Победоносная Ливонская война.

Радуга пишет:

ВОт только это власти ВКЛ отделились, а Московская митрополия взбунтовалась (не надо вину на них перекладывать). Митрополитом-то все-таки должен был быть Исидор, а не Иона.

"После изгнания Исидора в Москве возвели на митрополичий престол всея Руси рязанского епископа Иону, которого избрали на этот престол десять лет тому назад — в 1433 году. Митрополит Иона не поехал в Константинополь к патриарху для поставления, потому что москвичам было известно, что Константинопольский патриарх и византийский император приняли унию. Возведение Ионы на митрополичий престол состоялось в декабре 1448 года. С этого времени в Москве начали избирать и поствящать в сан митрополитов без Константинопольского патриарха. 1448 год считается началом независимого от Константинополя, автокефального существования Русской Православной Церкви.

В то время Литовско-Наваградская и Галичская митрополия не имели своих митрополитов. Митрополит Иона поспешил в Великое Княжество Литовское, чтобы объединить все епархии под своим началом. Ему благоприятствовали в этом мирные отношения между Москвою и Великим Княжеством Литовским. Митрополит Иона написал два послания: одно ко всем князьям, панам, боярам, наместникам, воеводам и всему "купно литовско-галицкому людству", а второе к киевскому князю Симеону Александровичу Олельковичу. К епископам западно-русских провинций он не обращался, считая их уже своими. Вслед за посланиями митрополит поехал в Киев, посетил Галич, Львов, Вильно и Наваградак. Это путешествие помогло ему закрепить свою власть в этих областях. Польский король и великий князь литовский признал за ним право на "столец митрополичь кiевскiй и всея Руси, как первiе было по установленiю и обычаю рускаго христiанства" и в 1451 году выдал ему об этом свою грамоту-привилегию, охранявшую его права в Великом Княжестве Литовском". (Афанасий Мартос. Беларусь в исторической, государственной и церковной жизни).

Все же я думаю уговорить одного из патриархов возможно. Возможности предоставляемые

патриаршим престолом в России не идут ни в какое сравнение с Антиохией, Александрией,

Иерусалимом или даже Константинополем. Тем более уже ясно кто будет освобождать "град

Константина" и сокрушит "агарян"....

Виталий пишет:

Но Петр имхо мог забить на религию/идеологию, ради интересов государства

Именно поэтому автономия церкви при нем нереал.

Виталий пишет:

вот у Ивана IV с этим сложнее

ИМХО нормально. И "щипал" действительно хорошо и отдельных представителей того... Просто время другое (Раскола и сопутствующих радостей не было), а отношение тоже самое.

Вал пишет:

Тем более уже ясно кто будет освобождать "град
Константина" и сокрушит "агарян"....

Ну на тот момент допустим это еще совсем не очевидно...

Den пишет:

Ну на тот момент допустим это еще совсем не очевидно...

Ну для православного вполне очевидно, "при всем богатстве выбора другой альтернативы нет"

Леший пишет:

в Москве возвели на митрополичий престол всея Руси рязанского епископа Иону

Это уже незаконно.

А далбше пошло разделение. Одни епархии пошли за Исидором, другие за Ионой.

Радуга пишет:

Это уже незаконно.

Его признали все. Даже в Литве. Незаконны были как раз поставленные потом Киевские митрополиты.

Ряд первосвятителей Западнорусской Церкви начал собою Григорий. Мы уже знаем, кто был он, как поставлен в митрополита и как совершилось при нем окончательное отделение Литовской митрополии от Московской. Григорий происходил из Болгарии и считался учеником митрополита Исидора. С ним прибыл к нам из Греции, с ним же и бежал из России. С ним путешествовал (1452) из Рима в Константинополь и оттуда снова возвратился в Рим. В России Григорий назывался только чернецом и протодиаконом при Исидоре; в Константинополе сделался аббатом, или игуменом, монастыря святого Димитрия, того самого монастыря, в котором некогда игуменствовал и Исидор. Когда в Риме ясно увидели, что ни в Москве, ни в Константинополе не могла утвердиться Флорентийская уния, несмотря на все попытки и усилия ревнителей ее; когда Исидор потерял всякую надежду возвратиться на свою кафедру в Россию, где все еще продолжал княжить прогнавший его великий князь Василий Васильевич и много лет уже святительствовал православный митрополит Иона, тогда с общего согласия папы, Исидора и других кардиналов положено было отделить от Русской Церкви по крайней мере те епархии, которые находились во владениях литовско-польскoго короля, по вере латинянина, поставить над ними особого митрополита, приверженного к унии, и таким образом хотя здесь насадить и утвердить ее. Исидор указал на ученика своего Григория «яко достойна суща митрополии Русския и мудра велми в речех». Бывший Цареградский патриарх Григорий Мамма, принужденный, подобно Исидору, оставить свою кафедру за приверженность к унии и проживавший в Риме, рукоположил Григория в сан епископа-митрополита, а папа Пий II утвердил его своею грамотою от 11 сентября 1458 г. и отпустил в назначенную ему Литовскую митрополию. (митрополит Макарий)

Радуга пишет:

А далбше пошло разделение.

Под давлением литовских властей.

Как же поступили литовские епископы? Сначала они хотели показать свою приверженность к митрополиту Ионе, сами известили его о прибытии к ним Григория, прислали в Москву даже грамоты, которые последний принес с собою в Литву от папы, лжепатриарха Григория Маммы и Исидора; иные извещали и о своей ревности по православию. И Иона хвалил их ревность и убеждал их быть твердыми и впредь, не покоряться Григорию и охранять от него свои духовные паствы. Но вскоре имел скорбь услышать, что некоторые из этих епископов уже вошли в общение с Григорием и служат с ним, поминая в церквах ненавистное имя папы. И снова писал к ним архипастырские послания и объяснял, что Григорий Мамма, и Исидор, и ученик его Григорий — отступники от православной веры и развратители ее и что тех, которые вступят в общение с ним, «православная Церковь не имеет за христиан, но за отступники своея веры и пособники их ересей»; снова убеждал и слезно умолял епископов позаботиться о своих бессмертных душах, не сообщаться с Григорием, не внимать его учению, не бояться его запрещений, оберегать от него православных христиан. «А если кому из вас, сыны мои,— прибавлял первосвятитель,— будет от кого-либо истома за то и нужда, тот по своему к нам исповеданию и обещанию, не принимая пришедшего от Римской Церкви и не приобщаясь к нему, ехал бы ко мне. А который не поедет, забыв к нам свое исповедание пред Богом и обещание в свое стˆавленье, и пожелает вступить в общение с отступником Григорием, тот сам на себя положит великую и неизмолимую пред Богом тяжесть церковную»{15}. Много ли подействовали такие убеждения? На приглашение Ионы из всех литовских епископов отозвался только один. Он писал, вероятно, уже не к самому Ионе, а к преемнику его Феодосию, что Григорий, когда прибыл в Литовскую землю, «воздвигл бурю и развращение на Церковь Божию и что великая от него налога православному христианству», а затем, сказав о самом себе, как «стоял за св. Божии церкви и за православную св. Христову веру», просил у Московского первосвятителя ходатайства пред великим князем, чтобы тот пожаловал своего богомольца и успокоил его в своей державе «от таковаго злаго гонения». Митрополит в своем ответном послании благодарил епископа за его твердость и ревность по вере и извещал, что великий князь готов пожаловать его и успокоить в своей державе и «издоволить всем» и чтобы он поспешал в дом Пречистой Богородицы и великого чудотворца святого Петра митрополита. Епископ этот был Евфимий Брянский или Черниговский, который к концу 1464 г. действительно «прибеже на Москву, покиня свою епископию» и получил здесь в управление епархию Суздальскую{16}. Что ж прочие епископы, литовские и галицкие? Некоторые из них, как мы уже упоминали, вступили в общение с Григорием почти тотчас, едва он прибыл в Литву, а другие сначала, быть может, и пытались не признавать его и не повиноваться ему, но, когда началось «злое гонение», конечно, не без воли короля, которого сам папа уполномочил в своей грамоте подвергать тяжким мукам тех, кто станет противиться Григорию, тогда смирились и мало-помалу уступили и покорились ему и его власти.

