Продолжение:
Часть XX
Буря мечей
Пока в Литве происходили вышеописанные события, в других частях Европы жизнь также шла своим чередом. В конце февраля 1574 г. границу полыхающих огнём мятежа Нидерландов пересекла армия Генриха Анжуйского и Людвига фон Нассау-Дилленбурга, начавшая движение вглубь страны. Главный расчёт делался на поддержку их дела со стороны населения, и мятежи в испанской армии, солдаты которой давно не получая жалование в это время бунтовали против своих командиров. Но как показали дальнейшие события, оба этих расчёта базировались на ложных препосылках. Они плохо знали психологию испанских солдат. Те могли сколько угодно выступать против своего командования, но после получения известий об иностранном вторжении бунтари немедленно приняли решение временно прекратить неповиновение, и скорым маршем под командованием Санчо д’Авила испанское войско двинулось в сторону неприятеля, намеревался не допустить вторжения войск Генриха Анжуйского в Брабант, а также соединения его в Голландии с силами Вильгельма Оранского, который сосредоточил на острове Боммел 6 тысяч пехоты. А местное население хотя и недолюбливало испанцев, но не горело желанием менять их власть на французскую, поэтому не спешило оказывать содействие непрошенным "освободителям", которым вместо планируемого триумфального входа в открывающие ворота нидерландские города пришлось осадить Маастрихт.
Однако, узнав о приближении испанцев, Генрих Анжуйский отказался от взятия города, и 8 апреля двинулся на соединение с Вильгельмом Оранским по правому берегу Мааса. 13 апреля он, имея 7 тысяч пехоты и 3 тысячи конницы, расположился в районе деревни Мок, неподалёку от Грава. Бой с испанцами не входил в его расчёты, так как наёмники требовали выплаты задержанного жалования. Авила решил сорвать манёвр французов и преградить им путь в Голландию. Для этого он двинулся по левому берегу Мааса, обогнал противника, построил понтонный мост через реку восточнее деревни Мок, переправился на правый берег Мааса и встал на пути у Генриха.
Разъезды доложили Генриху Анжуйскому, что испанцы находятся совсем рядом, и тот был вынужден принять решение дать бой в невыгодной тактической обстановке (местность не позволяла ему использовать преимущество в коннице).
Поле боя представляло собой узкую равнину между рекой Маас и грядой возвышенностей; посередине равнины располагалась деревушка Мок. У Авилы было 4 тысячи пехоты и менее тысячи всадников; в день боя к нему прибыло ещё около тысячи человек, а 15 апреля должно было подойти ещё 5 тысяч, но он не мог ждать, так как противник мог уклониться от боя и уйти на соединение с Вильгельмом Оранским.
Генрих Анжуйский укрепил своё левое крыло глубокой траншеей от деревни Мок до реки Маас. За траншеей построилось 10 рот пехоты. В центре выстроились главные силы пехоты; на правом фланге четырьмя квадратами расположилась конница. Из-за недостатка места часть конницы размещалась на склоне небольшой высотки.
25 рот испанских копейщиков и аркебузеров построились четырьмя терциями, расположенными в одну линию, правый фланг которой был прикрыт рекой Маас. На левом крыле испанского расположения находилась конница, перед флангами которой были выдвинуты уступами вперёд небольшие отряды аркебузеров. Строй конницы имел форму полумесяца; в первых шеренгах находились карабинеры, а за ними — конные копейщики.
Рано утром 14 апреля испанцы небольшими силами атаковали франко-нидерландскую пехоту на линии траншеи. В десять часов утра Генрих Анжуйский приказал всем сигнальщикам трубить вызов противнику на бой. Авила колебался, так как часть командиров советовала ему выждать прибытия утром 15 апреля свежих войск.
