Ответ Мухину - копия с другого форума

Решил выложить здесь некий текст, который уже лежит на том форуме откуда многие местные форумчане ушли. Вот поэтому я и решил это сделать. Возможно вам будет интересно и (самое главное) последуют вопросы.

Сенька Шилов умирал долго. Доктор из Пестровки еще когда сказал, что цирроз не вылечить, что пора крест сбивать, а он все сопротивлялся. Все постаринке пытался выдюжить, осилить смертную хворь. Запирался на неделю-другую в сарае, пил одну воду. На неделю другую легчало, но… Правильно дохтур наказал – бестолку. Коля Стульников чем мог пытался закадычному другу отца своего помочь. Приходил дрова поколоть, сыновей посылал на огороде сеньконом жене его помочь. Сами то дети у Сеньки кто где – кто на Заводе в Пензе, кто в гимназии в Кузнецке. И не старый он в сущности был, Сенька – 49 всего. В Отечественную, не дожидаясь призыва, в 18 лет на фронт убежал. Почему ? Дык по разному говорили, кто что просто «патриот», а кто, что Хозяин застукал со совей дочкой, Машкой, когда грибочки собирали. Не важно. Отслужил, в 21ом вернулся, через год подался в лесники, тогда как раз в корпус егерей набор шел. Ну Сеньку как георгиевского кавалера (можно конечно для красного словца написать – полного, но то от правды отступление будет) приняли с распростертыми объятиями. Тем более, что второго своего Георгия Сенька из рук самого командира егерского корпуса генерала Быкадорова в только взятом Будапеште. Ну потом конечно деревенские пересмешники долго гоготали, когда за что наградили Сеньку известно стало. «За героическое поведение во время боя в зоосаде». «Что Сенька – макак заморских покорял ?» «Не макак, а чимпансе», отшучивался Сенька. Вот так 25 лет и прослужил в егерях. А теперь, на яблочный спас 46г. помирать собрался.

Как то вечером забежал к Николаю Стульникову средний сын Толька, 10 ти лет от роду – «Папанька, крестный в гости зовет, говорит – покалякать маненько надобно». Сходил Николай к Сеньке. Покалякал. Только не маненько, а заполночь. Домой шел – уж и фонари не горели. Ясно – стало – не сегодня завтра. На утро съездил на унаре на Мокрую Поляну за батюшкой. Батюшка успел причастить и исповедать вовремя. Все думали вночь представится Сенька. Но утром он встал. Умылся. Молока выпил. Жена аж осела – думала, что ночь не переживет. А тут живой и почти и не больной вроде. Попросил отгладить мундир его. Жена вся в слезах сказала, что давно отглажен. Рядом с крестом лежит. Дожидается. Сенька поинтересовался – «Самогонку то гоните ?». «Гоним батюшка, ответила жена и еще пуще разревелась». «Ужо я вас !» попытался пошутить Сенька, но резкий укол под ребром и шутка не получилась. Одевши мундир, Сенька встал, поцеловал троекратно Авдотью и вышел из дома, наказав за собой не ходить и сидеть дома.

Сеньку нашел Андрюха Павлов, новомирский. Сидел егерь прислонившись к березе и улыбался, как будто во сне. По сапогам шастали муравьишки, а на один из пары георгиевских крестов вгзгромоздилась большая жирная гусеница.

Стульников сидел у себя в кабинете начальника Кивлейско-красносельской МТС и тупо смотрел на потрет Его императорского величества Георгия Михайловича. Правильный портет подумал Стульников. В три четверти снят. Сейчас так редко снимают. Все больше в анфас. И глаза в глаза. Как там у англичан во время Отечественной было ? Вроде «I want you» и пальцем пальцем. Слава тебе господи, что у нас не догадались этот плакат один в один повторить. А тоб… А вот сейчас все больше опять глаза в глаза портреты. Все эти министры-социалисты. Надоели… Старики говорят – на будущий год недород ждать надо, а они все про продолжение реформ, про рост цен на хлеб, про снижение инфляции и наплевать всем на крестьян, которые из жадности готовы последнюю пригоршню пшенички продать, пока цены еще высокие, а то что на будущий год посевного зерна нужно больше запасти – не думают. Правда городские про деревенских говорят – «И ртом и жопой жрут».

«Вот и сижу и смотрю я на Вас, Ваше величество – думал Николай – и думаю – что нам их цены на хлеб ? Вмешались бы, распорядились чтоб элеваторы казенные заполняли под завязку семенным, а то ведь пустые стоят – все в Европу идет. Урожай великий в этом году, это правда, но что завтра то будет ? Деньги – это хорошо, много денег еще лучше, а ведь если семян не хватит, то придется за дорого в той же Америке хлеб покупать.»

На прошлой неделе губернатор собирал совещание начальников МТС и уездных агрономов. Там Стульников и выступил со своими сомнениями за что был распекаем и губернатором и умниками из агрономического училища. И за то что дедам верит, и за то что не верит в могущество современной сельскохозяйственной науки и за то что не читал речь премьер-министра Бухарина о перспективах поднимаемой Целины. Так оплеванный и уехал к себе в деревню и за то что не ценит доверие эсэсовского руководства и лично губернатора, поставивших его на ответственный пост начальника одной из крупнейших в губернии МТС.

Но хоть с должности не сняли. И неясно – хорошо это или плохо. Вот звонили от Хозяина.

Какой он сейчас Хозяин ? Одно поместье в Малой Пестровке и осталось, а все имение еще в 35 окончательно выкуплено в казну. Правда поставлен Хозяин там был директором. И относились к нему как Хозяину. Боялись по привычке старого алкаша. Его самого давно в этих краях не было. Безвылазно в Париже обретался, а сестра, Мария Оболенская руководила уездной больницей в Пестровке. Которая правда уже год как не Пестровка (вернее Николо-Пестровка), а уездный город Никольск ПестрОвский ! Мария пользовалась любовью просто какой то неземной. Так и звали «Мать-Мария». А бывшим имением руководил прожига один из Междуречья, по фамилии Кирилов. Когда Хозяин уезжал, свел его с кем надо в Пензе, связи все свои оставил. Вот этот Кириллов и мутил воду. Как что не по его – сразу грозил, что в губернию настучит. А так как Стульников и его казенное хозяйство должен был техникой обслуживать – стычки бывали часто. Все знали, что метит Кириллов и на Стульниковское место.