Леший пишет:

Его признали все. Даже в Литве.

ЧТо значит признали?

Если митрополитов назначает Константинопольской патриарх — то можно признавать, можно не признавать... Законным будет именно назначенный. Т.е. Исидор.

Другое дело, что его надо было менять на Иону любым способом. Надо было менять правила поставления митрополитов. Но все равно по старым правилам (по букве закона) — мятежником является именно Иона.

Тем более если почетать источники не из московской патриархии, а из Константинопольской или источники униатов — они отстаивают именно такую версию.

Радуга пишет:

Если митрополитов назначает Константинопольской патриарх — то можно признавать, можно не признавать... Законным будет именно назначенный. Т.е. Исидор.

Причем тут вообще Исидор и Константинопольский патриархат, если

Бывший Цареградский патриарх Григорий Мамма, принужденный, подобно Исидору, оставить свою кафедру за приверженность к унии и проживавший в Риме, рукоположил Григория в сан епископа-митрополита, а папа Пий II утвердил его своею грамотою от 11 сентября 1458 г. и отпустил в назначенную ему Литовскую митрополию.

Леший пишет:

Причем тут вообще Исидор и Константинопольский патриархат

Потому что ранее Исидор был утвержден Константинопольским патриархом — и низложен не был.

Потому что Иону Константинопольский патриарх не утвердил (и вообще митрополитов утверждать перестали).

Речь не о Григории, речь об Исидоре. Именно его Иона сместил незаконно (не по букве закона). А дальше — что Иона, что Григорий ... одинаковые самозванцы. Вот только первым был все-таки Иона (и с него спрос выше).

Вопрос по теме (может кто поможет) — кто может подсказать, где можно достать более менее подробную информацию по экономическому положению Речи Посполитой в середине и конце 16 века?

Den пишет:

Именно поэтому автономия церкви при нем нереал.

Представление автономии — несомненно. А вот сохранение чьей-то из вновь присоединенных — имхо возможно. При абсолютной лояльности. Но вот платить за это святым отцам придется — мама — не горюй.

Den пишет:

ИМХО нормально. И "щипал" действительно хорошо и отдельных представителей того...

Имхо он все же был идеалистом (по крайней мере по молодости) И требовал от "отдельных представителей" соотвтствия высокому званию. ЧТо до щипания — коллега покажите мне хоть одного монарха, которого не посещали идеи секуляризации.

В выложенной части ПЛВ произвел как небольшие изменения (дополнил события взятием Риги), так и сделал продолжение. Измененный вариант вот:

Леший пишет:

Для прикрытия на верную оставили заслон немецкой наемной пехоты. Наемников перебили полностью, но свою задачу они выполнили – когда русские прорвались к переправе, противник поджег мост и таким образом спас остатки войска. После этой победы, не встречая сопротивления, царские полки вступили в Вильно. У Радзивилла осталось менее 3 тыс. чел., он уже без боев поспешно отступал в Жмудь. А части Шуйского, двигаясь за ним, занимали города, 8 августа – Ковно, через три недели – Гродно.

Разгром вызвал брожение в стане мятежников. Часть восставших, во главе с жмудским старостой Иваном Иеронимовичем Ходкевичем пошла на переговоры с Шуйским, согласившись в обмен на прощение сложить оружие. Благодаря чему под власть Ивана IV без боя вернулась Жемайтия и Курземье. После чего армия Шуйского, сделав стремительный бросок, 21 августа вышла к Риге. Магистрат города не ожидал столь быстрого появления русских, даже не успел сжечь пригороды и вырубить обширные сады вокруг города, закрывающие сектора обстрела собственной артиллерии. Что оказалось очень удобно для осадных работ. Под прикрытием садов, почти без потерь, войска устроили шанцы и шесть осадных батареи, которые открыли по городу непрерывную стрельбу. Понимая, что для успеха необходимо отрезать Ригу от моря, Шуйский отрядил часть войска для захвата крепости Динамюнде, контролирующую устье Двины. Но захватить крепость с налета не удалось. Тогда “для принятия с моря неприятельских судов” был построен свайный мост через Западную Двину. Перед мостом были протянуты связанные цепями бревна. А на обоих берегах реки возле моста построены батареи с тяжелыми пушками.

Эти мероприятия не замедлили сыграть свою роль уже 28 августа, когда девять небольших шведских судов попытались пройти к Риге. Шведы попали под сильный огонь русских батарей и, не сумев форсировать заграждения на реке, вернулись обратно. А 29 августа из Полоцка к Риге подошла “плавная судовая рать” усилившая осаждавших. Однако, не решаясь штурмовать хорошо укрепленный город, Шуйский предпочел усилить блокаду, чтобы вынудить город сдаться.

12 сентября шведский флот вновь попытался оказать помощь осажденному городу. Под Динамюнде сосредоточилась эскадра в составе 24 судов. Ее появление вызвало “необычайную радость” среди осажденных. Но высадить десант противнику не удалось. Все его атаки отбивали русские батареи с обоих берегов Западной Двины. 13 сентября трем шведским судам удалось прорваться к Риге, но огонь с русских батарей заставил их отойти назад к Динамюнде. В конце концов, вся шведская эскадра ушла в море и более не появлялась в устье Западной Двины.

Этот успех вдохновил русское командование и началась подготовка к штурму. Шуйский предложил рижанам сдать город, однако магистрат ответил отказом. 14 сентября русские начали интенсивную бомбардировку Риги. Атака была назначена на 2 октября. Но 25 сентября магистрат наконец вступил в переговоры с русскими. К этому его побудили не столько бомбардировки, сколько требования населения города о прекращении боевых действий. Было ясно, что русские не отступятся пока не возьмут город, а надежда на помощь шведов пропала.

