Человечность придумали звери (в каком-то смысле АИ). ¶
На всякий случай предупреждаю: повесть не моя, принадлежит человеку под ником Wormann.
1.Загнанный
Где сменилась жизнь игрою?
Где та грань?
Ответь,
За что же?..
Катарсис "Кто ты?"
Он никогда не думал, что может быть так страшно.
Прислонившись спиной к стволу дерева, человек пытался привести в порядок сбитое дыхание, в то же время напряжённо вслушиваясь в окружающую тьму – не треснет ли ветка под чьим-то сапогом? Не пролает ли ищейка? Тягучий противный сгусток горькой слюны темнота проглотила не поморщившись. В горле першило, и он не удержался от приступа кашля. Как бы в ответ на этот звук, вдалеке замерцала цепочка слабых жёлтых огней. Загонщики… Опять… Преследуемый снова сплюнул и, пригнувшись, метнулся прочь – под защиту невидимых веток, больно хлестнувших по лицу. Если бы у охотников не было собак! Тогда можно было бы отсидеться в каком-нибудь переплетении корневищ, залезть в яму или овражек, закидать себя листьями… Тогда была бы надежда. Но те, кто организовал охоту, позаботились обо всём.
Сегодня зверьё могло спать спокойно – в отличие от людей.
Река! Сейчас все мысли загоняемого занимала именно она. Вода обещала жизнь. Она спрячет его в своих поросших осокой и камышом водах, смоет следы, подарит желанную прохладу и утолит жажду. Будь у него спички или зажигалка, он бы попытался устроить пожар и укрыться за дымом. Но спичек не было и оставалась вода, вместо огня.
Чёрт! Он с ужасом увидел впереди ещё цепочку огней. Ну ничего, он не какой-то мальчик для битья, он выберется. Нет идеальных цепей, везде есть слабое звено… Прибавить шаг… Кто сказал, что это невозможно?! Прибавить! Пересечь опасную зону. Быстрее, ещё быстрее… И тише. Рывок! И без шума, медленно, сползти в весьма кстати появившуюся ямку, переждать, перевести дыхание... Он жадно глотал воздух, с трудом фокусируя взгляд на густой кроне дерева, закрывающей звёзды.
Но всё же – почему? Почему его убивают так явно? Его должны были отравить, столкнуть под поезд, подстроить несчастный случай или самоубийство… Но не так же открыто! Что они задумали?
— …Нож на землю, – серые глаза были прищурены, а палец ласкал спуск самозарядки. – Ремень. Бумажник. Зажигалку. Табак.
— Ты что? – он все ещё думал, что это дурацкая шутка, даже несмотря на наставленный на него ствол, на то, что его недавние друзья и коллеги окружают его с самым недружелюбным видом. – Прекрати этот бред, это уже не смешно!
— Беги, – вокруг раздались щелчки затворов, а вот ехидных улыбок и насмешек (« — Что? Перетрухала душа твоя, капитанская?!») он не дождался. Только на искусанных губах заиграла совсем не располагающая к веселью ухмылка.
– Беги, – ствол описал дугу, указав на лес, который в сгущающихся сумерках казался ещё более черным и негостеприимным. Чужим. – У тебя есть несколько минут. Попробуй спастись, предатель…
Последние слова объяснили всё и сразу. Он, пригнувшись, рванулся прочь с поляны, изо всех сил, опасаясь выстрела в спину. Вместо выстрелов он услышал презрительные выкрики:
– У-лю-лю! Загоняй его! Э-ге-гей! Гони! Гони! Затравим его!
Кто-то сказал, что самая сладкая пища – это плоть представителя своего вида. Значит, и самая лучшая охота – та, в которой люди охотятся на людей. Вернее, мысленно поправился он, — сегодня звери охотятся на человека…
Он бежал, перепрыгивая коряги и коварный цапучий кустарник, пытаясь успеть обогнуть очередную цепь загонщиков. Впереди послышался лай, и он тут же поменял направление, все же стараясь не сбиваться с выбранного пути, который должен был вывести к реке.
