Любимый город (АИ-повесть) (продолжение - II)

Если в коалицию против Французской Республики вступила Новая Франция, какова позиция США? Может тоже пошлют пару полков в Европу. Или если они на стороне революции — могут отвлечь силы французских лоялистов в Америке на себя.

Александр пишет:

Если в коалицию против Французской Республики вступила Новая Франция, какова позиция США? Может тоже пошлют пару полков в Европу. Или если они на стороне революции — могут отвлечь силы французских лоялистов в Америке на себя.

США в Европу не полезет, тем более во имя какого-то "легитимизма" — фи, джентльмены!

В США есть сторонники революции, вроде Томаса Джефферсона (РИ), но в конечном счёте европейские дела американцам безразличны постольку, поскольку они не касаются их самих непосредственно.

А вот когда в США поймут, что за Стражами Границы больше не стоит могущественная метрополия, отношения американцев и франкоамериканцев резко ухудшатся. О чём, естественно, речь ещё пойдёт.

moscow_guest пишет:

тем более во имя какого-то "легитимизма" — фи, джентльмены!

Ну после казни короля CША как и континентальная Европа признавали законным правителем Франции Людовика XVII, а не Конвент. Позднее, правда, сблизились с Первой республикой и империей.

moscow_guest

Коллега а каков мобресурс Новой Франции? Насколько сильны отличия от РИ?

Александр пишет:

Ну после казни короля CША как и континентальная Европа признавали законным правителем Франции Людовика XVII, а не Конвент. Позднее, правда, сблизились с Первой республикой и империей.

Одно дело — признавать, а совсем другое дело — за него воевать. Аналогия из РИ (более поздней, правда) США признавали правителем Китая Чан Кай-ши, но даже и близко не пытались помочь ему вернуться в Пекин.

Den пишет:

Коллега а каков мобресурс Новой Франции? Насколько сильны отличия от РИ?

Главное отличие: все индейские племена бассейна Миссисипи — христиане и верные подданные "доброго короля Луи". Плюс к тому — покойная АИ-королева обращала большое внимание на развитие американских колоний, так что туда переехала ещё пара десятков тысяч европейцев.

По прикидкам "на пальцах" это даёт Новой Франции население в несколько сотен тысяч человек (то ли двести, то ли пятьсот — сказать сложно). Преимущество франкоамериканцев — для них реально в случае необходимости мобилизовать "всех способных держать оружие" (в РИ-"войне с французами и индейцами" так и было). У Штатов подавляющее преимущество по демографии — их население составляет пару миллионов человек, но они не могут бросить на франкоамериканцев их всех сразу.

moscow_guest пишет:

У Штатов подавляющее преимущество по демографии

Штаты ладно. Меня пока интересует что они реально могут в Европу послать? Ибо призывы грозные, но пока получается, что 3-5 полков это предел. Т.е. военная роль околонулевая.

Den пишет:

Штаты ладно. Меня пока интересует что они реально могут в Европу послать? Ибо призывы грозные, но пока получается, что 3-5 полков это предел. Т.е. военная роль околонулевая.

Да, никаких чудес они не покажут и погоды не сделают. Масштабы у франкоамериканцев пока что не те, чтобы с европейскими армиями тягаться на равных. Несколько тысяч штыков "в знак солидарности", да и те потом придётся отзывать, когда в самой Америке запахнет жареным.

Однако просто "проглотить" цареубийство и перейти к следующему пункту повестки дня франкоамериканцы никак не смогут — это не по их понятиям.

Но всё равно французы "индейцев" запомнят — хотя бы из-за томагавков, бросающихся в глаза "пернатых" головных уборов, оттенка кожи и разреза глаз.

И обычая срезать скальпы, естественно.

moscow_guest пишет:

французы "индейцев" запомнят — хотя бы из-за томагавков, бросающихся в глаза "пернатых" головных уборов, оттенка кожи и разреза глаз

А там именно индейские полки? Аборигены настолько встроились что готовы воевать за тридевять земель целыми регулярными подразделениями? Как-то торопите вы события имхо..

Den пишет:

А там именно индейские полки? Аборигены настолько встроились что готовы воевать за тридевять земель целыми регулярными подразделениями? Как-то торопите вы события имхо..

Для индейцев, ставших Стражами Границы, король — наместник Бога на Земле, потому что так им сказали обращавшие их отцов и дедов в христианство священники. Они в это свято верят и "порвут" любого, кто в этом усомнится. В их понимании святотатством является само восстание против короля (вот против "сеньоров" — пожалуйста), а что же говорить о "цареубийстве"? Война в Европе для них, как крестовый поход или поиск Святого Грааля — Война за Веру! Фанатизм неофитов — вещь достаточно распространённая в мире.

Само собой, по мере общения с реальной королевской властью (и вообще столкновения идеала с реальностью) нимб над короной постепенно поблекнет, но пока что он для индейцев сияет ярким светом.

Ну в самой Франции тоже должна быть Вандея. Не всем пришлось по вкусу цареубийство. ИМХО поддержка индейцами вандейского мятежа была бы эффективной, тут 5 полков с томагавками пригодились бы больше, чем в коалиционных армиях.

ЗЫ и не пора ли появиться на авансцене одному бедному корсиканскому дворянину?... Правда у вас события несколько по месяцам сдвинуты, но Тулон-то грядёт.

Александр пишет:

Ну в самой Франции тоже должна быть Вандея. Не всем пришлось по вкусу цареубийство. ИМХО поддержка индейцами вандейского мятежа была бы эффективной, тут 5 полков с томагавками пригодились бы больше, чем в коалиционных армиях.

Естественно, в Вандее полыхнёт, раз уж даже избранный оттуда депутат Конвента объявил о верности королю (кстати, это РИ).

Правда, скоординированость действий контрреволюционной коалиции будет, как и в реале, желать лучшего.

Александр пишет:

ЗЫ и не пора ли появиться на авансцене одному бедному корсиканскому дворянину?... Правда у вас события несколько по месяцам сдвинуты, но Тулон-то грядёт.

Одинокий корсиканец появится в те же сроки, что и РИ. Здесь сдвиг в два месяца только в сфере политики (из-за отсутствия "манифеста герцога Брауншвейгского" восстание парижан произошло позже и по иному поводу), а война идёт своим чередом, в основном "по расписанию". Тулонские роялисты поднимутся (и сделают больше, чем в реале) — даже не сомневайтесь, коллега. Ну и, соответственно, предоставят некоему Н.К.Буонапарте возможность и на них посмотреть и себя показать.

Кстати, что там с гимном революции? События 10 августа произошли не без влияния марсельской делегации в Париже. А в вашей альтернативе что будут распевать санкюлоты?

Александр пишет:

Кстати, что там с гимном революции? События 10 августа произошли не без влияния марсельской делегации в Париже. А в вашей альтернативе что будут распевать санкюлоты?

"Марсельеза" будет. И "Карманьола" будет. И "Ça ira" будет. А ко всему будет ещё и гимн франкоамериканских контрреволюционеров, которому предстоит стать не менее знаменитым.

А в США кто президент?

1-ый Франклин (1785-1789), ему только один срок, по состоянию здоровья, а дальше видимо согласно РИ — Вашингтон (1789-1797), Адамс, Джефферсон. Или Гамильтона в президенты? (победа "федералистов" над Джефферсоном?).

Здесь будет рулить РИ-последовательность.

Две Марсельезы

Французская революция защищалась. И защищалась успешно. Старая польская пословица гласила: «Между губами и краем кубка много всякого случиться может» – и реальность полностью подтверждала народную мудрость. Контрреволюционной коалиции по-прежнему не удавалась «выпить содержимое своего кубка», как сказал с горечью Александр I своему комиссару Браницкому после его очередного доклада о положении дел на французском фронте. Все изначальные расчёты «потсдамцев» на панику и пораженческие настроения среди её защитников оказались несостоятельны. Наоборот, «патриоты» приняли исключительно близко к сердцу призыв Дантона: «отвага, отвага и ещё раз отвага!» – и дрались, что называется, как львы.

Ни временные поражения (как при Неервиндене 18 марта 1793 г.), ни измены генералов не уменьшили энтузиазма «синих недоразумений» («bleu bites»), как называли, по цвету их униформы, республиканских призывников-«конскриптов», естественно, поначалу их выучка и дисциплина оставляли желать много лучшего, но боевой дух был у них всегда на высоте. Так, когда в апреле 1793 г. побитый генерал Дюмурье перешёл на сторону роялистов, его армия не пошла вслед за ним, сохранив верность Республике.

Не все французы, однако, проявляли такой энтузиазм в отношении революции. Весьма неблагополучно обстояли дела на западе Франции, в департаменте Вандея (фактически, не только там, но и в некоторых соседних департаментах). Уже раньше там неоднократно происходили беспорядки, связанные с сопротивлением народа реализации декретов «Легислативы» против «неприсягнувших» священников. Теперь, после ареста короля беспорядки переросли в вооружённое восстание. Поначалу восставшие требовали «только» освобождения Людовика и прекращения «конскрипции» в революционную армию. Но после официального сообщения о казни «доброго короля Луи» повстанцы быстро заняли непримиримую позицию и напрямую объявили себя врагами Республики. Деревни Вандеи одна за другой поднимались против «узурпаторов» и уже к середине марта против Конвента выступила 100-тысячная армия местных крестьян.

Такой размах события приняли из-за того, что в Вандее (и вообще Бретани) социальные отношения несколько отличались от социальных отношений в остальной Франции. Здесь противоречия между «третьим» и первыми двумя сословиями не имели такого масштаба, как в иных провинциях. Весьма консервативное сельское население прислушивалось к мнению католических священников и к авторитету местного дворянства. Разумеется, все они были настроены весьма «роялистски» и никоим образом не были готовы признать провозглашённую в Париже Республику. Вместе с тем, революционные власти действовали здесь точно так же, как в «обычных» департаментах, что, естественно, вызывало у «местных» возмущение, переходящее в открытую ненависть и вооружённое сопротивление.

Итак, начало вандейского восстания застало правительственные войска врасплох. Повстанцам удалось нанести им ряд поражений и захватить ряд небольших городов (Машкуль, Шоле, Монжан, Сен-Флоран и др.). Везде, где повстанцам удавалось взять верх, они убивали захваченных в плен республиканцев. Особенную известность получила мартовская «машкульская резня», когда было убито несколько сотен сторонников Республики. До начала апреля 1793 г. южная Вандея оказалась под почти полным контролем повстанцев, имевших теперь достаточно сил, чтобы угрожать расположенному в устье Луары Нанту – крупнейшему порту в регионе.

Конвент объявил вандейских повстанцев вне закона и распорядился сформировать два дополнительных корпуса на западе страны. Их задачей было оттеснить роялистов к морю или Луаре и впоследствии уничтожить. Противники республиканцев, между тем, по мере возможности организовывались. Свои вооружённые силы они назвали «Католическая и королевская армия», хотя в реальности это была не столько «армия», сколько объединение достаточно самостоятельных партизанских отрядов. Тем не менее, эта «армия», как уже было сказано, добилась вначале значительных успехов, что объяснялось тем, что «белые» повстанцы лучше знали местность и пользовались (в отличие от «синих» – республиканских солдат) поддержкой местного населения.

