Победоносная Казанская война 1530 (продолжение)

Еще немного проды:

Это обстоятельство объясняет многое в дипломатической переписке и военных событиях 60-х и начала 70-х гг.

Постройка в 1563 г. русского города на Северном Кавказе вызвала резкое обострение крымско-русских отношений. При переговорах с русскими послами ещё в сентябре 1563 г. хан говорил: "И будет деи государь ваш похочет со мной быти в дружбе и в братстве, и он бы де города на Терке не ставил, а дал мне поминки Мегмет-Киреевские, и яз де с ним помирюся. А будет де ему на Терке город ставити, и он де мне давай гору золота, и мне деи с ним не мириватца, потому что деи поимал юрты басурманские Казань да Асторохань, а ныне деи на Терке город ставит и несетца к нам суседи". В посланной вслед за тем с гонцом грамоте хан, ставя ультимативное условие: "и похошь дружбы и миру, и ты тот город вели снесть", грозил, что "за свой сором" учнёт "стояти". Жалуясь на то, что царь ставит город, "чтобы шевкальскую землю и черкасскую изневолить", хан писал, что черкасы хандыкереву (т. е. султану. – Авт.) и нам подручны".

Ответ Москвы был однозначным и жёстким. Иван IV, выслушав ханские претензии, пришёл к выводу, что "в царевых (ханских. – Авт.) грамотах к доброй зделке дела нет", ну а раз так, то и речи об удовлетворении требований крымского хана быть не может. В ответной грамоте было прописано, что и Казань и Астрахань "изначала от дед и от прадед русских государей и на те юрты сажали русские государи", и потому невозможно "тех юртов поступитися". Что же касается Терского городка, то хану было заявлено, что город был поставлен по просьбе "большого" кабардинского князя для его обороны от врагов. Правда, Иван IV всё же решил смягчить негативное впечатление от своего отказа и послал хану несколько большие, чем обычно, "поминки", а также предложил Девлет-Гирею, с целью усилить заинтересованность хана в отношениях с Москвой и тем самым снизить уровень угрозы со стороны Крыма, послать одного из своих сыновей в Касимов, вассальное татарское княжество.

Однако расчеты царя и его советников не оправдались. Девлет-Гирей, поначалу изъявивший желание продолжить переговоры с Москвой на основе её последних предложений, внезапно переменил свою точку зрения. Причины крылись в том, что в середине 1560-х гг. произошла активизация Турции в Средиземноморье. В 1565 г. турки атаковали остров Мальту, служивший главной базой для ордена Св. Иоанна Иерусалимского (более известного как Мальтийский орден), и хотя эта попытка окончилась неудачей, но это было лишь началом энергичных действий турецкого флота в регионе. Но для галер, служивших в то время основными кораблями для средиземноморских флотов, массово требовались гребцы. Поскольку этот труд был крайне тяжёл, то для комплектования ими кораблей использовались невольники, одним из главных поставщиков которых для Османской империи было Крымское ханство. Рост спроса на рабов (и, соотвественно, увеличение цен на них), спровоцировал резкое усиление воинственных настроений среди крымских татар. Поэтому, если ещё в начале весны 1564 г. крымский хан благосклонно выслушал предложения, доставленные из Москвы, то уже в начале июля того же года отправил в набег на русские "украйны" своих сыновей Алп-Гирея, Адыл-Гирея и Гази-Гирея.

Ситуация обострялась ещё и тем, что в Турции к этому времени сложилась довольно влиятельная группировка, настаивающая на более агрессивной политике в отношении России и организации нового военного похода на Астрахань. Причины этих радикальных изменений во взглядах части истеблишмента Османской империи, долгое время сохранявшей довольно мирные отношения с Русским государством, лежали как в политической, так и в экономической плоскости. Как уже упоминалось, захват русскими Нижнего Поволжья отрезал турок от их среднеазиатских союзников. На это накладывался ещё и экономический фактор. Получение русскими торговых привилегий от шаха расширило торговлю Ирана по Волжско-Каспийскому пути. Это нарушало интересы турецких и венецианских купцов, вывозивших из Ирана, главным образом из Ширвана, шёлк в обмен на европейские товары, привезённые в Алеппо. Современник событий, англичанин Майкл Лок, прямо объяснял враждебность турок к России происками итальянских и турецких торговцев, жаловавшихся султану на то, что торговля через Астрахань подрывает торговлю через Алеппо.

Положение осложнялось ещё и крайне напряжёнными отношениями между Турцией и Ираном. Несмотря на заключённый в 1555 г. мир (подтверждённый в 1562 и 1568 гг.) они не раз грозили разразиться войной. В конце 1550-х – начале 1560-х годов поводом для возможной войны было бегство в 1559 г. к шаху через "черкасов" и Северный Кавказ шехзаде (сына султана) Баязида. С той и другой стороны шли приготовления к войне, которую султан, занятый военными предприятиями на западе, оттягивал дипломатическими переговорами и золотом. Одновременно с этим, Сулейман I вёл переговоры со среднеазиатскими владельцами о совместных действиях в случае войны против шаха. В 1561 г. австрийские агенты сообщали в Вену о возможности похода крымского хана с его войском в Ширван (в конце концов, дело завершилось тем, что за 400 тыс. дукатов иранский шах выдал Баязида и его сторонников султану, который приказал казнить своего сына). А в конце 1560-х гг., во время крупного восстания против султана в Йемене (1567-1569 гг.), в Стамбуле очень опасались враждебного выступления шаха, и к границам Ирана были двинуты из Малой Азии турецкие войска. Благодаря этому вопрос о северокавказском пути и о связях со Средней Азией сохранял для султана прежнее значение.

В 1563 и 1564 гг. русский посол в Крыму Афанасий Фёдорович Нагой передал в Москву дошедшее до него из нескольких источников сообщение о плане похода весной 1564 г. турецких и татарских войск к Астрахани, с постройкой трёх турецких крепостей: двух у Переволоки и одной у Астрахани. Но Девлет-Гирей, опасаясь утверждения султана в Астрахани, употребил все усилия, чтобы отговорить его от похода, что ему и удалось.

Тем временем, пока в Бахчисарае шла ожесточёенная дипломатическая борьба, в Москве на всякий случай готовились к худшему. Ещё весной в Калуге должна была собраться 3-полковая рать. Ещё два полка были посланы в Одоев и Мценск. Была подготовлена роспись полков, но из-за того, что весной расстановка политических сил в Крыму позволяла ещё надеятся на то, что крупномасштабной войны удастся все-таки избежать, эти росписи в действие приведены не были. Однако, когда стало ясно, что эти надежды беспочвенны, были составлены новые росписи сосредоточения русских полков в районах Тулы, Коломны, Серпухова, Каширы и Калуги. Четыре воеводы, по два из Пронска и Михайлова были отправлены на Дон ставить при впадении в него реки Вязовки город Данков.

Приняв необходимые меры предосторожности, в Москве теперь напряжённо ждали вестей из Крыма и с "украйны" – как будут развиваться события дальше, будет большая ли война или же её удасться оттянуть и всё ограничиться набегами мелких татарских отрядов. Новые известия из Крыма были неутешительны, и полки на "берегу" были срочно усилены.

В середине июля выдвинутые далеко в Поле русские сторожи сообщили воеводам на "берегу" о появлении татар. Речь шла о посланных Девлет-Гиреем "царевичах". Навстречу им была послана небольшая 4-тысячная рать. Примерно в то же самое время "сошлись" воеводы "украйных городов", образовав 3-полковую рать.

Однако ожидаемого нападения не произошло. Получив известия об ожидавшем их русском войске, "царевичи" предпочли уклониться от столкновения и, пройдясь по самым окраинам, повернули назад.

Осенью крымцы повторили набег. 11 сентября 1564 г. "…приходили на государевы украйны крымские люди Шифир мурза Сулешев сын с товарищи на адуевские места и на чернские и на белевские". Навстречу им была двинута русская рать, но снова крымцы предпочли уклониться от "прямого дела".

На этом тревоги 1564 г. не закончились. Зимой 1564/1565 гг. в Москву поступили сведения о приближающемся "приходе" крымского "царевича" на Рязань. Для отражения этого набега на рязанскую "украйну" с главными силами были командированы воеводы кн. Михаил Иванович Воротынский и Иван Петрович Хирон Яковлев. Другой воевода, кн. Пётр Семёнович Серебряный, соединившись с орловским и новосильским воеводами во главе сторожевого полка направился в Карачев. Ещё один воевода, кн. Андрей Петрович Телятевский "с товарищи" убыл в Брянск с приказом в случае получения вестей о набеге "сходитца" с рязанскими воеводами.

Следующий год принёс облегчение на южных рубежах. Смерть императора Фердинанда I (25 июля 1564 г.) послужила для турок поводом потребовать задержанную дань и отказаться от условий перемирия 1562 г. Выплата была произведена 4 февраля 1565 г., и перемирие было возобновлено сроком на восемь лет. Однако новый император Максимилиан II, не отказавшийся от своих планов в Трансильвании, собрал большое войско и занял Тойкай и Серенч. Но претензии на Трансильванию вели к разжиганию тлеющих противоречий и началу "скрытой" войны, которая, как обычно, заключалась в серии набегов и осад. В 1565 г. племянник великого везира Мустафа Соколович предпринял наступление в Хорватии, где захватил несколько крепостей и после упорной борьбы овладел Круппой. В ноябре 1565 года султан Сулейман, желая стереть позор Мальты с помощью какой-нибудь громкой победы, отдал будайскому паше приказ о подготовке к походу. 1 мая 1566 г. турецка армия Сулеймана выступила из Стамбула. Война в Венгрии началась снова.

Нельзя сказать, что это стало неожиданностью. Получив деньги с имперских земель (для чего рейхстаг вотировал чрезвычайный налог на содержание имперского войска), а также финансовую помощь от ряда иностранных государей (прежде всего испанского короля и римского папы), Максимилиан II собрал в окрестностях Вены 40-тысячную армию. 7 августа турецкое войско осадило Сигетвар, расположенный к западу от Печа. Нуждаясь в лёгкой коннице Сулейман I приказал Девлет-Гирею прислать в Венгрию крупные силы татар, и тот не осмелившись ослушаться сюзерена был вынужден направить войска на запад. В Москве вздохнули с облегчением. Крупномасштабная война с Крымским ханством откладывалась на неопределённый срок, а мелкие татарские набеги не представляли серьёзной угрозы.

Но русским надеждам на затяжной конфликт на Балканах не суждено было сбыться. Захват 8 сентября турками Сигетвара был омрачён для них кончиной султана. Сменивший его на троне Селим II не горел желанием продолжать завоевания своего отца в Венгрии и в августе 1567 г. начал мирные переговоры, которые завершились подписанием 17 февраля 1568 г. мирного договора в Эдирне (Андрианополе), по которому император Максимилиан II признавал все завоевания турок в Венгрии и соглашался платить ежегодную дань в 30 тыс. флоринов за свои венгерские владения.

Леший пишет:

Россия оказывала всевозможную поддержку Темрюку Идаровичу, вплоть до присылки воинских контингентов, с целью силового воздействия на его противников

Просто небольшая ремарка — возможно об этом где-то говорилось, объём большой, но в двух словах если повторить — что там с семьёй Ивана IV — аналогично РИ и Анастасия или какая-то другая жена? Анастасия умирает и он будет женится на дочери Темрюка или как? А дети? Дмитрий Пелёночник Старший выживает или всё те же Иван и Фёдор в наличии?

Александр пишет:

Просто небольшая ремарка — возможно об этом где-то говорилось, объём большой, но в двух словах если повторить — что там с семьёй Ивана IV — аналогично РИ и Анастасия или какая-то другая жена?

Правилен второй вариант. Анастасия Захарьина выйдет замуж в этой АИ за кого-то другого.

внешняя политика Москвы на дальних рубежах как?

Tom Songol пишет:

внешняя политика Москвы на дальних рубежах как?

Что именно вы имеете в виду?

Леший пишет:

Правилен второй вариант. Анастасия Захарьина выйдет замуж в этой АИ за кого-то другого.

Тогда может в одной из следующих частей будет что-то сообщено про матримональные дела Иоанна IV — жена, дети, возможно вторая жена (Мария Темрюковна?). Может он больше будет завязан на Европу в этом плане, а не на местных мятежных бояр.

Кстати, а кто станет женой царевича Дмитрия Иоанновича?

Александр пишет:

Тогда может в одной из следующих частей будет что-то сообщено про матримональные дела Иоанна IV

Уже давно прописано.

Ottocar пишет:

Кстати, а кто станет женой царевича Дмитрия Иоанновича?

Не знаю. Посмотрим.

отношения с Персией на юге Англией и Францией на западе

Tom Songol пишет:

отношения с Персией на юге Англией и Францией на западе

Так вроде бы прописано. С Ираном дружим против турок, плюс торговля. С Англией торгуем, и пока отношения где-то на уровне РИ. А с Францией пока никак.

Поэтому уже в мае 1567 г. Иван IV получил весть о том, что "… пришли на резанские и на коширские места крымские и ногайские многие люди…". Позднее выяснилось, что 30-тысячную татарскую рать возглавляли дети Девлет-Гирея – калга Мехмед-Гирей и Алп-Гирей. Иван IV выехал в Коломенское, где спешно собиралась рать – полагая, что крымцы надолго завязли в Венгрии русские воеводы в этом году решили было не разворачивать "Береговой" разряд до тех пор, пока не станут окончательно ясны намерения неприятеля, дав тем самым детям боярским возможность отдохнуть от бесконечных походов. Оборона границы была срочно усилена. 21 мая люди воеводы кн. Дмитрия Ивановича Хворостинина в окрестностях Рязани столкнулись с большим татарским отрядом и "крымских людей побили, и языки многих поимали, и полону много отбили". После чего крымские "царевичи" решили не искушать судьбу, и с уже захваченным полоном повернули обратно в Поле.

После этого русское командование в срочном порядке стало разворачивать русские силы на "берегу" – кампания только-только началась, и можно было ожидать нового нападения татар. Однако лето прошло относительно спокойно, ибо Девлет-Гирей направил своих сыновей на черкесов, где они столкнулись с упорным сопротивлением и были даже вынуждены запросить у отца подкрепление.

В ожидании вторжения основных сил Крымского ханства прошла большая часть лета. К осени напряжение достигло предела. В Москве стало известно о том, что, с одной стороны, хан отпустил своего наследника и его брата Алп-Гирея воевать черкесов, а с другой, ногайцы улуса Гази бен Урака отправились воевать российское пограничье. А в начале сентября в столице были получены известия о наблюдении в степи крупных скоплений татар. По всем признакам в Поле собиралась большая армия, и в Москве отнеслись ко всем этим известиям чрезвычайно серьёзно. На "берег" была послана большая 5-полковая рать во главе с воеводой кн. Иваном Дмитриевичем Бельским, которой было приказано занять позиции в треугольнике Коломна-Кашира-Серпухов. Ещё 4 полка были сосредоточены под Калугой. Украинные воеводы получили указание в случае попытки противника прорваться к "берегу" идти на сход с "большими" воеводами. В противном случае они должны были биться с врагом самостоятельно при поддержке "меньших" воевод. Сам же царь намеревался выступить в поход навстречу крымскому хану, "дождався подлинных вестей"

Вскоре стали поступать и "подлинные" вести о намерениях противника. Русская разведка фиксировала увеличение численности татар в Поле, а захваченные "языки" на допросе показали, что, что сам хан вместе со своими сыновьями и мурзами вышли из Крыма, намереваясь совершить набег на "государеву украйну". 16 сентября, получив грамоту от кнзя Ивана Бельского, в которой сообщалось о намерении хана идти на Тулу и Дедилов, Иван IV покинул Александрову слободу и во главе 20-тысячного войска пошёл "против недруга своего крымского царя и царевичей со многими людьми искати прямово дела".

Однако ожидаемого "прямого дела" не случилось. Хан, узнав о том, что его намерения раскрыты, повернул с главными силами обратно, не доходя русской границы. Лишь несколько тысяч татар решили напасть на стародубские и почепские места, но наткнувшись на русскую "завесу" предпочли повернуть вслед за ханом.

По результатам действий русских ратей царь созвал 22 сентября военный совет с целью решить, что делать дальше. Старая система защиты страны с юга, состоявшая из сочетания укреплённых городов, сторожевой службы и расположения войск у Оки не оправдала себя. У опытных в военном деле людей, знающих южную окраину России, не могла не возникнуть мысль о необходимости изменения системы, о строительстве на полевой окраине не отдельных городов, а сплошной укреплённой линии поперёк путей татарских вторжений. Ещё в 1559-1562 гг. русское правительство всем ходом событий вынуждалось к усилению обороны юга, но об изменении системы и создании укреплённой линии на полевой окраине пока речи не было. В 1564 г. возник традиционный план строительства двух новых городов на южной окраине – в верховьях Дона и в месте слияния рек Ливенки и Сосны (приток Дона). Весной 1565 г. в этих районах были заложены города Воронеж и Ливны. Тогда же изучившие местность специалисты высказали соображение: нужно строить не один-два города, а линию укреплений через степь – в этом случае будет по-настоящему закрыта дорога татарам. Если же построить только город, то татары по-прежнему будут проникать между реками Воронежем и Цной, разве что "малыми людьми ходить не станут".

В 1567 г. вопрос о строительстве новой засечной черты встал уже в полный рост. На сентябрьском военном совещании было решено построить новый город в районе Урляпово городища, а также провести разведку местности для последующего создания сплошной укреплённой линии между верховьями Воронежа и Цны. Позже, в марте 1568 г., после разведки и анализа различных возможных вариантов, решено было строить там земляной вал.

Одновременно с этим, заключение мира со Швецией позволяло России наконец-то сосредоточить все свои силы на южном направлении, и как следствие стало воскрешение планов ответного военного удара по Крымскому ханству.

Намеченный в начале 1568 г. план военной кампании против Крымского ханства предусматривал выдвижение русских войск в низовья Дона, куда должен был прийти из Астрахани князь Василий Семёнович Серебряный-Оболенский с ратными людьми, а из Воронежа — окольничий Долмат Фёдорович Карпов с тремя тысячами "вольных охочих людей". Далее намечался поход князя Серебряного с участием донских казаков к Перекопу, а Карпова с вольными охочими людьми и другой частью казаков – морем на судах к берегам Крыма. В то время, когда передовой русский отряд будет вести военные действия в низовьях Дона и в пределах Крымского ханства, служилые люди, не опасаясь вторжения татар, построят новые города и земляные валы. Отправкой русских войск в низовья Дона русское правительство хотело воспользоваться и для решения другой задачи – полного включения Дона в состав Русского государства.

Особенностью похода русских войск в низовья Дона было участие в нём вольных охочих людей. Долмат Карпов должен был набрать в южных городах 3000 добровольцев и привести их на Дон. Набирать в это число крестьян, холопов, а также служилых людей запрещалось; наказ, полученный Карповым, гласил: "А шли б воинские люди на Дон от отцов дети, от братья братья, от дядей племянники, а чтобы службы и тяглых всяких участков не запустошили". Добровольцы должны были сами построить в Воронеже речные суда, пригодные и для плавания в Азовском море, а в дальнейшем остаться на Дону.