Переговоры о сдаче Риги продолжались более недели, наконец 4 октября был подписан акт о сдаче города. Согласно условиям капитуляции, город безоговорочно сдавался на милость победителя, лишался всех своих прав и привилегий и соглашался на выплату контрибуции. Были арестованы 22 члена магистрата и 610 горожан. А в крепость Динамюнде, переименованную в Усть-Двинск, вводился русский гарнизон.

В это же время, южнее наступала собранная под Черниговом армия во главе с Василием Федоровичем Скопиным-Шуйским. В июне-июле 1577 года захватив Гомель, Чичерск, Речицу, Жлобин, Рогачев, Бобруйск, взяв “с лету” Быхов, и заняв Могилев, который не только сдался без боя, но и выставил на русскую службу около 800 человек, его армия 28 августа приблизилась к Слуцку, где 8 верстах от города его встретил князь Семен Слуцкий, который не желая воевать с единоверцами (такова официальная версия – князь Слуцкий был православным) согласился на сдачу города и всего княжества на милость русского царя. Что оставило без защиты окрестные города. И в начале сентября полки Скопина-Шуйского при минимальном сопротивлении взяли Клецк, Мышь, Ляховичи, Столовичи, Миргородок, Слоним, Новогрудок. Но под Несвижем встретил упорное сопротивление, и только 29 сентября столица владений Радзивиллов была взята.

Одновременно с этим, в конце августа 1577 года на речных судах из Киева вверх по Днепру отправился отряд князя Александра Вишневецкого (300 чел.) — приводить “под царскую руку” Полесье. Эта флотилия вошла в Припять и 10 сентября подошла к Турову, где не встретив никакого сопротивления двинулся сухим путем к городу Давыдову. 16 сентября в версте от Давыдова его встретил отряд мятежников, общей численностью около 300 человек. После непродолжительного боя мятежники бежали в город, но русские ратники “на плечах противника” ворвались следом и захватили город. После чего вернулись к своим судам и поплыли вниз по реке Горыне к Припяти, затем по ней вверх до реки Вятлицы. Оттуда войско Вишневецкого сухим путем 20 сентября подошло к городу Столин. Там повторились события у Давыдова: мятежники после непродолжительного сопротивления бежали, а русские заняли город. От Столина Вишневецкий вернулся к Припяти, ратники опять сели на суда и поплыли до реки Пины. 25 сентября флотилия подошла к Пинску, который сдался практически без сопротивления.

Последняя значительная операция в 1577 году состоялась поздней осенью на Брестчине. В начале октября 7-тыс. русский отряд во главе с Василием Юрьевичем Сабуровым пошел прямо на Берестье (Брест). Однако штурма не произошло. 3 ноября 1577 года жители Берестья сами открыли ворота подошедшему русскому авангарду и выдали скрывавшихся в городе мятежников.

В соседней Польше ситуация развивалась следующим образом: с наступлением 1577 года постепенно стали брать вверх конфедераты, которые установили свой контроль над большей частью коронных земель и стали проникать в Галицию. Узнав о начале мирных переговоров между русским царем, Крымским ханством и Турцией, Понтий де ла Гарди прекратил осаду Гданьска (тем более что его войска разорили окрестности из-за чего их снабжение стало проблематичным), и, оставив возле города 3-тыс. отряд, с основными силами устремился вглубь Польши и занял Краков, где соединился с основными силами конфедератов. Весной 1577 года сенат провозгласив новым коронным гетманом (вместо сохранившего верность царю Николая Мелецкого) Альберта Лаского, объявил “посполитое рушение”, собиравшееся в районе Люблина. Выдвинув лозунг “возвращения” под власть Короны таких “исконных польских земель”, как Вост. Подолия, Волынь и Киевщина, и колонизации этого края, конфедератам удалось привлечь на свою сторону часть шляхты. Правда, в самый разгар сбора войска между Понтием де ла Гарди и частью магнатов произошел раскол из-за т.н. “Прусского вопроса”. Суть его была в следующем. 20 марта 1568 года ушел в мир иной скованный параличом престарелый прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн. Спустя 16 часов в замке Нойхаузен за герцогом последовала его жена Анна Мария Брауншвейгская. (Почти одновременную смерть царственных супругов, разделенных расстоянием в 50 километров трудно объяснить простым совпадением. Хотя, возможно, герцогиня скончалась от огорчения, получив известие о смерти мужа. Возможно, кое-кто помог ей уйти в иной мир, и на то были веские причины).

Последние годы земной жизни герцога Альбрехта оказались далеко не безоблачными. Старый герцог почти выпустил из рук бразды правления и наивно доверился людям авантюристического склада характера. Брожение охватило умы. Народ пребывал в недоумении.

В личной жизни у герцога Альбрехта не все ладилось. Его первая супруга Доротея Датская подарила ему шестерых детей, но до совершеннолетия дожила лишь Анна София, выданная замуж за Иоанна Мекленбургского. Затем герцог Альбрехт женился вторично на юной Анне Марии Брауншвейгской. Более чем сорокалетняя разница в возрасте не смутила пожилого герцога: слишком велико оказалось желание иметь наследника. Наследник действительно родился в 1553 году — принц Альбрехт Фридрих. Однако с принцем природа сыграла злую шутку. Дурные наследственные признаки сконцентрировались в несчастном юноше сверх всякой меры. Он явно отставал в развитии от своих сверстников. Постепенно его душевное равновесие нарушилось. Можно предположить, что его нервная болезнь стала результатом частых близкородственных браков, принятых в аристократических семействах.

К примеру, прадедушка несчастного принца — Альбрехт Ахилл — женился на своей двоюродной племяннице. Мать принца страдала эпилептическими припадками. Кроме того, отец и мать принца доводились друг другу родственниками; герцог Альбрехт женился на своей двоюродной внучке или внучатой племяннице. Следовательно, для Анны Марии Брауншвейгской супруг доводился двоюродным дедушкой.

Итак, после смерти родителей 15-тилетний Альбрехт Фридрих в одночасье очутился в роли правителя прусского герцогства. К такому повороту событий он был совершенно не готов. Тем не менее, на следующий год (в 1569 году) он съездил в город Люблин, где принес верноподническую присягу польской короне. Необходимость такого шага диктовалась тем обстоятельством, что Пруссия с далекого 1454 года находилась в вассальной зависимости от Польши.

Преждевременная смерть Анны Марии Брауншвейгской, матери новоиспеченного герцога, не позволила ей стать регентшей при несовершеннолетнем сыне, на что она, может быть, рассчитывала при поддержке родственников из земли Брауншвейг. Впрочем, и семейство Гогенцоллернов не желало упускать лакомого кусочка в виде богатой Пруссии. Для Польши же появилась возможность лавировать и поторговаться с максимальной для себя выгодой.

