом он каждый раз искренне и убедительно (интеллект-то достаточно для этого развит) доказывал окружающим, что именно данные убеждения у него были еще на горшке в детсадике). Разумеется, воспринимать утверждения советского человека, что все это (национал-социализм, православие, сионизм, либерализм и т.д.) не игра, а «истинные убеждения», всерьез невозможно, и подобные дискуссии всегда будут напоминать встречу двух римских авгуров, не могущих сдержать улыбки. Что касается степени серьезности убеждений доходящей до пожертвования жизнью, то советский человек ведь (будучи убежденным атеистом) знает, что смерть неминуема, а смерть вполне может быть красивой (поэтому смерть национал-социалиста, зверски замученного антифашистами, смерть сиониста, зверски замученного антисемитами, или смерть православного мученика, зверски замученного безбожниками, должны быть одинаково красивыми). При этом каждый советский человек хорошо знает цену идеологий, всю степень их условности и лживости, но лживость никого не смущает, как не смущает землекопа грязь на лопате – копать-то все равно надо!
И вот здесь обнаруживается главная ошибка Буровского. Он правильно расставил акценты, обнажил лживость и условность идеологий, их двойные стандарты, но забыл, что и сам-то он подошел к теме как идеолог. Общеизвестно, что вторая мировая война была схваткой трех идеологий: коммунизма, фашизма и либерализма (Япония в этом раскладе занимает особое место, ее война с «белолицыми дьяволами» была войной цивилизационной, больше похожей на современные «войны цивилизаций» — впрочем, если бы Япония вступила в войну во главе с коммунистическим или либерально-компрадорским правительством, она встроилась бы в соответствующие системы безо всяких условностей; подозрительное совпадение либеральных ценностей с банальными национальными интересами Великобритании и США в 1939-1945, на которое справедливо указывают многие современные (и не только) критики, в принципе, не должно смущать, ведь национал-социалистические ценности вполне коррелировались с германским патриотизмом, а коммунистические – с советским). Были и другие идеологии, менее мощные и распространенные. Тот же Буровский проводит четкую границу между «фашизмом» и «национал-социализмом», которая в реальности, во-первых, не была уж такой непроходимой. Причина тому ясна: в советском коммунистическом политическом лексиконе, родовому в отношении автора, (и, кстати, в либеральном) термин фашизм включал в себя не только классические итальянские «союзы борьбы», но и очень широкий спектр движений – от монархистов до национально-освободительных и сепаратистских фронтов, а часть из этих движений пользуется (в силу заявленных автором идейных убеждений) его симпатией. Следовательно, их нужно отделить от несимпатичного автору национал-социализма, который временами сближается с интернационал-социализмом большевиков (и те, и другие – социалисты). В результате Буровский сам начинает играть в те же самые идеологические игры, которые он высмеивает на соседних страницах. Автор запутывается в идеологических дебрях, блуждает по лабиринтам идеологических мифов, как старых, так и новых. Как же иначе оценить то, что он одновременно критически отзывается обо всей советской системе, но тут же, перечисляя заслуги перешедших на сторону Власова советских командиров, приводит перечень советских наград, коих они были удостоены. Но ведь Буденный и Ворошилов имели те же награды! И если режим «преступен», то и его награды аналогичны. А его наивно-смехотворная попытка представить Локотскую «республику» в качестве «спасения России» базируется на перечислении количества крупного рогатого скота и лошадей в крестьянских хозяйствах Локтя. Но ведь в крестьянских хозяйствах Российской империи по сельхозпереписи 1916 года количество буренок и саврасых лошадок значительно превышало их количество в СССР 1933 года; тем не менее, у Российской империи 1916 будущего не было, а у СССР в 1933 – было.
Эта наивность коренится именно в идеологическом самоопределении Буровского. Для белогвардейцев война 1939-1945 не была «их войной». Они были столь же неуместны на ее фронтах, как неуместна поэтесса Ахматова на космодроме Байконур. Поэтому войны тридцатых-сороковых жесточайше раскололи вчерашних соратников по «белому делу», вплоть до того, что они сражались (как в Испании) на одном и том же фронте по разные его стороны. Это уже не их эпоха. Никогда не поверю, что Буровский этого не замечает. Но он все равно упрямо желает внедриться в события, поднять русский триколор хоть даже над нейтральной полосой, как те прибалтийские и украинские националисты, которые праздновали независимость своих стран в ночь со дня ухода немецких войск на день прихода советских. Здесь коренится сама проблематика работы – «гражданская война» в рамках противоборства государств. Увы! Можно выкопать не только власовцев и комитет «Свободная Германия», но даже пару англичан и американцев, совершенно добровольно служивших в СС. Но это не будет гражданской войной. Гражданская война – это когда одни патриоты прилагают все усилия, чтобы не допустить других патриотов к власти в конкретной стране. Где Буровский увидел это в 1939-1945 в СССР или иных странах, остается загадкой. Одно дело – поднять знамя мятежа в стабильной обстановке мирной страны или в глубоком тылу воюющей державы, но совсем другое – делать то же самое в лагере для военнопленных. Это все, что угодно, но не гражданская война. А Власов и Паулюс – кто угодно, но не национальные лидеры ранга Гитлера и Сталина.
Нация обладает не только общим языком, территорией, политическим устройством, но и общей судьбой. Наша страна в 1917-1922 сделала свой выбор. Те, кто разделил ее судьбу, остались здесь. Те, кто не захотел, эмигрировали. Так произошло разделение бывшей некогда Российской империи на советский народ и белоэмигрантов, которые в лучшем случае могли претендовать на звание реликта погибшей империи. Уже в 1937 году это были две нации. И их противоборство в 1939-1945, даже если оно играло какую-либо заметную роль, нельзя считать гражданской войной. Прошли десятилетия, вымерли последние белоэмигранты, а те, кто не вымер, превратились в американцев или французов (да, представьте себе, американский писатель Набокофф!) Советский Союз трансформировался в постсоветское пространство, в коем обитаем мы – советские люди нового поколения. И тут кое-кто из этих советских людей решил (под впечатлением «новости», что Брежнев – дурак): «А не поиграть ли нам, корнет Оболенский, в белую армию? А, поручик Голицын?» Удивительно!
Тексты большого объема лучше, ПМСМ, сворачивать. Фрерин
"Я могу понять политиков, запрещающих людям свободно обсуждать и толковать прошлое. Не понимаю только одного: у них-то какие могут быть претензии к Гитлеру или Сталину?"
С.Б.Переслегин
А я всю жизнь думал, что проститутка — это женщина, оказывающая интимные услуги за деньги... 
Вот попробуйте-ка это доказать и продемонстрировать заодно величайшую способность советского человека доказать все, что угодно! 
Я не собирался влезать в эту тему, пока вы не попрали все законы формальной логики, какие нашли. Да, я готов быть независимым рефери всего, чего угодно, но только не того, чтобы кто-то искал доказательства Ваших высказываний, приписанных Вами же этому кому-то. Тогда как подтверждение Вашего собственного высказывания Вы, вместо того, чтобы привести, превращаете в какие-то игры. Просто подтвердите — и все будут довольны. Я — в первую очередь