Однако подобный принцип комплектования "збройных сил" сразу же выявил целый ряд проблем. Если с набором необходимого числа добровольцев у окольничего проблем не было, то с происхождением многих из них возникли трудности. В Воронеж устремились не только "вольные" люди, но и крестьяне, холопы, мелкие служилые люди, что сильно затрагивало интересы дворянства; жалобы помещиков и вотчинников, коллективные и индивидуальные, посыпались в Москву. Правительство заняло двойственную позицию. С одной стороны оно подтвердило, что "из служб, и с тягла, и с кабальных холопей, и с пашен крестьян отпускать на Дон не велено", но в то же время "закрыло глаза" на массовое формирование добровольческих сил именно из этих категорий населения.

К 20 апреля число "вольных охочих людей" у Карпова превысило 3 тысячи человек, но приток добровольцев продолжался. Столкнувшись с отказом Долмата Карпова их принять, они послали в Москву челобитчика, который заявил: они идут против татар потому, что "у них крымские люди поимали в полон отцов, и матерей, и жен, и детей, и братью, и племянников". Правительство было вынуждено пойти на уступки, разрешив сформировать дополнительные добровольческие отряды, выдать им жалование и отпустить на Дон.

Но тут же вскрылась другая проблема – вольные охочие люди в Воронеже, ссылаясь на неумение, отказывались строить суда, годные и для речного, и для морского плавания. Вскоре начались волнения добровольцев, и 3 мая 1568 г. Долмат Карпов поспешил отплыть в низовья Дона на собранных отовсюду речных судах.

Кроме основного отряда Карпова, в низовья Дона весной и летом 1568 г. отправилось ещё много других отрядов, новые тысячи добровольцев. Летом 1568 г. Карпов сообщил в Москву, что общее число вольных охочих людей на Дону превышает 10 тысяч человек. Больше половины из них так и не получили полного жалования.

В середине июня из Астрахани с князем Василием Серебряным прибыли 1700 русских ратных людей и больше двух тысяч ногайцев, выступавших на стороне России. Пришёл и князь Темрюк Идарович с отрядом черкесов. Всего в низовьях Дона сосредоточилось около 20 тысяч вооружённых людей, включая донских казаков и добровольческие отряды.

Русское правительство не сумело лучшим образом использовать собранные в низовьях Дона войска. Военные действия в Приазовье в 1568 г. выявили расхождение в планах русского командования и казачьей старшины, которая отнюдь не собиралась подчиняться русским воеводам. Ведение борьбы с татарами затруднялось отсутствием единоначалия, к тому же русским воеводам запрещалось нападать на турецкий Азов. По инициативе казаков поход на Азов всё же был совершён. Однако овладеть Азовом казаки и добровольцы не смогли. Отряд воеводы кн. Василия Серебряного в штурме Азова не участвовал. Намечавшийся поход русских войск к Перекопу не состоялся.

А в это время сын крымского хана Адиль-Гирей, переправившись через Керченский пролив, с 7000 всадников спешил на помощь Азову. Подойдя к нему, он убедился, что город цел, а нападавшие разделились и стоят по обеим сторонам Дона.

Адиль-Гирей присоединил к своему войску азовских жителей и ногайцев, увеличив свои силы тысяч до десяти, и на рассвете 6 июля напал на отряд Темрюка Идаровича. Но быстрой победы не получилось. Черкесы сбились в кучу и начали отстреливаться. Крики и стрельба подняли на ноги остальные русские отряды, которые переправились через Дон и возобновили сражение с новой силой. После четырёх часов упорного боя татары отступили к Азову, под которым оба войска стояли друг против друга около месяца.

В ночь с 2 по 3 августа русское 6-тысячное войско скрытно переправилось через Дон, а на утренней заре 4 августа напало на татар. Как отписывали русские воеводы в Москву: "с станов царевичей сбили, и шатры и палатки царевичевы, и постелю царевичеву взяли и мурз и у ближних людей шатры, и палатки, и котлы. И всякую рухлядь поимали а чего взятии было не на чем, и то пожгли, и шатров взяли 71".

Вдохновлённый этим успехом, несмотря на недостаток морских судов, воевода Карпов организовал всё же вместе с донскими казаками морской поход к берегам Крыма. В Азовское море вышло 37 парусно-гребных судов ("морских стругов"), на каждом из них находилось по 50-60 казаков и добровольцев. Погода не благоприятствовала мореходам. Дважды поднималась буря, 5 стругов было разбито о скалы. Казакам не удалось высадиться в Крыму, и они вернулись назад без добычи.

Неудачный в общем результат морского похода и задержка посланных продовольствия и боеприпасов, во многом предопределили неблагоприятный для Русского государства финал кампании 1568 г. Осенью в низовьях Дона среди добровольцев начался голод, приведший к массовому их исходу назад в Россию. В начале 1569 г. из 10 тысяч вольных охочих людей на Дону осталось не более 2 тысяч. Ушли в Кабарду черкесы, и был отозван князь Василий Серебряный. Но русское правительство не собиралось возвращать добровольцев. Результаты военных действий русских сухопутных сил в Приазовье и морского похода к берегам Крыма, хотя и нельзя было назвать успешными, но их результаты в целом устроили русское правительство. Хотя России и не удалось нанести в 1568 г. серьёзный удар по Крымскому ханству, военные действия в низовьях Дона сковали силы татар. Не состоялся намечавшийся на 1568 г. крупный татарский набег, не было татарских вторжений в 1569-1570 гг. Это дало возможность в сравнительно спокойной обстановке провести в конце 60-х гг. большие строительные работы на новой линии укреплений. Кроме того, в 1569 г. в Посольский приказ пришли из крыма тревожные вести о том, что в Стамбуле готовится поход на Астрахань, что в Кафу уже прислали зелье, свинец и ядра, и что чауш турецкого султана послан к ногайскому бию Дин-Ахмеду приводить его к шерти (заключение клятвенного договора). Ответными мерами со стороны русского правительства были посылка на Дон подкреплений в виде двух стрелецких полков (по 500 бойцов в каждом). Последние разместились в восстановленной Карповым крепости Св. Дмитрия Солунского, и оставались в низовьях Дона около года. Несколько позднее прибыли около 2000 приглашённых на Дон запорожских казаков, построивших укреплённый городок, названный Черкасским.

С переменным успехом продолжались военные действия. Летом 1569 г. крупные силы турок и татар осаждали русскую крепость, но безрезультатно. Ожидаемый турецкий поход на Астрахань так и не состоялся – печальный опыт похода 1552-го года заставил турок отнестись к этой идее с большим скепсисом, тем более что после подавления восстания в Йемене угроза нападения со строны Ирана резко ушла на убыль. А в Москве временно потеряли интерес к наступательным действиям на юге в связи с событиями, завертевшимися в соседнем Польско-Литовском государстве, напрямую затрагивающие Ивана IV и его семью.

Часть XIII

Да здравствует король!

В 1560-х гг. изменения происходящие в Русском государстве всё сильнее и сильнее стали влиять и на происходящие события в соседних странах. Прежде всего, это коснулось Польско-Литовского государства. Чтобы понять суть этих изменений вернёмся ненадолго к реальной истории. Взошедший на трон в 1548 г. Сигизмунд II Август за первые четырнадцать лет своего властвования проявил себя как "сенаторский король", правящий опираясь на магнатерию и игнорирующий мнения остальных сословий, в том числе и мелкопоместной шляхты. Все проекты реформ государственного управления оставались с его стороны без внимания, а требования об инкорпорации Великого княжества Литовского с Польской короной он не хотел даже слушать. Положение изменилось с началом Ливонской войны, когда король столкнулся с нежеланием польских сеймов оказывать помощь Литве в её борьбе с восточным соседом, и стремлением магнатов отстраниться от государственных обязанностей и их заботой только о собственной выгоде. Расхищенные имения, пустая казна, вторгающийся в границы Литвы неприятель, неспособность панства обеспечить оборону страны, такое положение наконец толкнуло Сигизмунда II Августа на союз со шляхтой. В государстве (как в Польше, так и Литве) начался период реформ, как правило половинчатых, но представлявших собой существенное удовлетворение требований шляхты, венцом которых стало, не смотря на протесты литовского панства, объединение в 1569 г. истощённой войной Литвы, показавшей неспособность своими силами противостоять натиску России, в единое государство с Польшей.

Но в случае отсутствия войны Великого княжества Литовского с Русским государством Сигизмунд II Август сохраняет во внутренней политике прежний курс. Как и раньше он пренебрегает реформаторскими настроениями шляхты, а литовское панство успешно противостоит объединительным стремлениям поляков. И так продолжается до середины 60-х гг., когда как и в реальной истории, перед Польшей и Литвой встаёт вопрос о наследнике государя. Сам Сигизмунд II Август к этому времени был уже трижды женат, но ни одна из его жён так и не подарила ему детей, и к 1566 г. всем было ясно, что он будет последним мужским представителем династии Ягеллонов. И если в Польше король был хотя бы формально выборным (на протяжении почти двух столетий на польский трон избирали исключительно представителей семейства Ягеллонов), то в Литве, где титул великого князя был наследственным, проблема встала во весь рост. За отсутствием собственных сыновей, внимание как короля, так и польско-литовского общества обратилось на его трёх племянников: трансильванского князя Яноша-Жигмонда Запольяи (сын венгерского короля Яноша Запольяи и Изабеллы Ягеллонки), архиепископа Магдебургского и епископа Хальберштадтского Сигизмунда фон Бранденбурга (сын бранденбургского курфюрста Иоахима II Гогенцоллерна и Ядвиги Ягеллонки) и царевича Дмитрия Ивановича (сын русского царя Ивана IV и Екатерины Ягеллонки). И хотя в 1566 г. Сигизмунд Бранденбургский скончался, но в том же году другая сестра Сигизмунда II Августа шведская королева Анна родила сына, которого в честь дяди так же назвали Сигизмундом. Впрочем, последний отпал сразу же, по причине молодости, хотя его отец Юхан III Ваза и пытался протолкнуть кандидатуру сына. Оставались Янош-Жигмонд и Дмитрий. Сам Сигизмунд II Август первоначально склонялся к кандидатуре сына своей старшей сестры (Изабеллы), но политические обстоятельства клонили чашу весов в пользу другого кандидата.

Ещё в 1548 г., во время переговоров о браке между Иваном IV и сестрой Сигизмунда Екатериной, литовские представители позволили себе намекнуть, что благодаря этому браку царь может унаследовать литовский трон после смерти короля. А в 1556 г., когда Сигизмунд II Август сильно заболел (врачи его уже "похоронили" а в Сейме уже во всю шли споры о том, кому же быть наследником) вопрос о приглашении русского царя на литовский трон стал злободневным. Кравчий великий литовский Юрий Александрович Ходкевич послал своего человека в Москву с известием о болезни короля и предложением "вынести" на литовский трон кандидатуру царевича. Но Сигизмунд II Август выздоровел, и этот вопрос временно отпал.

Но начиная с 60-х гг., когда всё яснее становилось, что польский король скорее всего так и останется бездетным, вопрос о его возможном наследнике вновь обрёл актуальность, и вокруг этой проблемы стали плестись всевозможные интриги и разыгрываться различные комбинации. И не последнюю роль в них играла царица, расчитывавшая добыть для своего сына, помимо русской, ещё и литовскую, а если повезёт, то и польскую короны. И причины питать подобные надежды у неё были вполне основательные. В Литве уже давно устали от постоянных войн с Россией, которые не приносили ничего кроме разорения и территориальных потерь. И в избрании сына русского царя своим новым великим князем литвины видели выход из этой ситуации. Впрочем, это была не единственная причина популярности "русского принца" в Великом княжестве Литовском. При Сигизмунде II Августе вся власть сконцентрировалась в руках нескольких магнатских семей (в первую очередь Радзивиллов), что, прежде всего проявилось в сфере отправления правосудия. Можновладцы сосредоточили в своих руках все главные судебные должности в государстве и злоупотребляли своим положением ко вреду всем остальным сословиям, включая даже рыцарство. Своим друзьям и приятелям, которые по делу были ответчикам, судьи давали отсрочку, неоднократно откладывали разбирательство, так что истцы часто бросали свои претензии, потеряв надежду добиться справедливости. Угнетали тяжущиеся также и частые, произвольно назначаемые явки в суд, ибо держали тяжущегося в постоянном беспокойстве, а при неаккуратном вручении судебного "позва" лишали нередко самой возможности стать на суде. Беднейшие рыцари благодаря многочисленным и громаднейшим судебным пошлинам часто даже отказывались от восстановления своих прав судом. Против несправедливого приговора судей, особенно в тяжбе с богатым и знатным человеком, почти не было никаких средств. Официально можно было на несправедливый приговор судьи жаловаться и самому Великому князю; но на решения князя оказывали могущественное влияние те же магнаты, которые опираясь на свою власть, богатство, влияние и связи, позволяли себе чинить всякие обиды и несправедливости в отношении всего остального населения, не останавливаясь подчас даже перед тем, что подвергали открытой экзекуции тех представителей шляхты, которые решались на выражение несогласия с решениями магнатерии. В 1558 г. русского посланца Романа Олферьева даже посещали многие "дворяне", жалуясь, что "от воеводы виленского насилованье им… великое, и отнимает все себе". В этой обстановке было неудивительным, что среди шляхтичей, мещан и крестьян стала популярна идея о "сильном государе", способном обуздать произвол панства и навести в стране порядок. По мысли литовских шляхтичей, именно русский монарх с его огромными политическими и финансовыми возможностями мог бы провести в Великом княжестве реформы, сломив земельное могущество магнатов. Но эти же надежды обрести "сильного государя" в лице царевича Дмитрия служили препятствием в лице части литовской магнатерии, прежде всего Радзивиллов, боящихся потерять своё привилегированное положение. Как объяснял русским один из местных шляхтичей, литовские магнаты никогда не согласятся на избрание царевича, так как тот у них "все города королевские повыкупит", а шляхта, которая ныне вынуждена находится в услужении у магнатов, — "те все будут служити государю".

Я присоединяюсь к коллеге Tom Songol Здорово что таймлайн столь обновился за последнее время

В этой ситуации русское правительство взяло курс на раскол магнатской олигархии Великого княжества Литовского и привлечения на свою сторону тех из них, для которых выгоды от сотрудничества с русским царём превышали вероятную угрозу их самовластию. И таких сторонников Москва нашла в панстве южных воеводств (Киевского, Волынского и Брацлавского) княжества. Причины этого крылись во "фронтирном" положении этих областей. Постоянные конфликты между Литвой и Россией создавали благоприятные условия для татарской агрессии. Татарские набеги постоянно и жестоко разоряли не только литовско-русские, но и польские земли, нанося тяжёлый ущерб имущественному благосостоянию польско-литовской знати, не позволяя ей в полной мере использовать все выгоды земледельческой колонизации плодородных земель Юга. Из-за чего влияние магнатерии на этих территориях было меньшим, чем во всей остальной Литве. Некоторым исключением была Волынь, где в отличие от киевской и брацлавской земель, сидел целый куст магнатских фамилий, которым принадлежала большая часть городов и местечек края — Острожские, Чарторыйские, Вишневецкие, Сангушко. Почти вся местная шляхта входила в клиентеллы князей, и мало того, связана со своими патронами боевым братством, рожденным в непрерывных боях с татарами (Волынь — основной рубеж "обороны поточной"), боях, в которых шляхта выступает под знаменами княжеских полков, пользуется их жалованием и защитой, и их поддерживает. Но постоянная татарская угроза и неспособность обеспечить безопасность своих земель собственными силами, вынуждает тамошних магнатов отнестись к идее "вынесения" русского кандидата на трон более благосклонно, поскольку в этом случае открывалась возможность на использование сил и ресурсов Русского государства для защиты южных границ Великого княжества Литовского от турок и татар. Этот фактор не могли не учесть в Москве, и поэтому, когда в 1558 г. польский король, после долгих переговоров, "простил" князя Дмитрия Сангушко и тот вместе с женой смог вернуться в Литву, то отпуская его, царь взял с него присягу помогать осуществлению его династических планов. Посредством Сангушко царь разворачивал перед южнолитовским панством и шляхтой все выгоды возможной русско-литовской унии. Прежде всего это касалось организации надёжной обороны южных границ государства: создание для их защиты большой и постоянной армии и проведения работ по укреплению подольских замков. После чего "подольские пустыни" превратятся в "освоенные земли", отчего у Великого княжества прибавилось бы людей и скарбов, а обедневшему и раздробившемуся рыцарству – "маетностей". Освоение Подолии должно было дать литовской знати новый фонд земель, на которых смогли бы разместиться владения тех групп в составе господствующего класса, для которых на основных, давно освоенных землях в данных условиях уже не было места. "Нам, станам рыцарским, — как писалось в одном из тогдашних памфлетов, — из-за нашего размножения и раздробления наших владений нужно подумать, чтобы не обратились в крестьянское состояние, что между рыцарскими людьми уже случается". Чтобы избежать такой судьбы, шляхта нуждается в новых землях, а их всех соседних государей такие земли может предоставить шляхте только русский царь.

Эти семена падали на добрую почву. В дело вмешивался и религиозный вопрос. В этом варианте истории, Сигизмунд II Август не издал привилей 1563 г., отменивший статьи Городельского привилея 1413 г. о предоставлении урядов и участия в раде господарской только католикам (в реальной истории, после начала войны с Россией, король чтобы заручиться лояльностью православной аристократии Великого княжества Литовского, уравнял их в правах с католиками). Таким образом, не только простонародье, но и многочисленная в то время православное "благородное сословие" (как шляхта, так и панство) чувствовало себя по-прежнему ущемлёнными, что безусловно влияло на настрой этого круга дюдей. Кроме знатнейших семейств, "остальная часть Литвы" – писал в Рим папский представитель — "ради безопасности страны склоняется в пользу Московского царя". И Сигизмунд II Август не мог не учитывать эти настроения, тем более, что кандидатура Дмитрия в качестве его преемника стала обретать популярность и в Польше, где среди части нобилитета возник проект усыновления царевича Сигизмундом II Августом и передачи его на воспитание польскому королю. Причины этого были вполне объяснимы. Во-первых, это было связано с особенностями внутриполитической ситуации в Польском королевстве, где уже давно шла упорная борьба между магнатами и шляхтой за власть и влияние. Шляхетские политики добивались возвращения государству заложенных магнатам земель королевского домена, требовали принятия законов, которые запрещали бы соединять в одних руках несколько высших государственных должностей, настаивали на создании в провинциальных округах института "инстигаторов" — людей, которых шляхта выбирала бы из своей среды на сеймиках и которые осуществляли бы от её имени контроль за действиями магнатов, представлявших на местах государственную власть. Король Сигизмунд II Август, как уже было сказано выше, в этом конфликте был на сторону магнатов, но недовольство шляхты никуда не делось, поэтому шляхетские политики хотели видеть на троне такого правителя, который решительными действиями сломил бы сопротивление высшей знати. Во-вторых, избрание королем Ивана IV связывалось с целой программой возвращения потерянных Польшей земель на Западе. Предполагалось, что созданное в результате польско-литовско-русское государство окажется достаточно сильным, чтобы вернуть стране Силезию и Поморье (Померанию), а так же аннексировать Восточную Пруссию. И, в-третьих, от унии с Россией польские шляхтичи (число которых составляло 8%, а в Мазовии даже 20% всего населения), как и их литовские коллеги, ожидали решения земельного вопроса, за счёт освоения южных "пустынь".

