ЭРА МИЛОСЕРДИЯ 2.0
...- Гражданка, остановитесь! — крикнул я сердито, но она побежала еще быстрее, и судя по скорости, это была совсем молодая и очень здоровая женщина.
Из "Жан-Жака" на углу высыпала целая толпа хипстеров. Девица, которая и так была плохо видна в темноте, врезалась в толпу странно постриженных типов с айфонами и винтажными сумками. Но мои глаза уже привыкли к сумраку, и я разглядел ее шарфик от "Гуччи" и еще увидел, что она схватила за руку какого-то накрашенного, взяла у него айфон и чинно зашагала рядом. Я догнал их и схватил ее за плечо:
— Эй, мадам, вас касается! Я вам кричу!
— Мне? — подняла она белесые, подкрашенные карандашом брови. — А чего надо?
Лишенный айфона хипстер, обалдевший от происходящего, онемело смотрел на нас.
— Отдайте юноше игрушку и следуйте за мной! — строго сказал я.
— Вот же суки, юрфак МГУ кончить не дадут!.. — сунула айфон в руки своей жертвы и пошла вместе со мной.
Я ввел ее в вестибюль "Жан-Жака", держа за руку, и грозно придвинулся к швейцару, пятившемуся к своей тумбочке у входа в туалет:
— Вы почему выпустили отсюда эту женщину?
— Так я... значит... думал... я не понял... решил, что с вами...
— Молодец, Шарапов, хорошо бегаешь. Маленько внимательности еще — цены тебе не будет. Ба! Да это же знакомые мне лица! — воскликнул Жеглов, широко разводя руки, словно хотел обняться с задержанной девицей, но обниматься и не подумал, а сказал жестко: — Я вижу, Ксюша, мои разговоры на тебя не действуют, ты все такая же попрыгунья-стрекоза. Считай, что лето красное ты уже отпела, пора тебя в Лондон выселять...
Я только сейчас как следует рассмотрел Ксюшу: вытянутое лошадиное личико с круглыми же кобыльими глазами, губы накрашены сердечком, и завитые желтые локоны уложены в модную сеточку с мушками. Под круглым глазом светился наливной глянцевитый фингал, переливающийся, словно елочная игрушка.
Жеглов обернулся в зал и скомандовал:
— Пасюк, Тараскин, пакуйте белоленточных в автозак! — Потом повернулся ко мне: — Вот, Володя, довелось тебе поручкаться с Ксюхой Еврооблигацией — дамой, приятной во всех отношениях. Только работать не хочет, а наоборот, ведет антиобщественный образ жизни...
— А ты меня за за руку ловил, волчина позорный, чтобы про мой образ жизни на людях рассуждать?!
— А скажи мне Ксюша, мильончик-то наличными откуда у тебя?
— Наследство это мое! Память папочкина!
— Так ты ж говоришь, что папу своего не помнишь?
Ксюха сморгнула начерненными длинными ресницами, а глаза остались неподвижными, пустыми, без выражения:
— И чего из этого? Не отказываюсь! Память папочкину мама мне передала, сгинувшая в Совете Федерации, и сказала, уезжая в Куршавель: "Береги, доченька, единственная память по папе нашему дорогому". И осталась я сироткой — одна-единственная, как перст, на всем белом свете. И ни от кого нет мне помощи или поддержки, а только вы стараетесь меня побольнее обидеть, совсем жуткой сделать жизнь мою, и без того задрипанную...
Жеглов поморщился:
— Ксюша, не жми из меня слезу! Про маму твою ничего не скажу — не знаю, а папашку твоего геройского видеть доводилось. В СовФеде он, правда, не зеседал, не успел, а пильщик был знаменитый, бюджеты кроил, как косточки из компота.
— Выдумываете вы на нашу семью, — сказала горько Ксюша. — Грех это...
Жеглов устроился рядом с ней, наклонив чуть набок голову, и со стороны они казались мне похожими на фотку с Инстаграма с двумя влюбленными. И совсем нежно, как настоящий влюбленный, Жеглов сказал Ксюхе:
— Плохи твои дела, девочка. Крепко ты вляпалась...
И Ксюша спокойно, без всякой сердитости сказала:
— Это почему еще?
— Мильончик твой, в евро и долларах... третьего дня с американского посла сняли.
Жеглов встал со стула, прошел к себе за стол и стал с отсутствующим видом разбирать на нем бумажки, и лицо у него было такое, будто он сообщил Ксюхе, что сейчас дождик на дворе — штука пустяковая и всем известная, — и никакого ответа от нее он не ждет, да и не интересуют его ни в малой мере ее слова.