Обычно по мелочам придирался – комбайн не вовремя подали, тракоров трех заказывал, и все гусеничные, а прислали колесные, но сегодня и вправду недоглядуха вышла.

Была между Кивлеем и Мокрой большая дубовая роща. Еще отцом хозяина посаженная. Он пока жив был лично следил чтоб селяне там коров не выпасали. Коровы копытами корневую систему попортить могут. Вроде все про это помнили, а вот послал Кириллову сегодня наряд из четырех гусеничных тракторов и недоглядел, что Ванька Сенин, бригадир, под мухой был. Ну прямо скажем не до него было – полсотни тракторов, десяток комбайнов, все нужно по нарядам направить. Вот и не просек сразу. А Ваньке ироду на жаре поплохело и урулил он со всей бригадой «аккурат под сень дубровой рощи». Тут его окончательно развезло и решил он «подрастающее поколение» уму разуму поучит. Сиречь показать как он в сорок третьем под Хайларом китаез из какого то леска на бронеходе выковыривал. Ну и показал. От души поманеврировав между полсотлетних дубков.

Кирилову доложили. Тот взбеленился и в станцию названивать. Короче, как говорил однополчанин Стульникова Ицхак Ахтямов – «Сафсем кирдык». Вот после задушевного разговора с хозяйским «мажордомом», как его звала училка деревенская, Танюша Сентюшова и сидел Николай Кузьмич тупо глядючи на правое ухо Георгия Михайловича и как всегда в подобных случаях разговаривал с неким невидимым собеседником. В данный конкретный момент времени Николай вдоволь наговорившись сам с собой перешел на Императора Георгия Первого и собирался открыть ему душу. А точнее – обсудить с невидимым собеседником (то есть с самим собой) то, что вчера поведал ему Сенька.

И тут стук в окно – прискакал на железном коне марки «Россия» отец Тонькиного одноклассника Лешки, Андрей Павлов. «Семен Тимофеевич….». «Что Семен Тимофеевич ?» «Представился Семен Тимофеевич». Так – воротник гимнастерки застегнуть, кожанку одеть, молнию резким движением под горло, бронеходную кепку нааааадеть. На негнущихся ногах в унар. Ключ повернуть. Сцепление отпустить. На педаль газа нажать. Из ворот МТС вырулить, никого не задавив. Притормозить, пропуская Андрея на его мотоцикле вперед. Лобовое стекло опустить, чтоб ветром лицо обдуло и слез наворачивающихся никому видно не было.

По Кивлею пронеслись, распугав кур. У избы не тормозил. Незачем Матрену беспокоить, не до то того ей сейчас, мельком взглянув налево увидел молоденькую невестку Настеньку с беспокойством выглянувшую в окошко.

Прибыв на место увидел, что вокруг Шилова собралась уже приличная группа односельчан и новомирских. Так – все в сторону, предварительный осмотр, назад в кабину унара, связаться с уездной милицией – труп государева человека найден. И неважно, что все знают почему он умер. Порядок есть порядок. С уезда сообщили, что машина с врачем и следователем будет через час. Вот теперь всех разогнав, уселся Николай на травку перед Сенькой и замер, зажав голову руками.

Поминки были устроены не в избе, а во дворе деревенской начальной школы, чтобы обойтись одним столом. Ученики под руководством уже упоминавшейся училки сколотили лавки в длину самых длинных досок, которая могла изготовить местная лесопилка. Такие же и столы. Эмтээсовский АМО провез эти доски по всей деревне, оставляя в пыли прерывистый змееподобный след. На поминки приехал главный губернский егерь, прочитал письмо от Быкадорова, приехала и Мать Мария. Да и Кириллов пришел. Вел себя тихо. Стульников все думал – тот захочет переговорить, но в деревне на поминках дела не обсуждают, да и перед лицом смерти всякие дубы уходят далеко и надолго, скорее навсегда. Расселись как полагается — в центре родня и приезжий егерь, по правую руку Стульников с семьей, как друг ближайший покойного, по левую посадили батюшку и княгиня. За бесконечными столами сидели многие десятки людей – местные, новомирские, мокровские, красносельские, марьевские. С уезда, благо близко, тоже народу много приехало. Прозвучало традиционное – «Был человек и нету». Потом Отец Геннадий нараспев произнес «Поминем душу раба господа Семена», бабы взвыли. Дальше все как водится – овсяной кисель, кутья, просвирки, щи, лапша, пшенка. Семен Шилов человек был совсем не бедный, да управа егерская помощь семье СВОЕГО потерявшей кормильца как принято была щедрая. У простого крестьянина таких поминок никогда не будет.

Постепенно обстановка изменилась. «Хороший человек был и умер хорошо». «На боевом посту умер», сказал губернский егерь. По всему двору раздавались громкие разговоры, мужики пересаживались кучкуясь, чтоб обсудить покойного и в более тесном кругу помянуть. Николай поймал взгляд батюшки. «Знает !» Подумал Николай.

— Николай Кузьмич ! Я вижу Вы что то хотите мне сказать ?

— Да отец Геннадий. Судя по всему — тайна исповеди не помешает Вам обсудить услышанное ?

— Нет. Не помешает. Греха Семен не совершил. Тот же грех, который совершил отец Сенина он уже искупил. Как говорят кровью. А то что называется недонесением — в православной вере грехом и не считается. Это для них, показал поп на пару синемундирников из уезда, нагружавшихся в сторонке, грех. Да что ж теперь говорить. А то что твой отец и представившийся раб божий Семен никому об истории той не поведали — так оно и к лучшему — как по Вашему жил бы его сын, зная, что отец его смертоубийца. Посмотрите на него — в нем же жизнь играет, поминки не поминки, а если и услышим сегодня трехрядную (ох грехи мои тяжкие), а ведь услышим, то ведь от него.

— Да уж. Полнокровный мужик, задумчиво произнес, Кузьмич и поведал то чем не успел поделиться с императорским портретом. Про дубы то есть. Священник не просто улыбнулся , а загоготал.

— Слышь, Маринка — ты про дубы еше не слышала ?

Ошалевшая бывшая "возлюбленная" Сеньки тупо уставилась на попа

— Вы что батюшка ? Поминки все же ?

— Нет дочь моя — ты только послушай....

На другом конце двора раздался Сенинский баритон

"Над Тебризом тучи ходят хмуро

Край пустынный тишиной объят..."