В июле 1565 г. в Россию виленским епископом Валерианом Протасевичем, виленским паном Григорием Александровичем Ходкевичем и жемайтским старостой Яном Иеронимовичем Ходкевичем был отправлен гонец Ленарт Станиславович Узловский с посланием к митрополиту Афанасию, боярам Ивану Дмитриевичу Бельскому и Ивану Васильевичу Шереметьеву Большому. Прибыв в Москву, Узловский сообщил о том, что "рада литовская" обсуждала вопрос о том, кто может быть преемником короля, который "хвор и бездетен". Дискуссия привела пану-раду к убеждению, что выхода следует искать в соглашении с Иваном IV. Принимать кандидатов, предложенных султаном, нельзя, так как "будет от турок многое утеснение", а если выбрать австрийского "королевича", то не будет защиты от султана, так как Габсбурги "и за свое мало могут стояти". Иван IV – "государь воинской и сильной, может от турского султана и ото всех земель оборонь держати и прибавленье государством своим чинити". В итоге рада приняла решение просить, чтобы Иван IV "дал" на литовский трон "царевича" и заключил с Великим княжеством Литовским союз против Турции и Крыма.

В мае 1566 г., когда в прибыли для продления перемирия литовские послы, вопрос о возможном выборе сына царя на литовский трон стал уже предметом официальных дипломатических переговоров. На одном из приемов у царя литовские послы заявили, что в Великом княжестве "о том не мыслят, что им государя взяти от бесерменских или от инших земель… а желают, что им государя себе избрати словенского роду" и поэтому "прихиляются тебе, великому государю, и твоему потомству". Послы сообщили царю, что все "станы и рыцарство" Великого княжества желают видеть на троне Литвы его сына. Литовские магнаты обязались осуществить элекцию на литовский трон царевича Дмитрия (что предрешало его избрание на трон польский), если претендент после избрания даст присягу не посягать на "свободы права и вольности" литовского панства, и чтобы между Россией и Литвой был заключён договор о "вечном мире" и союзе. При этом по условиям "вечного мира" царь должен отдать Великому княжеству Смоленск.

Царь согласился продлить перемирие на 20 лет, однако в осторожной форме, но определённо отклонил литовский проект о "вынесении" своего сына на литовский трон. В своём ответе посольству царь подчеркнул неприемлимость предложенных литовцами условий, в особенности того пункта, который предусматривал территориальные уступки Литве со стороны России. Царь квалифицировал это предложение как "дело неслыханное". "И нам, — констатировал он, – сына нашего Дмитрия для чего вам давать к убытку своего государства". Вместе с тем русское правительство подчеркнуло свою заинтересованность в продолжении переговоров, предлагая для решения всех поднятых "великих дел" "не мешкаючи" прислать в Москву новое посольство.

Одновременно с неудачей, постигшей литовских политиков в Москве, изменилось в неблагоприятную для них сторону и положение в стране. Несмотря на все усилия, литовским магнатам не удалось сохранить свои намерения в тайне. Они стали известными и вызвали крайне резкую реакцию польских сенаторов и шляхты. Литовские политики группировки Николая Радзивилла – Яна Ходкевича были вынуждены отказаться от своего плана, но это не привело к решению прекратить переговоры с Москвой. Поскольку к зиме 1566-1567 гг. расстановка сил в Великом княжестве Литовском не изменилась, мотивы, побуждавшие литовских магнатов искать соглашения с царём, оставались в силе.

Летом 1567 г. в дело вступил сам Сигизмунд II Август, который прислал в Москву своего человека, который передал Ивану IV послание от короля, в котором тот предлагал царю прислать своего сына в Польшу, обещая сделать царевича своим наследником. В России отнеслись к этому предложению с некоторой настороженностью. Если уния Русского государства и Великим княжеством Литовским рассматривалась как весьма желательная (ещё в 1506 г., после кончины литовского великого князя Александра, Василий III предпринял попытку выдвинуть свою кандидатуру на литовский трон) и позволяющая решить в основном задачу "собирания русских земель", и давала возможность обеспечить руководщее положение Русского государства в восточноевропейских делах, в то время как уния ещё и с Польшей скрывала в себе опасность подчинения России польско-литовскому блоку.

При этом принималось во внимание, что подавляющую часть населения Великого княжества Литовского составляют белорусы и малороссы, которых тесно связывало с великороссами сознание общности происхождения от совсем недавно расколовшейся древнерусской народности, а также единство вероисповедания. Уния же между России и Польшей сразу же ставила русское правительство перед сложными проблемами согласования этнических и религиозных различий начиная с решения вопроса о том, какое вероисповедание будет исповедовать будущий монарх – католическое или православное. Кроме того, в представлении Ивана IV и его советников именно Польша была той страной, откуда распространялись опасные для существующего общественного устройства протестантские учения и где особенно укоренились традиции разговора с монархом "с позиции силы": ещё в 50-х гг. русские дипломаты сообщали царю о самочинных съездах польской шляхты, с которых посылали королю "грамоты, чтоб к ним поехал, а не поедет, и они хотят иного государя добывати". Именно контакты с польской шляхтой скорее всего могли привести к тем "мятежам", которых так опасался царь и его окружение.

Тем не менее, между Москвой и Краковым завязалась оживлённая дипломатическая переписка, в которой обсуждался "отпуск" царевича в Польшу и условия на которых царь был готов "дать" сына королю в качестве наследника последнего. Прежде всего, Иван IV настаивал на праве своего сына "ставить" каменные и деревянные церкви в "замках и дворах", "митрополита и владык… чтить по нашему обычаю". Тем самым царь ясно давал понять, что не только не может быть и речи о переходе царевича в католицизм, но и не должны ограничиваться его действия, направленные на укрепление православной церкви в Великом княжестве Литовском. В других приницпиальных аспектах взаимоотношений между монархом и подданными на существенных измениях Иван IV не настаивал. Наоборот, царь неоднократно заявлял, что его сын обязуется сохранять в неприкосновенности "права и вольности" литовской шляхты и готов принести сословиям соответствующую присягу. Но при этом он требовал обеспечить за своим сыном свободы действий в вопросах, связанных с личной жизнью царской семьи, например выбирать себе жён из числа своих подданных и хоронить членов своего рода в России.

Таким образом главным препятствием на пути Дмитрия к литовскому и польскому тронам был вопрос вероисповедания. Но препятствием отнюдь не непреодолимым. Охватившее почти всю Европу реформаторское движение во втором десятилетии XVI века начало распространяться и в Польше, главным образом в виде лютеранства и кальвинизма. Различные сословия и слои населения стремились использовать реформацию в собственных целях, вкладывая в её идеи различное социальное содержание. Кальвинизм приняла часть средней шляхты и магнатов (в основном в Малой Польше), стремившихся отнять у католической церкви земельные угодья (они это осуществили в пределах своих владений), а также отмены десятины и церковной юрисдикции в светских делах. Республиканская организация кальвинисткой общины с её приниципом избираемости старшин на съездах отвечала стремлению шляхты к сосредоточению власти в кальвинисткой церкви в руках шляхетских выборных органов. Зажиточное мещанство прусских городов (Данциг, Торн) и частично великопольских – в основном немецкого происхождения, — принимая близкое ему лютеранство, желало ликвидации захваченной шляхтой церковной иерархии, связывая с реформацией надежды на укрепление своих социально-правовых позиций. Плебейские массы, главным образом прусских городов, ожидали от реформации социальных преобразований.

Государственная власть первоначально выступала против "религиозных новшеств". Королевскими эдиктами и мандатами 20-х годов XVI века было запрещено исповедание лютеранства, введена предварительная церковная цензура на книги, разрешалось проведение обысков в домах в поисках "еретических" изданий. Однако духовные суды оказались неэффективным орудием в борьбе с массовым отходом от католицизма, который всё больше и больше сдавал свои позиции. Молодёжь, не смотря на запрещение, всё чаще и чаще выезжала в заграничные университеты, особенно в немецкие, заражённые протестантским духом, протестантские книги расходятся по всей стране, продаются во дворах Краковского университета, разбираются нарасхват, и не прошло и нескольких лет, как почти вся польская шляхта, мещанство и даже значительная часть духовенства начали склоняться к новому направлению. Многие приходы римской католической церкви во главе с духовенством переходили в протестантство. Пустели монастыри: монахи женились и возвращались в мир. Огромную популярность к середине XVI века приобрела идея "народной церкви" – независимой от Рима польской церковной организации (наподобие Англиканской церкви). А поскольку эта церковь освобождала епископов из-под тяжёлого контроля Рима, вручала им почти самостоятельную власть и обеспечивала доходы, то большая часть их благосклонно смотрело на идею "народной церкви" с точки зрения личных выгод. Одно время даже сам Сигизмунд II Август склонялся к идее перехода в протестантизм, и только его нерешительность уберегла Польшу от короля-кальвиниста.

Не лучше было положение и в Литве. В середине XVI века кальвинизм был настолько модным среди аристократии Великого княжества Литовского, что не только многие светские магнаты (например, часть Радзивиллов) и шляхтичи, но даже киевский католический епископ Николай Пац принял это учение, сложил с себя сан, женился и стал каштеляном брестским и мстиславльским. Из 700 римско-католических приходов в Жмуди и Литве, по свидетельству иезуита Циховия, к 1566 г. уцелела в католичестве только одна тысячная часть католиков. В одной Жмудской епархии насчитывалось всего шесть оставшихся в католичестве ксендзов. В литовской Раде практически не оставалось светских сенаторов-католиков — только протестанты и православные.

В этой ситуации аппелирование противников "выноса" царевича на трон часто встречало лишь недоумение среди значительной части литовской (а несколько позднее и польской) шляхты, согласной на двойную коронацию Дмитрия (как по православному, так и по католическому обряду). Таким образом, дело хоть и медленно, но верно двигалось вперёд, и уже в 1569 году никто не сомневался, что именно Дмитрию предстоит наследовать своему дяде.

Вместе с тем, Иван IV тщательно готовил сына к его будущей роли. Прежде всего он озаботился его хорошим образованием, причём приглашая не только русских и греческих, но и западноевропейских преподавателей. А когда царевичу исполнилось шестнадцать лет объявил о подготовке к его женитьбе. Причины подобной спешки во многом лежали именно в возможном скором отбытии царевича в Польско-Литовское государство, где, как опасались в Москве, молодой человек может попасть под влияние тамошних порядков, и чтобы избежать подобного, необходимо было заранее окружить Дмитрия своими людьми, которые должны были стать его ближним кругом, своего рода "гвардией", которые должны была не только защищать своего господина в чужой для него среде, но и играть роль "агентов влияния", поддерживая его связь с Россией.

Совсем небольшая прода (окончание 13-й части):

Летом 1569 г. было объявлено о смотре невест для выбора царевичу супруги, на котором царём в жёны свому сыну была определена Евдокия Богдановна Сабурова. Вероятно она была избрана не только исходя из её личных качеств, но и из принадлежности Евдокии к сильному, хотя и не входящему в первые эшелоны русской знати, клану Сабуровых-Годуновых-Вельяминовых (в реальной истории именно из представительниц этого дружного клана связанных между собой родственными связами семейств царь выбрал первую супругу для своего сына Ивана Ивановича, а затем и Фёдора Ивановича). Свадьба состоялась 28 октября 1569 г. в Троицком соборе Александровой слободы (совр. Александров), а спустя два месяца молодожёны отбыли в далёкую Польшу.

Нельзя сказать, что путь трону был для молодого царевича лёгким. Поняв, что навязать русским свои условия не получилось, литовские магнаты стали настаивать на том, чтобы наследником литовского трона был провозглашён Янош Жигмонд, полагая, что он будет менее опасен для их власти. Но тут "нашла коса на камень" – Сигизмунд II Август хотя за свой характер и получил репутацию ленивого и нерешительного правителя по прозвищу "Король Завтра" (за свою привычку откладывать решение государственных дел "на завтра"), но обладал знаменитым "ягеллонским упрямством" – твёрдо приняв какое-либо решение он шёл в достижении своей цели до конца, не взирая на противодействие оппонентов. Попытки можновладцев надавить на него в вопросе престолонаследия, вызвали совершенно обратную реакцию – король стал неумолимо продавливать Дмитрия на трон Великого княжества Литовского. Во многом для Сигизмунда II Августа тут играл личный мотив – наблюдалось почти зеркальное повторение событий его собственного восхождения на трон, когда Сигизмунду I Старому для того, чтобы сделать своего сына новым литовским государем, пришлось ломать сопротивление магнатов. И противники царевича, не имея поддержки в своих требованиях среди остальных сословий, были вынуждены уступить своему суверену. 21 февраля 1570 г. в Вильно произошло венчание Дмитрия на великое княжение. Но власть оставалась в руках Сигизмунда II Августа – "верховного князя Литвы", как он стал теперь титуловаться, а Дмитрий оставался только номинальным литовским великим князем и должен был жить при дядином дворе.

Поляки упрекали короля в самовольстве, но были вынуждены смириться со свершившейся коронацией Дмитрия. Чтобы не потерять Литву, поляки решили выбрать Дмитрия польским королём. На варшавском сейме, срочно собранном в апреле того же года, сенаторы и послы шляхты просили короля, чтобы "с повода неопределённости дел людских позволили вынести его [Дмитрия] на трон польский". И он, естественно позволил. Используя в качестве прецедента избрание самого Сигизмунда II Августа королём ещё при его отце по принципу vivente rege (при жизни правящего короля) царевича выбрали польским королём под именем Дмитрия I, и 1 мая 1570 года его короновали. Народ ликовал, но в восторженные крики вкрадывались тревожные нотки – с юга приходили известия, заставлявшие с одной стороны облегчённо вздыхать, а с другой стороны приковавшие к себе внимание всего "христианского мира". В Средиземноморье снова разгорался пожар войны.

интересно как будет формироваться этническая карта Восточной Европы, произойдёт ли реинтеграция малороссов и белорусов с великороссами?

Tom Songol пишет:

произойдёт ли реинтеграция малороссов и белорусов с великороссами?

При таком развитии событий она просто неизбежная. Сложнее с поляками. Они уже давно сформировавшийся народ, со своим самосознанием, культурой и религией.

Часть XIV

Тень полумесяца

События, происходящие на севере, не могли не встревожить соседей, прежде всего Крымское ханство и Османскую империю, которые хорошо осознавали, что после прекращения русско-литовской вражды энергия этих государств, прежде уходившая на взаимные войны, обратится прежде всего на юг, ставя под сомнение само существование ханства и превращая прежде сравнительно безопасные границы Турции в источник постоянной угрозы даже для самого центра империи, не говоря уже о северных окраинах. В этой ситуации не было ничего удивительного в крайне острой реакции крымцев на объявления Дмитрия наследником Сигизмунда II Августа на великокняжеском, а затем и королевском тронах. Девлет-Гирей и ранее предупреждал польское и литовское правительства о том, что интронизация царевича будет восприниматься им сродни объявлению войны, поэтому сразу же по получении известий из Вильно, а затем и кракова, проинформировал о произошедшем Стамбул и стал собирать войска, готовясь обрушиться на южные рубежи Польско-Литовского государства. Но надежды Девлет-Гирея на помощь турок не оправдались. В Стамбуле ожидаемо негативно отнеслись к сообщениям из Литвы и Польши, но они пришли уже после того, как военная машина Османской империи раскручивалась в совершенно ином направлении.

Турок давно привлекал принадлежащий венецианцам и занимавший важное стратегическое положение Кипр, лежащий всего в 40 милях от побережья Турции. Причины для этого, надо признать, у них были весьма весомые:

– власти Кипра предоставляли базы и убежища для западноевропейских корсаров;

– остров находился совсем близко к анатолийскому побережью; каждый раз, предпринимая очередную военную кампанию, турки вынуждены были оставлять большой контингент сил против возможного удара с тыла, с территории Кипра;

– Кипр находился с центре так называемой "проблемы контрабандистов". В середине XVI века производимого на Ближнем Востоке зерна едва хватало для покрытия местных потребностей. Турки неоднократно вводили запрет на экспорт местного зерна, отчетливо понимая, что голод – это спусковой крючок социальных беспорядков и нестабильности. Гнездом зерновых контрабандистов являлся Кипр. Он же представлял угрозу перевозкам хлеба между Александрией и Стамбулом;

– Кипр являлся помехой для беспрепятственной переброски турецких ресурсов с севера на юг; именно на юге, в Красном море торговым маршрутам османов угрожали португальцы, наращивающие свое присутствие в Ормузском проливе и Индийском океане;

– наконец, с Кипра можно было контролировать все маршруты паломников из Константинополя к святым места Мекки и Медины, защитником которых османы объявили себя в 1517 году.

К этому необходимо добавить, что местное греческое население, мягко говоря, недолюбливало своих итальянских хозяев и было в массе своей не против сменить их власть на турецкую. Поэтому ещё в 1563 г. рагузские дипломаты сообщили о планах султана Сулеймана захватить Кипр. На турецких верфях закипела работа по строительству новых кораблей для турецкого флота. И уже в конце 1564 г. в Европе открыто заговорили о возможном скором турецком нападении (вполне вероятно, что атаковавшие в 1565 г. Мальту турецкие силы первоначально собирались как раз для захвата Кипра). После кончины султана Сулеймана I, его сын Селим II выступил преемником завоевательной политики своих предков, готовый продолжить их дело. Правда первые три года правления ему было не до этого. Война в Венгрии, затем угроза со стороны Ирана, вынуждали его придерживаться относительно мирной политики на западном направлении. Но в конце 1560-х гг. всё изменилось. Восстание в Йемене было подавлено, и опасность иранского нападения исчезла. Зато у испанцев, главных противников турок в Средиземноморье, дела шли всё хуже и хуже. Сначала вспыхнуло восстание в Нидерландах, приковав внимание Филиппа II, а в 1568 г. мятеж вспыхнул уже в самой Испании, где при поддержке турок и алжирцев взбунтовались проживавшие в Гранаде мориски. Вся Испания была потрясена этой внутренней войной. В январе 1569 г. мятеж был темой всех разговоров при дворе, "самая громкая новость из полученных здесь в настоящее время… Всё королевство поднято по тревоге", сообщал на родину французский посол. Стоит ли удивляться, что в Стамбуле сочли момент более чем подходящим для осуществления своих экспансионистких планов на Средиземном море? В ноябре 1569 г. на совещании у султана во время охоты было принято решение о начале войны с Венецией. В январе 1570 года бейлербей Алжира Улудж Али атаковал город Тунис по суше и захватил его и прилегающие районы; тунисский правитель укрылся в Ла-Голетте под защитой испанцев. Тунис был объявлен турецким эялетом (провинцией). В конце марта 1570 г. султан Селим II официально направил в Венецию своего посланника Кубада Чавуша с ультиматутмом Светлейшей республике. От венецианцев требовалось уступить Османской империи остров Кипр, в противном случае Республике Святого Марка объявлялась война.