Легкие уже начинало жечь от недостатка воздуха, и он был вынужден время от времени переходить на шаг. В такие моменты он вслушивался в ночь, но обострённое страхом и адреналином чувства обманывали: то казалось, что преследователи буквально наступают на пятки; или же – что они потеряли его след и он может вздохнуть спокойно и немного перевести дух.
– Чё-ё-ё-рт! — Нога за что-то зацепилась и человек упал. Куда-то пропали все силы, и он некоторое время лежал, тяжело дыша и вглядываясь в ночное черное небо, на котором не было видно ни одной звезды. Почему-то отсутствие звёзд на небосклоне он также относил к числу свалившихся на него неприятностей. Потом встал, и… радостный собачий ор неподалёку вдохнул в него новые силы. Забыв о боли в ноющих ногах и о натруженных легких, он снова бросился бежать.
Когда же в лицо ему повеяло свежим влажным ветром, и он уверовал в своё спасение, прямо перед ним, буквально в двух десятках шагов, ночь расцветилась желто белыми огоньками фонарей, а по ушам ударил слитный лязг затворов. «Как драматично, — подумал загнанный, шатаясь от усталости, – И ведь ждали меня. Гнали сюда. Специально, чтобы насладиться эффектом? Сволочи…». Впрочем, будь он ни ИХ месте, он поступил бы так же. Крах надежд на спасение в тот момент, когда они наиболее близки к осуществлению – лучший способ сломать человека, после чего извлечение из него нужной информации оставалось… простой формальностью. Он это знал. И они знали, что он это знает. На что они рассчитывали? Через несколько секунд он об этом узнал.
В лицо ударил желтый луч света, заставив его вскинуть руки, чтобы защитить глаза. Затем луч переместился, и, слезящимися глазами, загнанный увидел в слепящем нимбе света лицо своей Смерти.
Удивительно, как может меняться человеческий облик в зависимости от обстоятельств. А может быть, то была очередная маска? В любом случае, типичные средние черты лица старого сослуживца, обычно не выделявшегося в толпе, сейчас ожесточились, стали напряжёнными и резкими. В твёрдых, как будто бы высеченных из мрамора руках – карабин.
Бежать было бесполезно, это было ясно обоим. Он не промажет. Он никогда не промахивается. Экзекутор.
– Садись, – дуло карабина сдвинулось на два-три сантиметра, затем снова вернулось в первоначальное положение. – Поговорим.
Загнанный рухнул на землю, как будто ему подрубили ноги.
Сердце бешено стучало, в висках бился сумасшедший пульс, а в душе пока ещё робко трепетали последние ростки надежды. Его не убили сразу… Хотят выпытать всё о его действиях (он инстинктивно избегал слова «предательство»)? Да, вероятно. Но, может быть… его и не будут убивать? Он ведь ещё может им пригодиться! Надо только обрисовать все выгоды, которые ОНИ получат, если оставят ему жизнь. Только нужно говорить не с Экзекутором, а с САМИМ.
– Рассказывай, – почти буднично сказал Экзекутор, присев рядом и ловко разместив ружье на коленях. – Кому ты нас предал, почему, за сколько, что выдал… А мы сравним с тем, что уже известно.
– Турскому, – загнанный подавился, хрипло раскашлялся, сплюнул. – Григорию Турскому, главе Армейской Инквизиции. Я предал вас ему.
Экзекутор кивнул:
– Продолжай.
– Как это произошло? Классически – через женщину. Роскошную женщину. Дорогостоящую. Я влез в долги. Сорок тысяч… А потом ко мне пришли. И предложили…
– Яс-с-ссно, – экзекутор помолчал, к чему-то прислушиваясь. Загнанный постарался сделать то же самое, но не услышал ничего, кроме своего хриплого дыхания и стука крови в висках. Даже загонщики, не туша фонарей, отдалились на расстояние, с которого они ничего не могли слышать. В лесу же стояла настоящая гробовая тишина. Вернее – могильная…
– Что ты выдал Турскому? Что готовился выдать? – наконец прозвучали те вопросы, которые загнанный ждал чуть ли не с надеждой.