Поминки плавно переходили в тематическую гулянку — "Ну ка грянем удалую за помин его души".

История рассказанная батюшкой добралась до крайних столов в сильно измененном варианте с не имевшими отношения к сути рассказа подробностями и когда Кириллов на следующий день случайно заглянул по делам в кабинет председателя отделения уездного поземельного банка, первое что он услышал было — "Ну кирилл-мефодий рассказывай, как вчера с трактористами со спущенными штанами в березовой роще в салочки играл ?" "Во первых в дубовой, во вторых — не с трактористами, в третьих.... " начал педантично (как всегда когда с бодуна) перечислять Кириллов не замечая, что председатель бъется головою об стол в пароксизме смеха.

Под утро, в меру никакой поп, опираясь на плечо сына подманил к себе пальцем никогда не пьянеющего Стульникова и заикаясь произнес — "Тайну я твою сын мой, еще с 39го знаю, отец твой на смертном одре поведал. Мож они и вправду хотели вдвоем его порешить. Да ладно, бог им судья" и совершенно не в попад затянул — "Иных уж нет, а те далече". Николаю от всей души хотелось тут же набить морду богохулствующему попу, еле сдержался. Все равно он отоспавшись ничего не упомнит.

• Коля, что ты знаешь о Помголе ?

  — Тоже что и все. После войны в Прусии был голод. Французы требовали репараций. Немцам вроде нечем было платить. Наши ввели войска в Берлин, Кельн, еще куда то – кормили детишек там разных. Ты там с моим отцом служил. Потом войска вывели. А что ?

  — Слушай меня. В 1919 наша часть стояла в Бреслау. Его сейчас Вроцлавом кличут. На рождество поднимают по тревоге. На плацу построили. Командир прочитал приказ – немедленно выступить на запад, пересечь границу Германии и двигаться по направлению города Магдебург с целью подавить беспорядки. Беспорядки подняли местные большевики. Убивают, значится мирных граждан, грабят и тп.. Германское, то есть прусское командование попросило о помощи Его Императорское Величество ну оно и того, с целью проявить человеколюбие и не допустить новой войны… Вообще на сборы 3 часа. Выступаем в полдень. Заняли Магдебург. Никаких особенно беспорядков там не было и не социалисты это были как оказалось, а какие то анархисты. Чего хотели я так собственно никогда и не понял. Встречал нас местный бургомистр, разместили в бывших кайзеровских казармах. Не то что наши. Честно скажу. Даже душ был. У тебя дома душ есть ?

  — В МТС есть. А дома баня.

  — А у них оказывается в каждом доме есть. Вот так. Через пару дней тревога. В городе демострация. Вывели на центральную улицу. Построили в цепь. Ну немцы люди организованные. Идут ровными рядами. Лозунги несут. Я к тому времени немножко по немецки понимал. Хлеба требуют. СТранно – в магАзинах у них он есть. Чего хотят не ясно. Нас увидели. Остановились. У нас штыки примкнуты, мы на них смотрим, они на нас. Странно знаешь – думал рабочий люд будет, а тут бюргеры. Ну ты знаешь кто это…

  — Знаю. Дальше то что было ?

  — Не торопи. Видишь – говорить тяжело

  — Прости, дядя Сеня.

  — Проехали. Подходит к нашему офицеру один из них. По русски объяснил что почем.

  — По русски ?!

  — Ну да. Брат у него оказывается в Петрограде живет, да и сам купец какой то оказался. Тут в чем дело – оказывается хвранцузики потребовали от Германии увеличить поставки хлеба, вот они и идут к английскому комиссариату (этих, хвранцузов в городе и в помине нет) протестовать.

  — И ?

  — Не поверишь. Пропустили. Не всех, а делегацию. Они энтим англичанам сходили прокламацию отнесли, а демонстрация разошлась. Яж говорю – народ организованный – любо дорого посмотреть. Если б наши такими же были – никакого эсэс сейчас над нами не было.

  — СС не любишь, дядь Сень ?

  — Да хрен редьки не слаще, что одни что другие…

  — А что другие – ты посмотри что они за последние десять лет сделали – да хоть у нас в деревне – школа новая, пекарня государственная – когда такое было, чтоб детишки на день рождения пирожные за обе щеки уплетали – только если кто из родителей у Хозяина на кухне прислуживал. Школа опять же новая

  — Ага ! А ты и рад …..школе новой иль ?

  — Кончай брехать. Надоели вы с этой ерундой. А фонари на улице ? А ? А МТС под боком ? До них дядь Сень только кулаки тракторами пахали, а сейчас ? Намедни пришел приказ из Пензы – прибыть в Каменку для получения картофелесажалки, для опытов. Ты в такое поверить можешь – чтоб картошку машиной сажать ?

  — Совсем ты меня от разговора отвлек. Опять свою волынку затянул про социалистов. Сейчас начнешь рассказывать как плохо было бы, если б не эсэс к власти пришел, а великорусские б остались, да ?

  — Извини дядь Сень, правда не затем пришел. Продолжай

  — Перевели значит нас в Кельн. Красивый город. Церковь ихняя просто чудо. У тебя фотка должна быть.

  — Есть. Вы там перед собором тамошним.с отцом и Тимофеем Сениным, покойником стоите.

  — Угу. Вот про него то я и должен тебе рассказать. Значит так. Наша задача была охранять амбары, склады то есть, с продовольствием, для голодающих, чтоб хвранцузы не захватили.

  — А они разве не в 24ом туда вошли ?

  — Нет. Они под Кельном стояли с конца семнадцатого. Караулили немцев. Там и англичане с бельгийцами были. В конце двадцать первого ушли, об этом речь впереди, а в 24ом, когда в Пруссии заварушка все ж таки началась вернулись. В общем, задача была поставлена такая – хвранцузов и англичан до складов не допускать, а местное население подкармливать. В первую очередь детей, во вторую беременных женщин, в третью солдаток, который кормильцев на фронте потеряли. Как правило, на последних не хватало. Приходилось им по другому еду покупать. Неа, Коль, не мурзись. Отец твой ни ни. А у мне то что – дело молодое, дома никто не ждет. Мои когда нас отправляли назад чуть не подрались.

  — Твои ?