Приняв посла, дож Пиетро Лоредан отверг все предложения миром отдать туркам Кипр, заявив, что справедливость вручает меч в руки венецианских воинов для защиты своих прав и Господь поможет им отразить неправедное насилие со стороны султана. Этот ответ означал начало войны. В таком же духе был выдержан и официальный письменный ответ, который передали турецкому эмиссару.

Впрочем, турки и не ожидали иного ответа от Венеции, поэтому в марте, одновременно с Кубадом, из Стамбула к берегам Кипра отправилась флотилия галер под командованием Мурада Реиса. Спустя месяц, 26 апреля, вслед за отрядом Мурада, из Стамбула вышла эскадра под командованием Пиали-паши, а 16 мая 1570 года Лала Мустафа-паша вывел в море еще одну галерную эскадру, на кораблях которой находились основные сухопутные силы турок под командованием Муэдзинзаде Али-паши. 5 июня все три отряда соединились в один флот (общей численностью 256 кораблей и судов различного типа) у берегов Родоса.

Военные действия начались с атаки турецких войск на остров Тинос, расположенный в центре архипелага Киклады, к югу от острова Эвбея. Пиали-паша, возглавивший эту операцию, полагал захват острова лёгкой задачей. Но последующие события показали, что он ошибался. Венецианский губернатор Джироламо Парута принял адекватные контрмеры для организации обороны острова, заранее укрыв почти все население острова за стенами крепости.

На рассвете 5 мая 1570 года Пиали-паша, в полной уверенности, что все жители острова ещё крепко спят, высадил на побережье несколько тысяч своих солдат с целью захвата крепости. Однако турки были встречены дружным огнем из всех видов крепостной артиллерии. Ошеломленные таким отпором, турки отошли. Начался массированный артиллерийский обстрел стен города в надежде сделать в них пролом. Однако стены выдержали. Десять дней продолжалась осада Тиноса, десять дней турецкие отряды рыскали по острову, разрушая дома и церкви, уничтожая немногих жителей, не успевших укрыться за городскими стенами. Не имея возможности больше оставаться на острове, не нарушая намеченный график выдвижения к Кипру, Пиали-паша бесславно покинул Тинос. Таким образом, первое сражение в войне за Кипр турки проиграли. Но война ещё только начиналась.

1 июля 1570 г. турецкие войска высадились на южном побережье Кипра в районе Лимасола; венецианский флот, который должен был защищать остров и помешать высадке, не показывался. На самом острове тоже не было решительно ничего приготовлено для защиты; имелся лишь слабый гарнизон из 2 тысяч человек пехоты и 1 тысячи кавалеристов; гарнизон этот не мог, конечно, выступить в открытом поле, против неприятеля и отступил в укрепленные города Левкозию (совр. Никосия) и в Фамагусту (на восточном берегу). Не встречая серьёзного сопротивления турки направились на восток, захватив соляные шахты, расположенные к югу от Левкозии. Подозревая, что отсутствие активности венецианских войск является военной хитростью, и не желая попасть в ловушку, командующий турецкими войсками Лала Мустафа-паша двигался к Левкозии неспешно, после тщательной разведки местности. Четыре дня было потрачено на выгрузку войск и переход их к Левкозии. Но опасения турецкого командира были напрасны: венецианский наместник Николо Дандоло не покидал своего укрытия.

28 июля 1570 года Лала Мустафа-паша разместил штаб своих сил на холмах к юго-востоку от крепости. По его приказу для размещения артиллерии были построены редуты на холмах Санта Маргарита и Сан Джорджио. С этих позиций начался обстрел стен крепости. Одновременно в ночное время землекопы вели работы по отводу реки, питающей ров вокруг Левкозии.

Осаждавшие построили также две временные крепости для обеспечения большей эффективности своей артиллерии, под прикрытием которой им удалось занять полуосушенный ров. Для дальнейшего продвижения турки начали рыть траншеи к стенам города, но не в прямом направлении, а зигзагами, чтобы исключить потери от анфиладного огня защитников крепости. Продвинувшись на 150 метров, турки соорудили еще одну линию укрытий для артиллерийских орудий, из которых вели круглосуточный обстрел южных бастионов крепости. Однако стены пока выдерживали огонь осадных пушек, турки не добились никаких результатов, если не считать большого расхода боеприпасов.

Более эффективно выполняли свою работу турецкие аркебузиры. Под их прикрытием вели непрерывную работу сапёры и землекопы. Траншеи удалось довести до контрэскарпов. Для защиты от анфиладного огня сооружали земляные траверсы, высота которых почти равнялась высоте крепостных стен. В итоге осаждавшим удалось добраться до бастионов, и сапёры приступили к методичным работам по уменьшению угла наклона крепостных стен, вырезая из них куски каменной обшивки.

Защитники крепости принимали все возможные контрмеры, чтобы осложнить работу сапёров у основания бастионов. Сооружались деревянные помосты, выступающие за кромку стен бастионов, с круглыми бойницами в настиле, защищенные от огня противника деревянными же парапетами. Через отверстия вели огонь по работающим туркам. Однако эти сооружения не выдерживали артиллерийского огня противника и быстро приходили в негодность. Резко выросли при этом венецианские потери в живой силе.

Работы по подготовке приступа продолжались круглосуточно и, наконец, Лала Мустафа-паша решил провести первый штурм крепости. Это случилось 5 августа. Успеха турки добились лишь на бастионе Констанцо, где им удалось обратить в бегство защитников крепости. И только своевременное прибытие резервного отряда, сбросившего вниз прорвавшегося на бастион неприятеля, предотвратило катастрофу. Турки возобновили артиллерийский обстрел бастионов.

Попытки осаждённых совершать вылазки для срыва работы сапёров и землекопов не приводили к успеху и успешно отражались турками. Из-за чего, разочарованные и деморализованные защитники Левкозии вынуждены были отказаться от идеи совершения дальнейших вылазок и контратак, сконцентрировав свои усилия на возведении новых линий обороны внутри крепости в районе бастионов, захват которых готовили турки. У них оставалась надежда, что помощь придет вовремя. Поэтому все предложения турецкого командующего о почётной сдаче решительно отвергались.

К началу сентября в осаждённом городе начались болезни. Росло количество потерь от огня противника. Доля профессиональных военных среди защитников крепости постоянно снижалась. Их осталось всего несколько сотен, в то время как для защиты всех бастионов требовалось намного больше людей. Чтобы хоть как то поддержать силы солдат, отряды ополченцев из числа ремесленников города занимали их позиции на период ночного сна. Лала Мустафа прибег также к испытанному приему: надеясь на рост недовольства среди гражданского населения Левкозии он организовал обстрел жилых кварталов и церквей во время воскресных служб. Стрелы с листовками, призывающими к сдаче, осыпали город.

Приступ следовал за приступом. Подкрепление не подходило. Надежды на удержание города таяли с каждым днем. Но не всё было в порядке и у турок. Несмотря на неплохое по меркам того времени развитие осады, турецкому командующему всё труднее удавалось поддерживать непрерывное давление на противника. Венецианские кавалерийские отряды, находившиеся в Фамагусте, совершали регулярные рейды по тылам турецких войск, осаждавших Левкозию. Быстро сокращались запасы боеприпасов и продовольствия. Росло число потерь. Кроме того, приближалась зима, и если Левкозию не удастся взять, вся кипрская кампания окажется под угрозой провала.

В этой ситуации Лала Мустафа-паша решил пойти на рискованный шаг. Он обратился к командующим галерными эскадрами с запросом направить в помощь осаждавшим по 100 человек с каждой галеры флота. Турецкие флотоводцы ясно понимали, что, окажись поблизости флот христиан, все галеры турок будут беззащитны перед ним. Но угроза срыва всей кампании была налицо. 8 сентября 1570 года под Левкозию прибыло около 25 тысяч воинов с турецких галер. После чего Лала Мустафа оповестил, что первые взошедшие на стены города получат щедрое вознаграждение. Начался генеральный штурм Левкозии.

На рассвете 9 сентября турки начали приближаться к стенам. Главные их силы были сосредоточены у бастиона Подокаттаро, больше всего пострадавшего от артиллерии. По сигналу турки ворвались на стены бастиона. Началась ожесточенная рукопашная схватка, завершивщаяся захватом турками бастиона Подокаттаро, а затем, после отчаянного боя ими были захвачены бастионы Констанцо и Триполи.

Смерть, всеобщее смятение и отчаяние воцарились в городе. По улицам бегали женщины и дети, пытаясь найти убежище. Небольшие группы венецианских воинов здесь и там, пользуясь случайными укрытиями, старались сдержать поток турецких солдат.

На сторону турок перешли солаты-греки, которые открыли изнутри ворота Фамагуста, и турецкая кавалерия хлынула внутрь, безжалостно убивая всех на своем пути. Сражение в городе продолжалось ещё несколько часов, пока не были убиты или захвачены в плен все до последнего его защитники.

Наместник Николо Дандоло заперся с небольшим отрядом бойцов во дворце и вступил в переговоры о сдаче. Ему удалось добиться от турок устных гарантий, что он может сдаться на милость паши. Но не все турки знала об этой договорённости, и стоило наместнику выйти из дворца, как он был убит одним из турецких солдат. После чего венецианцы, оборонявшие дворец, вновь закрыли все ворота и продолжили сражение, обороняя каждую комнату во дворце. К исходу дня турки ворвались в здание через окна, уничтожив всех, кто там находился.

Турки захватили в Левкозии 160 пушек в хорошем состоянии, запасы пороха и боеприпасов, большое число других трофеев и пленных. Доля лично Лала Мустафы в добыче составила 50 тысяч дукатов. В нарушение данного им слова, турецкий командующий приказал продать в рабство даже тех, которые согласились сдаться добровольно. На следующий день захваченные пленники, в основном женщины и дети, были выставлены на продажу. Захваченные драгоценности погрузили на три судна для отправки в Стамбул.

Но падение Левкозии не означало еще падения Кипра. Борьба за остров продолжалась. Как только пала Левкозия, Лала Мустафа-паша направил послания во все другие венецианские крепости на Кипре с требованием сдаться на милость султана в обмен на сохранение жизни и свободы для воинов этих гарнизонов. 14 сентября без боя сдалась туркам Кирения, но Фамагуста оказалась не такой сговорчивой. Лала Мустафа направил в город предложение о сдаче. Предложение было, по тем временам, очень великодушное: сдавшимся сохранялась жизнь, свобода, собственность, а также предоставлялась возможность получить подданство султана. Лала Мустафа также писал, что бесполезно ждать помощи от Венеции: флот Пиали-паши надежно охраняет все подступы к острову. Однако защитники Фамагусты отказались, и Лала Мустафа начал осаду Фамагусты, надеясь, что она, как и осада Левкозии, продлится недолго.

Скажем несколько слов об укреплениях Фамагусты. Они были возведены еще в XII веке, но венецианцы, к которым город перешел в 1489 году, значительно переделали крепость. Исторически сложилось деление города на две половины: Латинские кварталы расположены на севере и западе, греческие православные – на юге и востоке. Имелись двое главных ворот – Сухопутные и Морские. Между ними проходила главная улица города.

Толщина стен в среднем была около 4 метров, на отдельных участках достигала 6 метров. В основном это были цельнокаменные стены, однако имелись участки и с земляным заполнением. Орудийные камеры нижнего яруса были расположены таким образом, что позволяли анфиладным огнем простреливать весь ров полностью.

Стены крепости были построены на скальном основании и под них затруднительно заложить мины путём подкопа. Командующий гарнизоном полагал, что Фамагуста сможет уверенно противостоять атакам турок. Единственный враг, с которым трудно справиться, это голод. Но в крепости было достаточно колодцев, так что дефицит воды ее защитникам не грозил. Наличные запасы солонины и зерна позволяли продержаться без их пополнения в течение одного года. Хуже было с запасами вина. Численность защитников города, включая ополчение и подкрепление прибывшее из Венеции, была доведена до 6 тысяч человек.

Всю зиму 1570-1571 гг. осада Фамагусты носила неорганизованный характер. Отмечались бессистемные обстрелы города, стычки небольших отрядов турок и защитников города. Однако с наступлением весны к крепости стали спешно подвозить все необходимое для правильной её осады. Эта работа особенно активизировалась с прибытием на остров турецкого флота. Груженые людьми и припасами суда сновали между материком и островом в нервной спешке, опасаясь появления кораблей христиан.

В середине апреля турки перебросили из Левкозии к Фамагусте ещё пятнадцать тяжелых орудий и начали планомерное рытье укрытий и траншей. Они основали и начали быстро возводить укрепленный форт к западу от крепости. К 25 апреля 1571 г. были возведены позиции для артиллерии и аркебузиров. Эти позиции постепенно передвигали все ближе к крепостным стенам. Работы велись по ночам отрядами строителей и сапёров, и чья работа завершилась 19 мая успешным выходом турок к контрэскарпам южной стены. К этому же дню турки завершили размещение на позициях осадной артиллерии. Начался обстрел города из 74 орудий, который был сосредоточен не на её укреплениях, а на самом городе, что вызвало там хаос и панику. Солдаты и местное ополчение перебрались жить на стены, где находиться было безопаснее, чем в самом городе.

Несмотря на интенсивный огонь турок, вызвавший в первый же день большие разрушения, защитники Фамагусты вели успешный контрбатарейный огонь. Ответный огонь венецианской артиллерии со стен Фамагусты был настолько эффективным, что среди осаждавшей город турецкой армии начались волнения, солдаты требовали прекращения обстрела и перехода к классической осаде крепости. Но, несмотря на недовольство армии, было принято решение продолжать обстрел ещё 3 дня, после чего принять решение о плане дальнейшей осады. Вечером 25 мая турки предложили защитникам города сдаться, но получив отказ, продолжили обстрел.

К 8 июня турецкие войска захватили все контрэскарпы крепости, после чего методично стали заполнять землей и камнями ров вокруг южной стены, на которую были нацелены основные усилия осаждавших. Саперы рыли тоннели для закладки мин под стены. Землекопов не могли остановить ни отчаянные попытки защитников крепости, бросавших на их головы раскаленные шары из горящей смолы, ни подведение контрмин, ни внезапные вылазки немногочисленных отрядов.

21 июня 1571 г. начался первый из семи генеральных штурмов Фамагусты. Турки подорвали мину под Арсенальной башней. Шесть или семь атак было предпринято в образовавшуюся брешь, каждый раз на приступ шли свежие силы, но прорваться в город турки так и не смогли. Атака продолжалась "пять часов непрерывно", много турок осталось на развалинах башни. Христиане потеряли убитыми и ранеными около ста человек.

Но не смотря на этот успех, обстановка с каждым днем становилась все сложнее. Закончилось продовольствие. Один из защитников крепости позже писал в своих мемуарах: "мы вынуждены были есть кошек, собак, лошадей, ослов, мышей и других "грязных" животных, чтобы отстоять Фамагусту, ожидая, что помощь придет с часу на час и наступит день освобождения, но он так и не наступил".

29 июня 1571 г. турки подорвали мину, заложенную под основание башни Равелин. Разрушения были огромны. Турки рванулись в образовавшийся пролом, начав второе генеральное наступление на крепость. Командовал штурмом на этот раз лично сам Лала Мустафа-паша.

На башне развернулся ожесточенный бой. Защитники в рукопашной схватке потеряли несколько капитанов и тридцать солдат. Было большое количество раненых. Чтобы растянуть силы защитников, турки одновременно предприняли штурм Арсенальной башни, однако понеся там большие потери вынуждены были отойти.

Штурм продолжался шесть часов подряд. Защитникам крепости помогали женщины осаждённого города, они подносили боеприпасы, воду, эвакуировали раненых. И на этот раз крепость удалось отстоять.

Неудача двух штурмов 21 и 29 июня заставила турок изменить стратегию осады. Артиллерийский огонь был теперь сосредоточен исключительно на южных стенах крепости. Были возведены семь новых артиллерийских позиций в непосредственной близости от стен, на которых разместили восемьдесят орудий. Обстрел продолжался день и ночь. Башня Равелин была настолько разрушена, что оборонять её не осталось никакой возможности. Было решено её заминировать, на случай, если противник попытается в этом месте прорваться в город. Для мины были использованы запасы пороха, оставшиеся в подвалах башни.

9 июля, после непрерывной артподготовки в течение целых суток, турки предприняли третий штурм. Атака продолжалась шесть часов и была отражена на всех направлениях. Однако туркам ценой больших потерь удалось все-таки подняться на обломки башни Равелин. Из-за отсутствия ровных площадок защитники не могли использовать самое эффективное свое оружие – пики. Был дан приказ отступить. Однако турки уже прорвали ряды защитников, смешались с ними, завязался ближний рукопашный бой. Буквально на плечах защитников крепости турки продвигались вперёд. И здесь произошел один из самых драматичных эпизодов всей обороны Фамагусты. Была дана команда взорвать заложенную под Равелин мину. Мощный взрыв уничтожил до тысячи атакующих турецких воинов, но вместе с ними погибли и более сотни защитников крепости.

Башня Равелин превратилась в непроходимую груду обломков. Тогда турки перенесли направление своего главного удара на Сухопутные ворота Фамагусты. Именно в этом месте 14 июля начался четвертый штурм крепости. Но контратака венецианцев выбила турок за пределы крепостных стен, нанеся им большие потери.

На следующий день турки взорвали новую мину, однако образовавшийся пролом оказался слишком мал для организации через него успешной атаки. Турки вновь начали вести работы по организации удобных подступов к южной стене Фамагусты, устраивая траверзы, которые препятствовали бы анфиладному огню защитников вдоль рва у стен крепости. На обломках Равелина турки разместили позиции своей малой артиллерии, нацеленной на Сухопутные ворота. Продолжалась закладка новых мин.

Положение внутри крепости было близко к катастрофическому. Закончились запасы вина, не осталось мяса, сыра. Оставались небольшие запасы хлеба, муку для которого мололи на пороховых мельницах, и бобов.

Силы защитников крепости сократились до пятисот человек. Иссякли запасы угля и селитры, из которых мололи порох. Из всех видов оружия остались лишь пики и мечи.

20 июля старейшины городского населения обратились с петицией к командующему обороной. От имени жителей Фамагусты старейшины просили сдать город на почётных условиях, сохранив жизнь женщинам и детям, так как никаких сил для его обороны уже не осталось, а помощи ждать неоткуда.

23 июля турки вновь предложили венецианцам сдать крепость. И после совещания военного командования со старейшинами города было принято решение о капитуляции. Однако в связи с задержкой переговоров турки возобновили штурм. 29 июля они подвели и взорвали мину под южной стеной Фамагусты. После этого были предприняты пятый (29 июля), шестой (30 июля) и седьмой (31 июля) штурмы города. 1 августа было провозглашено прекращение огня с обеих сторон. Над крепостью Фамагусты был поднят белый флаг, знаменую, что весь Кипр теперь в руках турок.