Собрав все оставшиеся силы и волю, он постарался как можно твёрже и уверенней сказать:
– Об этом я могу сообщить только полковнику Цорю. Но не тебе. И тем более – не здесь.
Прозвучало не слишком убедительно, он сам это понимал. Сидевший напротив него человек с карабином сначала хмыкнул, потом тихо рассмеялся. Загнанный ждал более ясной реакции… и дождался.
– Ну, говори, – рядом материализовался человек, одетый в плащ-штормовку с капюшоном, делавшим его практически невидимым в темноте. – Выкладывай.
Отчего-то перехватило дыхание, и тело стало тяжелым и непослушным. А ночь неожиданно расцвела яркими ало-белыми фейерверками… Загнанный поднял руки к вискам и начал их яростно, насколько позволяли силы, растирать.
– Голова заболела? – участливо поинтересовался человек в капюшоне. Он немного отодвинулся, и исчез в темноте, только голос остался. – Бывает… ты бегал полночи, получил жуткое потрясение… Может давление поднялось… А может ты испугался слишком сильно?
Голос немного сместился и теперь звучал, как казалось, сзади, отчего по спине немедленно забегали мурашки:
– У тебя, наверно, ко мне немало вопросов. Думаю, куда больше, чем у меня к тебе. Всего один, простенький вопрос. А у тебя их десятки… Как тебя разоблачили? Давно ли? Почему решили убить именно здесь и таким странным способом? Можно ли выпросить, а точнее, вымолить жизнь? Почему я здесь лично?.. Так?
Голос блуждал вокруг него, но шагов его обладателя слышно не было. Загнанный только головой вертел, пытаясь угадать — где сейчас человек-невидимка? А тот не замолкал:
– Знаешь, а ведь это нашему общему другу с карабином было интересно – почему ты продался. Когда я объяснил – почему, он даже не поверил. А вот твоим объяснениям – поверил, ибо это понятно и просто. А на самом деле? Виной всему не женщина и не деньги. Это азарт, верно? Риск. Задор. Пройти по острию бритвы и уцелеть. Ты ведь сам сказал – все это: женщина, траты на неё… — это классика, такое даже зелёный курсант может разгадать. Ты САМ подставился Армейской Инквизиции. САМ пошёл на перевербовку. Наверное, ещё и в душе потешался… А потом – это волнующее чувство, когда ты беседовал с сослуживцами, напарниками, друзьями… и знал, что в твоей власти их всех отправить на тот свет. А когда докладывал Турскому – смеялся и над ним. В твоей власти было навредить и ему. Власть – тоже наркотик. Так и азарт. Твоя беда в том, что для тебя жизнь была азартной игрой, и ты считал, что сам придумываешь ей правила. Тем сильнее было разочарование, когда ты убедился, что нарушение этих правил ведёт к серьёзным штрафам…
Монолог прервался смехом. Загнанный слушал молча, как и его визави с карабином.
– Я сам приказал погонять тебя в этом лесу напоследок. Как – было очень весело? Всё как ты любишь – рискованная азартная игра, в которой ставкой была твоя жизнь. Бегал ты весьма профессионально… как крыса в лабиринте. Что молчишь? Нечего сказать?
А что было говорить? Загнанный отчетливо понял – он приговорён. Оставалось последнее, на что можно было рассчитывать – пусть не на помилование, но на отсрочку казни.
– Я… ещё могу пригодиться. Господин полковник, пощадите… Да, я виноват, но я могу искупить… вину. Как источник дезинформации… И я о многом знаю, что происходит в Армейской Инквизиции. Мне не доверяли до конца, но… я многое узнал! Я могу быть полезен!
Человек-невидимка молчал и подал голос лишь тогда, когда от дрожи в голосе загнанный перешёл к восклицаниям. Судя по интонации, он улыбался. Улыбка прямо-таки сочилась доброжелательством.
