Письмо Макарова:
Тут идет жестокая война, очень опасная для Родины, хотя и за пределами ее границ. (как тогда это предвидеть — Ланк)
Перевес неприятеля в силах тревожит меня. Русский флот, ты знаешь, творил и не такие чудеса, но я чувствую, о чем ты пока не кому не скажешь! что нам и мне в том числе словно бы мешает не адмирал Того нет, а как бы с боку подталкивают, как бы подкрадываются сзади. Кто? Не знаю! Душа моя в смятенье, чего я никогда не испытывал. Начинаю уже чего–то улавливать, но смутно пока. Вот Верещагин Василий Витальевич что-то мне пытается объяснить, но сбивчиво, как все художники и поэты. Ты им не очень верь, публика эта шальная. Доверяй только людям основательным. Вот такое у меня настроение, сынок. Но знаешь об этом пока ты один. Молчи, как положено мужчине, но запомни.
Неужели "бардака" Степан Осипович "никогда не испытывал", и лишь "смутно пока улавливает"? Не о бардаке же в самом деле сбивчиво, как все художники и поэты", пытается объяснить Верещагин!
В мемуарах участников той войны очень часто сквозит такое чувство — судьбы.
Маруся пишет:
С Семёновым проще — он беллетрист.
Всё-ш-таки офицер, и воевал, и мечтал успеть на 2ТОЭ из Сайгона. Но главное — в начале своей книги говорит, что писал на основе дневниковых записей, стремясь сохранить то состояние и воспиятие, которое он и его товарищ по оружию имели на момент событий. То есть в определёной степени его записки лишены послезнания, как и письмо МакароваЮ тем более послезнания о связи РЯВ с катастрофой 1917г.
Но то же "странное чувство" проскальзывает там и тут.
И ЗПР часто говорил в том смысле, что в победу особо не верит, но исполнит свой долг и идёт навстречу судьбе. некоторые его действия и ошибки настолько вопиющи, что объяснимы разве что очаровнием..
Ты, Генацвале, покинул Гори,
Так почему же не пьёшь от горя?
Нет горя? -
Тогда почему не пьёшь?