Но не смотря на одержанный успех, настроения в Стамбуле были не самые радужные. Положение на северных окраинах, как и предполагали во дворце Топкапы (резиденция султана), после избрания сына русского царя польским королём и литовским великим князем стремительно ухудшалось. Ещё в 1567 г., сразу же после начала переговоров в Москве, русская сторона реанимировала свой старый проект антитатарского союза, который был бы, по мнению царя и его окружения, естественным продолжением династической унии между Россией и Литвой. Эта идея пользовалась неизменной популярностью среди южнолитовского панства и шляхетства, чему способствовало усиление татарских набегов во второй половине 1560-х гг. В 1567 г. согласно русскому проекту, оба государя, царь и король, должны обратились к султану, предлагая, "чтоб цесарь турской, прежнее приятство подтвердив, хану крымскому приказал в соседстве спокойно пребывати". Одновременно с этим предполагалось обращение и к крымскому хану с предложением, "чтоб для соседства… был с нашим великим государем в общей дружбе и в любительных посылках, а от войны достаточно перестал". При благоприятной реакции со стороны хана предусматривалась возможность трёхстороннего мирного соглашения между Россией, Литвой и Крымом. Если хан не согласится заключить мир, а султан будет его поддерживать, на этот случай должно быть заключено соглашение о готовности "общими силами и войски отпор басурманам во всей потребе, с обеих сторон свои силы соединяючи, обои великие государи наши давать будут".

Возможность войны таким образом не исключалась, но русские представители убеждали литвинов, что до этого не дойдёт. По мнению Москвы, само заключение русско-литовского союза будет достаточно, чтобы положить конец вмешательству Крыма и Османской империи в дела своих северных соседей. Если будет заключён такой союз, писал королю Иван IV, то "военные погрозы от турка минутца и будет в соседстве склонен и войну свою отложит", тем более, если удастся добиться присоединению к этому союзу "цесаря", который "и иных государей подвигнет" сделать то же. И крымский хан, когда "услышит… союз меж теми обоими государствы, отставит свои великие запросы, а рад будет без шкоды дружбу держать и отдален будет великим страхом от тех обоих государств для их союзу". Но всё упёрлось в нежелание Сигизмунда II Августа идти на конфликт с султаном. На предложение русского царя он ответил цветистым и многословным, но содержащим отрицательный ответ письмом.

Впрочем, отказ короля не смутил Ивана IV, изначально не ожидавшего от того согласия на свой проект. Во многом используя опыт начала 50-х гг., это предложение делалось не столько для Сигизмунда II Августа, сколько для провоцирования на активные действия тех элементов в Польско-Литовском государстве, которые ратовали за более энергичную политику на южных рубежах, и среди которых были люди готовые выступить против татар по собственной инициативе. Прежде всего, свои надежды Москва связывала с "рутенами" (русское населения Великого княжества Литовского и Польского королевства), которые вели с татарами свою личную войну, мало оглядываясь на позицию центрального правительства. Помимо магнатских отрядов, на Киевщине и Брацлавщине сложилась целая категория людей, которая сделала войну с татарами своей второй (а для многих она стала и основной) профессией. Как их описывал польский хронист Мартин Бельский: "Эти посполитые люди обыкновенно занимаются на низу Днепра ловлею рыбы, которую там же, без соли, сушат на солнце и тем питаются в течение лета, а на зиму расходятся в ближайшие города, как-то: Киев, Черкасы и другие, спрятавши предварительно на каком-нибудь днепровском острове, в укромном месте, свои лодки и оставивши там несколько человек на курене или, как они говорят, на стрельбе. Они имеют и свои пушки; они причиняют большую беду татарам и туркам и уже несколько раз разрушали Очаков, Тягинку, Белгород и другие замки, а в полях немало брали добычи; так что турки и татары опасаются далеко выгонять овец и рогатый скот на пастбище, как они прежде пасли, также не пасут они скота нигде, и по той (левой) стороне Днепра на расстоянии десяти миль от берега".

Избрание Дмитрия в 1570 г. наследником Сигизмунда II Августа привело к существенным переменам в системе международных отношений. Когда сын Ивана IV взошёл на литовский, а затем и польские троны, а возможность объединения России, Литвы и Польши в один политический организм стала представляться реальной не только русскому правительству, но и ряду польско-литовских политиков, возникла основа для совместной борьбы всех трёх государств против грабительских набегов крымских татар и Турции. В Москве также стремились к более активным контактам с австрийскими Габсбургами, что могло создать благоприятные условия для формирования в Центральной и Восточной Европе широкой антитурецкой коалиции. Русская дипломатия не только учитывала эти возможности, но и активно способствовала воплощению их в жизнь, настойчиво предлагая и польско-литовским сословиям и Габсбургам заключение союза против "басурманских государств".

Опираясь на поддержку южнолитовских (Острожских, Вишневецких, Збаражских, Сангушко, Ружинские и пр.) и тех польских магнатов (Мелецкие, Синявские, Язловецкие), которые поддерживали идею русски-литовско-польского антитатарского союза, русское правительство в конце 1560-х гг. активизировало свою деятельность в низовьях Днепра.

Так, уже весной 1570 г. выехавшие с Днепра татарские лазутчики, сообщая о готовящемся походе запорожцев на Ислам-Кермен, добавляли: "А московских казаков будет с ними Днепром четыре тысячи". Тогда же в Бахчисарае узнали, что Иван IV "грамоты днепръским казаком писал не по одножды, ходите-ден-вы на улусы на крымские".

В феврале-марте 1570 г. был предпринят крупный набег казаков, собранных польным коронным гетманом и подольским воеводой Ежи Язловецким. Казаки нанесли большие потери гарнизону Аккермана, а затем пошли на татарские улусы в районе Очакова. Попытка перекопского наместника отбить казаков кончилась для него полным фиаско. Его отряд был разгромлен, а сам наместник "утек в Ислам-Кирмень". В последующие месяцы набеги казаков продолжались. В апреле они снова "у Белгорода (Аккермана. – Авт.) посады пожгли", а в мае приходили к Очакову, "город взяли и людей побили".

В мае 1570 г. Девлет-Гирей, получив приказ из Стамбула и собрав войска, двинулся на север. Но его постигла неудача. В Литве ожидали набега, и тщательно отслеживали перемещение крымцев. Вскоре получены были вести, что татары переправляются через Днепр немного ниже Киева. Главное крымское войско раскинулось кочевьем по степи, а примерно 7 тысяч всадников пустились загонами на грабёж, и дошли до Константинова, города князя Острожского. Но против них вышел 4-тысячный отряд под предводительством киевского и волынского воевод Константина Константиновича Острожского и Александра Фёдоровича Чарторыйского. Подоспел и великий гетман литовский Григорий Александрович Ходкевич. Татары бежали в рассыпную и очистили правую сторону Днепра.

В ответ, в июне последовал казачий набег на Ислам-Кермен. Попытка крымцев отбить казаков от города и на этот раз закончилась неудачно. Напав на них на переправе через Днепр, казаки "триста человек убили, а четыреста человек живых взяли в плен".

Не прошло и месяца, как Крым атаковали донские казаки, которые 6 июля на 34 стругах вошли в Керченский пролив "и на крымских селах имали языков, крымских мужиков". Поход имел целью задержать основные силы татар от выступления против России, Литвы или Польши, и эту задачу казаки выполнили успешно. Впрочем, заслуга в этом была не только казаков: сказывались дипломатические акции России и Литвы, боязнь вторжения ногайцев (которых русское правительство подзуживало на поход в Крым), наконец, неудача весеннего набега и отсутствие военной поддержки со стороны Османской империи.

Десять дней казаки блокировали Керченский пролив, наводя страх на Керчь и Тамань, разоряя близлежащие деревни. 15 июля взяли Тамань. Обосновавшись на Таманском полуострове, казаки разоряли азовское и черноморское побережье Крыма. 22 июля подверглась нападению Керчь. Овладеть этим городом было труднее – в состав его гарнизона входили отряды турецких воинов, на выручку осаждённого города хан направил поддержку. В упорном бою город отбил нападение, но "на приступах казаки многих побили и переранили". В начале августа казаки захватили и разграбили город Судак с его крепостью, построенной ещё генуэзцами. Все летние месяцы казаки были полными хозяевами крымского побережья. Из Стамбула против казаков было послано несколько галер, но в абордажном бою они были захвачены.

Только 14 сентября, когда на море "учинилися быть погоды большие осенние и частые ветры, и ходити нам больше того и выстоять на море было немочно, и с моря государь, пошли мы, холопи твои ис под Крыму на Дон… все дал бог поздорову".

Не смотря на довольно ограниченные масштабы этого нападения казаков, свою задачу этот поход выполнил. Ещё в его начале, схваченные "языки" показали, что "одноконечно де крымской царь и царевичи на подъеме, а подъем де им будет июля ж в 16 день со всею крымской ратью". Приготовления к походу среди татар были настолько широкими, из этого настолько не делали секрета, что даже в Молдавии знали о предстоящем в середине июля походе татар. Но угроза восточному побережью ханства заставила Девлет-Гирея несколько пересмотреть свои планы. Только 30 августа он с главными силами покинул столицу – приближалось время осенних штормов на Чёрном море, когда казацкие струги вынуждены были возвращаться на Дон. Значительная часть сил оставалась в Крыму с калгой Мехмед-Гиреем вплоть до 8 сентября для защиты полуострова от казаков.

Вопреки обыкновению татары действовали весьма нерешительно. Основные их силы стояли две недели под Перекопом, либо поблизости к нему, пока казаки не вернулись на Дон из похода. 7 сентября в Бахчисарай прибыло повеление хана выступить калге Мехмед-Гирею к Перекопу. Населению приказывали жить "с великим бережением", прятать пожитки. Повеление это было вызвано слухом среди татар о якобы начавшемся новом походе на Крым, на этот раз ратных людей из южнорусских городов и ногайцев (позднее не подтвердившимся). Мехмед-Гирей должен был стоять в районе Перекопа, но за его укреплениями и оберегать татарские кочевья. Сам Девлет-Гирей со своим вторым сыном Адиль-Гиреем уходили в степь поближе к литовским рубежам, взяв с собой 20 тысяч человек.

Сперва мелкие татарские отряды тревожили своими нападениями порубежные русские и литовские земли. Но в середине сентября хан у Кодацкого порога на Казыевом перевозе переправился через Днепр. 1 октября передовые отряды татар были замечены на реке Ингул, под Каменкой. На Ингуле начинался один из важнейших торговых шляхов – Соломенный, который шёл прямо на Киев. Таким образом, дождавшись ухода казаков с моря, удостоверившись в том, что нападения в этом году больше не последует, татары пошли в новый набег.

Первоначально отряды татар действовали лишь в междуречье Днепра и Буга. Встревоженные киевские власти немедленно отписали в Вильно и Краков, а сами начали собирать население из прилежащих сёл в город и готовиться к обороне. Но хан не спешил распылять свои силы на привычные "загоны". Отправив часть войска под командой Адиль-Гирея к Каменец-Подольскому, он отвёл свои основные силы от Кодацкого порога и Казыева перевоза в район Аккермана, где планировал объединиться с буджакскими и едисанскими татарами.

Тем временем передовые отряды Адиль-Гирея устремились к Каменцу-Подольскому, всё сжигая и грабя на своём пути. Высланный каменецким комендантом польский отряд был разгромлен и часть его попала в плен. В конце октября под Збаражем Адиль-Гирей объединился с основными силами татар под командой самого хана.

Первые сведения о приближающихся татарах получили в польском лагере под Львовом от молдавского господаря Богдана IV Лэпушняну 24 октября. В этот же день командующий польскими силами польный гетман Ежи Язловецкий держал в руках грамоту, сообщавшую о том, что татары стоят уже под Чолганским Камнем. Известия эти подтвердили 27 октября разведчики. 31 октября, собрав чуть более 8 тысяч человке, Язловецкий отошёл от Львова к Глинянам, где узнал, что хан со своим войском, насчитывавшим около 15 тысяч человек, стоит под Збаражем. 4 ноября польское войско выступило против татар в направлении на Белый Камень, предполагая здесь перехватить неприятеля. Двигаться нужно было как можно быстрее, поэтому весь обоз Язловецкий отправил с отдельным отрядом. Но татарские разведчики заметили, что обоз отправлен отдельно от войска и поспешили этим воспользоваться. Под Заложицами обоз был окружён.

Когда узнали об окружении обоза, тотчас же Язловецкий собрал совещание, на котором решали, что делать: наступать ли на татар медленно, "оборонной рукой" (т. е. в ограждении боевых возов, вагенбургом) или нанести стремительный удар. Выбрали последнее, и уже на другой день, 5 ноября, польские отряды стояли в Заложицах. Здесь пришлось отабориться: необходимо было провести разведку, а также собрать отставшие отряды. Только через три дня польские хоругви двинулись дальше.

Чтобы перехватить войска хана и не дать ему отойти на юг, нужно было следовать на Тарнополь (совр. Тернополь) и Збараж. Узнав о том, что из Заложиц Язловецкий повернул к Тарнополю, хан сразу же собрал совет с беями и мурзами, на котором решали, что делать: ждать ли Язловецкого под Збаражем или идти на встречу. Решили выступить навстречу. Хан был уверен в победе и опасался упустить Язловецкого, а потому рассеял свои отряды по различным направлениям.

Тем временем, после того как разведка Язловецкого установила, что орда намерена двигаться в направлении Тарнополя, 8 ноября польский табор двинулся из Заложиц на юг, в направлении на Озёрную. Точас же орда атаковала правый фланг. Атака захлебнулась, но татарам удалось убить двух "знатных людей", и несколько шляхтичей попало в плен.

Общее направление было на Тарнополь, куда как узнал Язловецкий от разведки, стремился Девлет-Гирей. Движение затрудняли многочисленные реки и речки, разлившиеся в осеннее время. Особо сложной оказалась переправа у местечка Озёрная, к которому польское войско подошло 9 ноября. Как обычно, переправлялись в два этапа: одни переправляются, другие охраняют. Желая воспользоваться тем, что переправа фактически разорвала польские силы на две части, рассеянные ранее по разным направлениям татарские отряды устремились к Озёрной. Первыми подошли ногайские мурзы. Хан приказал ударить со всех сторон, "дабы разорвать… обоз около переправы", но успеха не имели. Другие татарские отряды подошли лишь к вечеру 9 ноября и в этот день не участвовали в сражении.

Польское войско попало в очень трудное положение. Выход мог быть только один – завершить переправу, сомкнуть возы и продолжать бой в более выгодных условиях. Под непрестанными ударами татар поляки 10 ноября завершили переправу, соединив обе части своего войска. На другой день, 11 ноября, вновь возобновились атаки, впрочем, довольно вялые. В польских хоругвях не оказалось ни одного убитого, раненых было 90 человек. Увидев, что табор крепко обороняется, хан приказал отступить на 10 верст, а на другой день, 12 ноября, татары ещё раз пытались разведать боем крепость польских хоругвий. На этот раз было достаточно было несколько артиллерийских выстрелов, чтобы заставить крымцев отойти на почтительное расстояние и начать переговоры с гетманом о мире и размене пленными. После чего хан ушёл в Молдавию, а затем в Буджак. Таким образом, поход на Польско-Литовское государство закончился неудачно для Девлет-Гирея и в политическом, и в военном отношении. Как сообщал русский посол, татары возвратились "о один конь, у немногих промеж дву лошадь простая", "а потому лошадьми добре опали, что пришло к осени и к студи", "а полону и никакие здобычи татаровя с собой не везут ничего".

Зимой 1570-1571 гг. царь прислал своё посольство "к голове (т. е. казачьему гетману. – Авт.) ко князю Михаилу к Вишневецкому да и к казакам ко всем к днепръским", обещая прислать на помощь запорожцам своих "казаков", а также "селитру… и запас всякий", "чтоб-де вам приходити однолично на весну на крымские места и к Козлеву". К началу весны обещанное жалование и "запасы" были доставлены из Путивля. "Казакам всем по три рубли денег на человека, а иным по четыре рубли добрым казакам да по зипуну" и, что самое главное, "по три четверти запасу на человека да селитру… и всякую нужю". Этим помощь не ограничивалась: царский посланник обещал, что помимо запасов, к Вишневецкому прибудет "государевых казаков шесть тысяч". В конце апреля в Крым действительно пришли сообщения о появлении на Днепре больших отрядов "московских" (т. е. служилых северских) и донских казаков. В результате в 1571 г. нападения казаков на крымские улусы возобновились с новой силой. Об их размахе свидетельствовала просьба коменданта Ислам-Кермена к хану срочно прислать ему подкрепления, так как "за Перекопью-де никово людей не осталось, все-де за Перекоп збежали от казаков". Казаки вновь приходили на Аккерман, Очаков, и "воевали" татарские улусы в самом Крыму. Буджакская орда понесла от этих набегов такой ущерб, что, когда хан снова предложил идти в поход на Литву, буджакские татары не смогли к нему присоединиться.

Однако и попытки Крыма проявить активность закончились весной 1571 г. безрезультатно. Когда хан собрал орду перед выступлением в поход на Овечьих водах, то выявилась её большая "бесконность" (что было в немалой мере результатом холодной зимы и казацких набегов). С другой стороны, наступление казаков приняло столь широкие размеры, что стало вызывать самые серьёзные опасения татарской знати. "Мы-деи, — говорили мурзы Девлет-Гирею, пойдем на войну, а от казаков-де Крыма нашего не будет". 27 мая орда пошла с Овечьих вод обратно за Перекоп.

Опасения татарских мурз оказались не напрасными. Как раз в то время, когда орда вышла на Овечьи воды, начался большой поход казаков на Ислам-Кермен, который закончился взятием и разрушением этой турецкой крепости. Не желая уступить город казакам, хан направил против запорожцев свои войска, но, как он был вынужден признать в своей грамоте Сигизмунду II Августу, они не смогли добиться успеха и отступили, бросив развалины города на произвол судьбы. В итоге хану оставалось лишь жаловаться в Стамбул, что "казаки Миндер-город пуст доспели и Белъгород и Очаков… взяли город мой Ислам-Кирмень".

Но казаки не ограничились одним разрушением Ислам-Кермена. В апреле 1571 г. в устье Миуса сосредоточилась казачья флотилия, состоявшая из 40 запорожских чаек и 25 донских стругов, которая вышла в Азовское море, где в устье Миуса погромила турецких "торговых людей", захватили два корабля с товарами и далее пошли в Чёрное море. При этом движении в Керченском проливе, между Керчью и Таманью, они столкнулись с турецкой флотилией из 10 галер. Увидев на двух кораблях, как писал свидетель событий, "донских казаков с 500 человек", "пошли на казаков скорым делом, а стрелять не велели, чтобы корабли не потопить и для того, чтобы казаков поймать живыми". Когда галеры приблизились, казаки неожиданно ударили по ним "изо всего наряду" – пушек и ружей. Сражение закончилось совершенным разгромом турецкой эскадры, а именно "взяли 4 катарги, а ратных людей на иных побили, и на 6 катаргах многих ратных людей перестреляли, а иных побили, а остальные отошли прочь".