К июню 1793 г. стало ясно, что первоначальный план Конвента потерпел неудачу. Военные действия в Вандее шли с переменным успехом, но с явным перевесом повстанцев. «Католическая и королевская армия» почувствовала себя настолько сильной, что в июне предприняла наступление на Нант. Следует отметить, что население долины Луары, а тем более самого Нанта, мятежа не поддержало. Отчасти это объяснялось тем, что горожане Нанта не были столь консервативны, как жители «лесной» («bocage») и «болотной» («marais») Вандеи, и были более образованы и податливы на новые идеи, отчасти тем, что жители «равнинной» Вандеей (т.е. долины Луары) традиционно «не любили» своих «южных» («лесная» и «болотная» зоны находились на юг от Луары) сородичей.

Надо отметить, что повстанцы быстро установили связь с роялистами на востоке морским путём – при посредстве британского флота и флота адмирала де Водрейля. Последний был весьма заинтересован идеей захвата Нанта – это предоставило бы ему удобную базу на побережье метрополии. Флота республиканцев он не боялся – ему регулярно приходили донесения, что флот Республики страдает от недофинансирования – экипажи месяцами не получают жалования, а корабли и их базы медленно, но верно приходят в упадок. Приносила свои плоды и «Декларация к флоту» – королевские офицеры бежали с республиканских кораблей и, в большинстве своём, пополняли его собственные кадры. В итоге королевский флот, несмотря на свою малую численность, всё больше и больше превосходил по качеству военно-морские силы Республики. Кроме того, союз с Британией и Испанией (Конвент объявил им войну на волне успехов Дюмурье в Бельгии) позволял Водрейлю быть уверенным в отсутствии противодействия на море.

Поэтому командующий королевским флотом отправил в Вандею своих эмиссаров, которые предложили повстанцам (в первую очередь переговоры велись с их «главнокомандующим» Жаком Кателино, бывшим торговцем полотном) совместную атаку на Нант с моря и с суши. Но повстанцы были настроены после своих весенних успехов весьма воинственно, и решили наступать на Нант сами и немедленно, не ожидая прибытия подкреплений из Америки. 29 июня Кателино повёл своих людей на штурм Нантских укреплений. Атака, однако, не удалась. Штурм провалился, «королевская и католическая армия» в беспорядке переправлялась на южный берег Луары, сам Кателино был тяжело ранен и в начале июля скончался.

После смерти Кателино для вандейцев началась «чёрная полоса». «Генералиссимусом» был избран Морис д'Эльбе, профессиональный военный, служивший до этого во французской и саксонской армиях. Всё лето и начало осени повстанцы терпели поражение за поражением. Положение усугублялось разногласиями между д'Эльбе и аббатом Бернье – если первый требовал от своих подчинённых «рыцарского» отношения к республиканским пленным, то последний, наоборот, требовал уничтожать их, как «слуг антихриста», убивая всех попадавшихся ему в руки республиканцев.

Пока в Вандее шла кровавая война одних французов против других, в Париже происходили не менее важные события. С момента провозглашения Республики власть в утверждённом Конвентом правительстве принадлежала партии «жирондистов» (от департамента Жиронда, где были избраны депутаты, составившие ядро этой партии). Жирондисты считались «умеренными» по сравнению с радикалами-якобинцами. Но по мере расширения военных действий настроения становились всё более и более радикальными, и чаша весов общественного мнения склонялась всё больше и больше на сторону якобинской «Горы». Жирондисты имели влиятельных врагов: главным из них был министр Дантон, которого вожди жирондистов обвиняли в соучастии в «ноябрьских убийствах» и «грабеже Бельгии» (они вполне обоснованно считали, что часть трофеев армии Дюмурье в Австрийских Нидерландах попала в руки любившего «красивую жизнь» Дантона).

Но самих жирондистов (особенно одного из их вождей Жака-Пьера Бриссо) обвинял в коррупции монтаньяр Камиль Демулен (бывший, пожалуй, более журналистом, чем политиком). В июне он опубликовал против них свой памфлет «История бриссотинцев», где обвинял жирондистов в измене революции и заговоре против неё со всеми её врагами: с Людовиком, с Марией-Антуанеттой, с Лафайетом, со шведами, с бежавшим Дюмурье.

Другим влиятельным (в первую очередь – среди парижских низов) был Жан-Поль Марат – официальный глава «монтаньяров», требовавший на страницах своей газеты «Друг народа» («Ami du peuple») всё новых и новых «жертв на алтарь Революции». В конце июня 1793 г. жирондисты добились-таки ареста Марата и предания его суду, но суд оправдал его (в Конвенте большую речь в его поддержку произнёс Демулен), после чего тот с триумфом вернулся в Конвент и с ещё большим энтузиазмом продолжил свои нападки на Жиронду.

Наконец, 14 июня Парижская Коммуна потребовала от Конвента исключения из своего состава двух с лишним десятков жирондистов. Экономическое положение в столице было тяжёлым, цены на хлеб регулярно росли и якобинцы «канализировали» недовольство народных масс в направлении партии жирондистов, «проваливших» в апреле «закон о максимуме» (который должен был установить уровень максимально допустимых цен на хлеб), ссылаясь на технические трудности.

С течением времени требования Коммуны возрастали, но Конвент ещё держался. «Друг народа» Марата требовал уже не просто исключения, а ареста и казни жирондистов и прочих «врагов народа». 30 июля 1793 г. толпа парижан ворвалась в Конвент, требуя исполнить-таки требование Коммуны и изгнать оттуда жирондистов. Бриссо и некоторые другие члены его партии были арестованы. Некоторым из жирондистов, попавшим только под домашний арест, удалось бежать в провинцию, где они подняли ряд восстаний против Конвента, впрочем, по большей части неудачных. Но ряд этих восстаний сыграл свою роль в истории революционных войн.

Во-первых, для судьбы вандейского восстания значительную роль сыграло восстание жирондистов в Нанте в середине августа. Республиканские генералы были вынуждены снять с фронта часть своих сил и отправить их на подавление восстания в своей цитадели. Так под Люсоном ослабленные силы генерала Тенка (всего около 2-3 тыс.чел.) были разбиты превосходящими силами «генералиссимуса» д'Эльбе (30 тыс.чел.), что переломило неудачный для «королевской и католической армии» ход летней кампании в её пользу и позволило ей перейти в контрнаступление.

Вместе с вандейцами действовал также полк ополчения Стражей Границы, высадившийся с кораблей Водрейля в районе Сабль д'Олонн (90 км на юг от Нанта). «Стражей» было мало, но они были большими специалистами в «малой войне» («la petite guerre», «la guerelle»), что сразу ощутили на себе республиканские части. Разумеется, в обращении с пленными «стражи» стояли гораздо ближе к позиции аббата Бернье, чем «генералиссимуса» д'Эльбе. В частности, они массово снимали скальпы со своих пленных, иногда живых. Иногда мёртвых. Особо поражал республиканских солдат, разумеется, вид тех пленных, кому удалось после этой процедуры остаться в живых и вернуться к «своим». Не стоит и говорить, что ожесточение «вандейской войны» после этого только выросло – теперь и республиканцы брали пленных очень редко. Разумеется, «синие» не скальпировали своих противников, как «вандейцы и индейцы» («des Vendéens et des Indiens»), а просто убивали их. Слухи о «зверствах индейцев» росли и ширились, в свою очередь, способствуя мобилизации населения против роялистов, «натравливающих на людей американских дикарей».

Во-вторых, крайне важное для дальнейших событий (не только во Франции, но и в Европе вообще) значение имело восстание жирондистов в Тулоне 29 октября 1793 г. Пока жирондисты сражались на улицах Тулона с якобинцами, на рейде Тулона появилась соединённая эскадра британского адмирала Худа и командующего королевским флотом Водрейля. Водрейль знал о готовящемся восстании от своих многочисленных эмиссаров, направленных к офицерам тулонской эскадры и намеревался использовать его в своих целях – раз ему не удалось захватить Нант, он намеревался захватить Тулон. Офицеры флота, кроме того, что были недовольны постоянными задержками жалования, были крайне взволнованы известиями из Парижа.

Там после ареста жирондистских депутатов и серии восстаний в провинциях началась кампания террора – на гильотину (прозванную «национальной бритвой») отправлялись не только активные противники нового правительства, но и просто «подозрительные», список которых рос с каждым днём. Так, якобинский клуб в Тулоне объявил «подозрительным» самого командующего флотом в Тулоне адмирала Трогоффа де Керлесси. Естественно, что в этой ситуации адмирал предпочёл поверить «Декларации к флоту» и перейти на сторону роялистов. Тулон был захвачен моряками-сторонниками Водрейля и тайными роялистами среди горожан. Местные жирондисты сочли за лучшее присоединиться к роялистам. 1 ноября 1793 г. над Тулоном вновь взвилось белое знамя с королевскими лилиями, а горожане присягнули «королю Людовику XVII».

Захват Тулона, однако, обнажил противоречия между контрреволюционными союзниками. Основным «трофеем», кроме собственно укреплённого города, были базирующиеся в порту две эскадры «Флота Средиземноморья» (или, как его по-старому называли роялисты – «Флота Леванта»): «шестая» и «седьмая». Их силы составляли 46 боевых кораблей, в том числе 16 кораблей линейных. Среди линкоров настоящее сокровище для любого адмирала представляли новейшие 118-пушечные флагманы «Коммерс де Марсей» («Commerce de Marseille») и «Ориент» («L’Orient»). Естественно, среди союзных адмиралов немедленно возник спор, как именно эти трофеи делить.

Водрейль, разумеется, хотел забрать себе всё, в чём его, естественно, поддерживали как его собственные офицеры, так и подчинённые «сменившего фронт» Трогоффа. Худ со своей стороны требовал передачи части кораблей ему, под британское командование. Водрейль, естественно, возмутился и отказал, сославшись на то что «честь французского флота не позволяет ему спустить знамя». Худ в ответ возразил, что отказ в этом «законном требовании» повлечёт за собой разрыв союза Королевства Великобритании и Королевства Франции, а также, что он, адмирал Худ, будет считать весь французский флот вражеским «со всеми для него последствиями». Водрейль возразил, что французские моряки всегда готовы к бою и что, кстати, флот Худа никоим образом не превышает в силах объединённый флот Королевства Франции, а если считать только флот британский (половина кораблей эскадры Худа принадлежала союзным испанцам), то и уступает ему. Англичанин, в свою очередь, возразил, что в распоряжении британского Адмиралтейства есть достаточно кораблей, чтобы компенсировать эту разницу и жёлчно поинтересовался у своего канадского собеседника, сколько линкоров может ему ещё выслать его король. Водрейль промолчал (крыть было нечем – сейчас на рейде Тулона стоял практически весь военно-морской флот роялистов) и мрачно процедив сквозь зубы «Прощайте, адмирал» сел в шлюпку и отплыл на свой флагман «Сен-Лоран», построенный на канадских верфях.