Пока шла некая подковерная дипломатия, над юным герцогом Альбрехтом Фридрихом учредили опеку из нескольких высших советников — оберратов. Советники, в первую очередь, ограничили герцога в свободе передвижения, предложив ему поселиться в уединенном замке Фишхаузене. Во вторую очередь, они старались не слишком афишировать прогрессирующую нервную болезнь герцога, проявляющуюся в меланхолии, склонности к уединению, тоскливости и приступах отчаяния. Таким образом советники предполагали взять власть над герцогством целиком и полностью в свои руки. Но тут вмешался Георг Фридрих Гогенцоллерн — племянник покойного герцога Альбрехта и двоюродный брат герцога Альбрехта Фридриха.

9 ноября 1573 года Георг Фридрих неожиданно появился в Кенигсберге, где стал осторожно нащупывать почву на предмет принятия опекунства над герцогом. Тут-то Георг Фридрих наткнулся на значительное сопротивление советников-оберратов и даже супруги больного герцога — Марии Элеоноры. Советники не желали отдавать власть бойкому пришельцу, а Мария Элеонора, наверное, лелеяла мысль о собственном регентстве над супругом при помощи влиятельной родни из земли Юлих-Клеве.

Тогда Георг Фридрих предпринял обходной маневр. Он принялся обхаживать ставшего польским королем Ивана IV — формального сюзерена Пруссии. Георг Фридрих стал доказывать русскому царю, что он, Георг Фридрих, при «наличии отсутствия» у герцога Альбрехта Фридриха потомков мужского пола, вполне может претендовать на наследное управление Пруссией, ввиду близкородственности к герцогу. Но исходя их условий Краковского договора, заключенного еще в 1525 году, согласно которому при прекращении мужской линии у потомков герцога Альбрехта и трех его братьев, Пруссия должна автоматически войти в состав Польши, как обычное воеводство, Иван IV предпочитая иметь в Вост. Пруссии в качестве управителей послушных ему “оберратов”, чем враждебно настроенного к нему бранденбуржца, отказал в Георгу Фридриху в его претензиях. Но Георг Фридрих не оставил своих попыток прибрать к своим рукам Прусское герцогство и после начала мятежа предложил Понтию де ла Гарди 500 прекрасно обученных солдат и солидную сумму в размере 200 тыс. дукатов.

Щедрый жест Георга Фридриха вызвал в Польше первоначально доброжелательную реакцию. Но после того, как Понтий де ла Гарди на основании того, что договор с Бранденбургом заключен от имени Юхана II, прибрал эти деньги к своим рукам и не стал делиться с сенаторами, то такие магнаты как Станислав Конецпольский (старший), Петр Зборовский, Николай Язловецкий и др., возмутившись подобной “несправедливостью”, откололись от основных сил и сосредотачивали свои хоругви под Зборовом, где собрав свыше 12 тыс. чел. и более 60 орудий выступили в поход на литовский город Збараж. В конце марта 1577 года польские войска обложили город, рассчитывая на то, что его защитники быстро израсходуют боевые и продовольственные припасы. Однако осада Збаража затянулась. Организуемые конфедератами штурмы русские успешно отражали и часто предпринимали ответные успешные вылазки.

Стремясь овладеть земляным валом, который опоясывал город, поляки насыпали вал, превышавший вал городской, установили на нем орудия и открыли огонь. Оборонявшиеся насыпали второй, более высокий вал, но с меньшим обводом и укрылись за ним. Конфедераты тоже насыпали себе второй вал, выше русского, и стали вести обстрел с него, заставив защитников города устраивать индивидуальный окоп для себя.

Вслед за этим развернулась минная война. Конфедераты вели подкопы, а русские – контрминные галереи. Борьба затягивалась. Постоянные “реквизии”, а попросту обыкновенные грабежи и бесчинства со стороны конфедератов, а также обыкновенных банд, которые пользуясь отсутствием твердой власти во множестве расплодились в стране, очень быстро довели население до полного остервенения. В результате в Галиции бежавшие в леса крестьяне и пострадавшие от действий конфедератов шляхтичи сформировали отряды т.н. “опришников” и стали устраивать нападения на имения, обозы и мелкие отряды конфедератов, тем самым полностью разрушив тыл осаждающих. К концу июля у поляков оказались на исходе боеприпасы и продовольствие. И руководство конфедератов решилось на общий приступ. К городским укреплениям покатили “вагенбург” (подвижное укрепление), за которым шли конфедераты. Началась артиллерийская подготовка штурма. Но в это время осажденные произвели сильную вылазку и подожгли “вагенбург”. Приступ не удался.

Тем временем в направлении Зборова началось встречное движение двух армий. С востока, на помощь Збаражу двигалась 30-тыс. русская армия под командованием Ивана Михайловича Бутурлина. Несколько позже с запада через Львов, на помощь застрявшим под Збаражем конфедератам, начало выдвигаться 20-тыс. польское войско (13 тыс. “ополченцев” и 7 тыс. шведов и наемников) во главе с гетманом Альбертом Ласким.

Одновременно, для обороны южной границы царь оставил 5 казацких полков: Уманьский, Брацлавский, Калницкий, Белоцерковский, Киевский. Так же, для недопущения возможного татарского набега (которые могли воспользоваться уходом основных сил на запад) в начале июня 1577 года в Азовское море вышла русская флотилия в количестве 7 галер и 38 стругов прошедшая через Керченский пролив и 18 июня, на подходах к Кафе, заметив шесть судов с хлебом и товарами, следовавших из Стамбула в Кафу, взяли их на абордаж. А два дня спустя, 20 июня, русские высадились в Кафе и после жесточайшего боя овладели посадом, освободили многих невольников, зажгли город, но были выбиты, потеряв убитыми трех человек. Тем не менее блокада побережья Крыма и Тамани продолжалась. Лишь в середине августа флотилия оставив за кормой Черное и Азовское моря и вместе с 120 освобожденными невольниками ушла в устье Дона.

5 июля русские войска подошли к Збаражу, вынудив конфедератов прекратить его осаду и самим перейти к обороне. 6 июля русские начали артиллерийский обстрел неприятельского лагеря, а в 11 часов утра пошли на штурм. Поляки упорно защищались, но захватив валы русские втащили на них легкие пушки и начали обстреливать противника сверху. Понимая, что их положение безнадежно конфедераты решились на прорыв. Но тут их подвело отсутствие единого командования. Все три вождя Збаражского лагеря действовали независимо друг от друга, никак не координируя свои действия. Поэтому вместо единого удара получилось лишь несколько слабых попыток отдельных групп вырваться из окружения, легко предотвращенных русскими. К вечеру все было кончено. Большая часть Збаражской группы войск конфедератов была уничтожена. Немногие оставшиеся в живых взяты в плен. Конецпольский и Зборовский погибли в бою. Язловецкий был смертельно ранен, попал в плен и вскоре скончался.