– Полтора месяца назад началась череда непонятных нам провалов. Тщательно спланированные операции летели к черту. Трижды нам удавалось спасать оперативников, бросая на произвол судьбы то, ради чего мы все затевали. Один раз двое наших были убиты. И из этих четырех дел дважды выгоду извлекала Армейская Инквизиция нашего дорогого Григория Турского. Mein Lieber Grigory… Один раз – случайность, два – совпадение, три – система. Уже после второго случая я заподозрил, что у нас завёлся «крот». После третьего – стал в этом уверен. К четвертому провалу нашу организацию серьёзно лихорадило. Кто был предателем? Кандидатур было много… Разрабатывать каждого – долго, нудно и опасно. Предатель мог почуять, что «запахло жареным», и затаиться. Требовалось ограничить список подозреваемых и вычленить настоящего изменника. И тут нам повезло. Ты сам нам помог. Догадываешься, как?
Из лёгких загнанного вырвался отработанных воздух – оказывается все время, пока он слушал, он не дышал. Он давно уже не ел и не пил, но его страшно замутило. А человек в плаще продолжал:
– На одном из приёмов Турский, который, как известно, без мыла лезет в задницу и настоящей Инквизиции, и Властям, и много кому ещё, допустил просчёт – он сказал кое-кому, что у него есть верный человек в контрразведке, который поможет ему вывести на чистую воду этого поганца и мудака Цоря… то есть меня. И что Цорь в жизни не догадается, кто его предал, так как предатель, помимо всего прочего, занимается физическим устранением Иуд и отступников.
Экзекутор молча сплюнул и поправил карабин – чтобы ствол смотрел прямо в лицо загнанному.
– Турский напрямую указал на Экзекутора, – в голосе невидимого человека проскользнули укоризненные нотки. – А ведь у стен есть уши! И когда мне доложили об этом, я первым делом задумался не над тем, как поскорее избавиться от Экзекутора, который якобы меня предал. Не над тем, как «нарыть» доказательства его вины. Я начал думать над тем, почему Турский так легко «слил» своего человека. К слову, я ни секунды не подозревал Экзекутора. Знаешь, почему? Не знаешь… Да потому, что если бы он меня предал, то у нас бы не срывались операции. Меня бы просто арестовали, и до суда бы я не дожил. Или же меня просто убили бы при аресте, с соответствующей формулировкой. «За попытку убить зубочисткой», к примеру. А ведь ничего такого не произошло. О чем это говорит? О том, что Турский «отводит след», занимается дезинформацией… И ещё о том, что настоящему предателю надо позарез избавиться от Экзекутора. Почему? Может, на след вышел? А может… предатель хочет занять его место? И список потенциальных Иуд подвергся чистке – в нём остались только те, которые по каким-то причинам конфликтовали с Экзекутором, соперничали с ним и – наоборот – дружили… И те, кто мог занять его место, стань оно вакантным. Всего пять фамилий, из двадцати с лишним – явный прогресс. А дальше…
Человек в плаще снова появился – прямо за спиной Экзекутора. Сумерки начинали рассеиваться, но лицо, скрытое капюшоном, продолжало быть невидимым. Казалось, что в плаще никого нет, а разговаривает сама тьма:
– Позволь задать тебе вопрос. Но не тот, который я изначально планировал, другой… Чем ты мог быть нам полезен впредь до такой степени, чтобы я сделал исключение из правил – сохранил тебе жизнь? Неужели ты предложишь предать Турского? Поможешь мне развалить его горе-организацию – Армейскую Инквизицию, ха-ха-ха? Будешь сливать ему ложные данные? Ха-ха-ха-ха…
Экзекутор также коротко рассмеялся. Загнанный кивнул. Потом ещё раз. Отчаянно затряс головой.
– Да… Да! ДА!!!
– А теперь вопрос по существу, – в голосе Тьмы теперь звучал металл. – Ты рассказал Турскому о планируемой операции «Заговор Адмиралов»? Говори правду!