  — Угу. Фрау Матильда и фрёйлен Марта. До сих пор имена помню. Вот значит, а мужикам ихним приказ был ничего не давать. Пусть покупают за деньги иль еще как. Вот это лафа была. Все несли – велосипеды, фотокамеры, я уж про украшения разные и не говорю. Нас когда выводили полагалось взвод на вагон, а получалось 5-6 человек, а все остальное место барахлом забито. А лучше всего было – когда к нам в разные инженерные и автомобильные части работать приходили. Все забегало как надо. Никаких поломок как раньше. Все люкс.

  — Люкс ?

  — Ну они так часто калякали, когда ремонт делали. Дошло до того, что уж списанные грузовики сумели наладить. Ты думаешь откель у нас в Пестровке после 21го машины появились ? Ну вот. Так весь двадцатый и прослужили. Утром встаешь, форму отгладишь, усы подкрутишь и на кухню лезешь. Мы с Сениным поварами были, а отец твой в батальоне до каптенармуса дослужился. Изюм – белый хлеб, как наш штабс Крысоловченко не говорил. Энто у них в Одессе такая поговорка была. А по нашему означает – как сыр в масле. И вот летом 21го пошли письма из дома, что недород у нас. Сначала вроде ничего страшного.

  — Да сразу ясно было, что голодать будем дядь Сень, с весны, когда озимые померзли.

  — Правду говоришь, да только грамотных у нас почти не было. Письма все больше отец Виктор писал, а он пужать не хотел. А как к лету стало ясно, что беда пришла, так и он уж не скрывался. А тут еще грамотеи выискались – сынишки Тимки Маштакова, да и женка твоя будущая, Матрешка в церковно-приходской школе как отучились, так стали письма писать. А им то что скрывать ? Прошлый голод я только по рассказам отца помнил. Самому то три года всего было, да и бедными мы никогда не были, поэтому всегда думал, что лепешки из лебеды иль липовых листьев только бездельники пекут. А тут понятно стало, что на этот раз всех коснется.

  — Старики до сих пор твоего отца клянут.

  — Знаю-знаю. Вранье. Просто он всегда хороший запас семян держал, никогда за наживой не гнался и батраков до сыта кормил. Вот и зависть. А в этот раз чую – совсем плохо будет. Приходит однажды Сенин и письмо показывает – жена его пишет, что детей не каждый день есть чем кормить. Амбары пустеют. Прошлогоднюю картошку и лук по полям выкапывать начали. Еще чуть чуть и придется скотину резать. И с каждым днем все хуже и хуже.

  — Помню. Можешь не рассказывать. Правда земство помогло потом, отец Виктор да старый Хозяин. Яж помню. Не маленький был.

  — ПОМОГЛО ? А как помогло ты помнишь ? Объявили, что хлеб можно в Пестровке по дешевке покупать, ну что правда то правда, а потом вообще почти за дарма. А деньги где взять ? Это сейчас хлеб продал по хорошей цене и думаешь – семян запасти поболе или ченьть из мануфактуры прикупить. Ты вон фотоаппарат купил, Павлов мотоцикл. А тогда то как – поставки в армию, потом помощь голодающим немцам. И все задешево. Хватало только до следующего покоса протянуть. А урожаи ? Сейчас вон ты свои трактора да комбайны на поле выпустил, а потом до молотилки грузовиками и довез – сиди и радуйся, барыш считай. А тогда – все лошадьми, вручную. А мужиков то мало ! Кто еше по европам стоит, кто на фронте погиб, кто вернулся, да калекой. Четыре с лишком года после войны прошло, а все одно – мужиков в деревнях мало было. А те кто был со дня на день новой мобилизации ждали. К новой войне с япошками готовились. Вот и придумали барышники – ломбарды открыть. И задешево всякое хозяйство покупать.

  — Помню. Не трави душу.

  — Не трави говоришь ? И как дело было сам вспомнишь или тебе напомнить ? Добраться сначала надо было до Пестровки, потом в ломбард, потом к прудам в лабаз. Один на всю волость. А там с ночи толпы стоят. Так наши жены-матери и стояли и хорошо, если хлеба хватало, а если нет, то тут же на Дворянской и ночевать оставались.

  — Ну ты чай особенно не пережимай. Мне те поездки дюже нравились. Сел в телегу, через час в волости, лежишь пузом к верху, книжонку какую читаешь.

  — Ага ! Эт ты. А кто безлошадный или лошадь одна и та в поле ? И не сравнивай Кивлей с Марьевкой аль с Красным. Им то в два раза дальше было и пешим ходом верст по 30 туда и обратно. Чай сам видел ?

  — Видел. Некоторые в поле ночевали. Некоторые у нас в деревне.

  — Во-во ! А много на горбу дотащишь ? Потом, не забывай, что у тебя и братья старшие были и дядья почти все в то время с войны вернулись.

  — Ну да. Да у нас то не страшно было. Потом отец Виктор объявил, что дети кто у него в школе учатся до стола попового допускаются.

  — Угу. Вот с тех пор у нас да на Мокрой и в Пермиеве почитай все грамотеи заделались. Сударка твоя наверное не нарадуется. В других школах уговарвать надо, да властями стращать, а у нас все детишки в школе учатся. И кажинный год, то один то два в училище поступают.

  — Так ! Дядь Сень кончай. И ты туда же. Не сударка она мне. Просто знакомые.

  — Угу, знакомые. Почитай все шесть лет знакомые. Давно бы пора девке замуж, а она ?

  — Отстань. Помню я все, помню. Как сидишь за столом, вечеряешь, а тут какой нибудь пацаненок иль девка постучит, пустите дескать погреться и на стол смотрит. Смотреть – сердце кровью обливается. Глазенки то от картошки иль от каши оторвать не может. Не гнать же.

  — Это вы такие были, за то вас Стульниковых и любят в деревне до сих пор. А тот же Маштаков сразу после сенокоса батраков разогнал и «калик» батогами гонял. А какие они калики были ?

  — Ну да. Такие же как и мы.