Ничего не зная об их судьбе польско-шведское войско подошло к Зборову и вечером 4 августа расположилось у деревни Млыново. Сообщению одного из разъездов о появлении казаков не придали значения, и переправу через реку Стрыпу назначили на утро следующего дня. Поскольку целый месяц продолжались сильные дожди, размывшие дороги и затопившие низины, то долина реки Стрыпы превратилась в болотистую трясину, непроходимую для повозок и конницы. С дороги и тем более с плотины свернуть было невозможно. И хотя ночью солдаты навели через реку две переправы – выше и ниже города, но этого было явно недостаточно.

Утром 5 августа польское войско начало переправляться через р. Стрыпу по двум мостам. Переправа шла медленно, так как повозки двигались в один ряд и часто застревали. На левом берегу реки польское войско располагало свой обоз табором. Бутурлин выжидал разделения сил противника на отдельные изолированные группы с тем, чтобы иметь возможность уничтожить польское войско по частям.

Отсутствие признаков близкого расположения русского войска и переправа через реку без помех с его стороны способствовали усилению беспечности в рядах поляков. В полдень, когда на левый берег реки перешла половина главных сил конфедератов, все войско расположилось обедать, прервав переправу.

В это время гетман получил донесение от арьергарда о том, что его атаковали крупные силы казаков и татар. На помощь было послано несколько хоругвей, но было уже поздно, так как ее остатки спасались от преследования.

Затем подверглось нападению казаков и поместной конницы «посполитое рушение» у первого моста (выше Зборова). Только немногим удалось проскочить в город, большинство хоругвей мятежников были уничтожены.

Развивая успех, русские атаковали часть польских сил, оставшихся еще на правом берегу реки у второго моста, который оказался забитым возами. Повозочные разбежались. Гетман приказал сломать мост, обеспечив себя от атаки русских с тыла. Мятежники, оказавшиеся на правом берегу реки, были брошены на произвол судьбы и уничтожены.

После чего на опушке дубовой рощи показался русский отряд, с которым вступил в бой отряд передовой стражи. В это время Лаский приказал строиться для боя. Боевой порядок состоял из трех частей: “ополченцы” составили правый и левый фланг (“крылья”), а в центре расположились шведский корпус.

Затем большой отряд поместной конницы подскакал к правому крылу войска конфедератов, и обстреляв его, проскакал вдоль фронта и врубился в левый фланг. Это явилось сигналом общей атаки, которую начало русское войско по всему фронту.

Состоящее из примкнувших к конфедерации шляхтичей, большая часть которых ранее никогда не участвовала в боях, левое крыло не выдержало и побежало. Попытки гетмана остановить бегство оказались бесполезны. Положение спас Понтий де ла Гарди, ландскнехты которого придя на помощь левому крылу приняли удар русских сил на себя, дав возможность бежавшим полякам укрыться в обозе. Одновременно правое крыло боевого порядка контратакой пыталось спасти положение, благодаря чему продвижение русских удалось задержать до наступления темноты.

Рано утром 6 августа еще до наступления рассвета, не видя ни возможности, ни смысла продолжать бой, польское войско свернулось в походные колонны и начало движение в направлении Львова. Обоз был построен прямоугольником, в котором каждый боковой фас состоял из четырех рядов повозок. В середине колонны шла артиллерия, с внешних сторон – пехота, арьергард составлял конный отряд.

За походной колонной конфедератов в небольшом удалении двинулись русские, совершая непрерывные нападения на отступающее войско. Одновременно с этим, посланные вперед казаки организовали на пути следования колонны завалы из срубленных деревьев, дойдя до которых походный порядок конфедератов смешался, чем решил воспользоваться Бутурлин, приказавший начать общую атаку с тыла и флангов. Для конфедератов сложилась критическая ситуация. 2 тыс. жолнеров сели на коней, бросили обоз и обратились в бегство. Из них 900 чел. погибло, остальные добрались до Львова. Другие пытались укрыться под защитой обоза, чем окончательно дезорганизовали его. Лаский, под прикрытием все еще сохраняющего строй шведского корпуса пытался навести хоть какой-то порядок. Но все было бесполезно. Хаос в войске конфедератов нарастал. Многие бросали обоз и пытались спасаться бегством в сторону от дороги, где их уничтожали выставленные Бутурлиным боковые засады. Но благодаря действиям шведов, которые продолжали успешно отбивать все русские атаки конфедератам удалось избежать полного разгрома и уйти с места боя. Правда самим шведам это обошлось весьма дорого. Большая часть их корпуса погибла, включая и самого Понтия де ла Гарди, чья смерть вызвала распад остатков его войска. Около 300 шотландских наемников тут же прекратили сопротивление и перешли на сторону русских, присягнув на службу Ивану IV. Остальные были рассеяны и мелкими группами смогли добраться до столицы Галиции.

После победы под Зборовом, в конце августа армия Бутурлина вторглась на Львовщину. Альберт Лаский дать новую битву не решился, оставил в Львове сильный гарнизон, а сам с основными силами отошел к Слонигородку, чтобы извне оказывать помощь осажденным и угрожать тылам осаждающих. Вынудив тем самым Бутурлина, когда он обложил Львов отрядить крупные силы против Лаского.

Поляки выбрали позицию очень сильную, расположили укрепленный лагерь между Слонигородком и глубоким озером, прикрывшим их со стороны русских. А справа и слева от озера тянулись леса и болотистые протоки, служившие естественными преградами. В местах возможного их форсирования выставили заставы и чувствовали себя в полной безопасности. Но в ночь на 8 сентября казаки разобрали дома в ближайших деревнях и скрытно навели из бревен переправу через протоки. По ней во вражеское расположение проникли охотники и сняли караулы. А следом Хворостинин немедленно бросил остальных казаков, имевшийся у него полк поместной конницы и отряд шотландских наемников. Лаский опасность сперва недооценил, послал к месту прорыва лишь отряд кавалерии. Его разбили и обратили в бегство. Удирающая конница заразила паникой и поляков, укрепившихся на центральном участке, у озера. Узнав о прорыве на фланге, они испугались, что их отрежут от города, и ринулись отступать к Слонигородку.

Хворостинин приказал ратникам преследовать врага, не отставая. И городская стража, пропуская бегущих поляков, не успела закрыть ворота. На плечах неприятелей русские ворвались в крепость. Пошла потасовка на улицах, в нескольких местах вспыхнули пожары. Тогда Лаский оставил город и стал через другие ворота выводить войско в поле. Унял панику, привел части в порядок, построил и начал возводить временные укрепления. Но и Хворостинин не отставал. Проведя полки через город, тоже стал разворачивать их для сражения. Лаский принялся атаковать. Бросал вперед то гусарские хоругви, то пехотные роты, силясь сбить русских с рубежей, на которые они вышли, и тем самым переломить ход битвы. Стрельцы и казаки отражали неприятельский натиск огнем. Но конницу Хворостинин до поры до времени приберегал в резерве. И лишь когда пехота стала подаваться назад, а воодушевившиеся поляки кинулись “дожимать” ее, нарушив свой строй, на фланги им обрушились свежие силы. Конфедераты дрогнули, смешались и стали пятиться.