Снова серия отчаянных кивков:
– Да, я рассказал… что вы планируете операцию по дезинформации Властей… Опубликовать сфальсифицированные сведения о том, что верхушка ВМФ втайне оттягивает на себя огромные суммы из бюджета, больше, чем предусмотрено… Что они планируют заговор по свержению Властей… Готовят и провоцируют войны с иностранными державами, Альбионом, Френчи, Чейзеном… Цель операции – дискредитация ряда адмиралов, их отставка и замещение должностей своими ставленниками… в перспективе – проведение подобной операции против генералитета сухопутных войск…
– Вот что значит – профессиональная память! – капюшон вздрогнул. – Рассказал буквально слово в слово. Бьюсь об заклад, Турский получил копию моей речи – с датами, именами, данными… А раз так, то зачем ты мне нужен? Ты свою работу уже выполнил. Турский дезинформирован.
– Что? – загнанного хватило только на это слово. У него больше ни на что не оставалось ни сил, ни эмоций. Только на эти три буквы с минимумом интонации. Ожидание казни – страшнее самой казни. Он с ужасом понял, что всё – он сломался. И с не меньшим ужасом – что в последнюю неделю им умело манипулировали, как марионеткой в театральном представлении. Заговор адмиралов – был. Но Армейские Инквизиторы и те, с кем они поделятся информацией, будут считать, что это – ложь, «деза», очередные происки Цоря, которого недаром называют «Дьявол». В огромном пласте опубликованных статей, отчетов, списков, писем, среди многочисленной лжи, будут скрыты крупицы правды, истины. Турский и его люди бросятся защищать… заговорщиков и усиленно разоблачать Цоря. А заговорщики поймут, что на них вышел некто сильный и умный и так, в завуалированной форме, предложил дружбу и партнёрство. Из этой истории адмиралы выйдут без единого пятна на репутации, также, как и Цорь. А вот Турский может влететь в историю, если увлечется не подкреплёнными доказательствами обвинениями контрразведки в государственной измене. А откуда доказательствам взяться?..
Уже рассветало. Сдвинув капюшон и открыв лицо, полковник Цорь смотрел на своего подчинённого… вернее, уже бывшего подчинённого, читая его мысли по исказившемуся лицу и одобрительно кивая. Затем, подавляя зевок, несильно ткнул ногой Экзекутора. Треснул выстрел и загнанного отбросило назад. Отчего-то он не умер сразу, успев ещё удивиться этому факту и найти ему объяснение – когда вместе с хрипом вдоха он услышал свист в груди и понял, что у него прострелено лёгкое. И услышал:
– …Почему не в голову или в сердце?..
– …Он предал стаю. Собаке – собачья смерть…
– …Хм… Справедливо… сколько ещё…
– …Недолго…
В последние секунды загнанный успел ещё испытать какую-то странную смесь удивления и раздражения. Почему Дьявола рисуют с рогами, копытами и хвостом, и с какой-то звериной рожей? Нет у него рогов…
– Готов, – посмотрев на тело, объявил Экзекутор.
– Мы все давно готовы… – безучастно сказал Цорь, думая о чем-то своём. Затем встряхнулся. – Что ж, приступаем к «легенде»… Ионов, Глушко – сюда!
Из группы тех, кто недавно выступал в роли загонщиков, вышли двое и приблизились к телу. Экзекутор передёрнул затвор карабина, выбросив тусклую гильзу на землю, и отдал оружие одному из них – молодому парню, невысокого роста, с круглым мальчишеским лицом и доброй, располагающей улыбкой. Тот немедленно вцепился в карабин, как будто это была самая дорогая для него вещь на свете.
– Поручик Ионов, – обратился к нему Цорь, – ну-ка, сделайте подавленный вид…
Пухлощёкое лицо Ионова исказилось, губы задрожали, он немедленно сел рядом с телом, прислонившись спиной к дереву, спрятал лицо в ладонях и стал раскачиваться влево — вправо, издавая тонкий вибрирующий вой, временами, переходящий в визг.