Внезапный успех вскружил казакам голову. Оказавшись в Чёрном море, донцы и запорожцы вместо крымского побережья направились к Анатолии. Во второй половине мая казачья флотилия оказалась в районе Трабзона, где ранним утром 20-го числа казаки высадились на берег. Давно не видевший под своими стенами вражеского войска, город мирно спал, совершенно не опасаясь нападения и будучи не готов к нему. Казаки, взобравшись на стены при помощи лестниц и войдя в город, запалили его с четырёх концов. Но тут их подвела жажда наживы. Вместо того чтобы сразу устремиться в сторону бывшего императорского дворца, который турки превратили в крепость, они бросились грабить дома горожан, дав возможность прийти в себя немногочисленному гарнизону и собраться городскому ополчению. Четыре дня продолжались уличные бои, пока казаки не овладели всем городом, за исключением крепости, куда отступили остатки гарнизона и часть горожан. В течение ещё суток казаки стояли под стенами крепости, опустошая окрестности, пока не убедившись в невозможности взять её, утром 25 мая погрузились на свои суда и отправились обратно.

Таким образом, казачьи набеги на Крым и даже Анатолийское побережье выявили уязвимость этих турецких владений. И подобное положение дел не могло радовать власти Османской империи. Северные берега Чёрного моря были покрыты богатыми турецкими и татарскими поселениями. В Аккермане был, по словам польского хрониста, "большой порт, из которого до самого Кипра пшеницу с Подолии возили". Сам Стамбул чрезвычайно зависел от подвоза продовольствия и иных грузов с Чёрного моря. Итальянский путешественник Пьетро далла Балле в 1618 г. отмечал, что "это море снабжает его (город. – Авт.) зерном, хлебом, маслом, кожами, всем лесом, который необходим им (туркам. – Авт.) для отопления, для постройки их домов, их судов, и тысячей других подобных продуктов". В 1634 г. Эмидио Дортелли д'Асколи, возглавлявший в 1624—1634 гг. доминиканскую миссию в Кафе, перечисляя предметы черноморского ввоза в Стамбул, упоминал пшеницу из придунайской Румелии, масло из Тамани, рыбу из Азова, Керчи и Кафы, икру из Темрюка и Азова, соль и кожи из Крыма, рабов из Крыма и с кавказского побережья.

Главными предметами вывоза из Кафы были рабы, рыба, икра, соль, пшеница, ячмень, просо, масло и вино; кроме того, вывозилось много шерсти, шкур ягнят, бараньих кож, говяжьего мяса, сала, нефти, меда, воска и др. Соляные озера у Керчи и Гезлёва снабжали Стамбул и всё черноморское побережье поваренной солью. Азов вывозил главным образом рыбу, икру, кожи и рабов. Ведущие потоки черноморских товаров направлялись в сторону Стамбула, но часть их следовала затем в турецкие провинции и за границу: рыба — в Венецию, икра — на острова Архипелага, кожи — в Италию, Фландрию, Англию и Францию и т. д.

Русский посол Емельян Украинцев писал в 1699 г., что в Стамбул "многий хлеб и масло коровье, и хороменный лес, и дрова привозят с Черного моря из-под дунайских городов — из Браилова и Измаила, из Галации и из Килии, из Белогородчины (района Аккермана. — Авт.) и из Очакова, и из Крыму — из Балаклавы и из Кафы, и из анатолийских городов, а масло коровье из Кубанской орды". По сообщению другого посла в Турции, Петра Толстого, в столицу с Черного моря завозили пшеницу, ячмень, овес, коровье масло, сало, коноплю, мед, сыр, соленое мясо, кожу, воск и шерсть.

Стамбульский морской арсенал Касымпаша снабжался лесом из Причерноморья, железом из придунайских районов, медью из Анатолии, пенькой из Синопа и Трабзона, салом из Кафы и Варны. Турецкий автор XVII века Хусейн Хезарфен замечал, что в стране "добывают с черноморских гор такое большое количество леса для строительства домов и кораблей, что турки могут легче любого другого народа в очень короткое время снарядить могучий флот". Важное для стамбульского кораблестроения и турецкого флота судовое снаряжение и парусное пеньковое полотно поступали из Самсуна, славившегося местной коноплёй. Знаменитый мелкий белый песок для корабельных и прочих часов добывался у Азова.

Многие современники полагали, что подвоз продовольствия с Чёрного моря был для Стамбула важнее средиземноморского привоза. Кшиштоф Збараский, ездивший послом в Турцию, в отчете сейму 1624 г. сообщал: "Из-за опустошения (разорения страны от безвластия, разбоев солдат и т. п. — Авт.)… земля почти не обрабатывается, мало сеют в окрестностях Константинополя. Все продовольствие для него доставляется по Черному морю и совсем немного (только рис и овощи из Египта) по Белому, но на всех этого не хватает".

Емельян Украинцев писал царю, что если "запереть" Черное море, то "в Царьграде будет голод", ибо "с Белого моря только приходит пшено сарацинское (рис. — Авт.), сахар, кофе, бобы, горох, конопляное семя и сочевица, а иных хлебных запасов не приходит. Да и около… Царьграда и далее в иных местах хлеба у них родится мало". Иерусалимский патриарх Досифей, в свою очередь, в письме Украинцеву замечал, что турки опасаются, как бы не вышло много русских кораблей и "не пошли бы в разные места Черного моря восточныя и западныя в загоны, и будет оттого причина, что не будут приходить в Царьград хлебные запасы и будут препону иметь службы их восточныя и западныя великия и многия, и неначаянныя зла могут случиться от сего туркам, а наипаче смущения и мятежи, и трудности во всячине".

Емельяну Украинцеву и Досифею позже вторил и Пётр Толстой. Перечислив ввозившиеся в столицу черноморские товары, он замечал, что "ежели того с Черного моря не будет хотя един год, оголодает Константинополь".

Положение турецкой столицы усугубилось войной с Венецией, когда подвоз съестных припасов в Стамбул стал, как отмечали в более поздние времена монахи-доминиканцы Марио ди Сан-Джованни и Антонио ди Сан-Назаро, "возможен только с этого (Чёрного. – Авт.) моря и ни с какой другой стороны". О значении для подвоза из Причерноморья говорит такой факт – как писал Кшиштоф Збраский, когда во время Хотинской войны в 1621 г. и активных морских операций казаков Чёрное море и Дунай оказались закрыты для торговли, а на Средиземном море хозяйничали флорентийские и испанские галеры и "не было никакого подвоза продовольствия по морю", то крайне осложнилось продовольственное положение Стамбула: "Хлеб был столь дорог, что люди погибали от голода".

Всё это не могло не тревожить турецкое правительство, внимание которого всё более и более привлекали события на северных рубежах их державы. Пока они были заняты войной на Кипре, то не могли оказать полноценную помощь Крымскому ханству и своим наместникам в Северном Причерноморье, но после падения Фамагусты ситуация изменилась.

Начало войны встретило Светлейшую Республику Венецию в состоянии почти полной неподготовленности к этому конфликту. Не смотря на приходящие сообщения и предупреждения, правительство республики старалось сэкономить на военных расходах, что негативно сказалось на её обороноспособности. Ещё хуже обстояло дело с союзниками. После нападения турок венецианцев согласились поддержать только мальтийцы и Папская область, приславшие им на подмогу несколько своих кораблей. Но этих сил было явно недостаточно, чтобы бросить вызов туркам, и флот союзников был вынужден простаивать на Крите, опасаясь, что в случае попытки прийти на помощь кипрскому гарнизону, дислоцированные на Родосе турецкие военно-морские силы отрежут их от баз и смогут навязать заведомо пригрышный для христиан бой. Отдельные корабли прорывались к осаждённой Фамагусте, подвозя припасы и подкрепления. Но оказать решающее влияние эти редкие успехи не могли. Единственной страной, которая могла оказать действенную помощь венецианцам, была Испания. Но в Мадриде не только не спешили помогать, но не особенно и скрывали своё злорадство от несчастья постигшего Республику Святого Марка, которая предыдущие тридцать лет всячески избегала участия в антитурецкой борьбе, а теперь пожинала плоды своей политики. Кроме того, в союзной туркам Франции в августе 1570 г. закончилась очередная Религиозная война. Более того, один из лидеров гугенотов, адмирал Гаспар де Колиньи, вошёл в доверие молодому королю Карлу IX и стал убеждать последнего в необходимости воспользоваться затруднениями Испании (которую он считал основным врагом Франции) и объявить ей войну. По мнению Колиньи, "следует предпринять внешнюю войну, дабы поддержать мир внутри страны, и, как и всем хорошим политикам, нужно выиграть время, чтобы поставить во главе выносливого народа внешнего врага… чтобы им не стал сам народ". Колиньи считал, что война с Испанией даст возможность занять привыкшее воевать французское дворянство, с трудом привыкавшее к мирной жизни. "Самые мудрые политики, — писал он, — всегда знают, что воинственному народу надо иметь внешнего врага, чтобы он не повернул оружие против самого себя. В характере француза – с трудом расставаться с оружием, которое он хоть раз взял в руки, и повернуть его против своих сограждан, когда он не может им воспользоваться против внешнего врага".

От слов Колиньи и его единомышленники перешли к делу. Была подготовлена 28-тысячная армия во главе с Людвигом Нассау и Жанлисом. В самих Нидерландах организованные отряды должны были открыть наступающим французским войскам ворота Лилля, Валансьена, Монса и других городов. Одновременно организовывались военные экспедиции в Новый Свет, превратившиеся в обыкновенные пиратские рейды.

В самой Венеции поднимала голову "партия мира", согласная восстановить мир с Османской империей даже ценой территориальных уступок.

Так что, хотя римскому папе и удалось добиться от испанского короля обещания присоединиться к борьбе с турками, но зимой 1570 г. будущее формируемой Священной лиги рисовалось в мрачных тонах. Заключённая на словах, она не была ещё никем подписана, и казалось, что едва появившись на свет, она распалась сама собой. Возможно, так бы оно и произошло, если бы в дело не вмешался сам понтифик Пий V.

Выходец из знатной, но обедневшей семьи Гислиери будущий папа в детстве вынужден был пасти коз. Затем стал священником и на этом поприще очень скоро проявил себя как один из самых пламенных служителей Церкви. В отличие от многих других выходцев из аристократических семейств, которые избрав церковную карьеру смотрели на неё как на средство возвышения себя и своих семей, он отличался искренней религиозностью, пылкостью, суровостью и неприклонностью.

Став во главе Церкви этот старик (он родился в 1507 г.) с лысиной и длинной седой бородой, исхудалый аскет, излучавший вместе с тем необыкновенную жизненную силу, развернул безграничную активность, направленную на создание лиги христианских государей направленной против мусульман. Одним из его первых шагов было обращение к Филиппу II с просьбой отказаться от споров за первенство в Риме с Францией, поскольку подобные распри лишь подталкивают Его Христианнейшее Величество (титул французских королей) к союзу с турками. Другим его шагом стало дарование Венеции десятины из доходов местного духовенства, чтобы облегчить ей ведение войны. После этого Пий V форсировал создание папского флота, который должен был поддержать Венецию в её борьбе с турками.

Ещё одним из начинаний папы был его вклад в перевооружение испанского флота. Раньше за пожалование церковных пожертвований Испании (приносивших королевской казне до 500 тыс. дукатов ежегодно) приходилось устраивать самые настоящие торги, делать подношения родственникам и фаворитам папы, что стоило огромных затрат времени и дополнительных средств. На сей раз, поскольку пятилетний срок, на который Пием IV была выделена помощь, окончился к моменту избрания нового папы, последний продлил его без малейших пререканий. Таким образом, он поставил испанского короля Филиппа II в ситуацию необходимости "отработать" полученные средства своим активным участием в антитурецком союзе. И Филипп II, спустя восемь дней после прибытия папского посла, объявил о своём принципиальном согласии на участие в формируемой Священной лиге с целью борьбы против экспансии Османской империи.

Именно благодаря неутомимой энергии понтифика, 25 мая 1571 г. Священная лига, не смотря на все сомнения скептиков, была всё же официально провозглашена. Но это оказалось лишь половиной дела. Филипп II не спешил посылать свой флот на помощь венецианцам. Когда летом 1571 г. все препятствия казалось были преодолены, распространились слухи, что испанцы готовятся выступить против Генуи, Тосканы и самой Венеции. И хотя они оказались ложными, но их популярность говорила о том, насколько все считали заключение договора о Священной лиге ненадёжным делом. Стали всерьёз поговаривать о войне с Францией. Герцог Савойский жаловался испанскому королю, что по ту сторону Альп замышляют что-то недоброе против Пьемонта. В Испании стало известно, что французские галеры получили приказ вернуться из Бордо в Марсель, что происходит переброска войск в сторону Альп и, наконец, что кое-кто из "наиболее высокопоставленных протестантов взялись склонить короля к некоторым шагам в Нидерландах", где, к тому же, приток французских гугенотов принял настораживающие размеры.

Слухи о войне с Францией стали такими упорными, что испанские купцы в Нанте и Руане просили посла Филиппа II своевременно предупредить их, чтобы они успели спастись и спасти своё имущество. А на фландрской границе царила такая паника, "что жители равнины, как с французской стороны, так и с нашей, — писал герцог Альба, — стекаются (со своим добром) под защиту городских стен". Впрочем, война уже идёт в Атлантике, где согласованно действуют корсары из Ла-Рошели и морские гёзы. В августе 1571 г. у испанцев были все основания опасаться за судьбу Индийской флотилии.

В этой ситуации в Стамбуле посчитали, что их западные границы находятся в сравнительной безопасности, и можно заняться своими северными рубежами. А сожжение Трабзона заставило их поторопиться. Уже летом 1571 г. к Бендерам вышли войска бейлербея Румелии и одновременно к устью Днепра подошёл турецкий флот. Одновременно с этим к Девлет-Гирею прибыл чауш с приказом султана идти в поход на Литву. В августе 1571 г. 30-тысячная крымская орда, усиленная 3 тысячами турок, присланных румелийским бейлербеем, во главе с калгой Мехмед-Гиреем вторглась на Волынь и в Галицию. В Польше был спешно начат сбор сил. Формальным командующим был объявлен "молодой" король Дмитрий (по причине старости и болезни "старого" короля Сигизмунда II Августа), который выехав во Львов срочно собирал городские гарнизоны и частные армии. Но этих сил катастрофически не хватало, и Дмитрий объявил призыв городского ополчения и даже крестьян. Благодаря этому ему удалось в кратчайшие сроки сформировать 15-тысячную армию. Но этих войск было явно недостаточно, чтобы разбить крымско-турецкую армию в решающей битве. Вместе с тем, он учитывал, что главной целью татар является не захват территории, а её грабёж. Также было понятно, что если бы польские силы попытались закрыть путь вглубь страны для армии Мехмед-Гирея, став в одном из укреплённых лагерей, то часть сил противника могла бы его легко заблокировать в лагере, тогда как татарские чамбулы получили бы возможность безнаказанного разорения края. Поэтому Дмитрий принял решение разделить армию на пять соединений количеством от нескольких сотен до пары тысяч солдат. Каждая такая группа защищала определённый район или перекрывала важный путь, защищаясь в укреплённой крепости или лагере. При этом каждая группа имела достаточное количество сил, способных к нападению на отдельные отряды. Сочетание наступательной силы польской конницы с оборонной способностью крепостей должно было принести хороший результат. По плану предполагалось рассредоточить силы противника и, навязав им маневровую борьбу, уничтожить.

С другой частью войска Дмитрий стал под Каменцом-Подольским, куда прибыл 20 сентября. Здесь он рассчитывал заблокировать удобный путь на Львов. Но Мехмед-Гирей не поддался на эту уловку, прекратив осаду Константинова (совр. Староконстантинов), отправившись 25 сентября на запад, через Збараж и Вишневец и пришёл 3 октября к селу Поморяны. Дмитрий, узнав о появлении татар в Галиции, 1 октября отправился в Подгайцы и 4 октября стал там на расстоянии 45 верст от главных сил противника.

Кроме того, командующий польско-литовские силами сумел организовать эффективное сопротивление продвижению орды. "Загоны" рассыпавшиеся для захвата "ясыря", подвергались нападениям польско-литовской конницы и несли потери. Особенно чувствительное поражение татары потерпели под Поморянами, Бучачем и Нараевим. Только Зборов сдался без борьбы, став жертвой грабежа. Когда выяснилось, что врассыпную действовать не удалось, турецко-татарские силы вновь сосредоточились вместе и двинулись на Львов, на пути в который, под Подгайцами, татары и турки встретили польскую армию (3 тыс. солдат, 6 тыс. вооружённых крестьян и 18 пушек). Выбранное Дмитрием для боя место было очень удобно оборонять. Севернее Подгайцев лежит возвышенность, ограниченная с одной стороны лесом, а с другой — рекой Коропца, образующей здесь полосу прудов. Возвышенность разделена оврагами и ручьями на восточную и западную часть. С юга и запада Подгайцы прикрывали густые леса, а с востока болота и глубокие балки. Дмитрий заранее провёл инженерную подготовку поля боя, возведя два равелина с пушками на севере подгайцкого замка. Большинство польских войск остались в резерве. Отряды Мехмед-Гирея (около 20 тыс. войска) подошли к Подгайцам 4 октября, но битва началась на два дня позже.

Особенности поля боя заставили крымско-турецкую армию разделиться на две части, которые слабо взаимодействовали тактически из-за того, что поле боя было разделено глубоким оврагом на две части. При этом как западная, так и восточная части поля шириной были не более 1 версты, как следствие татары не смогли использовать своё численное преимущество.

Замысел Мехмед-Гирея состоял в том, чтобы ударом татарской конницы по левому флангу поляков втянуть в бой все их силы отвлекая от попытки турок захватить Подгайцы, форсировать реку, выйти в тыл полякам и отрезать их от подгайцкого замка.

Дмитрий разместил всю свою пехоту и артиллерию в двух равелинах в форме полукруга под командой Якуба Претвича, оставив в резерве всю свою конницу.

Первым начал наступление калга-султан с татарами, но поскольку татарская конница за неимением пространства не смогла реализовать численное преимущество, и поляки остановили её огнём пехоты и артиллерии из полевых укреплений, а также контратаками конницы со второй линии. Одновременно с этим польская артиллерия начала вести огонь через головы своей конницы по второй линии татар, не давая им прийти на помощь первой линии.

В это время началась атака турок на правый фланг польской армии. Против них Дмитрий бросил остальную конницу. Эта атака должна была дать время польской пехоте и крестьянам закончить линию окопов: довести её до Коропца и перекрыть путь в тыл польского расположения.

Атака турок была поддержана огнём их пушек и сопровождалась попыткой форсировать реку выше Старого Города с целью обойти поляков с тыла. Она также закончилась неудачей: турки были остановлены польской конницей, переброшенной с левого крыла после отражения атаки татар.