А в это время на помощь Ласкому спешила помощь из Перемышля. Оно вполне могло дать полякам решающий перевес. Но их дух был уже надломлен. Сперва утренний прорыв, потом неожиданный контрудар русской кавалерии подорвали боеспособность конфедератов, они уже ждали только новых катастроф. Едва вдали показалось облако пыли и какие-то отряды, пронесся крик: “Свежее войско идет на нас!” И армия устремилась в бегство, бросая знамена и орудия. Когда Лаский разобрался, что идет подкрепление, и попытался образумить подчиненных, было поздно. Их охватила полная паника, они уже не слушали ни сигналов трубы, ни своих командиров. Затем и перемышльская рать, увидев, что творится, повернула коней и бросилась прочь. В результате армия конфедератов была разгромлена вдребезги, только темнота спасла ее от полного уничтожения.

Эта победа стала решающей. Узнав о разгроме мятежников под Слонигородком сдался Львов. Капитулировал и Перемышль, заняв который Хворостинин осадил Люблин и добился сдачи города “на царское имя”. Сандомирская конфедерация распалась и фактически перестала существовать. Шведский король Юхан отозвал из Польши остатки своих сил и вступил в переговоры с царем, согласившись на заключение унизительного для Швеции мирного договора, по которому шведы, по прежнему обязаны были сноситься с Русью не на прямую, а через Новгород; обязались “возместить издержки” в размере миллиона талеров; предоставляли ряд привилегий русским купцам и признавали за Россией Кемь (Северную Финляндию).

После чего сенат, поняв что мятеж обречен, сечас же постановил распустить собранное ополчение и вступил в переговоры с царем. Иван IV, не дав определенного ответа, с русскими и литовскими войсками двинулся в Малую Польшу и, остановившись в Сандомире, разослал панам и рыцарям (шляхтичам) приказ явиться на сбор, и обещал помилованием всем, кто явится с повинной и присоединится к царскому войску. В ответ на это около тысячи панов и шляхтичей из числа примыкавших к восстанию приехали в Сандомир и заявили о своей преданности королю. Их примеру последовали и другие аристократы, благодаря чему удалось добиться изоляции сената. Вслед за этим царь двинул часть войска к Кракову, который без сопротивления сдался на его милость. Город был помилован, но на тяжелых условиях; мещане должны были отказаться от всех своих прежних привилегий (прежде всего от Магдебурского права), выдать все оружие и запасы, уступить все общинные земли и доходы и платить налагаемые Государем налоги. Затем Иван IV привлек к суду тех панов и рыцарей, которых считал главными виновниками мятежного движения. Большая часть из них подверглась денежным штрафам или конфискациям имущества; а главные зачинщики, как, например, Альберт Лаский, Станислав Пац, Андрей и Самуил Зборовские, Ян Тарло, епископы Филипп Падневский и Николай Пац, объявлены были лишенными чести, арестованы, а их огромные земельные владения изъяты в пользу королевского домена. На сейме, собравшемся в ноябре 1577 года, Иван IV пошел еще дальше. Назначенный им чрезвычайный суд приговорил к смерти арестованных пятерых магнатов и двух епископов, и приговор этот тут же был приведен в исполнение. На другой день после казни царь потребовал, чтобы паны и шляхта отреклись от всех статей, принятых сенатом во время мятежа. А после исполнения этого требования, вынудил у польских чинов согласия на коронование наследника престола еще при жизни короля, чем наносился удар принципу свободного избрания государей в Польше. При этом, в качестве обоснования этого шага были использованы требования самой коронной шляхты. Так, шляхта, используя как предлог указание на то, что поскольку высшая юридическая власть над шляхтой, как и над мещанством, принадлежит королю, то долгое отсутствие Государя в пределах коронных земель привело к скоплению дел в надворных королевских судах (в эти суды дела поступали по апелляции от низших судов, и от местских судов, судивших мещан по магдебургскому праву) и происходившую отсюда медленность в отправлении правосудия, добивалась устройства сословного выборного суда (”трибунала”) в центре государства, для разбора дел по аппеляции от поветовых шляхетских судов, отправлявшиеся прежде королем и его урядниками. Ухватившись за эту идею, царь однако вместо введения требуемого трибунала, добился от сейма постановления о пожаловании его сыну и наследнику Ивану титула принцепса, который должен был в отсутствие короля исполнять его обязанности, председательствовать в суде и быть главнокомандующим вооруженных сил, тем самым становясь в отсутствие Государя его наместником в стране. И как гласила официальная версия — благодаря этому царь, оставляя своего сына “на хозяйстве” в Польше, сможет уделять куда больше внимания делам Русского царства и Великого княжества Литовского. Но была другая, куда более важная причина заставившая царя пойти на этот шаг. Царящие в Польше права и вольности аристократии представляли большой соблазн для их русских собратьев, которые были не прочь ввести подобные установления и в своих землях. И после воссоединения, хоть и в качестве только личной унии, Польши, Литвы и Руси в единое государство, требования уравнять русских вотчинников и помещиков с польскими магнатами и шляхтичами звучали все громче и громче. В чем мог убедится сам царь на Земском соборе в октябре 1575 года. Тогда, жесткими мерами, ему удалось подавить возникшее движение. Но было ясно, что одними репрессиями против аристократии успеха добиться невозможно. Тем более, что после объединения с Польшей их требования как бы обрели видимость законности – раз польские подданные Государя имеют подобные привилегии, то отказ в них своему, русскому “благородному сословию” выглядел в их глазах вопиющей несправедливостью. Выходом из создавшегося положения было два пути. Первый – пойти на встречу требованиям русской знати и предоставить ей тот же статус, что и польской. Понятно, что сделать это без ущерба для своей власти и внутриполитической стабильности царь просто не мог. В этом случае оставался второй путь – силового подавления польской аристократии, лишение ее существующих привилегий и нивелирование ее положения с русской знатью. Что, само собой, привело бы к долгой и кровопролитной войне, успех в которой дался бы очень большой ценой. Поэтому Иван IV пошел иным путем. Коронацией собственного сына, предоставлением ему титула принцепса и вручением ему всей полноты королевской власти, царь, по сути, отделял Польшу от остальных своих владений, устраняя тем самым главный аргумент своих оппонентов. Стремясь всячески подчеркнуть этот факт Иван IV даже приказал во всех документах именовать своего сына Великим Государем (Польского королевства), а себя титуловать только Верховным Государем (в качестве обоснования был взят прецедент с соправительством Владислава-Ягайло и Александра-Витовта).