Мы поговорили еще о каких-то пустяках, потом Жеглов встал, потянулся и сказал Ксюхе:
— Ну, подруга, собирайся, переночуешь до утра в КПЗ, а завтра мы тебя передадим в ФСБ...
— Это зачем еще?
— Ксюша, ты ведь в наших делах человек грамотный. Должна понимать, что мы, ОБЭП, в общем-то пустяками занимаемся. А подрасстрельные дела гэбня расследует.
— По-твоему, выходит, что за чей-то барахловый мильон мне подрасстрельную статью? — сообразила Ксюха.
— А что же тебе за него — билеты на Мадонну в vip-зону? Обнесли вы посла Макфола, теперь пыхтеть всерьез за это придется.
— Не бери на понт, мусор, — неуверенно сказала Ксюша, и я понял, что Жеглов уже сломал ее.
— Ксюша, что за ужасные у тебя выражения? — пожал плечами Жеглов. — Я ведь тебе сказал, что это вообще нас не касается. Ты все это на Лубянке говори, нам — до фонаря...
— Как до фонаря?! — возмутилась Ксюха. — Ты меня что, первый день знаешь? Ты-то знаешь, что я сроду ни с какими грантососами дела не имела...
— Знаю, — кивнул Жеглов. — Было. Но время идет — все меняется. А кроме того, я ведь оперативник, а не твой адвокат. Кто тебя знает, может, на самом деле обнесла ты диппредставителя, а мильончик его к себе в сейф по конвертам. Как говорят среди вашего брата, я за тебя мазу держать не стану.
— Да это мне Илюха Лексус вчера подарил! — закричала Ксюха. — Что мне у него, чек из обменника спрашивать, что ли? Откуда мне знать, где он мильон взял?..
— Перестань, Ксюша, это не разговор. Ну, допустим, мог бы я за тебя заступиться. И что я скажу? Ксюхе Еврооблигации, по ее словам, лоботряс и тунеядец Илюха Лексус подарил мильон наликом? Ну кто это слушать станет?
— А что же мне делать? — спросила Ксюха, тараща круглые бестолковые глаза.
— Ха! Что делать! Надо вспомнить, что ты не Ксюха Еврооблигация, а Ксения Анатольевна Собчак, что ты человек и что ты гражданка, а не черт знает что, и сесть вот за этот стол и внятно написать, как, когда, при каких обстоятельствах тунеядец-редивист Илья Яшин подарил тебе этот миллион...
— Да-а, написать... — протянула она. — Он меня потом за это письмо в твиттере расфрендит!
— Ты напиши, а я уж обеспечу, чтобы твиттер твой он оставил в покое. Ему в этом кабинете обижать тебя будет затруднительно.
— Ему-то затруднительно, а дружки его? Они как узнают, что я его завалила, так сразу меня на корпоративы звать перестанут...
— Перестанут — это как пить дать, — согласился Жеглов. — Правда, они тебя в дифренд отправят и без письма. Это в том случае, если ты по прежнему будешь шляться по их "Эхам" и "Дождям", по "Жан-Жакам" и "Cafe Emporio". Тебе работать надо — смотреть на тебя срамотно: молодая здоровая девка ведет себя черт те как! Паскудство сплошное...
— Ты меня не совести и не агитируй! Не хуже тебя и не меньше твоего понимаю...
— Вот и видать, допонималась. Ну ладно, мне домой пора. Ты будешь писать заявление, как я тебе сказал?
Ксюха подумала и твердо кивнула:
— Буду! Чего мне за них отвечать? Он меня чуть под Следственный комитет не подвел, а я тут за него пыхти!..
— Шарапов, давай-ка в дежурку, бери Тараскина и езжайте брать Яшина.
— Напрасно прокатитесь, Лексус вторую неделю дома не ночует, — заметила Ксюха.
— А где ж он?
— Малин что ли мало на Рублево-Успенском?...
Она удобно устроилась за столом Жеглова, глубокомысленно глядела в лист бумаги перед собой и, начав писать, вытянула губы трубочкой. Спросила озадаченно:
— ЕврОАблигация или еврАОблигация?...
— ЕврООблигация... — машинально подсказал Жеглов. Опомнился: — Что?? Какая еще облигация? Да ты что, с ума сошла?..
http://gunter-spb.livejournal.com/1930094.html