Артем пишет:  
  Вместо шаманов Бон в "Ананербе" будут заправлять персидские суфии...
Это мне напомнило...  Дитер Нолль  "Приключения Вернера Хольта" — http://militera.lib.ru/prose/foreign/noll/ 
Действие происходит в 1944 году: 
  За час до отбоя Хольт и Феттер поднялись на четвертый этаж, где помещались спальни унтеров. Ревецкий жил в одной комнате с Беком и еще одним унтер-офицером, пожилым и спокойным человеком по фамилии Винклер. Когда они вошли, Ревецкий в тренировочном костюме лежал на койке. Он подложил за спину гору подушек в цветастых наволочках, а руки молитвенно сложил на груди. Унтер-офицер Бек брился за столом, ухмыляясь в предвкушении спектакля. Винклер уже лег. Лицо Ревецкого передернулось.  
  
  — Мне желательно, чтобы каждый вечер в двадцать один ноль ноль мне читали молитву, — сказал он. — Я решил стать набожным, ведь среди вас, чертей, мне грозит опасность впасть в грех, прогневить господа. Хольт, начинайте!  
  
  Бек прыснул.  
  
  — А вы, Феттер, вслед за тем сотворите мусульманскую молитву, — распорядился Ревецкий, — на тот случай, если аллах могущественнее Иеговы.  
  
  Хольт, не долго думая, начал читать первую пришедшую ему на ум молитву:  
  
  — Малютка я и чист душою...  
  
  Ревецкий заорал как ужаленный:  
  
  — Отставить! Безумный! Полоумный! Слабоумный! Разве это молитва для прусского капрала?  
  
  Он передразнил Хольта:  
  
  —  «Малютка я...» Уж не намекаете ли вы на малый рост своего капрала?  
  
  — Никак нет, господин унтер-офицер!  
  
  — Вон! — рявкнул Ревецкий. — Явиться через полчаса! И с порядочной молитвой! Из двух частей! Первая — грустная, дабы я мог вспомнить свою возлюбленную матушку и уронить слезу. Вторая — соленая, как оно и положено солдату! Вон!  
  
  На лестнице Хольт сказал Феттеру:  
  
  — Да он душевнобольной! Выживший из ума шут!  
  
  — Какое там! — возразил Феттер. — Нашел себе забаву. Знает, что мы обязаны выполнить любой приказ.  
И далее: 
  Снова Хольт и Феттер поднялись к Ревецкому.  
  
  — Слетает ночь, — начал Хольт, — мерцают звезды, луна струит свой кроткий свет.  
  
  Лицо Ревецкого просияло. Хольт продолжал:  
  
  — В родном краю мамаша слезы роняет на сынка портрет.  
  
  — Восхитительно! — простонал Ревецкий. — Божественно!  
  
  Хольт мучительно силился вспомнить следующую строку.  
  
  — Спи сладко, как под отчей крышей, уж кончил колокол звучать.  
  
  Брови Ревецкого дрогнули. Хольт продолжал:  
  
  — Поможет пусть тебе всевышний спокойно спать и славно...  
  
  Унтер-офицер Бек заржал, Ревецкий крикнул:  
  
  — Феттер! На колени! Лицом к Мекке! А теперь войте, как дервиш: алла-ил-алла!  
  
  Феттер, воздев руки, затянул:  
  
  — Алла-а-а-иль-алла-а-а-а!  
  
  Хольт смотрел то на Ревецкого, лицо которого светилось неизъяснимым восторгом, то на Феттера, имевшего довольно жалкий вид, то на Бека, чуть не лопавшегося от смеха, — он зажал руки между колен и, обессилев, квохтал:  
  
  — Караул!.. Сейчас в штаны напущу!  
  
  Хольт сказал потом Вольцову:  
  
  — Мне велено приходить каждый вечер. Обязан я?  
  
  — Нет, не обязан, — ответил Вольцов. — Можешь жаловаться, и тебе наверняка скажут, что ты прав. Но я советую тебе трижды подумать. Унтеры не простят, что ты их лишил такой потехи.  
  
  И Хольт не пошел жаловаться, хоть и презирал себя за это. Ревецкий даже показал этот спектакль унтерам штабной роты. А Киндхен изо дня в день поставлял новые молитвы, первая часть которых становилась все сентиментальное, а вторая — все более непристойной. Наконец Ревецкому это наскучило, и он объявил, что вновь намерен вести жизнь «богохульную и беспутную» 
               
              
              
              
                "Я могу понять политиков, запрещающих людям свободно обсуждать и толковать прошлое. Не понимаю только одного: у них-то какие могут быть претензии к Гитлеру или Сталину?"
 С.Б.Переслегин