  — Во во ! А к концу лета, когда стало ясно, что урожая не будет совсем поплохело. И начали людишки лепешки из лебеды печь. Помню, как получил Сенин письмо из дома что хлеба нет и собираются корову резать, так совсем поплохел. Ты вот представь – стоишь день на пролет перед немчурой, весь фон барон из себя и пшенку с маслом от души в кастрюльки им накладываешь, а у самого кошки на душе скребут – что вот кормлю я ентих колбасников, так что не только какому нибудь киндеру или мадхен на весь день каши хватит, так и на всех родлственников. У них то и отцы дома и работа есть и в три утра скотину выгонять не надо и вообще – живи и радуйся. А дома жена, мать, сестра, родственники от голода пухнут. И эти то жируют, а дома не знаешь – застанешь кого ли, а нет. А раз в неделю собирают нас значит в ихнем магистрате и собрание устраивают – сначала бургомистр выступает – все про щедрость и благородство русского народа и великого христианского царя, про заветы Бисмарка, про то что теперь уж точно мир на века, про то что никогда немецкие дети не забудут лица русских зольдаттен, которые кормили их пшенной кашей, про то что щи отныне станут национальным блюдом германского фолька. А потом и наш какой нибудь офицеришка вылезет и начнет про величие России, про происки англо-французской плутократии, про…

  — Всякую хреновину ?

  — Вот именно. У них это политическая информация называлось. Мы тогда обычно потихоньку из зала выходили посмолить и поматериться. А как то раз с нами штабс наш вышел, показал письмо от матери, она даром что на половину иудейского корня, а хорошая женщина была, в земстве тамошнем служила. Часто мы от них посылки получали. Вещи теплые в основном. А раз две сотни пар нитяных носок прислала.

  — В земстве не служат..

  — Да ради бога. Рассказала, что приезжал из Пензенской губернии господин один, сейчас он кадетами рулит.

  — Василь Василич неужель ?

  — Угу. Он тогда был в Совете земств пензенском. О помощи просил значицца. Говорил, что своих запасов нет. Дома, сказывал, бунты. Вроде как в Пензе викжелевские перекупили несколько вагонов зерна и отправили в уезды, в Каменке и в других местах нормально все через земство и своих раздавать начали, а в Инзе, в нашем уезде местный синемундирник пристал – говорит, что все зерно на станции пойдет по государственной поставке. Там с составом приехал голова викжелевский из Пензы, Гречишников. Все пытался уговорить ирода. Ан нет. Кончилось все стрельбой. Одного машииста, Ухтомский его звали, убили, а второго, тоже поляка, Вашкевича, ранили. Так Гречишников от греха угнал состав в Рузаевку и там сдал местному земству. Вот такие дела. Ихние, николаевские и рады помочь, а толком и не могут. Государственные поставки почти все выгребают.

  — Ни с чем уехал ?

  — Да почему ни с чем. Что то ему подбросили. Урожай то тогда в Новороссии знатный был. Несколько эшелонов семенного зерна сообразили. А хлеба не дали. Вот тогда и поняли мы, что если семенное зерно не проедят, то все равно зиму пережить надо, а видимо уже никак.

  — А почему продукты не высылали ?

  — Ты под дурачка то не коси. Пробовали, так ведь ничего не доходило. Деньги слали, да много ль их у солдатиков. Осенью 21го , или в конце сентября или в начале октября приходит Сенину письмо – все кормилец – с голодухи пухнем. Он совсем лицом почернел. Отписал начальству – прошу предоставить, дескать, георгиевскому кавалеру фельдфебелю Сенину отпуск по семейным обстоятельствам. Не дали, сволочи. А тут в добавок как то раз из пекарни прислали белого хлеба.

  — А что такого ? Немцы в основном белый и пекут.

  — Не просто белого, а с изюмом. Как Крысоловченко не скажет. Смотрим мы с твоим отцом на Вовку – как на голову заболел. Чего то сам с собой говорить начал. Разговорили мы его – он нам – «я на этих фрицей смотреть не могу, жрут падлы, а у меня женка дома голодает и ничем не поможешь. Всех бы передушил собственными руками. Или отравил.». Ну мы его успокаивать начали, дескать штабс калялкал, что скоро выводить войска будут, что тут, в Германии, все образумилось, что вроде как все к весне дома будем, а может и раньше. Не слышит. Глаза пустые, темные. Чуем, недоброе задумал. Часто он в гости к одной фрау бегал. Сударка она у него была

  — Его ж Зинаида Пантелеевна кажись дома ждала ?

  — Ждала то ждала. А молодые мы были. Кто 5, кто 7 лет без жен. У них, немцев, тоже солдаток безмужних много было. Вот так вот и складывалось.

  — И что ?

  — И то. Пошел он как то к ней вечерять, а на утро прибегает какой то парень молодой, руками машет, что то кричит. Мы хоть и давно с немцами якшались, сразу не поняли. Позвали Крысоловченко, его нет. Тогда сбегали к одному дядьку. Жил неподалеку. Интересный человек был. Из армии демобилизовали в чине полковника, а сам еврей. По русски как мы с тобой говорил, мож шпиёном служил, да не суть. Фамилие его была фон Рааб. Он и перевел – парень этот оказался племяником той бабы. Пришел к ней по каким то делам, а там все мертвые.

  — Как мертвые ?

  — Ну да. И она и трое детишек евонных.

  — А Сенин ?

  — Вот то то и оно, что не было его. Вот парень и пришел ему сказать. Слышал, что тот у евонной тетки бывает. Вот и пришел ему сказать. Мы по началу ничего дурного и помыслить не могли. Стали Шилова искать. Нашли в каптерке. Пьяный в дым. Чего то пытаемся ему сказать, а он все одно лепит – «Ехал – ехал, да приехал». Отправили парня домой. Ну потом похороны были, мы маненько скинулись на венок – у них так принято. У нас поминки – так поминки – люди приходят пьют, едят. Этим и поминают. А у них – главное венок на могилу положить. Вот значит. Первое сомнение закралось когда Сенин на поминки не пошел. Отбрехался. Дескать трупы не любит. Не любит ? Странно нам это показалось. А совсем застраннело, когда он недели две спустя начал к другой солдатке подкатываться. Она часто с детьми приходила к нам, дети едят, а она смотрит. Вот он глаз на нее и положил. Как то шнапс с ним пьем, а он и говорит – «Все равно их ненавижу, всех бы перетравил» и глаза опять такие же пустые. Тут мы и допетрили, что не просто так полюбовница его представилась. Не просто. А совсем ясно стало, когда твой отец нехватку крысомора у себя в каптерке обнаружил. И вот тут нам страшно с твоим отцом стало.

  — А вам то чего боятся было ? На фронте чай убивали и смерть не раз видели ?