Татары на польском левом фланге отступили и это позволило полякам вместе с крестьянами и лагерной челядью перейти в контратаку и отбросить турок. Последние, атакованные с трёх сторон, запаниковали и бежали с поля боя, а татарские резервы через узкий фронт в одну версту не смогли прийти им на помощь. В результате, из-за больших потерь турки и татары отказались от попытки достичь быстрого решения боя и, используя численное превосходство, приступили к осаде польских войск.

Во время этой осады польские гарнизоны, распределённые по краю, перекрыли линии снабжения татарско-турецкого войска. Кроме того, в конце сентября литовский князь и казачий атаман Богдан Ружинский, пользуясь отсутствием на полуострове серьёзных военных сил, организовал массированное вторжение непосредственно на Крымский полуостров. Действуя двумя отрядами – один морской, числом в 2 тысячи человек, на чайках, во главе с Самойло Кошкой вышел из Днепра, а другой, численностью до 3 тысяч бойцов, под командой самого Ружинского прорвался через Перекоп. Целью обоих отрядов была Кафа – крупнейший город Крыма, центр его торговли. По дороге к ней, Кошка высадил десант под Гезлёвом, ограбили припортовые склады и лавки, и запалив сам город, двинулся дальше вокруг полуострова. К Кафе оба отряда подошли почти одновременно. Ружинский атаковал город с суши, а Кошка со стороны моря. Не ожидавший нападения город пал в тот же день. Взяв в нём "многие корысти", казаки повернули назад. На обратном пути отряд Ружинского столкнулся со спешно собранными силами крымцев, которые, однако, в силу своей малочисленности не решились атаковать казачий табор, ограничившись обстрелами и мелкими наскоками.

Это известие серьёзно ударило по боевому духу татар, и отобрало у них желание воевать дальше. Многие из них, не дожидаясь ханского приказа, пустились в бегство из лагеря домой. В этой ситуации Девлет-Гирей счёл за лучшее вступить в переговоры с поляками и в обмен на возвращение захваченого полона получил свободный пропуск назад в Крым.

И хотя эту победу нельзя было назвать полной, в Кракове, Вильно и Москве царило ликование. Двойная неудача татар и практически непрерывное наступление днепровского и донского казачества на Крым, буджакскую орду и турецкие крепости в Причерноморье на протяжении 1570-1571 гг. привели к тому, что в результате турецким опорным пунктам был нанесён серьёзный ущерб и одновременно сильно ослаблено Крымское ханство, чья внешнеполитическая активность оказалась в эти годы фактически скованной. Тем самым ставилась под угрозу вся система турецкого господства в данном районе и создавались благоприятные условия для наступательных действий русской и литовской армий. Но воцарившася было эйфория, быстро сменилась мрачной сосредоточенностью, когда прибывший 27 октября в Краков турецкий посол привёз послание султана, в котором тот обвинял Польшу в нарушении мирного договора и объявлял ей войну.

И да, коллеги, большая просьба. Поскольку текст плохо вычитан (глаза "замылены"), то просьба, если увидите в нем косяки или орфографические ошибки, то сообщите пожалуйста. Заранее благодарен.

так точно господин Тайный Советник!

Часть XV

Молот и Крест

Вторая половина лета и осень 1571 г. прошла в Средиземноморье под знаком постепенно затухающих действий турецкого флота и попыток организаторов Священной лиги заставить её участников действовать в единой связке и более энергично. В самый разгар осады Фамагусты, хорошо зная золотое правило о том, что лучшая защита это нападение, командующий турецким флотом Муэдзинзаде Али-паша нанёс несколько ударов своих галерных эскадр по Криту. В результате молниеносного рейда в залив Суда турецкие галеры захватили пленников в прибрежных поселениях, от которых турки получили сведения о точных силах венецианского флота, базировавшихся на острове. Капудан-паша принял дерзкое решение о разделе своих сил на две части, одна из которых была нацелена на Канею (совр. Ханья) и Кандию (совр. Ираклион), вторая, под командованием Улудж Али, получила задачу захватить крепость в Ретимо (совр. Ретимнон).

20 июня Али-паша попытался захвать Кандию, что называется, с ходу, внезапной атакой. Однако бдительность проведитора Кверини позволила отразить эту попытку и, войска капуда-паши, понеся большие потери, вынуждены были отойти. Безуспешной оказалась и попытка овладеть находящейся поблизости крепостью Сан-Теодоро. Положение турецкого флота у побережья Крита осложнил сильный шторм, в результате которого двенадцать турецких галер снесло на мелководье, а три из них так и вообще разнесло в щепки.

Улудж Али был более удачлив. Ему удалось разграбить и сжечь Ретимо, захватив там двадцать два венецианских орудия.

Муэдзинзаде Али-паша после этих первых атак на венецианские владения на Крите отвёл и переформировал свой флот, затем направил галеры к островам Корфу, Закинтос и Кефалония. Турецкий адмирал трезво рассудил, что его сил не хватит для быстрого захвата крепости Корфу, поэтому он ограничился короткими вылазками на побережье венецианских владений в Адриатике, уничтожая всех, кто не успел укрыться за стенами крепостей. Лишь одна из крепостей Венеции – Сопот – была подвергнута осаде и, после жестокого боя с многократно превосходящими силами противника, сдалась на милость победителей. Но милости не последовало и гарнизон Сопота был полностью уничтожен.

Одновременно турецкие галеры под командованием Улудж Али крейсировали в водах Адриатики в поисках венецианских кораблей. Им удалось остановить венецианское транспортное судно, на борту которого находилось 800 солдат, предназначенных для усиления гарнизона Корфу. Бой продолжался одиннадцать часов, судно было захвачено лишь после того, как половина из всех находящихся там воинов погибла. После этого успеха алжирский бейлербей направился к Дубровнику, где укрылась от его преследования венецианская галера. Жители Рагузы, ссылаясь на свой нейтралитет, отказались выдать корабль, но тем не менее снабдили турецкого флотоводца подробной информацией о состоянии флота Священной лиги, после чего Улудж Али вернулся к основным силам капудан-паши.

Али-паша в это время разорял венецианские укрепления на побережье Адриатического моря. Наибольшее сопротивление он встретил у стен крепости Дульчиньо (совр. Улцин). Взятию этой крепости в Стамбуле придавали особое значение, поэтому на её захват были брошены большие силы. После двух недель кровопролитных боёв крепость пала. Однако турки понесли при её штурме большие потери. Кроме того, еще одна беда подстерегала капудан-пашу в этих водах. Пока солдаты штурмовали крепость, гребцы с турецких галер массово дезертировали, что привело к значительному дефициту гребной силы на галерах Али-паши. После захвата Дульчиньо капудан-паша решил отвести свои галеры в Которский залив, в порт Херцег-Нови для ремонта, очистки и просмолки их корпусов. А корсары Улудж Али и Кара Ходжа со своими галерами получили приказ проникнуть как можно ближе к столице Республики, нарушая морские коммуникации в этом жизненно важном для Венеции районе.

Активные действия турецкого флота на подступах к Венеции при вялом сопротивлении венецианцев продолжались вплоть до середины сентября. Турки в ходе этих операций захватили до 7000 жителей этих районов, отправив их на галеры в качестве гребцов.

Но с середины сентября активность турок стала затухать. До них дошли сведения о сосредоточении флотов Священной лиги в Мессине. Надвигалась опасность генерального сражения, а между тем турецкий флот был ослаблен в людях и боевых припасах. Более того, возникла проблема с гребцами для галер. Активная оборона на южных рубежах Польши, Литвы и России привела к тому, что поток невольников, поступающий на турецкие рынки из Крыма, резко усох. Так, например, если в начале войны невольников-гребцов в турецком флоте хватало на 40 галер, то в 1571 г. их хватало всего на 20 галер. Захват пленников в Адриатическом море несколько облегчил положение, но это были разовые акции, в то время как туркам требовался постоянный источник поступления. Поэтому Муэдзинзаде Али-паша, как капудан-паша турецкого флота, в середине сентября принял решение направить все свои эскадры в Превезу, где провести тщательную подготовку кораблей и экипажей.

Тем временем, после долгих проволочек, 23 августа в Мессине наконец-то собрался союзный флот, состоящий их испанской, венецианской, генуэзской, мальтийской и папской эскадр. Во главе него испанский король Филипп II поставил своего сводного брата дона Хуана Австрийского. Это решение было весьма удачным. Молодой (родился в 1547 г.) внебрачный сын покойного императора Карла V, мог не только благодаря своему происхождению требовать безусловного подчинения от остальных командующих объединённым флотом, но уже проявил себя как толковый военачальник при подавлении мятежа морисков в Гранаде.

Но на этом хорошие известия, пожалуй, для союзников и заканчивались. Постоянные задержки привели к тому, что "на носу" была осень и начало сезона штормов. Из-за чего многие настаивали на том, чтобы ограничиться исключительно оборонительной тактикой. Все расчёты делались на то, что союзный флот зазимует в Мессине и лишь весной следующего года начнет активные боевые действия. К тому же зарядили дожди, заставившие отложить выход флота из Мессины на несколько дней. Но дон Хуан Австрийский был настроен на активные действия и намерен был отправиться к Корфу, где наиболее вероятно находился турецкий флот. Поэтому, 16 сентября, как только прекратились дожди, союзный флот вышел из Мессины. Однако время было упущено. Задержка выхода флота Священной лиги была на руку турецким эскадрам. Капудан-паша уже получил информацию о концентрации сил противника в Мессине и принял срочные меры, чтобы как можно скорее покинуть Адриатику и собрать в одном месте свои разрозненные силы, перегруппировать их и обеспечить всем необходимым для встречи противника. Осада всех венецианских крепостей в Далмации была снята, войска спешно возвращались на корабли.

К середине сентября флот Османской империи собрался в Превезе. Его главнокомандующий – капудан-паша Муэдзинзаде Али – полагал морскую кампанию 1571 г. завершённой. Кроме того, Али-паша неправильно оценил главную цель, которую ставил перед собой. Он был уверен, что основной удар корабли Священной лиги нанесут по укрепленным пунктам турок на Далматинском побережье (многие военачальники христиан как раз и настаивали на такой стратегии, так что Али-паша был недалёк от истины). Исходя из такой стратегической оценки, Али-паша дал указание направить в эти крепости основные запасы продовольствия, боеприпасов и резервы личного состава. Это решение обескровило флот, обернулось некомплектом экипажей и солдат на кораблях. Более того, не предвидя крупного сражения в текущем году, капудан-паша позволил вернуться в свои дома сипахам.

Ввиду того, что турецкий флот практически с марта находился в море, кораблям требовался ремонт и очистка подводной части корпусов. Учитывая всё это, Али-паша принимает решение перейти со своим флотом в Лепанто (совр. Нафпактос), где он собирался пополнить запасы продовольствия и заняться ремонтом галер. К 27 сентября последний турецкий корабль вошел в гавань Лепанто. И лишь получив свежую информацию о передвижениях эскадр противника, капудан-паша принимает срочные меры по набору личного состава из гарнизонов прилежащих крепостей и местного населения. В реальной истории Муэдзинзаде Али-пашу вынудили принять закончившийся для него разгромом бой с флотом Священной лиги лишь категоричные приказы из Стамбула и недооценка сил противника. Но при описываемом развитии событий турецкий флот несколько слабее (из-за нехватки гребцов и необходимости отправить часть кораблей в Чёрное море), а султанский двор занят подготовкой к войне с Польшей и в этой ситуации не настаивает на активных действиях. Таким образом, под защитой береговых укреплений, турецкий флот мог в полной безопасности готовиться к зиме, а подошедший в начале октября союзный флот вынужден был ограничиться лишь блокадой выхода из залива, не решаясь "атаковать зверя в его логове". Время работало на турок. Через пару-тройку недель должен был закончиться благоприятный для галер сезон и ещё до этого срока корабли противника вынуждены будут уйти домой. Шторм, разрозившийся в ночь с 7 по 8 октября, поторопил командование союзного флота с принятием этого решения, и 1 ноября 1571 г. корабли Священной лиги вернулись в Мессину.

Но неприятности союзников этим не ограничились. Окончившийся ничем морской поход привёл Священную лигу в состояние кризиса. Незадолго до выхода флота в море, посланник французского короля 9 сентября вручил венецианскому дожу письмо, переданное ему Карлом IX. В нём король предлагал посредничество и помощь в заключении "выгодного мира, или продолжительного перемирия, за которым может последовать мир". Разве это не лучше, "чем противостоять столь могучему противнику, который находится так близко от подвластных вам провинций", говорил далее король, и Синьория, лишь недавно вступившая в Священную лигу, выслушивала всё это довольно благосклонно. Положение обострялось и противоречиями между союзниками о будущем театре военных действий. Венеция настаивала на операциях в восточной части Средиземноморья, с целью защитить свои греческие владения и блокировать подвоз продовольствия в Стамбул. Но испанцы не желали "таскать каштаны из огня" для венецианцев и хотели использовать флот для атак Алжира, Туниса и Триполи. На экспедиции против Туниса настаивал и Хуан Австрийский. Пию V пришлось приложить немало усилий для улаживания разногласий между членами лиги. Этому в немалой степени поспособствовали пришедшие в ноябре 1571 г. сообщения из Польши об объявлении ей турками войны и начале военных сборов. Эти известия вдохновили участников Священной лиги, частично сгладив противоречия, на продолжение войны и 10 февраля 1572 г. в Ватиканском дворце был подписан обновлённый договор между участниками лиги. Испания окончательно соглашалась, что военные действия в предстоящем году будут вестись в Леванте. Она откладывала предложенную экспедицию против Туниса и Бизерты, а её галеры вместе с галерами Святого престола и Венеции будут искать встречи с турецким флотом в восточной части Средиземного моря.

Впрочем, к будущему противостоянию готовились не только союзники. В Османской империи хорошо понимали опасность войны на два фронта и стремились вывести из игры хотя бы одного из своих противников до того, как армия султана отправиться на север. В качестве объекта для удара была выбрана Венеция. Благополучие этой итальянской республики целиком и полностью зависело от торговли с Турцией, что приводило к нестойкости её руководства в патронируемой понтификом антитурецкой борьбе и стремлению заключить мир, пусть даже ценой уступок. Надо было показать венецианцам, что для них продолжение войны будет означать только дальнейшие потери (как экономические, так и территориальные), и что для Венеции лучше хоть плохой, но мир. Требовалось нанести венецианцам такой удар, после которого те сами запросили бы Стамбул о снисхождении и прекращении войны. Оставалось выбрать такую цель. Венецианские крепости в Далмации отпадали сразу – они были хорошо укреплены, находились недалеко от Венеции (что позволяло последней обеспечить им поддержку), а местное население было настроено против турок. По тем же причинам отпали и Ионические острова. К тому же они находились слишком близко от Италии, и флот Священной лиги мог относительно легко и быстро прийти на помощь гарнизонам этих островов. Куда более подходящей целью выглядел Крит. Расположенный в южной части Эгейского моря, остров занимал важное стратегическое положение, так как фактически замыкал выход из Эгеиды. Что делало его весьма привлекательной добычей, с точки зрения турок. К тому же, расположив флот в удобных бухтах Мореи (совр. Пелопоннес), можно было отрезать Крит от поддержки со стороны христианских флотов.

В конце апреля 1572 г. турецкий флот вышел из Стамбула, отправившись в сторону Мореи. Для дезинформации противника был распространён слух о том, что турецкий флот готовится захватить остров Корфу (совр. Керкира), и действительно, первоначально турецкие галеры прошли мимо Крита, бросив якорь в Наварине (совр. Пилос). Венецианцы лихорадочно укреплялись на Корфу и взывали к своим союзникам. Но их призывы были гласом вопиющего в пустыне. 1 мая 1572 г. в Риме скончался понтифик Пий V, бывший душой и сердцем коалиции, а его преемник, взошедший на престол под именем Григория XIII, хотя и не уступал Пию V по накалу антитурецких заявлений, но не обладал харизмой, строгостью и авторитетом своего предшественника. Заложенный Пием V фундамент священного союза христианских государств дал трещину. Каждый из бывших союзников по лиге был поглощён решением своих проблем. Филипп II готовился к военным действия с Францией, так как уже очевидной стала поддержка фламандских повстанцев французскими протестантами. Ходили слухи, что Карл IX или по крайней мере его подданные-гугеноты вот-вот пересекут границу Фландрии. Держать 20 тысяч своих бойцов в Леванте в этих условиях было непозволительной роскошью. И король 17 мая пишет дону Хуану, находящемуся в Мессине, секретное послание, в котором приказывает командующему флотом "незаметно и хитро" отложить левантийскую операцию, продолжая вместе с тем работы по доукомплектованию флота и снабжению его продовольствием и боеприпасами. В другом своем послании, на этот раз своему послу Гранвеллу в Рим, Филипп II пишет, что в связи со смертью папы лучшим вариантом будет атаковать флотом Алжир, используя для этого созданный в рамках лиги потенциал.

Несмотря на всю скрытность, новые планы испанского короля быстро стали известны. Венецианцы встревожились не на шутку и настояли, чтобы новый папа связался с испанским королём. Папа в резких тонах написал Филиппу о невозможности менять планы на кампанию 1572 года, напомнив об обязательствах Испании по договору Священной лиги. В июне в Мессине стал собираться союзный флот. В начале августа корабли лиги должны были направиться на Корфу, а затем выйти в море для освобождения от турок Мореи и Негропонта (совр. Эвбея). Предполагалось, что операция эта получит поддержку восставших греков и займет пятнадцать-двадцать дней. Если объединённому христианскому флоту удастся встретить основные силы турок на море, предполагалось вступить с ними в бой и в случае успеха планировалось дальше направиться на Стамбул.

Но этому красивому плану не суждено было сбыться. Дон Хуан не мог покинуть Мессину без приказа короля, а такого приказа не последовало. Формальным оправданием послужил, якобы, отказ нового папы продлить выплату церковных пожертвований в королевскую казну Испании после смерти Пия V. Кроме того, Филипп II приказал дону Хуану дождаться своего нового заместителя Гонсало Фернандеса де Кордова, назначенного вместо Луиса де Рекесенса.

И ещё, король заставил Хуана Австрийского дожидаться прибытия эскадры под командованием Джованни Андреа Дориа, флотоводческому таланту которого он очень доверял.

Филипп II явно тянул время. Причины этого были понятны: он хотел разобраться в истинной позиции нового папы и дождаться прояснения обстановки в Нидерландах. А между тем с уходящим временем уходило и стратегическое превосходство флота христиан в Восточном Средиземноморье.

Турки постарались по полной воспользоваться теми благоприятными возможностями, которые им предоставили разногласия между членами лиги. 21 июня их флот покинул Наваринскую бухту, и три дня спустя приблизились к западным берегам Канейского залива, захватили после осады монастырь Одигитрии, а оттуда двинулись к Канее. Далее турками был окружена островная крепость Сан-Теодоро, в котором комендант, не желая сдаваться врагу, поджёг пороховой склад, в результате чего погибло много турок и христиан. Войско подошло к Канее 27 июня 1572 года, и 22 августа, после почти двухмесячной осады, город сдался туркам на мягких условиях, которые разрешали желающим уехать из города или остаться в качестве подданных султана.