Одновременно с этим, в самом конце 1577 года из Крыма наконец-то пришло сообщение о том, что в Бахчисарае, после долгих споров и проволочек, заключено в долгожданное перемирие между Россией с одной стороны и Крымом и Турцией с другой. Еще в начале 1577 года начатые мирные переговоры буксовали – стороны никак не сходились в условиях будущего мира. Надеясь на то, что мятеж в Польше и Литве сделает русского царя уступчивей турки и требовали возвращения Азова, отказа от каких-либо претензий на Молдавию, разрушения крепостей Кодак и Св. Георгия и возобновления выплаты “поминок”, как со стороны России, так и Великого княжества Литовского. Причем последние должны были быть выплачены и за последние пять лет (с 1573 по 1577 годы). В случае отказа татары угрожали возобновить удары по русским землям. В свою очередь русские послы отказывались от уплаты “поминок, указывая, что "Понеже государство Русское самовластное и свободное государство есть, дача, которая по се Время погодно давана была крымским ханам и крымским татарам, или прошлая, или ныне, впредь да не будет должна от его священного царского величества Русского даватись, ни от наследников его", требовали уступки Азова, установления границ по рекам Ея, Кальмиус, Конские воды, Днепр, Южный Буг, Кодыма, и соглашаясь признать верховенство Турции над Молдавией, тем не менее настаивали на передаче господарского престола сыну покойного Стефана Водэ Петру.

Разгром Иваном IV мятежа и кончина 29 июня крымский хан Девлет-Гирея, преемник которого Мухаммед-Гирей был настроен более миролюбиво, заставило турок и татар пойти на уступки, в результате чего в октябре и было подписано соглашение о перемирии сроком на 10 лет, согласно которому Молдавия по прежнему признавалась вассалом Османской империи, которая, однако, соглашалась на оставление “под царской рукой” Азова с окрестностями, низовий рек Ея и Маныч. Русско-крымская граница должна была пройти по линии рек Берда – Конские воды – Днепр – Ингулец – Висунь — Южный Буг – Кодыма. Русские соглашались оставить крепость Св. Георгия, но при этом сохраняли Кодак, отказывались от своих претензий на Молдавию в обмен на признание царского титула Ивана IV со стороны Турции и Крыма. Наиболее острым был вопрос о “поминках”. По договору с Крымом 1561 года Россия прекращала их выплату, а после избрания Ивана IV литовским князем, то их выплату прекратило и Великое княжество Литовское. Крымский хан требовал возобновления “поминок”, а русские послы долго упорно отказывались от этого пункта. Но в конце концов возобладало компромиссное решение. Устанавливалось оговоренное соглашением “государево жалование” крымскому хану в размере 7 тыс. руб. в год. Одновременно, сверх этой суммы, русская казна соглашалась выделять около 10 тыс. руб. на “жалование” различным крымским вельможам.

После чего, по завершению сейма в конце ноября 1577 года, Иван IV отъехал в Киев, в котором и расположил свой “стол”. Официально это объяснялось необходимостью улучшения обороны южных границ от татарских набегов и турецкой опасности. Но как показали дальнейшие события, планы царя были куда более масштабными и радикальными.

Ура продолжение!

Леший пишет:

унизительного для Швеции мирного договора

Думаю контрибуцию шведы платить не стали бы.... И для Ивана и для шведов возвращение

к статус-кво вполне приемлемо.

Леший пишет:

В это же время, южнее наступала собранная под Черниговом армия во главе с Василием Федоровичем Скопиным-Шуйским.

А кто он такой и почему ему доверили армию? В РИ вообще ничем не отметился к этому моменту.

Куда подевалась вся элита Грозного — Серебрянные, Воротынские, Бельские, Шереметевы, Немые и т.д.?

Я смотрю — Вы всех участников Полоцкого похода "устранили", кроме Бутурлина и (возможно) Шуйского (не помню — погиб ли у Вас Петр, или вы о его сыне пишете).

Точно также — ни казней ни ссылок по Серебрянным и Воротынским не помню.

Радуга пишет:

Серебрянные

Серебряный сидит в осаде в Гданьске.

Радуга пишет:

Воротынские

Воротынский к этому времени был уже очень стар и вполне мог и скончаться естественной смертью. Что же касается его казни, то я уже приводил из РИ факт того, что якобы казненный Михаил Воротынский спустя "чудом воскреснув" занимался составлением важных государственных документов.

Радуга пишет:

и (возможно) Шуйского (не помню — погиб ли у Вас Петр, или вы о его сыне пишете).

О сыне. Старший Шуйский, как и Воротынский, уже староват (если еще жив).

Радуга пишет:

Бельские, Шереметевы, Немые

Вы что, совсем Москву без военачальников оставить хотите?

Если их всех в Литву и Польшу забрать, то кто южную границу стеречь будет? Кто свеев бить будет? Кто ногаев укрощать будет?

Леший пишет:

Вы что, совсем Москву без военачальников оставить хотите?
Если их всех в Литву и Польшу забрать, то кто южную границу стеречь будет? Кто свеев бить будет? Кто ногаев укрощать будет?

А Скопин-Шуйского в воевыды ставить — это как???

Он же вообще как командир войск — нулевка полная. В РИ в Пскове за него родич отдувался.

Боярин к апрелю 1577. В Ливонской войне участвовал в походе 1570. Стольник с 1573. Первый наместник псковский 1574—84, первый воевода псковский в 1579—82. Формально был начальником Ивана Петровича Шуйского. В этом качестве он принял участие в обороне Пскова. Наместник нижегородский в 1582, новгородский в 1584.

Боевого опыта — практически нет. Администратор — да, совсем неплохой, но он у вас воюет и побеждает (хотя поидее должен проиграть).

В связи с замечанием Радуги решил сделать некоторое разьяснение по таймлайну. После избрания Ивана IV польским королем и литовским великим князем, он не мог просто так бросить Москву на произвол судьбы и обязан оставить там наиболее доверенных лиц. Прежде всего это касается военачальников, на плечи которых лежала обязанность защиты государственной границы от посягательств многочисленных соседей. Ес-но, это были наиболее опытные и близские царю люди. А с собой царь мог взять в основном только молодых, неплохо себя проявивших, но еще не достаточно зарекомендовавших себя, и требующих "отеческого присмотра". Что, кстати, было хорошо и для них, поскольку в войне они в этом случае, в отличие от РИ, имели гораздо возможностей проявить и показать себя (поскольку не столь затирались старшими), что, понятное дело, положительно сказалось на их карьере и спосбствовало их выдвижения (более раннему, чем в РИ).

Радуга пишет:

он у вас воюет и побеждает (хотя поидее должен проиграть).

Проиграть кому? Он действет в южной части Беларусии, где нет крупных сил мятежников (они на севере, воюют против Ивана Шуйского). Его задача приводить земли к покорности и брать те крепости, которые находятся под контролем мятежников. А поскольку он не дурак, то задача вполне ему по силам.

Кстати — важное наблюдение.

У Вас Грозный по непонятным причинам кардинально изменил принципы назначения командиров войск.

В Ри абсолютно во всех сохранившихся разрядах Ливонской войны на первых ролях — татары (царевичи и мурзы). Шуйский, Курбский, Серебрянные, Воротынский — всегда на вторых ролях.