Запахло порохом. Недавние союзники, казалось, были готовы немедленно начать сражение между собой. Положение спас испанский командующий Федерико-Карлос де Гравина-и-Наполи, отнюдь не желавший нежданно-негаданно оказаться между двух огней, причём союзных. Испанец проявил исключительный дипломатический такт, позволивший избежать вооружённого столкновения между французами и британцами. Для этого ему, правда, пришлось несколько раз пересечь на шлюпке дистанцию между флагманами одного и другого адмирала. Эта «челночная дипломатия» принесла свои плоды – Водрейль, скрепя сердце, согласился поделиться с британцем. Разумеется, все требования по передаче «Коммерс де Марсей» и «Ориент» он отклонил безоговорочно. В качестве дополнительного аргумента он перенёс на «Коммерс де Марсей» свой флаг. С Худом они сошлись на передаче последнему пяти 74-пушечников – французские моряки мрачно смотрели издали, как спускаются вниз недавно поднятые флаги и гюйсы с лилиями и на их место поднимаются полотнища с «Юнион Джеком».

Тем не менее, Тулон оставался в руках роялистов. Восстания как жирондистов, так и роялистов в прочих городах Юга были тем временем подавлены. Сам Тулон был осаждён армией генерала Карто, но попытки взять его были тщетными – огонь с городских укреплений и с моря успешно пресекали все атаки.

Во Франции тем временем набирал свою силу «большой террор» («le grand terreur»). Поначалу он был направлен против мятежных жирондистов. Участники их восстаний отправлялись в тюрьму, а затем на плаху под нож «национальной бритвы». Кроме того, та же участь ожидала всё более многочисленных «подозрительных». Избавившись от жирондистов, Конвент принял-таки «закон о максимуме», и теперь к «подозрительным» стали относить всех торговцев и коммерсантов, не продающих хлеб (а позже и иные товары) себе в убыток. «Продовольственную проблему» это, впрочем, не решило – если раньше хлеб был просто дорогим, то теперь он стал ещё и дефицитным товаром. Голодные санкюлоты, естественно, искали виновников голода, и изобретение д-ра Гийотена работало вовсю.

Под влиянием мрачных известий из столицы и разочаровавшись в якобинском Конвенте, в Париж из Нормандии приехала молодая девушка Шарлотта Корде. 13 сентября 1793 г. она была принята в доме «Друга Народа» Жана-Поля Марата. В то время, когда он, сидя в ванне (единственная для него возможность не чувствовать боли от своей экземы), читал список бежавших в Нормандию жирондистов (Шарлотта встречалась с некоторыми из них у себя в Кане) и обещал отправить их на гильотину, она нанесла ему удар кинжалом. Марат умер на месте. Шарлотту схватили, судили и 27 сентября гильотинировали.

Марат же был торжественно похоронен на кладбище монастыря Кордельеров, превращённого в клуб одноимённой партии. В его честь коммуна Монмартр была переименована в Мон-Марат («Mont-Marat»), а город Гавр – в Гавр-Марат («Havre-Marat»). Со всей Франции не прекращались паломничества на могилу «мученика Революции» и «Друга Народа».

31 ноября встретили свою судьбу вожди партии жирондистов – было казнено 21 человек из этой партии. В середине октября в Вандее повстанцы потерпели крупное поражение от правительственных войск, были прижаты к Луаре и были вынуждены переправиться на правый берег, покинув, таким образом, свою землю. При этом погиб их «генералиссимус» д'Эльбе. Но, тем не менее «вандейцы и индейцы» отнюдь не собирались складывать оружия, понимая, что пощады от республиканцев им не дождаться, и предприняли «экспедицию» в Нормандию, где продолжали биться (иногда успешно, а иногда и не очень) с «синими» солдатами.

Военные действия на других фронтах шли вяло. Испанцам так и не удалось перейти Пиренеи, а наступление войск сардинского короля Виктора-Амадея III в Савойю было отбито Келлерманом, и французы сами вторглись на сардинскую территорию. Таким образом, к концу 1793 г. почти вся территория Франции была свободна от иностранных войск.

Ну, то есть, почти свободна – Вандея и Тулон сопротивлялись по-прежнему.

А Конвент, наконец-то 5 ноября законодательно утвердил новый революционный календарь. Теперь во Франции больше не было «январей», «февралей» и прочих «июней». Год начинался теперь с кануна того месяца и того дня, когда была провозглашена Республика – с 21 ноября, то есть не с «ноября» и не с «21-го», а с «1 фримера». Следующим за «фримером» («месяцем заморозков») шёл «нивоз» («месяц снега»), за ним – «плювиоз» («месяц дождя») и т.д. Каждый месяц состоял строго из 30 дней, ни больше, ни меньше.

«Лишние» пять дней между окончанием последнего месяца «брюмера» («месяца туманов») и началом очередного «фримера» назывались «санкюлотидами». В високосные годы к пяти обычным санкюлотидам добавлялась ещё одна, именуемая «Праздник революции» («La Fête de la Révolution»).

Недели также были отменены – вместо них декрет Конвента устанавливал «декады» (по три в каждом месяце). Соответственно, отменялись также «понедельник» («lundi»), «вторник» («mardi») и т.д., вместо которых устанавливались «первый день» («primidi»), «второй день» («duodi») и т.д. вплоть до «десятого дня» («decadi»).

Итак, теперь Франция должна была жить не по устаревшим догмам христианства, а по науке, в соответствии с «естественной религией», учитывающей все известные и ещё неизвестные законы природы.

К концу 1793 года среди вандейских повстанцев, а также солдат прочих контрреволюционных сил распространилась песня, слова и музыку которой написал один из канадских офицеров Пьер-Гийом Верье. Военная песня, как и все военные песни, должна была вдохновлять солдат, идущих в бой. Песня, естественно, отражала менталитет франкоамериканцев, религиозных и преданных королю. Припев её звучал так:

Que le bon Dieu nous accompagne

Dans nos vallées et nos campagnes,

Que la vertu et la foi

Nous meneront dans nos combats!

(Пусть добрый Бог сопровождает нас

В наших долинах и наших сёлах,

Пусть доблесть и вера

Ведут нас в наши битвы!)

Песня «Бог сопровождает нас» («Dieu nous accompagne») сразу же стала невероятно популярной среди роялистов – в той же степени, в какой среди их противников была популярна написанная годом раньше «Марсельеза». Собственно, с течением времени её и прозвали «Марсельезой роялистов». Поначалу «белые» протестовали, но потом привыкли. Теперь две армии смертельных врагов сходились в битве с двумя «Марсельезами» – каждый со своей.

moscow_guest пишет:

Кроме того, союз с Британией и Испанией (Конвент объявил им войну на волне успехов Дюмурье в Бельгии)

Ну и штатгальтеру Нидерландов наверное война была объявлена? Бельгия близко к его владениям. Тоже какой-нибудь корпус должен выслать на защиту. Американцы только в Вандее участвовать будут или на других фронтах тоже?

Александр пишет:

Ну и штатгальтеру Нидерландов наверное война была объявлена? Бельгия близко к его владениям. Тоже какой-нибудь корпус должен выслать на защиту. Американцы только в Вандее участвовать будут или на других фронтах тоже?

Разумеется. Изначально они отправлялись именно в Голландию, к вандейцам уже позже, когда пришли конкретные известия о восстании и была установлена связь с "шуанами".

moscow_guest пишет:

Флот адмирала Водрейля начал перевозку войск в Голландию, где они поступали под команду формировавшего контрреволюционную армию принца Конде.

Республика, единая и неделимая

Падение Тулона вызвало в Париже шок. Действительно, со стратегической точки зрения потеря главной военно-морской базы на Юге, а главное – всего флота Средиземноморья, был для Республики настоящей Катастрофой с большой буквы. Фактически, всё побережье Средиземного моря было теперь совершенно открыто с моря для возможного нового десанта британцев, испанцев или роялистов. Для Республики взятие Тулона становилось, таким образом, насущной необходимостью, необходимой для её выживания.

То же самое понимал и их противник. Захват и удержание Тулона позволяло в ближайшей перспективе приступить к захвату Марселя и всего Прованса. Вместе с продолжающимся, несмотря ни на какие поражения, восстанием в Вандее и войне на восточных границах Франции, установление власти роялистов на Юге позволило бы взять Республику почти что в кольцо, после чего достаточно было бы единственного поражения республиканцев где-нибудь на одном из бесчисленных фронтов, чтобы ненавистные «якобинцы» наконец-то пали и Коалиция одержала бы решающую победу.

К Тулону стягивались войска: к армии Карто присоединилась армия Лапуапа, а к ним обоим – гарнизон крепости и моряки адмирала Сен-Жюльена, отказавшиеся перейти на сторону Водрейля. С другой стороны в городе высаживались войска коалиции: англичане, испанцы, неаполитанцы и пьемонтцы. Не всё было в порядке с захваченным у республиканцев флотом: из-за того, что значительная часть экипажей покинула город вместе с Сен-Жюльеном, на многих «приобретённых» кораблях не хватало людей. Кроме того, Водрейлю не прошла даром его стычка с Худом – британский командующий устранялся от каких бы то ни было совместных действий с французским адмиралом, «свалив» всю их тяжесть на Водрейля.

Испанский адмирал поначалу проявлял чудеса дипломатии, курсируя между британским флагманом и штаб-квартирой роялистов на берегу, но сделать он мог немного – Водрейль проявлял ничуть не больше стремления к сотрудничеству, чем Худ, и, наконец, опустил руки. Наконец, последний окончательно прекратил своё участие в обороне города, отведя свой флот на внешний («большой») рейд. Оттуда он (не считая снабжения размещённых в городе солдат) бездеятельно присматривался к событиям в вокруг Тулона, не вмешиваясь в их ход. В донесениях Адмиралтейству он обосновывал это «трудностями совместного командования с французами», что, в общем-то, полностью соответствовало действительности.

В начале ноября Карто приступил к осаде города. Войска разместились лагерем напротив города. Сил осаждающих было больше, чем сил осаждённых, но зато последние имели возможность снабжаться морем при посредстве флота испанцев, англичан или роялистов. Это уравнивало силы сторон и усложняло задачу осаждавших.

Особую активность среди офицеров Карто проявил его новый командующий артиллерией капитан Наполеон Бонапарт, корсиканец по происхождению. Командующий не питал к нему особой симпатии, так что при его назначении решающую роль сыграло мнение представителей Конвента, в числе которых был ни кто иной, как брат «неподкупного» Робеспьера Огюстен, а также Антуан-Кристоф Саличетти, знакомый с капитаном ещё со времён Корсики. Итак, капитан Бонапарт предлагал не штурмовать городские стены напрямую, а вначале захватить прикрывающие пролив между «малым» и «большим» рейдами форты Эгийет и Балаге.

Но значение контроля над проливом понимали и роялисты, поэтому они усилили оборону мыса Кэр (где как раз были расположены эти форты). Там были построены дополнительные земляные укрепления, чтобы предотвратить возможность успешной атаки с суши. Оборонявшие мыс Кэр роялисты (в основном луизианские волонтёры) назвали всю эту укреплённую позицию «Малым Конде» («Le Petit Condé» – по названию одного из городов Луизианы, откуда происходила их значительная часть).

Капитан Бонапарт настаивал на атаке, но генерал Карто сомневался и поэтому выделил для этой цели слишком слабые силы. Поэтому атака на «Малый Конде» (в самом начале нового 1794 г. по «старому» календарю) не удалась, идущие на штурм войска были отозваны, что привело капитана Бонапарта в бешенство. Вскоре генерал Карто был смещён со своей должности, его заменил вначале генерал Доппе, а затем генерал Дюгомье. Последний согласился с планом своего начальника артиллерии, и в ночь на 16 февраля 1794 г. форты на мысе Кэр были, наконец, захвачены.