– Сойдёт, – критически оценил это выступление Экзекутор. Цорь кивнул, соглашаясь, затем обратился ко второму. – Поручик Глушко, изложите «легенду».
– Мы встретились несколько дней назад, – к Глушко выражение «ни чем не примечательная личность» относилось в полной мере. Усредненный тип внешности, обычное лицо без особых примет, простецкий вид. – Познакомились в пивной «Бердыш». Выпили по несколько кружек пива, подружились… Решили, что пока у нас отпуск, надо съездить куда-нибудь на природу, например, на охоту. Взяли с собой пару бутылок «горячительного», выпили… В общем, он, — кивок в сторону тела, — в кусты пошёл, по малой нужде, наверное, а Серж, — кивок в сторону воющего Ионова, – услышал треск веток, решил что зверь какой-нибудь, и выстрелил. В итоге…
– В итоге, готовьте коляску, – Цорь зевнул, встряхнул головой. – Поедете в город, за врачом. Водкой прополощите рты и ведите себя как подвыпившие. Заодно, прихватите в город капитана Ханина.
– Слушаюсь! – Глушко вскинул два пальца к козырьку кепи и умчался. Ионов, прекратив своё «выступление», блаженно щурился в небо и время от времени позёвывал. Группа «загонщиков» начала постепенно рассасываться. Цорь взяв под руку Экзекутора, отошёл подальше ото всех…
– Он мог тебя сдать Турскому. Сообщить фамилию, чин и прозвище. А это плохо.
– Хотите перестраховаться?
– Перестраховка нужна. Ты должен исчезнуть… На время исчезнуть, не дёргайся! Я уже все обдумал и организовал.
– И куда?
– В Африку.
– …
– Не волнуйся, это на три-четыре месяца. Максимум – на полгода. Заодно и новый плацдарм освоишь.
– Куда именно?
– Африканский рог, Аксум.
– Что там делать?
– То же, что и в Гибралтаре. Следить за нашими противниками, передвижениями войск и кораблей, настроениями среди дипломатов, военных атташе… Заодно и за нашими последишь – чтобы не натворили чего-нибудь. Как всегда – займись подбором подходящих рекрутов…
– Я еду один?
– Нет. Я скажу Ветлицкому, он подыщет тебе кого-нибудь в напарники. Или есть кто-то на примете?
– Этот, молодой… как его… Влад.
– Подпоручик Семыгин. Я телеграфирую Ветлицкому. Есть ещё проблемы, вопросы?
– Есть. София.
– О ней я позабочусь в первую очередь. Послушай, хватит вздрагивать! Всё с ней будет в порядке.
– Уф-ф-ф-ф… Африка, что б её… Когда выезжать?
– Вчера.
– Может, кому-то из вас было жаль нашего безвременно усопшего коллегу. Может, кто-то мысленно примеряет его участь на свою, и задаётся вопросом – а стоило ли вступать в организацию?
А вы задавались вопросом: сколько ему заплатили? Сколько он успел промотать? На что? За сколько он согласился дурачить и сдавать своих коллег, товарищей, братьев? Это жизнь, не сказка. А вы не люди, а звери. Он и вы знали, чем рискуете с самого начала. Вы знаете, кто серый волк, кто – Красная Шапочка, и что ожидает Красную Шапочку в конце, там, за этим поворотом, там, полшага не дойдя до дома бабушки. Может, там, за тем кустом, притаился тот самый волк? И Дровосек только в сказке успеет кого-то спасти, а в реальности... В реальности Дровосека купили за тридцать серебряников, и он останется ночевать где-то под забором, напившись в стельку в соседнем трактире, который содержит бабушка Красной Шапочки. Не будьте Иудами, звери…
"То был Золотой Век, время накала страстей и приключений,
бурной жизни и трудной смерти... но никто этого не замечал.
То была пора разбоя и воровства, культуры и порока, столетие
крайностей и извращений... но никто его не любил".
Альфред Бестер "Тигр! Тигр!".
Одинокие волки.
А там вдали, в низине, там горит не зановешено окно.