  — Чего боятся говоришь ? Понимаешь Коля, убить врага сидя в окопе – это одно. Он враг, противник, солдат. Ты его не знаешь – не ты его, так он тебя. А вот так вот просто смертоубиство учинить – совсем другое дело. Раз убил, кровь попробовал, дальше не остановишься. Вернемся в деревню – как с этим жить ? Ну положим, измену женке евонной забыть можно. Не он один был. В сущности, только я и твой отец чистенькими были из роты, а вот убивство бабы и детишек ? Это как ? Это ж понимаешь – своих детей к нему в гости не отпустишь, боязно. Если что случится – всегда на него думать будешь. Да и просто может он не сдержаться – по пьянке не просто руку поднимет на жену, аль на детишек, а вот так вот, подготовиться сможет и отравить, а то и еше что задумает. А потом – а вдруг где проболтается – а нас в кутузку за недонесение ? Я то везде выживу, а у твоего дети малые. Охота за чужой грех платить ? А если донести ? На весь род его позор на веки вечные. Сынок у него сейчас кто ? Уважаемый человек. Бронеходчик. Герой войны. Трактористом сейчас работает, почет и уважение. А если б узнал кто ? Было бы так ? Вот именно.

  — И вы чтож, убили его ?

  — Нет. Не убили. Но хотели. Думали подпоить его и в Рейне утопить с камнем на шее, чтоб не всплыл. Начали прикидывать, как сделать, чтоб никто не проведал и не догадался. И как то раз все хорошо сошлось. Сенин в кабак пошел, а у нас вроде как тоже увольнительная в город была. Начальство знало, что мы земляки и обычно всех втроем отпускало. За нас не боялись, знали, что отец твой не пьянеет, а я в общем то тоже и неприятностей можно не ждать. От местных мести тоже не ждали. Хорошие с ними отношения были. Личной ненависти не было – и мы и они по царской прихоти кровь проливали, длить нам нечего было. Это французы их ненавидели, а нам что – немцы в Расее матушке не были, никаких зверств как во Франции или в Бельгии не чинили. Ну так вот пошли мы как будто втроем. Посидели в кабаке и ушли его оставив. Решили, он надерется, выйдет, а дорога, что к сударке его новой, что в расположение по берегу реки проходит. Вот там его подкараулим и кончим. Стоим ждем в тенечке, чтоб от фонаря не видно было. И видим – идет наш отравитель, а за ним в сажени сзади фигура какая то маячит. Мы тихонько за ними. Вдруг Сенин остановился, отлить наверное иль сблевать, кто ж его знает – а фигура эта подбегает и хватает его за горло. Мы просто оцепенели. Слышим – Вовка крикнул по немецки (он навострякался за последние годы хорошо) – «Ты это не сделаешь».

  — Du wierd macht das nicht ?

  — Что то вроде ? У тебя что, Танюшка и по немецки шпрехает иль с сынком язык учишь ?

  — Кончай насчет училки подкалывать. И так дома житья не стало.

  — Ну так вот – крикнул Сенин и осел. Резанул немчура значит его под ребро. Потом дотащил до берега и в воду сбросил. А потом, неторопясь, ушел. Мы с Кузьмой постояли , покурили и решили до гробовой доски никому не рассказывать что видели. Помирать мне скоро – вот рассказать тебе все и решился. Вскорости нас вывели в Польшу и началась демобилизация. Говорили, что уходим, потому что больше голода в Германии нет, так все ж понимали, что их так называемый голод победили голодом своим и просто нет никакой возможности больше хлеб им задарма отправлять.

  — Вся история ? – спросил Стульников.

  — Не вся. Вся Коля будет, когда я скажу, что он у нас денег за день до того занял. Теперь уж и не узнаешь зачем. Вот теперь всё. Всё как на духу тебе рассказал. Теперь можно спокойно в гроб ложиться. Домой иди. Заждались небось.

День поминок Сеньки Шилова. Порт-Филип. Штат Нью-Джерси. САСШ.

— Я тебе не говорил, что, когда был мальчиком, учился в балетной школе? В Кельне. В белых перчатках. Меня там учили, как кланяться публике. Кельн очень хороший город, особенно летом. Может, я когда-нибудь туда вернусь. Там они сейчас начинают все с нуля, может, это как раз и место для меня. Одной развалиной станет больше.

— Что ты, папа. Не нужно так говорить, прошу тебя.

Аксель сделал еще глоток из бутылки.

— Сегодня у меня был один визитер,-- сказал он.-- Мистер Харрисон.

Мистер Харрисон -- владелец их дома. Он регулярно в третий день каждого месяца приходил за квартплатой. Ему было не меньше восьмидесяти, но он никогда не забывал собирать с жильцов деньги. Лично. Но сегодня -- не третье число, значит, его визит объяснялся каким-то важным обстоятельством, подумал Рудольф.

— Чего ему нужно?

— Городские власти собираются сносить наш дом,-- объяснил Аксель.-- Возведут на этом месте целый квартал жилых домов с магазинами на первом этаже. Порт-Филип расширяет свои границы. Прогресс есть прогресс, утверждает мистер Харрисон. Ему восемьдесят, а он все еще прогрессирует. Вкладывает в этот проект кучу денег. В Кельне всю работу по сносу зданий и домов выполнили авиационные бомбы. В Америке они делают то же самое, но с помощью денег.

— - Когда же нам съезжать?

— - До октября он подождет. Харрисон сказал, что он поставил меня заранее в известность, чтобы я смог подыскать себе другой дом. Какой заботливый старикан, этот мистер Харрисон! Рудольф окинул взглядом знакомые, потрескавшиеся стены, железные заслонки печи, окно, выходящее на решетку тротуара. Как странно, думал он, дома, который он знал всю свою жизнь, скоро не будет, он исчезнет. Он всегда хотел покинуть когда-нибудь этот дом. И вот теперь дом сам покидал его.

— И что мы будем делать?

— Не знаю,-- пожал плечами Аксель.-- Может, там, в Кельне, нужен пекарь. Если я случайно встречу пьяного русского однажды какой-нибудь ненастной ночью на берегу реки, то договорюсь и заплачу за проезд до Кельна, в Германию.

— О чем ты говоришь, пап? — резко возразил Рудольф.

