Победоносная Ливонская война.

Предисловие

В мае 1558 года Россия в отместку за обстрел ливонцами во время перемирия Ивангорода возобновила боевые действия против Ливонии. Наступление русских войск проходило весьма успешно. За весну-лето 1558 года без серьезного сопротивления были захвачены Ругодив (Нарва), Юрьев (Дерпт) и еще около 20 городов северо-восточной Ливонии, в результате чего Орден находился на грани краха. Ливонское рыцарство уже давно утратило боевой дух, предпочитая мирские удовольствия тяготам военного дела. Состоящие из наемников гарнизоны крепостей тоже не проявляли стойкости и часто бросали вверенные им укрепления при появлении только слухов о приближении “Московита”. Казалось победа так близка. Татарский набег в январе 1558 года был успешно отражен. Священная Римская империя, “имперским леном” которой официально числилась Ливония, хотя и кипела страстями, но дальше разговоров и, в крайнем случае, субсидий дело не заходило. Швеция, после нанесенного ей русскими поражения в войне 1554-1557 годов, вступать в новый конфликт с Москвой не только не стремилась, но и помогала русским бороться с ревельскими каперами. Даже польский король Сигизмунд II Август, менее всего заинтересованный в захвате русскими Прибалтики, на тот момент не горел желанием заступаться за Ливонию и тем более воевать из-за нее с Россией. Русским войскам оставалось сделать последний натиск, который окончательно сокрушил бы Орден, и отдал бы во власть Москвы крупный кусок побережья Балтийского моря. Но... в самый разгар успехов русское наступление было резко остановлено. Не был даже занят брошенный орденским гарнизоном Белокаменск (Вайсенштейн). И дальнейшие действия русской армии в 1558 году ограничивались простыми набегами вглубь ливонской территории. В результате, воспользовавшись представленной передышкой, ливонцы набрали новую армию и перешли в контрнаступление. И хотя оно закончилось для них крайне неудачно, но они выиграли главное – время. В результате этого России, впоследствии, пришлось сражаться не только против Ливонии, но и Польско-Литовского государства, Швеции, Крыма, Турции и даже Трансильвании, что привело к затягиванию войны на четверть века и потери русскими Прибалтики, вопрос о принадлежности которой удалось решить в благожелательном для России ключе только спустя столетие.

Причина этого “стоп-приказа” — группе сторонников переориентации русской экспансии на юг (А. Адашев, Сильвестр, Д. Курлятеев) удалось уговорить царя “еже бы не ходить бранию” и вновь повернуть против Крыма. Для чего и понадобилось останавливать русские войска в Ливонии. Как писал Б. Флоря: “Однако с января 1558 года наступление на Крым с нескольких направлений возобновилось с еще большим размахом... . Этими соображениями определялся избранный русским правительством метод действий: с одной стороны, следовало предпринимать военные походы в Ливонию, чтобы заставить магистра явиться в Москву, с другой стороны, следовало все время демонстрировать свою готовность к мирным переговорам, чтобы ливонские власти искали решения своих проблем именно в Москве. Поэтому военные действия в Ливонии, возобновившиеся весной 1558 г., неоднократно прерывались, а воеводы русских полков направляли ливонским властям грамоты с предложением прислать в Москву послов для заключения мира”.

Результаты подобной политики А. Адашева оказались весьма печальны – и Крым не удалось завоевать и в Ливонии упустили благоприятный момент. А ведь был в истории начального периода Ливонской войны случай, который мог бы, на мой взгляд, кардинально изменить ход дальнейших событий. В начале августа 1558 года у Валки русские войска разгромили арьергард ливонской армии и во время боя чуть было не захватили Готхарда Кетлера, которому однако буквально чудом удалось избежать пленения. А ведь попади он в руки русских войск, история государства Российского, по моему мнению, могла бы коренным образом измениться. Ведь в этом случае, помимо потери “литовской партией” в Ливонии своего лидера и как следствие значительного уменьшения ее влияния, стало бы достоянием гласности то, что ливонцы вместо предполагаемого замирения с Россией ведут в это время переговоры о протекторате с Литвой и Польшей. После чего можно уверенно предполагать, что полученная информация приведет к изменению позиции Ивана IV в Ливонском вопросе. В результате удар по Крыму скорее всего был бы отложен и все свои силы царь направил бы на завершение Ливонской компании, из-за чего русская история могла бы пойти совершенно иным путем. Ведь продолжи в 1558 году русские войска свое наступление, Орден был бы гарантировано сокрушен, что:

Во-первых, завершало бы конфликт еще до того, как соседние государства “раскачаются” для вмешательства, что позволит России избежать долгой войны, имевшей для страны столь катастрофические последствия. Что, в свою очередь, даст возможность лучше организовать оборону южных рубежей, тем самым снизив колличество татарских набегов и получив возможность более интенсивно осваивать южные земли.