Там ждут меня, там ждут, а я осадок, память прошлого давно.
Там ждут меня, им дела нет что я всего лишь призрак без лица,
Там твой двойник, и может быть темниц там не узнают никогда,
До самого конца.
КАИН Л. — "Взрывпакет"
Визит капитана Ханина был неожиданным. До поезда оставалось порядочно времени, и Владимир рассчитывал кое-что сделать и лишь потом идти на вокзал – как они и договаривались, но Ханин пришёл на четыре часа раньше уговоренного срока.
— Вещи собрал? – поинтересовался он, глядя на чемодан Семыгина. Тот неопределенно пожал плечами – собирать ему особо было нечего. Когда же Владимир хотел в свою очередь поинтересоваться причинами внезапного визита, Ханин предложил приказным тоном:
– Если так, то пойдем, прогуляемся.
«Какого?..», – подумал Семыгин, глядя в спину капитана.
Три часа ночи.
София знает, хотя не видит часов.
Просто она слушает часы: тик-так, тик-так… и считает.
Говорят, именно в это время происходит большинство смертей. И лезут в голову самые глупые мысли. И мерещатся самые странные звуки. Стук подкованных сапог по тротуару. Они удаляются.
На сбор понадобилось гораздо меньше времени, чем Ханин рассчитывал. Вещей, которые он собирался взять с собой, было мало – только самое необходимое. «Малый джентльменский набор», как выражается остряк Грошек. Ханин прекрасно помнил, где что лежит, и сбор был делом нескольких минут. Затем осталось самое тягостное – ожидание. Он сидел на кровати, считая минуты, и смотрел на сидевшую в кресле у окна девушку. Тоска накатила вязкой, противной пеленой, шепча, что жизнь не бесконечна, и он не вечен. «Признайся. Скажи сейчас». – «Нет. Никогда». – «Почему?». – «Не хочу делать только хуже». – «Тебе же плохо сейчас?». – «Будет ещё хуже, когда я вернусь, а её здесь не будет». – «А если…». – «Меня устраивает». – «Смотри, а то… А может всё-таки?..».
Ханин смотрел на Софию пристально, желая как можно крепче запечатлеть в памяти её образ, чтобы сохранить его на все время командировки. За два последних года самым страшным для него потрясением было проснуться однажды вдали от дома, в такой же суматошной служебной поездке, и с ужасом понять, что он забыл черты её лица. Просто забыл. Она осталась в его душе, но отдалилась, отвернулась. Он помнил лишь гладкие каштановые волосы до плеч, изящный изгиб её талии… И всё. Лицо забылось, стерлось, затушевалось… Это было неправильно, несправедливо и… страшно. Снова такого страха он испытать не хотел, поэтому смотрел, зная, что она ощущает его взгляд. Ощущает ли она его мысли? Об этом он и думать не хотел.
«Надо уходить», – трусливая мыслишка. Он никогда не бежал перед лицом опасности. Уйти значило признать то, что оставаться в тишине комнаты наедине с Софией ещё на несколько часов было нетерпимо. Но ещё более невозможным было оставаться здесь далее.
Иногда он уходит. Его тело остаётся, но мысли… нет, не мысли.
София заставила себя забыть. Она искала слова, но они ускользали, не давались, она не могла их выговорить. Не могла заставить себя.
Просто он не такой, как все. Дмитрий — не такой, как все. Она тоже — не такая.
Каждый человек уникален.
Иногда он уходил, исчезал, оставляя пустую комнату, как старую змеиную кожу, и София не знала, где он сражается и с кем… Знала только, что он вернётся.
Как вам скажут мои враги, да и друзья, пожалуй, тоже, у меня нет слабостей. Я не имею эмоций, я прозомбированный манекен, боевая машина, существующая исключительно ради одного – для убийства. Горе тому, кто окажется на пути воплощения Ангела Смерти.