Теперь войска в Тулоне остались без снабжения, а кроме того теперь орудия Бонапарта получили возможность обстреливать стоящие на «малом» рейде корабли Водрейля. Не спали и войска генерала Лапуапа, захватив расположенный на север от Тулона форт Фарон и на запад форт Мальбуске. Теперь, ко всему прочему, республиканские войска контролировали всё пространство вокруг Тулона. Положение осаждённых было теперь безнадёжным, и адмиралу Водрейлю не оставалось ничего иного, кроме как начать эвакуацию.

При этом тоже возникли проблемы. Нехватка экипажей для «новых» кораблей и их повреждения из-за обстрела с захваченных республиканцами фортов не позволила вывести их все, из-за чего Водрейль, уже чувствовавший себя их хозяином, очень сильно переживал. Некоторые из них пришлось сжечь, а некоторые – бросить. Впоследствии республиканцам удалось восстановить некоторые из них, так что Средиземноморский флот, хоть и сильно ослабленный, у Республики остался. В конечном счете, в выигрыше остался и сам Водрейль – те полтора десятка кораблей, которые ему удалось-таки увести из Тулона под королевским флагом (а среди них были, напомню, такие грозные боевые единицы, как «Коммерс де Марсей» и «Ориент»), послужили значительным пополнением для небольшого флота Новой Франции.

Тем не менее, с надеждой использовать Тулон в качестве базы для флота и для будущего восстания в Провансе роялистам пришлось расстаться. 19 февраля (1 вантоза 2 года Республики) в город вошли республиканцы.

Участники штурма Тулона, избавившие Республику от угрозы с южного направления, были награждены – Комитет Общественного Спасения назначил генерала Дюгомье командующим Армии Восточных Пиренеев, а Наполеона Бонапарта, главного героя и виновника успеха штурма мятежного города, произвели из капитанов непосредственно в бригадные генералы и назначили командующим артиллерией Армией Италии.

Большая часть роялистов уплыла вместе с Водрейлем (и позже высадилась на Мальте), но некоторые из них остались в городе. На оставшихся обрушились суровые репрессии – из примерно 7 тысяч оставшегося населения примерно 800 человек были расстреляны немедленно, следующие три сотни – несколько позже. «Наказан» был и сам город – его лишили собственного старого имени. Декретом Конвента от 6 вантоза 2 года (24 февраля 1794 г.) город был переименован в «Порт-Гора» («Port-la-Montagne»).

moscow_guest пишет:

(и позже высадилась на Мальте)

А как на это посмотрел Мальтийский орден?И британцы видимо тоже имеют виды на Мальту.

Так они же не как десант высадились, а как беженцы. Чисто гражданские пассажиры в данном контексте. Кстати, это РИ — роялисты из Тулона действительно уплыли на Мальту. На суверенитет Ордена никто и не думает посягать.

Республика, единая и неделимая (окончание)

Тем временем в стране продолжался революционный террор. 16 декабря 1793 г. вслед за своим мужем сложила на плахе голову бывшая королева Мария-Антуанетта, или, согласно республиканской версии «вдова Капет». Казни подверглись не только последние Бурбоны, но и их предшественники – с октября по март их тела были извлечены из усыпальницы собора Сен-Дени и перезахоронены в двух братских могилах на примыкавшем к собору кладбище монахов. Памятники на могилах были разобраны и частично разрушены.

Радикально менялся облик революционной столицы – массовые казни на Площади Революции стали обыденностью. В частности, в самый канун Нового Года по «старорежимному календарю» (11 нивоза II года) на той же Площади Революции были казнены неудачливые республиканцы – Бриссо и пара десятков других бывших депутатов от Жиронды. Республиканский месяц плювиоз (январь 1794 г.) принёс парижанам декрет Коммуны, запрещающий католическое богослужение. Парижские церкви были закрыты и преобразованы в «Храмы Разума». «Культ разума», пропагандируемый вождями Парижской Коммуны, именуемых «эбертистами» (от имени их лидера Жака-Рене Эбера) быстро распространялся по стране. «Триумф разума», впрочем, был недолговечен – против него выступил сам Робеспьер (считавший атеизм Эбера «аристократическим мировоззрением»). В мае «культ разума» был запрещён, а сам Эбер и его последователи были арестованы и казнены. Его место заступил «культ Верховного Существа», не требовавший, впрочем, полного запрета христианства.

Переименования коснулись не только Тулона и Гавра (какой-то Монмартр, как и десятки улиц и площадей в разных городах в счёт не шли), и не только календаря. Депутаты Горы, казалось, намеревались переименовать весь мир, чтобы от того, проклятого, отжившего – одним словом, от «Ancien Régime» – «Старого Режима» не осталось и следа ни в Единой и Неделимой Французской Республике, ни вообще во французском языке. Переименование коснулось, в частности, мятежных областей. Отныне, то есть от 18 нивоза II года Республики или, как говорили при покойном тиране Луи Капете, 7 января 1794 г. от Рождества Христова, департамент «Вандея» («Vendée») получил название «Отмщённый» («Vengé»). Это вполне соответствовало реальному положению дел: мести в долине Нижней Луары хватало – причём с обеих сторон.

Прошлогодние успехи повстанцев заставили военных принять жёсткие меры для ликвидации восстания и «вторжения индейцев». Ноябрьское поражение повстанцев и гибель их главнокомандующего не сломили их духа – восстание продолжалось. В конце января 1794 г. вандейцы захватили остров Нуармутье у побережья Бискайского залива. В следующем месяце там высадились республиканцы генерала Гаско и отбили его обратно, расстреляв при этом всех пленных. Но одновременно с этим повстанцы заняли город Шоле, а в марте попал в окружение и погиб генерал Гаско. Вандейцы прозвали войска республиканцев «адскими колоннами» («colonnes infernales») – за то, что те жгли на своём пути все сёла, подозреваемые в поддержке повстанцев (население же тех сёл, где захватывались в плен реальные волонтёры из Америки, расстреливалось практически поголовно), а те, в свою очередь, считали смертельными врагами «адских индейцев», выраставших в их воображении до орд почти что демонов.

В Вандее республиканские власти представлял комиссар Конвента якобинец Жан-Батист Каррье, «прославившийся» своими расправами над пленными крестьянами и священниками, которые содержались в городских тюрьмах. Зимой 1794 г. Нанте стал ареной массовых казней, где в дополнение к традиционной уже гильотине и расстрелам добавились также «вертикальные депортации», когда предназначенных к смерти сажали на баржу и топили её на середине Луары, которую он в своих письмах называл «республиканской рекой». Таким образом, за несколько месяцев 1794 г. тюрьмы оказались в значительной степени «очищены» – из 13 тыс. заключённых казнено было 10 тыс., а прочие умерли от болезней.

К повстанцам в Вандее присоединились повстанцы в Бретани, именуемые «шуанами». Ещё осенью 1793 г. они пытались взять Ренн, но были отбиты. После этого «шуанерия» («la chouannerie») перешла в стадию партизанской борьбы – группы повстанцев численностью в несколько десятков или сотен человек нападали на небольшие отряды республиканцев, осуществляли тайные убийства «присягнувших» священников и представителей властей. Республиканские власти для борьбы с ними строили форты вокруг городов с республиканским населением, а также старались всячески их дискредитировать – для этого в Бретани действовали отряды т.н. «ложных шуанов» («faux chouans»), одетые так же, как шуаны обычные, но нападавшие на сёла, поддерживавшие повстанцев, внося неразбериху и хаос в отношения «своих» и «чужих».

В Вандее республиканский командующий генерал Тюрро создавал для борьбы с повстанцами укреплённые лагеря по периметру департамента. Они должны были «отсечь» повстанцев от внешнего мира и пресечь получение ними помощи извне. Планировалось, что постепенно смещая эти лагеря в глубину Вандеи, удастся «медленно, но верно» раздавить мятеж в «Отмщённом» департаменте. К этому моменту (март 1794 г.) силы повстанцев (200 тыс.) значительно превосходили силы Конвента (40 тыс.). Но силы повстанцев, как обычно, состояли из необученных крестьян, а между их вождями не было согласия.

Один из руководителей восстания, Гаспар де Мариньи, намеревался стать главнокомандующим, но встретил противодействие своих прочих «товарищей по оружию», что привело в июне 1794 г. к конфликту между ними и последующему убийству (точнее, с формальной точки зрения, утверждённому военным советом «Католической и королевской армии» расстрелу) Мариньи людьми Жана-Николя Стоффле, другого командира повстанцев. В результате этого люди Мариньи отказались подчиняться «новым» командирам, и объединённая армия вновь распалась на несколько отдельных независимых корпусов.

Летом 1794 г. в военных действиях наступил перерыв – крестьянской армии повстанцев нужно было разойтись по домам для полевых работ. В гражданской войне наступил «пат» – Конвент, успокоенный наступившим затишьем и принимавший его за победу, отозвал часть войск из «Отмщённого» региона. А повстанцы, вместо того, чтобы атаковать ослабленных республиканцев всеми силами, по-прежнему продолжали конфликтовать друг с другом, ограничиваясь партизанскими действиями небольшого масштаба.

В апреле 1794 г. началось наступление польско-австрийской армии из Бельгии. Костюшко, командующий объединённой армией, осадил французскую крепость Ландреси и вскоре взял её. Это, тем не менее, не остановило французского командующего Рейнской армией Шарля Пишегрю, который предпринял собственное контрнаступление, обходя захваченное Ландреси с запада. Одновременно генерал Жан-Батист Журдан занял Шарлеруа, разбив австрийцев на подступе к этому бельгийскому городу. Воспользовавшись поражением австрийцев на юге, Пишегрю занял один за другим бельгийские прибрежные города вплоть до Брюгге, а затем и Брюссель.

После этого в августе 1794 г. Костюшко, не имея другого выхода, оставил Ландреси и покинул французскую территорию, отступив обратно в Бельгию к важнейшему её порту Антверпен. Попытку удержать город вместе с польским генералом предпринял и Толль с принцем Евгением, а также британский командующий герцог Йоркский. Но их попытки не увенчались успехом – после ряда поражений англичане, шведы и бранденбуржцы были вынуждены отступить к голландской Бреде, а польско-австрийская армия – к Маастрихту. Журдан, не дав противнику опомниться, взяв Кёльн и Бонн, вышел к Рейну. Успех сопутствовал и Мозельской армии под командованием Жана-Виктора Моро, также успешно потеснившей противника (австрийцев и саксонцев) к Рейну. Войска коалиции отступали на всех фронтах, не исключая испанского и итальянского театров, где французы также вторглись на территорию противника.

В столице же продолжалось царство революционного террора. Комитет Общественного Спасения («Comité de salut public») отправлял во власть «национальной бритвы» всё новых и новых жертв. Вскоре после казни Эбера настала очередь его врага Дантона – 31 мая он был арестован вместе с противником террора Демуленом и прочими своими сторонниками и после показательного процесса с нарушением всех формальностей приговорён к смерти Революционным трибуналом. Трагикомический факт – в своё время именно Дантон инициировал создание этого Трибунала для своей борьбы со своим противником Бриссо. Созданное им оружие оказалось обоюдоострым и теперь повернулось против своего создателя. Перед казнью Дантон вёл себя мужественно, когда повозка с осуждёнными проезжала перед домом Робеспьера, он выкрикнул в направлении его закрытых окон: «Робеспьер, ты последуешь за мной! Твой дом будет снесён! Это место будет засыпано солью!». «А главное, не забудь показать мою голову народу – она стоит того, чтобы на неё посмотреть», – сказал он палачу, повторив свою фразу, когда тот её не расслышал.