Почему это было — неясно. Есть 2 версии:

1. Татары командовали на западном направлении, русские — на восточном. Целенаправленная политика Грозного.

2. Способ борьбы с местничеством. Назначая командирами полков царевичей-Чингизидов (или царевичей из знатных степных и горских родов), Иван "сохранял честь" тех-эе Шуйских и Серебряных не заставляя их подчиняться друг другу.

   А у Вас я татар или черкесов вообще не увидал.

   Если нужны имена:

   На Полоцкий поход:

   Александр Сафа-Гиреевич — главный воевода Царева Полка.

   Семен Казанский — главный воевода Полка Правой Руки (Петр Серебряный ему подчиняется!).

   Тахтамыш и Бекбулат — главные воеводы Передового Полка (Глинский, Шереметев-Большой и Басманов — под ними)

   Кайбула — главный воевода Полка Левой Руки (Шереметев-меньшой, Борятынский, Пронский).

   Ибак — главный воевода Сторожевого Полка (КУРБСКИЙ ему подчинен!!!).

   Татары не командуют только Нарядом, ертаулом и Большим полком!!

Леший пишет:

Его задача приводить земли к покорности и брать те крепости, которые находятся под контролем мятежников.

Просьба — укажите того, кто реально войсками командует. Поскольку в Ливонскую войну успешно брали замки и города только те, кто "засветился" под Казанью (когда наши отработали тактику осад и штурмов).

Радуга пишет:

Александр Сафа-Гиреевич — главный воевода Царева Полка.

"В лето 7074 (1566 год) июня в 11 день на память святых апостол Варфоломея и Варнавы преставися царь Казанский а во крещении Александр Сафа Гиреевич сын царя Казанскаго".

Радуга пишет:

В Ри абсолютно во всех сохранившихся разрядах Ливонской войны на первых ролях — татары (царевичи и мурзы). Шуйский, Курбский, Серебрянные, Воротынский — всегда на вторых ролях.

ЕМНИП, во время военной кампании 1564 года, Северной (названия армий я беру условно) русской армией командовал Петр Шуйский, Центральной — Серебряный.

Да и во время первого этапа Ливонской компании "рулил" Шуйский (татары были только в самом начале — когда предполагалось ограничиться простым набегом).

Да и на последнем этапе войны (Стефан Баторий) на западе были русские воеводы (под Псковом Шуйские, а под Смоленском Хворостинин).

Радуга пишет:

Просьба — укажите того, кто реально войсками командует. Поскольку в Ливонскую войну успешно брали замки и города только те, кто "засветился" под Казанью (когда наши отработали тактику осад и штурмов).

А кто из "казанцев" еще достаточно молод (или недостаточно стар) чтобы быть "вторым воеводой" (К тому же неплохо проявивший себя)?

Леший пишет:

Всеми? В качестве главковерха?

Нет. Кто в отряде Скопина-Шуйского отвечает за штурмы/осады несдавшихся городов.

Поскольку этот воевода может и сумеет договориться о сдаче города, но реально руководить осадой не смогет. Элементарно не хватит специфического опыта (ЕМНИП аналогичного опыта в то время в Европе ни одна армия не имела. Стремительный захват Ливноии, во время которго были взяты все укрепления кроме 2 аналогов не имеет на то время).

Леший пишет:

преставися

Остальные живы. Плюс там окромя главных воевод — имелись царевичи во главе воеводских полков:

Темниковские князья, Городецкие мурзы, Тахтар-мурза, Темир-мурза, Булат-мурза, Бебезян-мурза, Уразлыевы дети, Кадомские мурзы, Бекчура, Астраханские князья и мурзы и т.д....

Например князь Еникея Тенишев в 1573 вел большой местнический спор с самими Семеном Бекбулатовичем. "Честь" проиграл, а финансы выиграл. В Ливонскую армиями не раз командовал (с кем-то из Серебряных постоянно был в связке — начальствуя над ним).

P.S. Постоянно — это значит во всех сохранившихся росписях. Учитывая, что их крайне мало.... очевидно, что я слегка передергиваю.

Итак, "боевая" часть таймлана закончена (больше, ИМХО, до конца жизни Ивана IV Россия воевать не будет — покорение Сибири и пограничные стычки не в счет). Наступают трудовые будни. У кого какие соображения на этот счет. Прежде всего интересует вопрос унии Литвы и России. Как лучше всего ее осуществить? Какова реакция?

Как будет развиваться русское хозяйство в новых условиях?

У кого есть соображения о развитии и возможной структуре русского флота в этот период времени (предполагаемая численность, класс кораблей, командование — как на "месте", так и в столице)?

Состояние финансов, и какие реформы в этой области возможны в ближайшие пять лет?

Административная реформа (лично я пока предполагаю, что по образцу Литвы уезды будут сведены в "воеводства" — области)?

И т.д. И т. п.

Радуга пишет:

Нет. Кто в отряде Скопина-Шуйского отвечает за штурмы/осады несдавшихся городов.

Предлагаю выбрать вам, как большему чем я знатоку данного вопроса.

Леший пишет:

ЕМНИП, во время военной кампании 1564 года, Северной (названия армий я беру условно) русской армией командовал Петр Шуйский, Центральной — Серебряный.
Да и во время первого этапа Ливонской компании "рулил" Шуйский (татары были только в самом начале — когда предполагалось ограничиться простым набегом).

Вы неправы. Об этом писали Карамзин и Соловьев (в смысле — приводили Вашу версию). А когда стали поднимать сами документы выявилось, что везде где упоминается больше трех воевод в войске — над ними стоит кто-то из "степняков". При этом по всем сметам — мурзы пишутся выше стольников, а царевичи — выше бояр. Всегда — исключений при Грозном не было.

Леший пишет:

Да и на последнем этапе войны (Стефан Баторий) на западе были русские воеводы (под Псковом Шуйские, а под Смоленском Хворостинин).

В осадах — да.

Вот только в Пскове главным был не Иван Шуйский, а тот самый Скопин-Шуйский. (Увы, но так говорится в разрядах. Просто он себя вообще никак не проявил, а его родич "блеснул").

А под Смоленском был только один воеводский полк Хворостинина. То что он был лучшим на тот момент воеводой Руси я не оспариваю — он просто смог с этим крайне малым войском блестяще себя проявить.

Но в обоих случаях — это оборона.

Леший пишет:

Предлагаю выбрать вам, как большему чем я знатоку данного вопроса.

Так это для всех унижением станет...

Вот например князь Репнин. Очевидно, что вы его не убили, но Скопину он подчиняться не станет.

Может дьяк Шестак Воронин? Но он скорее "учетчик", чем воевода.

Борис Иванович Сукин — всем хорош, но не знаю когда он умер. А так — и по родовисти подходит и по боевому опыту (первого — по сравнению с Шуйскими фатално нехватает, второго — море, причем именно у наряда).

Кстати, а что с Пруссией у нас? После подавления мятежа я имею в виду...