Эмоциям нет места на поле боя. Множество в обычных условиях отличных, умных командиров пали благодаря этим эмоциональным привязанностям, в особенности из-за этой странной, коварной и непредсказуемой эмоции, известной как "любовь". Моя жизнь проходит посреди смерти и уничтожения, эмоции в таких условиях стоят слишком дорого, и они недостаточно вознаграждаются, чтобы их использовать и в мирных ситуациях.
Она изменила все, буквально за ночь.
Я стал слаб из-за нее, и слаб и силен одновременно. Я убью без каких-либо колебаний, чтобы ее защитить. Любой, кто осмелится причинить ей вред, падет от моих рук. А к концу того дня истощение и усталость от бесконечных войн враждующих наций унесло прочь звуками ее смеха и ожиданием чудес, крывшимся в ее глазах, пусть даже она и слепа...
Она дорога мне, невероятно дорога. Не могу представить, как я жил без нее рядом со мной, она стала для меня всем, заменила все. Слабейшая улыбка ее пробуждает во мне чувства, что, казалось, давно уже умерли. Прежде я никому не позволял настолько близко со мной сближаться, пробуждать во мне подобные чувства. Она захватила свой уголок у меня в сердце и изменила меня изнутри, обеспечив меня слабостью. Но теперь я живу ради этих чувств, ради этой "слабости".
Слаб. Я невероятно слаб. Но все же... Я смотрю молча, как София сидит у окна, накрывшись пледом. Свет, идущий от лампы четко освещает её профиль. Тонкие, хрупкие ее ладони крепко сложены в замок. Она будет ждать меня.
Слаб. Теперь я слаб. Но... я чувствую, это того стоило. Ибо я вернусь к ней.
Они молча шли по пустынным улицам, причём Ханин старался, по какой-то только ему известной причине, держаться в стороне от желтых огней фонарей. Семыгин следовал за ним. Владимиру было интересно – что случилось? Почему его «сдернули» так внезапно? Что за человек – капитан Дмитрий Ханин? Почему из всех сотрудников, Ханин выбрал именно его – новичка, чей стаж в контрразведке (а точнее – в Особом отделе того же ведомства) не превышал и полугода? Но свои вопросы и предположения он держал при себе, понимая, что время для ответов на них ещё не пришло. Да и не к месту.
Ханин не стал останавливать ни пролётку, ни более комфортабельный дилижанс. К вокзалу они шли пешком, в темпе привычного обоим быстрого шага, почти не оглядываясь по сторонам. Точнее – не оглядывался Ханин, он шёл по четко известному ему маршруту, как по нитке, а вот Владимир, когда они прошли поле Казней, неожиданно завертел головой по сторонам, а затем, после недолгих колебаний, обратился к своему начальнику:
– Господин капитан, у меня есть просьба к Вам…
– Слушаю,– отозвался Ханин не останавливаясь.
– Я могу отлучиться на полчаса? У нас ещё есть время до поезда, а у меня есть одно незаконченное дело. Подождите меня здесь или же давайте встретимся на вокзале.
Ханин замедлил шаг, потом остановился. Обернулся к подпоручику:
– Что за дело?
— Личного характера, – Семыгин выдержал пристальный взгляд серо-жёлтых рысьих глаз. Немного погодя, видимо, что-то обдумав, капитан кивнул ему и, резко повернувшись, зашагал дальше. Облегченно вздохнув, Владимир свернул в темный лабиринт улочек и переулков…
…Быстро сориентировавшись, он нашёл нужный ему дом – трехэтажный каменный, старой постройки, но отделанный по более модному нынче стилю – со сглаженными выступающими частями каменных блоков, резной деревянной отделкой дверей и ставней, с бело-желтым светом газового фонаря при входе. Владимир осмотрелся – дом был погружён в сон, свет был только на втором этаже в одном окне. Том самом – напротив которого росла старая, но ещё крепкая яблоня. Он расстегнул мундир и из-за пазухи вытащил сверток. Развернул – и в его руках оказалась… роза. Бледно-голубая северная роза, выведенная более семидесяти лет назад знаменитым эксцентричным соляным магнатом-флористом. Стоила такая роза недёшево… но она то ...