Слова Дантона оказались пророческими – 27 сентября 1794 г. (11 вандемьера II года Республики) пришло время самого Робеспьера. Напуганные ростом его влияния депутаты Конвента, относившиеся к неустойчивому «Болоту» («le Marais»), объединились с левыми якобинцами, опасавшимися самим попасть под Трибунал за участие в Терроре. Положение обострилось, когда накануне, 10 вандемьера, Робеспьер произнёс в Конвенте горячую речь против неуказанных им поимённо депутатов и членов Комитетов Общественного Спасения и Общественной Безопасности, которых обвинил в контрреволюционных интригах. Эти умолчания привели к тому, что под угрозой новых «проскрипций» (и, соответственно, неизбежной гильотины) почувствовало себя большинство депутатов.

На заседании Конвента 11 вандемьера депутаты не дали говорить его стороннику Луи-Антуану де Сен-Жюсту, сами, в свою очередь, выступив с многочисленными обвинениями (зачастую противоречивыми) в адрес Робеспьера. Наконец, в зале поднялись крики «Долой тирана!», а затем депутаты проголосовали за арест Робеспьера, Сен-Жюста и некоторых других депутатов, постановив объявить их вне закона.

Арест Робеспьера вызвал восстание его сторонников в Париже. Верная ему Национальная Гвардия освободила арестованных, которые прибыли в парижскую ратушу, ставшую штабом восстания против Конвента. Но «Неподкупного» поддержали далеко не все парижские секции – большая их часть предпочла сохранить нейтралитет, будучи не в силах сделать выбор между сторонами конфликта.

В ночь на 12 вандемьера войска Конвента взяли штурмом ратушу практически без сопротивления со стороны её защитников. Робеспьер и его сторонники пытались совершить самоубийство, но безуспешно. Вечером того же дня они были казнены на той же самой Площади Революции. Тела казнённых были похоронены в братской могиле и засыпаны известью, чтобы от «тирана» не осталось никаких следов. Пророчество покойного Дантона исполнилось.

Роялисты, республиканцы и их проблемы

Известия о вандемьерском перевороте в Париже разбудили надежды сторонников Бурбонов на свержение Республики в результате внутренних раздоров. Тем не менее, эти расчёты роялистов не оправдались – республиканское наступление в Нидерландах продолжалось. В конце августа Пишегрю заставил союзников покинуть Бреду и отступить за Маас, оставив во французской осаде города Венло и Неймеген. В октябре войска Пишегрю переправились через Маас и нанесли англо-шведско-бранденбургской армии очередное поражение, сделав невозможной её помощь осаждённым городам на западном берегу Мааса.

В начале ноября Венло и Неймеген пали. Январь нового, 1795-го года завершил дело завоевания Голландии – французы отсекли армию штатгальтера от армии герцога Йоркского и заняли Амстердам. Жители Соединённых провинций, помня о жёстком подавлении их восстания, не шевельнули и пальцем в защиту штатгальтера Вильгельма. Ему пришлось покинуть страну и отплыть в Англию. Вслед за ним покинули континент и англичане герцога Йоркского. Генерал Толль и принц Евгений Понятовский отступили в принадлежащий Габсбургам Мюнстер. В Голландии победители объявили об установлении республиканского правления. Батавская Республика заключила союз с республикой Французской.

После многочисленных поражений среди некоторых союзников стал всё более и более быть заметным упадок боевого духа. Принц Евгений слал в Берлин своей матери письма, где изображал всё происходящее в исключительно чёрных тонах. Независимо от него его брат Пауль-Фридрих требовал от Софии Понятовской скорейшего начала мирных переговоров, угрожая в противном случае отозвать ольденбургские полки из бранденбургской армии. Старая герцогиня тоже всё более и более склонялась к выводу, что «французское предприятие» если и не провалилось окончательно, то, во всяком случае, не сулит никаких конкретных выгод для герцогства Бранденбургского. Поэтому предусмотрительная герцогиня София перенесла «центр тяжести» своей политики на реализацию, скажем так, «плана Б», предусматривавшего выход Бранденбурга из войны.

Герцога Ольденбургского она смогла успокоить, убедив своего дальнего родственника Фридриха-Альбрехта Ангальт-Бернбургского, унаследовавшего после смерти брата Софии-Фридерики-Августы владения герцогов Ангальт-Цербских уступить Паулю-Фридриху свои права на владения в Восточной Фризии с городом Евер. Переговоры о судьбе Евера начались сразу же после смерти его прежнего владельца, и сейчас их успешное завершение пришлось весьма кстати. Получив Евер, Пауль-Фридрих ещё раз уверился в мудрости своей матери и в её заботе, в том числе, и о его интересах, перестав угрожать разрывом союза со своим братом. Брат же, тем временем, чувствуя за своей спиной поддержку матери, вёл тонкую дипломатическую игру, начав тайные переговоры с французами и одновременно с этим убеждая всё ещё сохраняющего воинственный настрой Толля в бесперспективности дальнейших военных действий.

В этом принцу помогли не столько его собственные таланты дипломата, сколько изменившаяся позиция шведского двора. Фредрик-Вальдемар I пришёл в отношении Франции к таким же выводам, что и герцогиня Бранденбургская. Он не желал больше тратить деньги и солдат на всё более безнадёжное предприятие. Собственно, свою выгоду он уже получил – его войска заняли под предлогом «защиты от французов» графство Восточной Фризии и его столицу город Эмден. Теперь, после того, как пала Голландия, графство оказалось под непосредственной угрозой французского вторжения. Естественно, что его владетель без возражений подписал конвенцию, по которой он признавал себя и своих потомков вассалами Швеции. Теперь, когда интересы «трёх корон» были обеспечены, король приказал своему командующему начать переговоры о мире официально.

Мирный договор между Швецией с одной стороны и Французской Республикой – с другой, был подписан в Евере 5 апреля 1795 г. Незадолго до этого, 30 марта 1795 г., в Ольденбурге поставил свою подпись под мирным договором лично принц Евгений. Ещё раньше, 5 февраля, был подписан мир с герцогством Тосканским. Австрия и Цесарство продолжали войну, но без особых успехов – военная активность в первую половина 1795 г. ограничивалась французской блокадой Люксембурга и концентрацией сил обеих сторон для дальнейшего наступления.

Но затишье на фронте не означало никоим образом затишья в тылу. Несмотря на известия об одерживаемых победах, французы волновались. Террор якобинцев закончился, но внутреннего мира не наступило. «Вандемьерианцы», как стали называть участников переворота 11 вандемьера, установив свою власть, по-прежнему опасались возвращения к власти якобинцев. Несколько дней эйфории после казни «тирана» закончились, уступив место суровым будням. Что самое важное – не столь «суровым», сколь «голодным».

«Закон о максимуме», принятый якобинцами, при всех своих недостатках, ограничивал спекуляцию хлебом. Разумеется, действовал он далеко не идеально и далеко не автоматически. «Максимум» ограничивал рост, как цен, так и заработной платы рабочих. Естественно, буржуазия старалась выполнять его в последнем пункте, но никак не в первом. Тем не менее, якобинский террор служил достаточным стимулом для того, чтобы «максимум», хоть и «худо-бедно», но работал. Теперь, после Вандемьера, террор прекратился – и закон в своём первом пункте окончательно перестал работать. Цены на съестное взлетели на недосягаемую для простых рабочих высоту. Дальше-больше, в апреле 1795 г. вандемьерианский Конвент вообще отменил «максимум», как «подрывающий торговлю и сельское хозяйство».

Кроме того, прекращение террора и падение Робеспьера (носившего, и заслуженно, прозвище «Неподкупный») привело к резкому всплеску коррупции. Собственно, она существовала и раньше, при терроре, так, бывали случаи, когда присланные на места комиссары Конвента брали взятки, чтобы отменить тому или иному лицу смертный приговор, а также, когда они наживались на реквизициях имущества «подозрительных». Но тогда они делали это «по-тихому», опасаясь «карающей длани» Робеспьера. Теперь, после его свержения (а среди вандемьерианцев были многие, вступившие в заговор именно для того, чтобы избежать наказания за подобные преступления) они могли делать это почти открыто, ничуть не стыдясь демонстрировать своё богатство на фоне нищеты рабочих предместий.

Быть якобинцем (подлинным или мнимым) стало теперь просто опасно – по улицам Парижа ходили группы безукоризненно одетой «золотой молодёжи» (так называемые «мюскадены») и нападали на тех, кто, по их мнению, был сторонником «режима Робеспьера». Некоторых даже убивали. Лощёные «мюскадены» считали своими главными врагами рабочих Антуанского (революционеры опускали приставку «сент-») предместья. Рабочие, часами стоящие в очередях за баснословно дорогим (и при этом зачастую некачественным и в недостаточном количестве) хлебом с ненавистью глядящие на кичащуюся своим богатством буржуазию, с ностальгией вспоминали времена Робеспьера и всё более и более враждебно относились к санкционировавшему всё это «непотребство» Конвенту.

Иногда эта классовая ненависть вырывалась наружу в виде голодных бунтов. Так было в Амьене, Руане и, наконец, в Париже. Так, 13 прериаля (1 июня 1795 г.) толпа рабочих (а в первую очередь – работниц), требовавших хлеба, захватила Конвент. У них, правда, не было вождя, и они не предпринимали никаких решительных действий. Ряд депутатов «Горы», ещё остававшихся в составе Конвента, выступили за то, чтобы удовлетворить требования народа. К вечеру толпа была рассеяна подошедшими к Конвенту подкреплениями Национальной гвардии и организованными отрядами «мюскаденов», им пришлось заплатить за это свободой – «вандемьерианское» большинство Конвента приняло решение об аресте депутатов, выступавших в этот день с речами.

Нда... Цесарство неохотно ввязалось в коалицию, в отличие от той же Швеции, а теперь всё бремя войны ляжет на него и на австрийцев. А если первая коалиция как и в РИ до 1797 года — то ещё 2 года. Но вот если с Тосканой тоже подписан мир, что делать Наполеону в Италии в следующем году? Каков оставшийся состав коалиции? Австрия, "Цесарство", Великобритания, американские роялисты — "железные участники". Спорно — Испания (в 1795 г. в РИ мир с Францией, затем союз), Пьемонт? Дания?

Насчёт американских роялистов не всё так просто. Кроме далёкой метрополии у них есть ещё и собственные, близкие, американские проблемы.

Ну Реставрация Бурбонов там должна раньше произойти и они вообще де-юре признают Людовика XVII и XVIII. То есть граф Прованский поедет жить не к цесарю в Митаву (если Митава цесарская, потому что вроде там и шведы рядом, кажется не всё отвоевали в Прибалтике, если я помню), а поедет сразу в Луизиану в Новый Орлеан? Как португальский король уехал от Наполеона в Бразилию.