— Но ведь именно так я приехал сюда, в Америку,-- тихо сказал Аксель.-- Я шел следом за одним русским солдатом, который сорил деньгами в одном баре в Гамбурге, и стал угрожать ему ножом. Завязалась драка. Русские ничего никогда не уступают без драки. Я вонзил нож ему в брюхо, вытащил у него из кармана бумажник с деньгами, а тело бросил в Рейн. Помнишь, когда я разговаривал с твоей учительницей русского, я сказал тогда, что убил одного человека ножом?

— Помню, конечно!

— Мне всегда хотелось рассказать тебе эту историю,-- продолжал Аксель.-- Когда в разговоре твои приятели начнут говорить, что их предки с "Мейфлауэра", то ты им скажи, что твои предки родом из бумажника, набитого пятирублевыми банкнотами. Ночь была туманной. Этот русский наверняка был пьян, кто же ходит по набережной в Кельне с кучей денег в кармане? Наверное он только что получил жалование и хотел трахнуть всех проституток города и боялся, что у него не хватит денег, чтобы расплатиться. Вот почему я и говорю, если мне удастся встретить русского у реки, то, может, мне удастся вернуться на родину. Совершить обратное путешествие. Боже, с горечью подумал Рудольф, ведь он спустился сюда, чтобы поболтать со стариком в его "конторе"...

— Если тебе пришлось бы укокошить русского,-- не останавливался отец,-- то ты никогда не признался бы в этом своему сыну, правда?

— Не понимаю, для чего ты затеял этот разговор?

— Ах вон оно что! -- воскликнул Аксель.-- Ты собираешься сдать своего отца в полицию, не так ли? А я-то и забыл про твои высокие принципы.

— Па, забудь о прошлом. Обязательно забудь. Для чего говорить об этом, когда с тех пор минуло столько лет? Какая от этого польза? Аксель не отвечал, методично глотая жидкость из бутылки.

— Да, я многое помню,-- заговорил он снова.-- Помню, как я наложил в штаны на реке Маас. Помню, как воняла моя нога на вторую неделю пребывания в госпитале. Помню, как таскал восьмидесятикилограммовые мешки с бобами в гамбургском порту, а рана на ноге открывалась и каждый день из нее сочилась кровь. Помню как заработав немного денег поехал к своей тетке в Кельн. Почем не к матери спросишь ты ? Потому что ненавидел этого толстого борова адвоката аз которого она вышла замуж, когда погиб отец. Помню как вошел в её квартиру и увидел труп моей любимой тети Амалии и рядом умиравших детей. Двух племянников и племянницу. Знаешь как их звали ? Их звали Гретхен, Рудольф и Томас. Я никогда так и не узнал почему они умерли. Помню, что сказал мне этот русский перед тем, как я его зарезал, а труп бросил в реку. "Ты,-- сказал он,-- этого не сделаешь!" Я помню день своего бракосочетания. Могу рассказать тебе подробно об этом, но, кажется, тебя больше устроит версия матери. Помню выражение на лице человека по имени Абрахам Чейз в штате Огайо, когда я выложил у него на глазах на стол пять тысяч долларов, чтобы он пришел в себя от известия, что трахнули его обеих дочерей и они обе забеременели.-- Он снова отхлебнул из бутылки.

— Я работал двадцать лет, чтобы скопить эти деньги, которые пришлось уплатить за то, чтобы твой брат не сидел за решеткой. Твоя мать считает, что я поступил плохо. А как считаешь ты? Я совершил ошибку, поступил не так? -- Нет, я так не считаю. -- Теперь тебя впереди ожидают трудные времена, Рудольф,-- мрачно сказал Аксель.-- Мне очень жаль. Но я старался сделать как лучше.

— Ничего, я выкарабкаюсь,-- заверил он отца, хотя был совсем не уверен, что это ему на самом деле удастся.

— Наживай деньги,-- продолжал Аксель.-- Не позволяй никому себя одурачить. Ничем больше не занимайся, кроме денег. Не слушай весь этот вздор, который несут в газетах по поводу других ценностей. Об этом богачи проповедуют беднякам, чтобы те им поверили и не перерезали им ножом горло. Будь таким, как Абрахам Чейз. Пусть и у тебя будет на лице такое же выражение, как у него, когда он брал со стола банкноты. Сколько у тебя денег в банке?

— Сто шестьдесят долларов.

— Никогда не расставайся с ними,-- поучал сына Аксель.-- Ни с одним центом. Даже если я приползу, умирая от голода, к твоей двери и попрошу у тебя несколько центов на еду. Не давай мне ни цента, прошу тебя, умоляю.

— Па, по-моему, ты перетрудился сильно. Может, поднимешься к себе, поспишь? Я сам поработаю здесь несколько часов.

— Держись всегда подальше от моей пекарни,-- глухо сказал он.-- Приходи, побеседуем, если захочешь. Но держись подальше от такой работы, у тебя есть чем заняться. Учи хорошенько уроки. Все подряд. Это куда лучше. Осторожно делай каждый новый шаг. Помни о грехах отцов. Скольким поколениям передавались они. Мой отец имел обыкновение читать после обеда Библию в гостиной. Я, конечно, ничего тебе не могу оставить, но я, черт возьми, оставляю тебе в наследство все свои грехи. Двоих мертвецов. Всех моих проституток. Все то, что я вытворял с твоей матерью. Тома, которому я позволил расти, как сорной траве. И Гретхен, которая занимается неизвестно чем. У твоей матери, по-моему, есть какие-то известия от нее. Ты встречался с ней?

— Да-а,-- протянул Рудольф. -- Чем она там занимается? -- Лучше тебе этого не знать, папа. -- Ты так считаешь? Но помни, Бог все видит. Я хоть и не хожу в церковь, но знаю: Бог все видит, следит за всеми. Он все записывает в свою книгу об Акселе Джордахе и о всех поколениях нашего семейства.