Опасаясь упустить противника, Авила выслал дополнительные силы для атаки левого крыла неприятеля, в результате чего испанцы завладели траншеей и деревней Мок. Генрих направил в бой отряд пехоты, выбивший испанцев из деревни. Авила приказал всем своим терциям атаковать франко-нидерландскую пехоту, и испанцы вновь овладели деревней и траншеей. Видя поражение своей пехоты, Генрих Анжуйский повёл в атаку кавалерию против слабой испанской конницы. Конные аркебузеры были сбиты первым натиском и в панике бежали, спасшиеся разнесли слух о поражении испанцев.
Так как французские карабинеры после первого выстрела должны были развернуться и отступить, чтобы перезарядить карабины, то испанские кавалеристы, воспользовавшись этим моментом, бросились в контратаку и опрокинули франко-нидерландскую конницу. Генрих Анжуйский и Людвиг фон Нассау собрали остатки своей конницы и повели их в последнюю атаку, в надежде отбросить испанцев. Эта атака оказалась буквально самоубийственной — в ней погибли как Генрих Анжуйский и Людвиг Нассау, так и младший брат последнего – Генрих. Франко-нидерландское войско потеряло убитыми 4 тысячи человек, частью попало в плен, и лишь немногим удалось спастись бегством.
Победа была полной, но после неё у испанцев начались проблемы с собственной армией. Разгромив противника, солдаты снова стали бунтовать, требуя уплаты жалования. Назначенный нидерландским наместником Рекесенс, будучи по образному выражению историка "скорее дипломатом чем полководцем", впал в расстерянность, но щедро раздавая обещания, всё же смог уговорить солдат прекратить бунт. Однако эффект от победы под Моком из-за этого мятежа оказался "смазанным".
Созванные штатгальтером Генеральные штаты, на которых Рекесенс частичными уступками намеревался добиться мира в стране, заняли непремиримую позицию. Они отказывались вотировать новые налоги, протестовали против назначения испанцев комендантами нидерладских крепостей. Повсюду вспыхивали новые бунты, казна была пуста, а снятие испанцами осады с Лейдена в начале октября 1574 г. подняло престиж повстанцев. Попытки переговоров в Бреде с последними закончились неудачей – изначально настроенный на продолжение конфликта Вильгельм Оранский смог представить в общественном мнении дело так, что в срыве мирных переговоров виноват именно король. И хотя возобновившиеся в 1575 г. военные действия первоначально принесли испанцам успехи – 7 августа они захватили Оудеватер, 24 августа – Схонговен, а 29 сентября они завладели островом Дейвеланд, перейдя глубокой ночью через пролив под непрерывным обстрелом голландского флота. На следующий день они перешли по шею в воде через канал, отделявший Дейвеланд от Схоувена, и направились к Брауверсгавену, сдавшемуся на следующий день (1 октября). 30 октября взят был штурмом Бомменеде, и началась энергичная осада Зирикзее.
Но, не смотря на это, повстанцы и не думали складывать оружия, а отсутствие денег в казне не давало Рекесенсу возможности воспользоваться успехами испанской армии. Уже к весне 1576 г. положение в Нидерландах было столь плохим, что Рекесенс "рад был бы поскорее умереть, чтобы другим, а не ему пришлось сообщить королю о потере Нидерландов. Впрочем, врагам не придется даже завоевывать их: они будут просто им преподнесены потому, что вовремя не приняли надлежащих мер".