Александр пишет:

Ну Реставрация Бурбонов там должна раньше произойти и они вообще де-юре признают Людовика XVII и XVIII. То есть граф Прованский поедет жить не к цесарю в Митаву (если Митава цесарская, потому что вроде там и шведы рядом, кажется не всё отвоевали в Прибалтике, если я помню), а поедет сразу в Луизиану в Новый Орлеан? Как португальский король уехал от Наполеона в Бразилию.

Именно так. На текущий (1795 г.) он ещё сам об этом не догадывается (в его голове Новая Франция пока что просто далёкая колония, а "весь мир" сосредоточен в Европе), но после поражения Первой коалиции его убедят, что всё совсем не так.

Собственно, в Новой Франции не будет Реставрации, поскольку там не было не только Республики, но даже мыслей о ней.

Роялисты, республиканцы и их проблемы (продолжение)

Роялисты тем временем не бездействовали. Уже через несколько месяцев после падения якобинцев, в начале 1795 г. в Париже начал действовать тайный роялистский комитет. Целью его было установление во Франции режима конституционной монархии путём соглашения с правой частью Конвента. Комитет действовал при поддержке наследника трона графа Прованского, его брат же, граф Артуа, выступал против каких-либо соглашений, стремясь к восстановлению абсолютной монархии в её «чистом», дореволюционном виде. Тем не менее, комитет действовал, в частности убедив командующего вандейцами генерала Шаретта вступить с республиканцами в переговоры о перемирии.

Перемирию, увы, не суждено было наступить. Понятно, что между республиканским генералом Лазаром Гошем и Шареттом доверия не было по определению. Но и среди самих вандейских генералов не было согласия между собой. Многие из них не желали подписывать соглашения, рассчитывая на прибытие подкреплений со стороны роялистов. В этой надежде поддерживали их тайные послания от адмирала Водрейля, где он обещал, что в самое ближайшее время в Вандее высадится роялистская армия, которая разобьёт республиканские войска.

Этот план высадки Водрейль разрабатывал с самой весны. На фоне поражений войск коалиции этот десант представлялся последним средством переломить ход войны в свою пользу. Войска роялистов должны были установить контроль над Западом, чтобы потом перейти в наступление на Париж. При этом, правда, у адмирала возникли разногласия с его английскими союзниками. Водрейль стремился провести операцию самостоятельно, лорды Адмиралтейства же стремились подчинить его себе. Эта напряжённость (ставшая уже «традиционной» в отношениях французского адмирала со своими союзниками с Острова) привела к тому, что британцы почти полностью устранились от участия операции, ограничившись предоставлением королевскому флоту своих портов в Южной Англии и частичной помощью в покупке провианта. Вся тяжесть высадки легла, таким образом, на флот Водрейля.

Надо отметить, что адмирал справился со своей задачей. Средства на высадку нашлись в Новой Франции – Ассамблея ещё в феврале проголосовала за новый чрезвычайный налог для ведения войны. К слову, налог хоть и был утверждён большинством голосов, но на этот раз не единогласно. Жители американского континента начали уже уставать от долгой войны далеко за океаном. Но, так или иначе, армия для десанта была собрана и снаряжена. Отлично показал себя королевский флот и в море. 17 июня республиканский флот, патрулировавший Бискайский залив, встретил флот Водрейля, прикрывавший высадку роялистов в Карнаке, близ полуострова Киберон.

Республиканский адмирал Вилларе-Жуайёз, оценив ситуацию, понял, что его шансы против роялистов малы – во-первых, у Водрейля было превосходство в количестве (14 против 12), а во-вторых – силе огня. «Коммерс де Марсей» и «Ориент» были сильным аргументом против 118-пушечного флагмана Вилларе-Жуайёза. Роялисты преследовали республиканцев и настигли их 23 июня близ острова Бель-Иль. Там, близ его западной оконечности, произошла морская битва, принесшая адмиралу Водрейлю очередную победу. Результаты впечатляли – роялистам удалось захватить пять линейных кораблей республиканцев, а сам адмирал Вилларе-Жуайёз погиб в сражении.

Не так радужно пошли события на суше. Во-первых, сразу же после высадки между шуанами и высадившимися роялистами начались разногласия. Роялисты – сторонники «старого режима» не желали признавать авторитета вождя местных шуанов Жозефа де Пюизе – бывшего жирондиста и конституционалиста. В результате этого часть армии направилась на захват блокирующего проход на полуостров Киберон форта, носившего громкое название «форт Санкюлот», а другая – выступила вглубь Бретани.

Форт был взят, но разделение сил роялистов позволило генералу Гошу выиграть время, собрать силы и перейти в контрнаступление. В первых днях июля высадившаяся армия была вынуждена по узкому перешейку отступить на Киберон. Чтобы спасти положение, Водрейль высадил в помощь роялистскому десанту ещё два только что прибывших из Америки полка канадских стрелков. Но и это не помогло – прорвать линии генерала Гоша роялистам не удалось. Наоборот, Гош сам перешёл в атаку. 20 июля он отбил у роялистов форт Санкюлот, а на следующий день вынудил капитулировать тех роялистов, которые не успели эвакуироваться на кораблях Водрейля после падения форта. Та группа роялистов, что направилась вглубь Бретани, также, не достигнув никаких заметных успехов и потеряв в бою своего командира, перешла к партизанским действиям.

Неспокойно было и в самом Париже. После подавления прериальского восстания положение дел не улучшилось – ни со снабжением, ни со спекуляцией. Рабочие предместья по-прежнему голодали. Хоть правительственная, «вандемьерианская» пресса писала лицемерные статьи, прославлявшие «стоическое спокойствие, с которым рабочие переносят голод и недостачу», в Антуанском и Марсельском предместьях зрел новый взрыв. Но на этот раз Конвент его ждал – к столице были подтянуты войска, освободившиеся после заключения мира на Северо-Востоке. Но, разумеется, никто точно не знал момента начала нового выступления рабочих, даже они сами.

Повод к восстанию оказался самым что ни на есть незначительным. 2 термидора (20 июля) в одной из очередей за хлебом произошла ссора между стоявшими там женщинами и булочником, выдававшим сильно заниженные, по сравнению с обычными, порции хлеба. Потом женщины разгромили булочную, волнения перекинулись на весь квартал. Кто-то ударил в набат, колонны агрессивно настроенных рабочих двинулись на Конвент.

Вовремя узнав от полицейских осведомителей о начавшихся волнениях, председатель Конвента Теодор Вернье отправил курьеров к командующему Внутренней армией генералу Мену. В ожидании подкреплений Конвент был пока что сдан на свои собственные силы и силы своих постоянных комитетов. Толпа ворвалась в Конвент, одного из депутатов, пробовавших остановить её на пороге зала заседаний, убили и потом долго носили его голову на пике.

Ряд депутатов (из бывшей «Горы») пыталось воспользоваться термидорским восстанием для того, чтобы переломить ситуацию в свою пользу, чтобы добиться прекращения наступившей после Вандемьера реакции, большего представительства народа и улучшения продовольственной ситуации. Тем не менее, им не удалось возглавить восставших «термидорианцев» – для ворвавшихся в Конвент рабочих все депутаты были «на одно лицо» и одинаково враждебны. Тем не менее, престиж Конвента, как общенационального учреждения, был ещё достаточно высок, чтобы повстанцы не разгромили его целиком. Кроме того, выступление в термидоре, как и в прериале, было стихийным, не имело общего руководства и не имело конкретных целей. Главным лозунгом было: «Хлеба и конституции I года».

Вернье тянул время, ожидая подхода войск. Официальной версией, распространяемых в армии, была следующая: якобинцы объединились с роялистами, в то время как последние пытаются захватить Северо-Запад, первые разжигают пламя восстания в столице. Версия была, если не сказать большего, «притянута за уши», но для «синих» солдат и офицеров упоминание «роялистов» в числе тех врагов, с которыми они должны были встретиться в Париже, было достаточным основанием для того, чтобы сохранить верность Конвенту, несмотря на всю его непопулярность. А что касается парижской буржуазии, то она была готова выступить против восстания рабочих всегда, в любой момент, так что именно отряды Национальной Гвардии «богатых» парижских секций составили в термидоре главную ударную силу «вандемьерианского» Конвента. К вечеру 2 термидора они выгнали рабочих из Конвента и взяли его под защиту. Остатки депутатов «Горы» (так называемая «Вершина») были арестованы здесь же, в зале заседания.

В течение двух следующих дней Конвент собирал свои силы в центральных кварталах города. На третий день, 5 термидора (23 июля) войска, Национальная Гвардия и отряды «мюскаденов» двинулись вглубь Антуанского предместья, чтобы разоружить рабочих и арестовать «зачинщиков роялистско-якобинского бунта». Перевес сил был на стороне правительства, карательная операция против парижского пролетариата удались. В последовавших «термидорских казнях» погибло несколько десятков человек, в т.ч. последние депутаты «Вершины». Несмотря на то, что официально в подстрекательстве к восстанию обвинялись, в том числе и роялисты, основные репрессии были направлены не на них (тайных роялистов было достаточное число среди как буржуазии, так и «мюскаденов» – главной опоре правительства в термидоре), а на якобинцев и сочувствовавших им рабочие предместья. Несколько рабочих были казнены по обвинению в соучастии в убийстве депутата, хотя самого убийцу так и не нашли и даже не выяснили точно его имени.

Так или иначе, оба выступления (т.е.киберонская экспедиция и термидорское восстание) закончились победой правительства. Оно воспользовалось этим для того, чтобы принять новую конституцию, предназначенную заменить пресловутую «конституцию I года», восстановления которой требовали термидорские повстанцы. Согласно новой конституции (утверждённой в октябре 1795 г.) исполнительная и законодательная власть разделялись. За осуществление первой отвечала Исполнительная Директория из пяти человек, за вторую – Совет Пятисот, предлагавший законы, и Совет Старейшин, утверждавший их. Две трети членов новых законодательных органов должны были быть избраны из числа членов Конвента. Новая конституция должна была быть утверждена в первичных собраниях граждан.

Тем временем война с контрреволюционной коалицией (в которой, после выхода Швеции и Испании главную роль играли Великобритания, Австрия и Цесарство) продолжалась, хотя и без особых успехов. Французы предприняли наступление вглубь западной Германии, но были вынуждены отступить под натиском польско-австрийских войск. Фронт в основном стабилизировался на Рейне. В Италии французам также сопутствовали некоторые успехи, не имевшие, однако, решающего значения в борьбе с Австрией и Пьемонтом. К концу года обе стороны были чересчур истощены, чтобы продолжать войну и заключили в декабре 1795 г. перемирие.

А в Париже с утверждение новой конституции столкнулось с изрядными трудностями. Явка граждан, которые должны были голосовать за декреты о «двух третях», была мизерной. Тем не менее, депутаты Конвента объявили их утверждёнными. Это вызвало недовольство – на этот раз уже не «рабочих», а «буржуазных» секций. 3 декабря 1795 г. (12 фримера IV года Республики) они, а также примкнувшие к ним «мюскадены» и откровенные роялисты с белыми знамёнами открыто выступили против «узурпировавшего власть» Конвента. Генерал Мену, столь решительно действовавший против рабочих, не спешил демонстрировать аналогичную решительность в отношении буржуазии и роялистов. Теперь (по сравнению с событиями термидора) роли переменились – союзники Конвента стали его врагами, а враги – союзниками. Конвент постановил выпустить из тюрем арестованных в термидоре повстанцев и сформировать из Антуанских рабочих «батальон патриотов». Тем не менее, силы мятежников превышали силы Конвента в несколько раз.