Эти действия турок наконец-то заставили военную машину Священной лиги заработать. Филипп II принял, наконец-то, решение действовать и в начале июля направил указание дону Хуану Австрийскому начать экспедицию в Левант. Но ещё до прибытия королевского послания, папский адмирал Маркантонио Колонна, не дождавшись согласия дона Хуана, вышел из Мессины 7 июля с флотом из 56 галер (13 – из состава папского флота, 18 – испанских и 25 венецианских). Дон Хуан с большей частью испанского флота направился в Палермо, с намерением взять затем курс на Алжир и Бизерту. Однако по пути его догнала галера с вышеуказанным посланием Филиппа II и он вернулся на Сицилию. Между тем Маркантонио Колонна с флотом 9 июля прибыл в Кротон, где пополнил запасы пресной воды и направился к мысу Санта-Мария ди Леука, где встретился с эскадрой Алваро де Басана в составе 36 галер и четрырёх парусников. Эскадра зашла в Отранто, вновь пополнила запасы воды и 15 июля прибыла на Корфу, где эскадру встретил венецианский флот под командованием Джакомо Фоскарини в составе 76 галер, шести галеасов и 25 галиотов. 20 июля объединённый христианский флот взял курс на Игуменицу.

С сугубо военной точки зрения это решение папского и венецианского адмиралов было не самым удачным. Оказать полноценную поддержку Криту они могли только разгромив турецкий флот, на что у них явно не хватало сил. Развернуть военные действия вдоль западного берега Мореи, гористого, непрмветливого, изобилующего мелями и плохо снабжаемого пресной водой, тоже не выглядело здравой идеей. В этих краях, с конца лета дуют сильные ветры, сопровождаемые смерчами, и затопляют прибрежные равныны, так что море становится почти недоступным для галер с их низкой осадкой. К тому же на этом театре военных действий союзники не располагали удобными бухтами. Ни один из принадлежащих венецианцам островов, окружающих этот негостеприимный берег, ни слишком узкий Чириго (совр. Китира), почти нищий и не имеющий никаких источников питания, кроме виноградников, ни гористая и пустынная Кефалония (совр. Кефалиния) не могут дать надёжного пристанища и снабдить продовольствием, что не менее важно. Кроме того, все они слишком удалены от побережья, чтобы действующий против него флот мог на них опираться. Немногие местности, которые могут служить плацдармом и укрытием, находятся в руках у турок: Левкада (совр. Лефкас) на север от Коринфского залива; Лепанто в самом заливе, и Наварин и Модон на юге от него.

Но союзники расчитывали на восстание Мореи, согласно уверениям и обещаниям многочисленных греческих изгнанников в Европе. С этой точки зрения, если принимать в расчёт возможное греческое выступление, то Морея была вполне подходящей ареной сухопутной войны. Её гористая местность исключала возможность массового развёртывания турецкой конницы; она оставалась в стороне от контролируемых турками дорог, и таким образом, казалось, была предрасположена к оккупации силам христиан. Но когда союзники прибыли на место, они не обнаружили там ни малейших признаков волнений. Обещанное восстание местных жителей не произошло, полностью спутав первоначальные планы адмиралов. В Игуменице флот остановился, и были направлены две галеры к острову Чериго на разведку. Здесь флот провёл несколько дней, отбиваясь от атак турецкой конницы, препятствующей пополнению запасов воды. Пришлось высаживать на берег десант для отражения турецких атак. Во время стоянки у Игуменицы Колонна получил письмо от Хуана Австрийского от 16 июля, который сообщал о своём отплытии на соединение с остальным флотом и давал указание ожидать его на Корфу. Это означало необходимость флоту Колонны возвращаться из Игуменицы на Корфу. Командующий венецианской эскадрой и слышать не хотел о возвращении, так как это означала дальнейшее промедление в начале боевых действий против турецкого флота. Колонна, после недолгих колебаний, также решил продолжать начатую кампанию. Оба адмирала, таким образом, отказались выполнять приказ своего главнокомандующего. После возвращения посланных на разведку галер, так и не сумевших получить информацию о турецком флоте, 29 июля христианский флот оставил Игуменицу и направился на Кефалонию. Здесь к ним присоединились 12 галер и 2 галиота с Крита под командованием Марко Кверини. Численность христианского флота достигла 145 галер, шести галеасов, 25 галиотов и 22 парусных кораблей. 2 августа армада прибыла к Занте (совр. Закинф), где пополнила запасы свежих овощей и фруктов и воды, после чего направились к острову Чериго, где узнали, что буквально накануне их прихода 4 августа здесь пополняли запасы воды шестьдесят турецких галер на восточном берегу острова. В настоящее время турецкий флот находится в Монемвасии, на расстоянии не более сорока миль от Чериго.

Немногим больше суток спустя после прибытия христианского флота на Чериго Али-паша вывел свой флот из Монемвасии с намерением провести доразведку флота противника и в случае отсутствия в его составе испанской эскадры – атаковать и уничтожить его.

Маркантонио Колонна развернул свой флот к битве. Центральная эскадра ордера насчитывала 58 галер, включая флагманские галеры Маркантонио Колонны, венецианского капитан-генерала Фоскарини и командующего испанской эскадрой мальтийского рыцаря Жиля де Андраде. Правым крылом (40 галер) командовал генеральный проведитор венецианского флота Джакомо Соранцо, левым (также 40 галер) – другой венецианский проведитор Антонио да Канале. Перед центром находились два венецианских галеаса, в тылу – семь галер резерва и несколько галиотов и бригантин. Весь ордер занимал пространство от острова Серви (совр. Элафониси) до острова Драгонера у входа в залив Сан-Никколо.

Ветер был слабый, поэтому галеасы и парусные корабли очень медленно сближались с турецким флотом, развернувшимся к этому времени напротив боевого ордера христиан. Как только снаряды венецианских галеасов и парусников стали доставать до турецких галер, Али-паша дал команду поставить дымовую завесу и под ее прикрытием направился к выходу в открытое море. Турецкие галеры были меньше и маневренней христианских, поэтому они стали охватывать левый фланг флота Колонны. Однако нарушить боевые порядки христиан турецкий адмирал не смог, Колонна медленно развернул строй своих галер фронтом к противнику и вывел на новые позиции свои галеасы и тяжёлые парусники. Али-паша попытался прорваться сквозь строй христиан между эскадрами центра и одного из флангов, однако Колонна не позволил ему этого сделать, удерживая плотный строй своих галер.

К этому времени стало темнеть и Али-паша принял решение вывести свой флот из соприкосновения с противником и отвести его в Лаконский залив, в порт Коккала.

Колонна, потеряв контакт с противником, также решил отвести свои галеры на Чериго, где пополнить запасы воды и дать отдых гребцам.

На следующий день, 8 августа 1572 года, Колонна послал одну галеру и галиот на Корфу, где по его расчётам должен был находиться Хуан Австрийский, с предостережением не выходить из базы, так как со своими пятьюдесятью галерами и тридцатью парусными судами он легко мог стать добычей превосходящих сил турок. Главнокомандующему рекомендовалось дожидаться флота на Корфу.

9 августа Колонна и Фоскарини вывели свои эскадры из порта на Чериго и взяли курс на Корфу для соединения с эскадрой дона Хуана. На рассвете 10 августа они вновь повстречались с флотом Али-паши, который вышел из порта Коккала и огибал мыс Матапан.

Проведитор Соранцо, который командовал правым флангом христиан, с двумя галеасами и небольшим числом галер устремился вперед, ведя артиллерийский огонь по турецким кораблям. Турецкий левый фланг отступил, увлекая за собой корабли Соранцо. Между отрядом проведитора и основными силами христиан появился разрыв, чем не замедлил воспользоваться командующий турецким флотом. Возникла серьёзная угроза для христиан. Эскдра Соранцо оказалась полностью изолированной от ядра христианского флота и была на волосок от гибели. Но сказалось явное преимущество христиан в тяжёлой артиллерии. Огонь галеасов и парусников вынудил Али-пашу отступить к мысу Матапан, а затем и вовсе направить свой флот в гавани Модона и Наварино, чтобы спасти флот от надвигающегося шторма.

Галеры христиан вернулись в закрытые бухты Чериго, где оставались четыре дня. Всё это время командиры обсуждали план дальнейших действий. Идти ли на Корфу налегке, оставив галеасы и тяжелые парусники на Чериго? Но смогут ли галеры христиан проскочить без поддержки артиллерии тяжелых кораблей мимо турецкого флота? И не сожгут ли турки парусники христиан, лишившиеся поддержки галерного флота? В конце концов было решено направиться на Занте, и далее на Корфу в полном составе. Переход прошел в целом благополучно и объединённый флот 17 августа успешно прибыл на Занте.

Ввиду того, что от Занте было совсем недалеко до Кефалонии и Корфу, военный совет флота решил оставить тяжелые парусники на этом острове, а на галерах и галеасах продолжить путь на соединение с эскадрой дона Хуана. 20 августа флот прибыл на Кефалонию, провёл там двое суток и 22 августа переместился на Левкаду.

Между тем главнокомандующий объединенным флотом Священной лиги дон Хуан Австрийский, прибывший на Корфу еще 9 августа, вот уже две недели с нетерпением ожидал прибытия кораблей Колонны и Фоскарини. Не выдержав ожидания, он 28 августа посылает две галеры с приказом Колонне "без промедления привести армаду на Корфу". Папский адмирал, получив приказ, поворачивает свои корабли назад к Занте, где забирает парусники и 31 августа 1572 года флот в полном составе прибывает в Игуменицу. Там он пополняет запасы воды и, получив повторное напоминание дона Хуана, направляется на Корфу, где соединяется наконец с пятьюдесятью галерами и пятью галиотами дона Хуана и двумя галеасами герцога Тосканы.

Дон Хуан распорядился провести очистку подводной части прибывших кораблей, их конопатку и смоление, запастись водой на десять дней, после чего 7 сентября 1572 года отдал приказ флоту начать движение для поиска флота противника.

9 сентября разведка донесла, что "турецкий флот в составе 218 галер и 50 галиотов находится в Наварино и выказывает явное намерение дать сражение противнику". Дон Хуан на следующий же день вышел из Игуменицы с 195 галерами, 25 галиотами, восемью галеасами и 30 тяжёлыми парусниками, приказав лёгким фрегатам и бригантинам держаться в тылу эскадры. Дон Хуан Австрийский шёл в центре "баталии" (65 галер эскадры центра), флагманские галеры папского и венецианского флотов шли по обоим бортам от него. Правым крылом из пятидесяти галер командовал Альваро де Басан (маркиз де Санта Крус), левое крыло также из пятидесяти галер находилось под командованием Соранцо, а тридцатью галерами резерва командовал Хуан де Кардона. Перед боевыми порядками на расстоянии 8 миль днём и 4 миль ночью шёл авангард. К 12 сентября "Католическая армада" (термин хрониста Сервиа) достигла гаваней Кефалонии.

15 сентября флот христиан выдвинулся к островам Строфадес, расположенным примерно на полпути от Занте до Наварино. Дон Хуан провёл на островах весь световой день, надеясь под покровом ночи совершить переход к месту базирования турецкого флота и на рассвете напасть на него. Но турки не зевали и накануне прихода христианского флота покинули Наварино, переместившись со всем флотом в хорошо укрепленную гавань Модона.

Обмен артиллерийским огнём между флотами 16 сентября не дал никаких видимых результатов. Тем не менее, многие участники сражения полагали, что если бы в этот вечер, вместо того, чтобы удалиться на стоянку, дон Хуан продолжил сражение, он мог взять штуром Модон и разбить там турецкий флот. В осаждённом порту царила паника, и как позднее говорил Сервантес, турки были готовы покинуть галеры: "и держали наготове платье и башмаки с тем, чтобы, не дожидаясь, когда их разобьют, бежать сухопутьем".

Упущенная возможность больше не представилась. Али-паша действовал быстро. Христиане полагали, что он ничего не предпринимает, в то время как он разоружил часть своего флота, чтобы разместить снятые с него пушки в горах, окружающих город. Вкупе с имеющимися укреплениями они делали его неприступным.

Флот Священной лиги стал на якорь у острова Сапиенца, находящегося примерно в одной миле от выхода из Модона. 18 сентября несколько галер направились для пополнения запасов воды к берегу, расположенному милях в 5 от турецкой крепости Корон. Солдаты, посланные за водой, были атакованы турками, что потребовало высадки дополнительного десанта с кораблей Хуана Австрийского, чтобы загнать турок в их крепость. На флагманской галере непрерывно совещался высший командный состав флота, пытаясь выработать план взятия Модона. но к единому мнению командиры так и не пришли. Не хватало сил, и дон Хуан направляет отряд кораблей на Занте за подкреплением, а остальные силы заводит в спокойную гавань Наварино, продолжая наблюдать за действиями противника в Модоне.

Когда 20 сентября около тридцати турецких галер вышли из Модона, пытаясь выяснить дислокацию и намерения "Католической армады", дон Хуан послал резерв своего флота под командованием Альваро де Басана на их перехват, но турки, лучше ориентирующиеся в прибрежных водах Мореи, смогли благополучно вернуться к основным своим силам. Али-паша вытащил основную часть флота на берег, кормой вперед, создав дополнительную артиллерийскую защиту гавани за счёт мощных носовых пушек своих галер.

Между тем турки, засевшие в крепости Наварин, через который с севера в Модон поступало продовольствие, начали вести беспокоящий огонь по кораблям христианского флота. Попытки десанта выбить их из укрепления не увенчались успехом, и 21 сентября Хуан Австрийский посылает двадцать галер за тяжелыми парусниками и германскими наемниками, которые оставались на Занте. Однако начались осенние шторма, и операция по переходу с Занте к Наварино затягивается на целую неделю. Подкрепление приходит только 27 сентября. Дон Хуан отдает приказ построить платформу из соединенных настилом двух галер и разместить на ней тяжелую артиллерию, чтобы бомбардировать корабли турок в Модоне. Но эта попытка провалилась. Поднялись юго-западные ветры, пошли дожди. В воздухе запахло зимой.

2 октября 1572 года дон Хуан высадил 5 тысяч пехотинцев под командованием Алессандро Фарнезе на берег. Всю ночь они карабкались к стенам Наварина, которые казались более доступными, чем старые венецианские укрепления Модона.

Но все попытки взять крепость, которые продолжались три дня, оказались безуспешными. Плохое знание местности, ливни, затопившие долину, на которой действовала испанская пехота, прибытие турецкой конницы, наконец, нехватка провизии и боеприпасов, негостеприимстов голой равнины, опустошенной ураганом, всё это усложнило действия испанского отряда, который нужно было срочно вернуть на корабли. 5 октября Хуан Австрийский приказал вернуть солдат и орудия. В ночь на 7 октября он повёл галеры своего флота к Модону, приказав парусным кораблям вернуться на Занте. К великому неудовольствию венецианцев, настаивавших на продолжении осады Модона, главнокомандующий флотом лиги объявил, что кампания 1572 года окончена. Нанеся "прощальный визит" в Модон, христиане обнаружили, что до двадцати турецких галер преследуют парусное судно (позже стало известно, что это венецианская нава с Крита) примерно в пятнадцати милях от берега. Надеясь отрезать туркам путь к отступлению, галеры христиан на полном ходу устремились ко входу в гавань Модона. Али-паша направил до пятнадцати своих галер, чтобы артиллерийским огнём отогнать христиан от гавани. В возникшей суматохе всем турецким галерам удалось благополучно вернуться в гавань, кроме одной, флагманской галеры турок. Её перехватил и после короткого боя захватил Альваро де Басан. Капитаном пленённой галеры оказался сын бейлербея Алжира, внук знаменитого Хайреддина Барбароссы. Двести галерных рабов были освобождены и двести янычар взяты в плен. Эта галера стала утешительным призом за всю дорогостоящую капанию 1572 года.

8 октября объединённый флот Священной лиги взял курс на Занте и далее на Кефалонию и Игуменицу. Несмотря на продолжающийся шторм, армада 20 октября пересекла пролив между Игуменицей и Корфу. Двумя днями позже Хуан Австрийский со своими кораблями взял курс на Мессину, куда и прибыл благополучно 26 октября 1572 года. Таким образом кампания 1572 г. закончилась. Ни одна из поставленных задач так и не была выполнена, хотя свои достижения она всё же имела – под прикрытием флота венецианцы смогли доставить на Крит подкрепления и припасы, благодаря которым местные гарнизоны смогли организовать оборону сравнительно немногочисленному турецкому десанту и не пустить его в этом году дальше Канеи.

С конца осени у всех было ощущение, что Священной лиге пришёл конец. Испанский флот, разделившись на три части, прибыл в Мессину. А вернувшийся в Венецию Джакомо Фоскарини, 24 октября докладывал Республике: "Единственные виновники того, что в этой экспедиции было сделано так мало, испанцы, которые вместо того, чтобы помогать Лиге. Всячески старались погубить и ослабить Венецию. Опоздания дона Хуана, его нерешительность в ходе кампании были вызваны именно этим замыслом постепенно подточить силы Республики и обеспечить выгоды короля во Фландрии, пренебрегая интересами Лиги и даже причиняя ей ущерб. Злая воля испанцев открыто проявлялась во всех случаях, когда речь шла о пользе венецианских владений". И хотя эти обвинения были во многом несправедливы, но они отражали господствующие настроения в венецианском обществе, где всё сильнее склонялись к мнению о бесполезности дальнейшей войны с турками и необходимости заключения с ними мира, пусть даже ценой крупных уступок. Торговля, финансы и промышленность Республики были расстроены, ресурсы истощены дорогостоящей войной на море, уровень жизни упал вследствии нехватки и дороговизны продуктов. А сама шедшая уже два года война не принесла Венеции никаких существенных приобретений. В 1571 г. был потерян Кипр, затем ряд опорных пунктов на Адриатике. В 1572 г. под угрозой утери оказался Крит. Из экспедиций 1571-1572 гг. Венеция ничего не извлекла, кроме огромных долгов и разочарования. А недоверие к испанцам усиливалось с каждым днём. Мало кто сомневался, что уже в ближайшие месяцы Республика Святого Марка "выйдет из игры". Но известия пришедшие из Польши, на южных границах которой в то же самое время происходили бои с турками, вдохнули в Священную лигу новую жизнь, заставив приунывших было её участников встрепенуться и решиться на продолжение борьбы.

Решил заранее предупредить — завтра (и, скорее всего, в воскресенье тоже) проды не будет. На работе, за время праздников накопились "хвосты", так что завтра работаю и не до написания таймлайна.

да ничаво падазём

Леший пишет:

завтра (и, скорее всего, в воскресенье тоже) проды не будет. На работе, за время праздников накопились "хвосты", так что завтра работаю и не до написания таймлайна.

Коллега вы и так практически единственный плотно работаете над таймлайном. Так что — терпеливо ждем