Впрочем, в это время в Мадрид приходили и несколько утешающие известия из Франции, где 30 мая 1574 г. скончался король Карл IX. Поскольку он не оставил после себя потомство мужского пола, то наследовать ему должен был младший брат. Первоначально наследником был Генрих Анжуйский, но пришедшие известия о его гибели в битве под Моком сделало новым королём Франсуа Алансонского, взошедшего на трон под именем Франциска III. Трусливый и двуличный, не пользующийся уважением даже в собственной семье, он был явно не тем монархом, который требовался в стране в это бурное время. За двенадцать лет хронической гражданской войны пышно расцвел анархизм, а погрязший в интригах и распутстве королевский двор терял в глазах людей какой-либо авторитет. Самый мелкий аристократ мнил из себя полновластного владыку, города и провинции были предоставлены самим себе, сельские местности стали вотчинами разбойников. Полиции больше не было, губернаторы стали практически независимы, верность армии гарантировали только деньги, а финансы находились в полнейшем расстройстве. Из всех политических сил король мог рассчитывать лишь на поддержку партии т. н. "политиков", выступавшей за установление внутреннего мира в государстве путём достижения компромисса между католиками и гугенотами. Но их влияние было небольшим, и не могло сравниться с силой католической и протестантской партий. Из-за чего новый монарх оказывался в положении между молотом и наковальней. И хотя в свою бытность простым принцем Франсуа Алансонский не скрывал свой религиозный инфантелизм и демонстрировал свою готовность идти на союз с гугенотами, то взойдя на трон, Франциск III обнаружил, что подобное соглашение скорее вредит ему, чем приносит пользу.
Тут необходимо сказать несколько слов о гугенотах – французских кальвинистах. Во Франции гугеноты были скорее не религиозным, а политическим движением, разделяясь на "гугенотов религиозных" и "гугенотов политических" – действительно активных участников религиозных войн во Франции, и состоявших в первую очередь из аристократов, лишь временно влившихся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинисткой церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. По сути протестантизм стал во Франции идеологическим знаменем знати, боровшейся против усиления королевской власти и требовавшей сохранения всех старинных прав и свобод аристократии. "Имя гугенотов, — писал венецианский посол во Франции Джовани Микеле, — превратились в название недовольных, и борьба идет не из-за религии, а из-за "общественного блага", как во времена Людовика XI" ("Лигой общественного блага" называлась организация французских сеньоров, выступивших в 60-х годах XV века под предводительством бургундского герцога Карла Смелого против объединительной политики Людовика XI).
Об этом свидетельствовали не только оценки наблюдателей. Ненависть гугенотов к этому королю – объединителю Франции, была настолько велика, и, скажем от себя, понятна, что они не могли удержаться от надругательства над его останками. Они разрыли его могилу и развеяли по ветру его прах еще в самом начале религиозных войн. Эти сеньоры охотно переходили в кальвинизм. Реформа сулила им конфискацию церковных земель и – в идеальной перспективе – превращение их в самостоятельных потентатов на манер германских князей.
Правда, кальвинисткие публицисты говорили много и хорошо о "народе", но под этим словом они понимали не массу, не всех, а часть народа, высшее сословие. Его права и были для них важны, — об остальном они не заботились. Если борьба признавалась ими законной, то лишь в том случае, когда её вела знать. "Когда мы говорим обо всём народе, — высказывался видный гугенотский публицист Губер Ланге, — то понимаем под этим словом не весь народ, а лишь его представителей: герцогов, принцев, оптиматов и вообще всех деятелей на государственном поприще".
В своих выводах гугеноты опирались на Библию и на примеры, представляемые историей Франции и других государств. Когда они доказывали, что "народ" выше и могущественнее короля, что он избирает его, то имели ввиду примеры такого избрания в истории своей родины. "Разве франки, — говорили они, — не сажали на щит своих королей? Разве Гуго Капет по наследству получил корону? А в Польше, Испании и других государствах разве не магнаты, как и во Франции, всегда избирали своего короля?"
Но кальвинизм нужен был сеньорам и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинисткой церкви обретали новые узы, которые связывали их с "оптиматами", превращавшимися в пресвитеров новой церкви. Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство стало уходить из-под влияния сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи – и за свою политическую независимость. Как писал современник событий Клод Антон: "крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого".
Таким образом, уступки протестантам со стороны короля означали умаление его власти и раскол страны на полунезависимые владения.