Проблема была и с командованием правительственными силами. Проявивший то ли слабость, то ли измену Мену был отстранён от командования и арестован. Войсками Конвента командовал депутат Поль Баррас, одни из важнейших участников вандемьерского переворота. Но он был, в конечном счёте, гражданским, и нуждался в профессиональном военном в качестве заместителя такого военного надо было найти немедленно, до того, как повстанцы пойдут на штурм Конвента. Рассматривалось несколько кандидатур генералов, в частности генералы Гийом Брюн и Наполеон Бонапарт, сделавшие карьеру во время революционных войн. Окончательный выбор Барраса, поддержанный Комитетом Общественного Спасения, пал на Бонапарта, героя Тулона, находящегося не у дел.

Для Барраса и всего Конвента он оказался самым правильным выбором – в отличие от отстранённого Мену корсиканец Бонапарт действовал против мятежников со всей решительностью, такой, как если бы он находился на поле боя. Немногочисленность сил Конвента он компенсировал превосходством в артиллерии, вовремя захватив стоящие в стороне от основных событий артиллерийские орудия. Картечь остановила атаку повстанцев. Несмотря на их превосходство в силах, они были деморализованы (войска Конвента одержали победу и в других районах Парижа) и разбежались. Следствие по делу о мятеже (в отличие от термидора) велось вяло, казней не было, многие его участники даже не скрывались. Штаб Национальной Гвардии и организации «мюскаденов» были распущены. Республика снова победила, роялисты потерпели очередное поражение.

Роялисты, республиканцы и их проблемы (окончание)

Обе стороны конфликта намеревались использовать перемирие для того, чтобы подготовиться к предстоящему весной наступлению на противника. Теперь оставалось только два фронта – на Рейне и в Италии. Испания вышла из войны, а вандейские повстанцы после катастрофы при Кибероне были более неспособны к серьёзным военным операциям. На море господствовали флоты англичан и роялистов, но на суше доминация принадлежала, однозначно, «синим».

Кроме того, отношения между британским Адмиралтейством и адмиралом Водрейлем балансировали на грани разрыва. Для Водрейля война с «синими» была именно войной с «синими», с мятежниками, с бунтовщиками против «его» короля. Для Сент-Джеймсского кабинета это была война с Францией как таковой, где генеральная победа французских роялистов и восстановление сильного Французского Королевства было ничуть не более предпочтительна, чем генеральная победа республиканцев и образование сильной Французской Республики.

Целью британцев было ослабление Франции, целью Водрейля – её усиление, и только наличие общего врага – Республики, как-то сплачивало двоих партнёров, в другой ситуации с удовольствием вступивших бы в схватку друг с другом. Водрейлем были также недовольны и при дворе Людовика XVIII (теперь, после смерти в июне 1795 г. своего племянника, юного некоронованного короля Людовика XVII, граф Прованский был признан всеми фракциями роялистов в качестве монарха), особенно его брат, ультраконсервативный граф Артуа, считавший, что Водрейль, опираясь на силу своего флота (по «качеству» моряков не уступавшего британскому) и поддержку «индейцев» (как называли за глаза всех франкоамериканцев не только республиканцы, но и европейские роялисты) стремится «оттереть» его самого от влияния на брата.

Но интриги графа Артуа против канадского адмирала не достигали своей цели. За Водрейля горой стояла ассамблея Новой Франции – именно потому, что тамошние «сеньоры» видели в нём важнейшего проводника своего влияния при короле Людовике. Средства же устранить влияние заокеанской Ассамблеи у Артуа не было – армия роялистов содержалась, в значительной степени (больше, чем наполовину) на выделяемые Ассамблеей (т.е. североамериканскими «сеньорами» и буржуазией) средства. Другая часть роялистских войск содержалась за счёт субсидий дружественных европейских монархов.

В последнее время, правда, Ассамблея выделяла деньги на «крестовый поход в Европу» всё более и более экономно, как и всё более осторожно отправляла новые «контингенты» на войну с «якобинцами» (большинство роялистов, тем более заокеанских, не делало особых различий между якобинцами, вандемьерианцами, санкюлотами, «мюскаденами» и прочими «исчадиями ада»). Всё больше и больше депутатов Ассамблеи видело всё меньше и меньше смысла в огромных тратах на войну где-то очень далеко, в стране, которую большинство из них никогда в жизни не видело (и видеть особо не собиралось). Воля короля и его священные права – это, конечно, хорошо, но уж очень дорого. Тем более что в тех же самые деньги и тех же самых войсках ощущалась всё большая и большая необходимость здесь же, в Новой Франции, отношения которой с Соединёнными Штатами Америки ухудшались со дня на день.

Как уже упоминалось, после окончания Войны за Независимость США стали, по факту, протекторатом Французского Королевства. Их первый президент занял своё кресло, в первую очередь, благодаря французскому ультиматуму. Но став президентом, Бенджамин Франклин отнюдь не стал безвольным проводником интересов двора в Версале. Даже наоборот, отлично разбираясь во внутренних хитросплетениях взаимоотношений версальских аристократов, он успешно играл на противоречиях в отношениях между различными французскими министрами, в целях усиления США.

Одним из знаменательных деяний Франклина стало строительство новой столицы государства на территории провозглашённого Конгрессом Округа Колумбия, независимого от властей штатов. По периметру будущего города на берегу реки Потомак было выложено 40 больших камней. Пока шло строительство, резиденция Франклина располагалась в Филадельфии, хотя он неоднократно посещал будущую столицу, контролируя ход строительных работ. После того, как Франклин, завоевавший, несмотря на свою изначальную «профранцузскость», огромный авторитет среди своих сограждан ушёл в отставку и вскоре в 1790 г.) скончался, Конгресс принял решение назвать новую столицу в его честь. Соответственно, официальной столицей Соединённых Штатов Америки стал «Франклин, округ Колумбия» или, в сокращении, «Franklin, D.C.». Пока же во Франклине шло полным ходом строительство правительственных зданий, резиденция второго президента Джорджа Вашингтона (бывшего главнокомандующего во время Войны за Независимость) располагалась в Нью-Йорке.

После паления Бастилии (пришедшейся как раз на период предвыборной кампании генерала Вашингтона) взаимоотношения между «протектором» и «вассалом» коренным образом изменились. Для «янки» (так поточно называли изначально жителей севера Новой Англии, но франкоамериканцы распространили это прозвище на всех граждан США) стало ясно, что «лягушатники» (как, в свою очередь, называли французов из-за их гастрономических пристрастий) уже не те, что прежде. Стало ясно, что французы, занятые своей революцией, всё более и более радикальной, не могут позволить себе на посылку значительных военных контингентов за океан, для поддержки своих интересов там.

А, соответственно, изменилось и отношение граждан США к своим западным соседям. Если до революции власти штатов, опасаясь довести до конфликта с Францией, сами сдерживали своих граждан от переселения на Запад, на «бесхозные» (с точки зрения местных фермеров) земли, то теперь, когда эпоха «французской доминации», как было очевидно, ушла в прошлое, они перестали контролировать миграционные потоки. Теперь губернаторы штатов могли вздохнуть с облегчением – безземельные фермеры перестали устраивать беспорядки «у себя» и перестали представлять отныне головную боль.

Но для властей Границы, для её Интенданта, бессменного и незаменимого Пьера-Огюста Шуто, они представляли «головную боль» страшную и невыносимую. Восточные территории Границы были наводнены огромным количеством «чужих» («les étrangers»), ни во что не ставивших законы «пернатых» («the featheries»), как называли мигранты из США «Стражей Границы» из-за их богато оперённых головных уборов, и постоянно вступавших в стычки, в том числе вооружённые, со «Стражами». Если бы всё шло, «как обычно», Интендант мог бы просто направить против подобных бунтовщиков регулярные войска, королевский посол представил бы Президенту США ноту протеста, а королевский флот заблокировал бы несколько атлантических портов, после чего устрашённые «янки» сами отозвали бы своих людей домой.

В нынешних условиях на такой комфорт рассчитывать не приходилось. Армия в «метрополии» подняла мятеж и стала главным врагом, с ней сражалась в Европе добрая половина с лишним войск Новой Франции, там же находился флот адмирала Водрейля (слава Богу, хотя бы с ним всё было в порядке), а нового короля в его нынешнем положении американские колонии волновали в последнюю очередь. Соответственно, Шуто и его людям приходилось рассчитывать только на собственные ограниченные силы. Именно поэтому, средства от новых налогов, утверждённых Ассамблеей, шли не только и не столько в Европу, сколько всё в большей степени – на оборону собственных границ, а в письмах Водрейлю Шуто всячески предостерегал адмирала от «рискованных предприятий, могущих погубить флот, жизненно необходимый для нужд Новой Франции».

К слову, некоторые «сеньоры» выходили из положения с наплывом «чужих» по-простому, сдавая фермерам в аренду «де-юре» принадлежащие им и «де-факто» захваченные «чужими» земли, что позволяло «сеньорам» получать дополнительные доходы, а пришлым фермерам – легализоваться в «стране лягушатников». Нет даже смысла говорить, что Интендант был от такой практики совершенно не в восторге – она, фактически, приводила к размыванию его собственной власти на Границе, а также – к всё более заметному дрейфу в сторону феодальной раздробленности страны. Эти его чувства разделяло вместе с интендантом (в меньшей степени – с губернаторами Канады и Луизианы, куда миграция «чужих» была незначительна) большинство Ассамблеи. А это уже не нравилось графу Артуа, для которого Новая Франция была не более чем далёкой колонией, интересы которой вовсе не обязательно принимать во внимание.

Итак, новый 1796 г. застал роялистов «на распутье» – положение дел заставляло их всерьёз задуматься над выбором, где именно лежит «их страна»: во Франции или в Америке. Чтобы выбрать первый вариант, следовало разбить «якобинцев», выбор же второго предполагал прекращение противоборства с ними. Пока ещё сохранялась надежда на победу контрреволюционной коалиции, король Людовик XVIII мог ещё позволить себе «сидеть на двух стульях». Но коалиция обязана была победить – и победить как можно быстрее.

Тем временем перемирие на обоих фронтах близилось к концу. У союзников были следующие планы: Костюшко атакует французов под Триром, переходит Мозель, далее занимает Люксембург и в случае успеха развивает наступление дальше вглубь Франции. Австрийцы эрцгерцога Карла (брата императора Франца) возвращает Бельгию, фельдмаршал Вурмзер – переходит Рейн, а генерал Больё – отбрасывает Итальянскую армию французов за реку Вар, занимает Ниццу и переносит военные действия на территорию Франции.