— Не нужно так говорить,-- возразил Рудольф.-- Бог ничего не видит, ни за кем не следит.-- Его атеизм оставался непоколебимым.-- Просто тебе не повезло в жизни. Вот и все. Все может измениться завтра. -- "Воздай за все",-- говорит Бог. У Рудольфа в эту минуту возникло ощущение, что его отец уже не разговаривает с ним, его сыном, что он говорит одно и то же своим сонным, глухим голосом, как будто никого, кроме него, в подвале нет. -- "Воздай за все, грешник,-- продолжал отец,-- ибо я нашлю несчастья на тебя и сыновей твоих за дела твои".-- Он сделал большой глоток, вздрогнул всем телом, словно по нему пробежала холодная судорога.-- Ступай, ложись спать,-- сказал он.-- Мне пора приступать к работе. -- Доброй ночи, па! -- пожелал ему Рудольф. Он снял с крючка пальто. Отец ему не ответил. Аксель Джордах сидел, уставившись перед собой, держа в руке бутылку виски. Рудольф поднялся к себе. Боже, мысленно произнес он, а я-то думал, что у нас в доме только одна сумасшедшая -- моя мать. II Аксель, глотнув из бутылки еще раз, принялся за работу. Он по ночам активно работал. Он что-то мурлыкал себе под нос, ходил взад-вперед по подвалу. Он не вспомнил сразу мотивчик. Его это обеспокоило. Как это так? Он не знает, что напевает. Потом вспомнил. Эту песенку обычно напевала его мать, возясь на кухне. Аксель низким голосом тихо запел: Schlaf, Kindlein, schlaf, Dein Vater hut die Schlaf, Die Mutter hut die Ziegen, Wir wollen das Kindlein Wiegen1. Родной его язык. Далековато заехал он от родины. Или, может, следовало уехать еще дальше? Он уже приготовил последний противень с булочками. Сейчас он его сунет в печь. Оставив противень на столе, он подошел к полке, снял с нее жестянку с угрожающим предупреждением на этикетке -- нарисованным черепом и костями крест-накрест. Аксель высыпал из банки немного порошка -- с чайную ложку. Подойдя к столу, он из одного рядка сырых булочек наугад поднял одну. Старательно вложил в булочку яд, потом, повертев ее между ладонями, положил на место, на противень. Вот мое последнее послание этому миру, подумал он. Кошка внимательно наблюдала за ним. Сунув противень в духовку, он подошел к раковине, сняв с себя рубашку, вымыл руки, лицо, тело. Вытерся мешковиной, оделся. Снова сел на свое место перед печью, поднес пустую бутылку к губам. Он все мурлыкал под нос эту песенку, которую пела мать ему, маленькому мальчику. Когда булочки испеклись, Аксель вытащил противень из печи. Все булочки были абсолютно одинаковыми. Выключив газ в печи, он надел картуз и пестрое драповое пальто. Поднялся по лестнице, вышел на улицу из пекарни. Кошка пошла за ним следом. Он не стал ее прогонять. На улице было темно, дождь все еще шел. Ветер посвежел, стал холоднее. Он пнул кошку ногой, и она убежала. Прихрамывая, Аксель направился к реке. Открыл ржавый замок на двери заброшенного склада и включил свет. Подняв свою одноместную гоночную лодку, отнес ее к шаткой пристани. Река бурлила, по ней неслись белые барашки, и стремительное ее течение издавало хлюпающие, журчащие звуки. Пристань от реки отделяла невысокая дамба, там вода была абсолютно спокойной. Оставив ялик на пристани, Аксель вернулся за веслами. Выключил свет на складе, щелкнул ржавым замком. Принес весла к лодке, бросил на дно, столкнул лодку в воду. Бодро вступил в него и вставил весла в уключины. Оттолкнувшись от берега, Аксель направил свою лодку к открытой воде. Течение тут же подхватило его лодку, и он, ритмично работая веслами, погреб к середине реки. Он плыл по течению, волны свирепо перехлестывали через борта ялика, ветер с дождем бил его по лицу. Очень скоро лодка была уже наполовину наполнена водой. Но он продолжал методично грести, а река стремительно неслась к Нью-Йорку, к гаваням и дальше, в открытый океан. Наконец он выгреб на середину. Лодка почти до краев наполнилась водой. Лодку обнаружили на следующий день возле Медвежьей горы. Она плавала, перевернутая вверх днищем. Тело Акселя Джордаха так и не нашли.

А эльфы где?

ымы пишет:

А эльфы где?

И то правда.. Вы видимо второй кто нашел в данном тексте намеки на мистику и фэнтези

Седов

Ну, МТС и царь... и так далее... дальше, в общем-то должны быть эльфы.

Если серьезно — рассказ мне не очень понравился. В смысле читать. А как АИ полный нереал.

ымы пишет:

В смысле читать

Вас кто то заставлял ? А что конкретно ?

Седов пишет:

что конкретно ?

Стиль тяжелый, сюжет тоже сумбурный.

ымы

А какие у Вас возражения и уточнения по сюжету?

Например — машинно-тракторные станции и царь — не сочетаются, не могут существовать одновременно?

Как я понял, действие происходит в АИ-40-х годах в одном из МЦМ, после ПМВ, но вроде бы до ВМВ.....

Стас пишет:

Например — машинно-тракторные станции и царь — не сочетаются, не могут существовать одновременно?

Это уточнение не по сюжету, а по миру

Сюжет — это то, что непосредственно в произведении происходит.

Стас пишет:

какие у Вас возражения и уточнения по сюжету?

А какие могут быть возражения и уточнения по художественному произведению?

Это уж, как видит автор. Мне сюжет показался перетянутым и тяжеловесным, но это дело субъективное.

Вот по миру да — масса возражений, но я их много раз озвучивал, смысла повторять не вижу. Да и обсуждать два МЦМ-а я уже зарекался, третий раз проще не начинать.

ымы пишет:

Стиль тяжелый, сюжет тоже сумбурный.

+1

Стас пишет:

Как я понял, действие происходит в АИ-40-х годах в одном из МЦМ, после ПМВ, но вроде бы до ВМВ.....

Угу . МЦМ-2ТК(С). 1946г., как раз за год до крупного неурожая. Который и в реале был.

Сюжет действительно не ясен, но в целом мне пошло. Правда попытка закоса под классика в конце не очень удачна на мой взгляд:)

Ну про МТС в сочетании с царем все уже сказано. Нереал полный. А по концу ПМВ и оккупации Германии вполне себе. Хотя как-то слишком много союзники русским позволяют... До Кельна жирновато.

Седов пишет:

он в сорок третьем под Хайларом китаез из какого то леска на бронеходе выковыривал

Седов пишет:

В Кельне всю работу по сносу зданий и домов выполнили авиационные бомбы

Напомните мне, что там у вас за война в 40-е? А то хотя я и участвовал в истоках МЦМ-ов, но давно и прочно перестал читать все кроме МЦМ-7.