Ситуация осложнялась ещё и тем, что Франсуа Алансонский являлся последним сыном Генриха II. Поскольку его старшие браться не оставили потомства, то в отсутствие и у него детей встал вопрос о престолонаследии. Согласно действующему во Франции салическому праву трон можно было передавать только по мужской линии, а ближайшим родственником короля по этой линии был потомок младшего сына Людовика IX Святого Генрих де Бурбон, король Наварры, который, к тому же был одновременно зятем Франциска III. Проблема заключалась в том, что права Генриха Наваррского на трон вовсе не были беспорными, так как согласно постановлению юристов права кровного родства учитываются только до десятой степени, а Генрих был кузеном Франциска III в двадцать второй степени. К тому же был одним из лидеров гугенотов, а в его искренний переход в католичество во время Варфоломеевской ночи никто не верил. Таким образом, в стране, опустошаемой гражданскими и религиозными войнами двенадцать лет, и в Европе, также разорённой, где международный договор, принятый в середине века, вынуждал людей придерживаться религии их государя; увидеть Генриха Наваррского на троне Франции означало угрозу увидеть переход страны на сторону протестантских сил, что ни французские католики, ни страны Южной Европы не были готовы допустить. Это привело к тому, что многие утверждали, что он не имеет права на наследование короны и что Генеральным штатам следовало бы выбрать нового короля.
Правда другая часть юристов полагала, что на наследование короны ограничение степеней кровного родства не распространяется, ибо такое наследование регулировал древний обычай королевства. Корона не является абсолютно наследственным достоянием, а передаётся по тем правилам, каких желает нация. Таким образом, при надобности французы могут признать такое право хоть за наследником в тысячной степени.
Свою долю в эти споры внесла и королева-мать Екатерина Медичи, которая желала видеть наследником трона родившегося в 1563 г. своего внука Генриха де Водемона, сына лотарингского герцога Карла III и Клод де Валуа, дочери французского короля Генриха II и Екатерины Медичи. Это её желание подкреплялось ещё и тем, что многие считали, что Лотарингский дом, по сравнению с Бурбонами, имеет больше прав. Действительно, лотарингские герцоги претендовали на происхождение от Карла Великого, тогда как Бурбоны происходили от Гуго Капета, который был всего лишь узурпатором, захватившим трон в конце X столетия, в ущерб правам Карла Лотарингского, дяди последнего Каролинга Людовика V. А многие жители королевства по-прежнему считали легитимными только Каролингов, и в их глаза Капетинги узаконили своё положение на троне только в середине XIII века, когда Людовик VII, женившись на Адели Шампанской, происходившей от Карла Великого, в 1265 г. произвёл на свет сына, ставшего Филиппом-Августом, которого можно было величать "Каролидом". Как удовлетворённо отмечал один писец: "Королевская власть в его лице возвращена роду Карла Великого". Благодаря бракам Капетинги стали законными наследниками Каролингов. Это не вызвало возражений в те времена, когда для решения вопроса о престолонаследии не думали обращаться к салическому закону. Но для людей XVI века права на корону, которые Капетинги получили через жён, могли уже казаться спорными. А ведь ещё оставались Лотарингцы, в которых некоторые видели истинных наследников Каролингов. Правда, тут был один нюанс – признание преимущественных прав лотарингских герцогов давало право претендовать на корону Гизам, и в стране были такие, кто был не против увидеть представителя этого семейства на троне.