В свою очередь, командование «синих» также планировало начать год с решительного наступления. Согласно плану директора (одного из пяти членов только что созданной Директории) Лазара Карно (уже прозванного «Организатором победы») главный удар должны были нанести армии генералов Моро и Журдана на Рейне с перспективой занятия Вены. Вспомогательный удар по армии Больё должна была нанести Итальянская армия. В лучшем случае она должна была захватить Ломбардию и Пьемонт, а в худшем – связать Больё и не дать тому перебросить войска против рейнских армий. «Итальянская» часть плана была разработана при участии командующего Внутренней Армией генерала Бонапарта, того самого, что подавил роялистское восстание в Париже. Полученным им прозвищем «генерал Фример» Бонапарт, естественно, не особенно гордился и горел желанием проявить себя на поле битвы с реальным неприятелем, а не только со «своим» парижанами.

Учитывая активное участие Бонапарта в разработке плана, Карно предложил именно его в качестве нового командующего Итальянской армией вместо генерала Шерера. Решение поддержал другой директор, Баррас (тот, что поручил Бонапарту командовать войсками во фримере). Прочие директора утвердили это решение. В первой половине апреля новый командующий (успевший к тому времени жениться) отбыл к месту назначения в Ниццу. Вообще-то Карно и Баррас не собирались так спешить с назначением, но развитие событий опередило их – 10 апреля Больё перешёл-таки в наступление. Его пьемонтские союзники нанесли французам поражение при Монтенотте, а он сам – при Савоне. Следствием этих поражений стало для французов разделение их войск на две части, соединение которых между собой было теперь невозможным. Новому командующему предстояло найти немедленный выход из сложившегося положения.

Итальянский поход

Положение Итальянской армии оказалось, что называется, «швах». Два поражения подряд пошатнули мораль армии, и без того невысокую вследствие ставших уже регулярными задержек с выплатой жалования. По воспоминаниям современников, французские солдаты больше напоминали толпу оборванцев, чем регулярное войско. Для удержания её «в рамках» и недопущения окончательного развала прибывший в Ниццу Бонапарт принимал самые решительные меры, которые выражались в массовых расстрелах дезертиров и паникёров. Важную роль также сыграла позиция командовавшего при Монтенотте генерала Серюрье, который (аналогичными же средствами) пресёк возникшие после поражения его сил панические настроения и умело организовал отступление вверенных ему войск.

Отступать, впрочем, пришлось не только ему. Поражение при Савоне вынудило французов отходить к Альбенге. Больё осторожно продвигался вслед за французами, сдерживаемый арьергардом генерала Червони. Исключительно важным фактором для дальнейшего развития событий оказались действия (точнее – бездействие) пьемонтцев генерала Колли, который, одержав победу над Серюрье при Монтенотте, не стал преследовать его, предпочтя остаться на месте и дожидаться подкреплений из Турина.

Вследствие этого между действиями Больё и его пьемонтских союзников возникла несогласованность, которой и воспользовался Бонапарт. 18 апреля он дал оборонительное сражение неподалёку от Альбенги. Когда австрийцы в ходе битвы вынудили (как им казалось) французов отступить, они вышли на перекрёсток, где к приморскому тракту примыкает дорога, ведущая от Миллезимо. Именно по этой дороге отступала (а теперь, по факту, наступала) от Монтенотте дивизия Серюрье. Самоуверенность командования пьемонтцев, посчитавших эту дивизию окончательно «выведенной из игры» и то ли доверчивость, то ли забывчивость австрийского штаба, не убедившегося в достоверности этих донесений, сыграла с наступавшим вдоль моря австрийским генералом Аржанто злую шутку – в тот самый момент, когда тот уже был искренне убеждён в разгроме французов, в тылу у него оказалась целая дивизия противника. Убедившись, что Серюрье (с которым Бонапарт согласовал план действий заранее) перешёл в атаку, сам французский командующий лично повёл свои войска вперёд. Оказавшись «между молотом и наковальней», Аржанто под угрозой полного уничтожения сдался в плен.

Победа при Альбенге вернула французам свободу действий – теперь Бонапарт сам мог выбрать себе следующего «мальчика для битья». Не менее важным оказалась поправка морального духа армии – теперь солдаты видели, что они могут реально бить австрийских генералов. Кроме того, все отметили личную храбрость самого генерала Бонапарта, который шёл в первых рядах своих войск со знаменем в руках. Рядом с Бонапартом был ранен его адъютант Жан-Батист Мюирон, сам же генерал не получил ни царапины.

Итак, наступление Больё провалилось самым решительным образом. Теперь Бонапарт поставил себе целью вывести из войны Пьемонтское Королевство. Для этого он сосредоточил все силы против генерала Колли. В качестве «промежуточного приза» он разбил при Миллезимо действовавшего вместе с Колли австрийца Проверу. Это произошло на следующий день после Альбенги – 19 апреля Провера, только что узнавший о гибели войск Аржанто, обнаружил под ударом свою собственную дивизию. Результат оказался полностью идентичным – Провера сдался французам. Судьба армии Колли решилась позже. 20 апреля битва при Чева закончилась для войск Республики победой. Колли отступил, но это ему не помогло – 26 апреля 1796 г. он проиграл битву при Мондови и уже через неделю, 3 мая, подписал с Бонапартом перемирие. Ещё через две недели, 17 мая между Французской Республикой в лице генерала Бонапарта и Сардинским Королевством в лице всё того же Колли был подписан мир. Теперь Пьемонт из вражеской территории стал для французов спокойным тылом, кроме того, с правом прохода по его территории, а правительство Его Величества Виктора-Амадея III обязывалась снабжать армию Республики – за собственный, разумеется, счёт. Города Кунео, Чева, Алессандрия и Тортона отходили Франции. Пьемонт, бывший когда-то центром роялистской эмиграции, стал смиренным союзником Республики.

Результатом майского наступления Бонапарта стало отступление некогда грозного Больё в Тироль. Французская армия осадила сильную крепость Мантую. В течение июня-июла французы «обустраивались» на завоёванных территориях. В свою очередь австрийский гофкригсрат был вынужден изменить свои планы. Теперь фельдмаршал Вурмзер, вместо форсирования Рейна был направлен на помощь Италии, где должен был заменить неудачливого Больё.

Фельдмаршал начал свою деятельность с деблокады Мантуи. Но действовал он не лучшим образом, разделив свои силы озером Гарда. Это дало возможность французскому генералу, отказавшемуся на время от осады Мантуи, разбить его по частям – вначале 7 августа дивизию Кваждановича, а на следующий день – самого Вурмзера. После того, как австрийцы были вновь отброшены, Бонапарт вернулся к осаде злополучной крепости. Бонапарт, имея приказ Директории о наступлении в Тироль, выступил на Тренто. В свою очередь, Вурмзер, намереваясь разбить-таки упрямого корсиканца, также перешёл в наступление. Однако в итоге Бонапарт оказался у Вурмзера в тылу, чем лишил его возможности отступить, так что тому не оставалось ничего, кроме как соединиться с гарнизоном Мантуи, что он и сделал 18 сентября после неудачной попытки удержать позиции на подступах к городу.

Второе наступление австрийцев, вместо успеха, привело к необходимости организации третьего, поскольку в спасении теперь нуждался не только гарнизон Мантуи, но и его неудавшийся спаситель. Естественно, в таком положении не могло быть и речи об изначально запланированном наступлении на Рейне, где, впрочем Моро и Журдан вполне успешно противодействовали австрийцам и полякам. Попытки эрцгерцога Карла вернуть Бельгию оказались столь же безуспешны, сколь и попытки генерала Костюшко перейти Мозель. Последний был разбит под Триром и вынужден отойти, что называется «не солоно хлебавши», вследствие чего войско Цесарства Многих Народов оказалось надолго выключено из боевых действий. Сам же не показавший особых успехов Костюшко был отозван со своего поста и заменён на генерала дивизии графа Антония Хортицкого.

Само это назначение являлось ударом по позиции гетмана Ксаверия Браницкого, желавшего, чтобы польским главнокомандующим стал уже заслуживший в многочисленных битвах репутацию «непобедимого» его старый протеже Александр Суворов. Цесарь Александр, однако, был к этому времени уже тяжело болен и практически устранился о государственных дел, а большинство вельмож при киевском дворе было со ставшим к этому времени гетманом Суворовым не в лучших отношениях из-за того, что язык «генерала последнего шанса» отнюдь не стал к старости менее острым. К слову, непобедимый гетман прокомментировал сложившуюся из-за болезни монарха ситуацию достаточно коротко и ясно. «Кот уснул – мыши в пляс», заявил он во всеуслышание на приёме в Мариинском дворце, ничуть не стесняясь присутствием самых высших сановников и дипломатов.

Итак, на выручку Вурмзеру двинулась армия фельдмаршала Альвинци. Его армия была многочисленнее армии Бонапарта, и тому приходилось отступать. Попытки контратак, как 9 ноября при Бассано и 15 ноября при Кальдиеро, не приносили решающего успеха. Во время последнего был снова ранен уже вернувшийся в строй после предыдущего ранения Мюирон. «Вам последнее время не везёт, Мюирон», – сказал Бонапарт, провожая своего верного адъютанта в тыл, – «Это определённо к счастью».

Ранение при Кальдиеро не позволило Мюирону принять участие в кровопролитной атаке на мост близ Арколе 18 ноября, где люди вокруг Бонапарта (снова шедшего впереди своих солдат) падали как мухи под залпами австрийской картечи, так что, возможно, корсиканец (получивший в армии прозвище «Маленький Капрал») был не так уж и неправ в этом своём парадоксальном высказывании.

Наконец, после битвы при Риволи (24 ноября), где были разбиты крупные силы генерала Давидовича, Альвинци был вынужден отказаться от дальнейших попыток помощи Вурмзеру и отступил на север.

Тем не менее, в Вене требовали возобновить наступление. Австрийский фельдмаршал, получив подкрепления, выступил и дошёл всё до того же Риволи, где 17 января 1797 г. был разбит Бонапартом так же, как за два месяца до этого был разбит его генерал. Разгром главных сил австрийцев позволил французам заняться, наконец-то, Мантуей вплотную. Новая попытка австрийцев прорваться через линии осаждающих к городу закончилась капитуляцией «деблокирующих» сил. Альвинци, между тем, был вынужден отступать обратно в Тироль. Французы заняли Тренто, а 5 февраля, поняв безнадёжность своего положения, Вурмзер сдал Мантую Бонапарту. Теперь, когда у последнего были развязаны руки, он предпринял решительные действия для «контроля территории». 22 февраля он принудил к капитуляции Папу Римского, заставив его уплатить огромный выкуп в золоте, а затем вторгся в пределы собственно Австрии – в Каринтию, где возглавивший австрийцев несостоявшийся «завоеватель Бельгии» эрцгерцог Карл предложил «Маленькому Капралу» заключить перемирие. Тот, решив не искушать далее судьбу, согласился, несмотря на прямой приказ Директории продолжать наступление на Вену. Учитывая, что Рейнской и Рейнско-Мозельской армиям так и не удалось добиться решающего успеха, это решение было исключительно разумным. 21 апреля 1797 г. в замке Леобен были подписаны предварительные условия мира между Французской Республикой и Австрийской Империей. Боевые действия между Высокими Договаривающимися Сторонами прекратились.

Вместе с тем значительные изменения происходили и на востоке Европы. 17 декабря 1796 года в Киеве после тяжёлой и продолжительной болезни в возрасте 59 лет скончался Цесарь Многих Народов Александр Собесский. Сеймовые послы, вельможи и иностранные дипломаты внимательно приглядывались к происходящим в Цесарстве переменам.