Нельзя сказать, что молодой король не понимал всю уязвимость своего положения. Поэтому одним из первых шагов нового монарха стал поиск себе невесты, которая став его супругой как принесла ему политические выгоды, так и родила наследника. Среди многочисленных претенденток были как вдова прошлого короля Елизавета Габсбург (брак с корой сохранял антииспанский союз с императором Максимилианом II), сестра короля Наваррского – Екатерина де Бурбон (против чего пылко восстала Екатерина Медичи), и шведская принцесса Элизабет (дочь Густава I Васа), свадьба короля с которой усиливала союзнические отношение с этой северной державой. В конце концов, остановились на последней кандидатуре. Переговоры о браке шли успешно, но над Францией снова стали сгущаться тучи. Гугеноты, помнящие как ещё совсем недавно Франсуа Алансонский "флиртовал" с их лидерами, надеялись на удовлетворение своих чаяний с его стороны, и тем сильнее было их разочарование, когда он взойдя на трон стал колебаться, пытаясь не поссориться с католической партией. К тому же его брак с Элизабет Васа в случае рождения сына лишил бы статуса наследника трона Генриха Наваррского. Непремиримость демонстрировали и католики, духовный лидер которых кардинал Карл де Гиз без устали выступал с яростными нападками на своих религиозно-политических противников. Обстановка накалялась с каждым днём, и даже "политики", которые стали превращаться скорее в "недовольных", стали отпадать от короля, вступив в союз с гугенотами и обратившись к Франциску III с просьбой созвать Генеральные Штаты для умиротворения страны. Стремясь укрепить власть, король арестовал по обвинению в заговоре перешедших в оппозицию своих недавних сторонников — маршалов Франсуа де Монморанси и Артю де Коссе. Но это произвело обратный эффект. Управлявший Лангедоком как самосттятельным государством маршал Генрих де Монморанси-Дамвиль 4 ноября 1574 г. выпустил манифест, в котором требовал от короля ввести свободу вероисповедания для реформатов и изгнать советников-итальянцев. После этого, присвоив себе прерогативы верховной власти, он созвал в Монпелье провинциальные Штаты Лангедока и вступил в союз с гугенотами. В стране вновь заполыхала гражданская война.
В ответ Франциск III предложил тем же Штатам собраться в Авиньоне, где открыв сессию в картезианской церкви Вильнев-лез-Авиньон, он смог добиться вотирования необходимых кредитов. Но, к его сожалению, четырём королевским армиям, на которые была возложена задача остановить мятежников, посчастливилось куда меньше. Правильная осада так и не позволила взять Ливрон, маленькую крепость, из которой "недовольные" терроризировали область Конта. Провинция Дофине была превращена предводителем местных аристократов-гугенотов Франсуа де Ледигьером и Шарлем де Монбреном в неприступную цитадель, а маршал Монморанси-Дамвиль штурмовал расположденную неподалёку от Авиньона крепость Сен-Жиль.
Рассчитывая устрашить мятежников, король лично привёл под Ливрон свежие силы, но новая попытка штурма, как и прежние, закончилась неудачей. После чего, в начале 1575 г., уставший и потерявший надежду на успех король пошёл на компромисс с мятежниками и отбыл в Реймс, где должна была состояться его коронация и бракосочетание. На некоторое время в стране вновь воцарился мир. Но положение дел это улучшило ненамного. "У короля нет ничего на обед", — записывал Пьер де Летуаль в марте 1575 г. Казна была пуста, а все грядущие доходы короны истрачены по самый 1580 год. Что, впрочем, не мешало Франциску III расточать те немногие средства, что были всё же собраны на придворные празднества и подарки фаворитам. Стремясь хоть как-то раздобыть деньги, король пошёл на чрезвычайные меры – он ввёл налог на добавочную стоимость, ложившийся не на бедноту, привыкшую нести всю тяжесть фискального гнёта, а на богатые классы. Буржуа, коммерсантов, должностных лиц, финансистов обложили в индивидуальном порядке пропорционально их состоянию и престижу их дела. Свой вклад должно было внести даже духовенство.
Посягательство на налоговые льготы не прошло безнаказанно. Парижский парламент выразил протест, и только прибытие на заседание лично короля, подкреплённое несколькими ротами солдат, "образумило" его. Король собрал ещё три миллиона ливров, но настроил против себя имущие классы. Началась целая буря антикоролевских пасквилей, и волнения приобрели такой масштаб, что смутьяны сочли момент подходящим для выступления.