Во-вторых, отдавало в русские руки порты на Балтике, что позволяло вести прямую, без посредников, торговлю с европейскими странами, приводя к тому, что, торговая прибыль оседала бы в кошельках русских, а не шведских, ливонских или польских купцов, а торговые пошлины шли бы в русскую, а не шведскую или польскую казну. И уже в XVI в. Россия вновь имела бы свои торговый и военный флоты, что в перспективе открывает совершенно новые возможности для русской торговли и экспансии.

В-третьих, наличие возможности “прямого торга” с европейскими странами делает русское правительство менее заинтересованным в английской торговле, что со временем гарантировано приведет к отмене привилегий английских купцов, что, в свою очередь, с одной стороны значительно пополнит русскую казну – по данным Н. Карамзина, на сумму около 30 тыс. фунтов стерлингов в год (для сравнения — в середине XVII в. англичанин имевший состояние в 40 (сорок!) фунтов фунтов стерлингов считался уже богачом и удостаивался рыцарского звания).

В-четвертых, отсутствие затяжной и тяжелой войны приведет к тому, что не будет таких ее отрицательных явлений, как голод, повальное разорение крестьянского и дворянского сословий, массовое бегство “тяглого” населения на окраины, что в последствии привело к административному закреплению крестьян к земле и появлению т.н. крепостного права.

В-пятых, в сложившейся ситуации совершенно иную судьбу может иметь сватовство Ивана IV к сестре польского короля. В реальной истории, после кончины летом 1560 г. своей жены Анастасии, царь просил руки Екатерины Ягеллон. Сам Сигизмунд II был не против этого брака, но, к сожалению, стороны не сошлись в цене (в основном из-за Ливонии) и планируемый брачный союз не состоялся. Но тут, скорее всего, будет иначе и Екатерина станет женой Ивана IV. Соответственно, это сильно повысит шансы русского царя на выборах короля Польско-Литовского государства после смерти Сигизмунда II в 1572 г., что делает вполне реальной популярную в те времена идею объединения России, Польши и Литвы в единое славянское государство.

Итак, как это было бы:

Часть I

Дан приказ ему — на запад

В начале марта 1558 года состоялось экстренное заседание ливонского сейма (ландага) в Кеси (Вендене), на котором после долгих и яростных споров, под угрозой нового русского вторжения, было принято решение собрать требуемые русским царем 60 тыс. марок “юрьевской дани”. Но в том же месяце произошло событие в корне изменившее ход дальнейших событий. Нарвский фогт Эрнст фон Шленненберг приказал обстрелять русскую крепость Ивангород. Взбешенный этим вероломством Иван IV принял решение о возобновлении войны с Ливонией, добавив к своим условиям еще и требование уступки Ругодива (Нарвы). В апреле 1558 г. стоявший в Изборске отряд князя Темкина вторгся в окрестности города Валка, где разбив ливонский отряд захватил четыре пушки, сжег имения и села вокруг города, а затем вернулся в Изборск. Примерно в это же время ивангородцы подвергли Ругодив массированному артиллерийскому огню, из-за которого 11 мая 1558 г. в городе вспыхнул сильный пожар. Воспользовавшись оказией русские пошли на штурм и после короткого боя овладели городом, гарнизон которого запершись в цитадели сдался на следующий день выговорив себе право свободного выхода. После чего 1,5-тысячный русский отряд во главе с Алексеем Басмановым, выступив из захваченного Ругодива, 25 мая осадил Сыренск (Нейшлот), который сдался 6 июня. Комендант крепости был отпущен “с немногими людьми”, без оружия. Жители города и уезда признали себя подданными русского русского царя. Видя судьбу Сыренска, соседний город Ракобор (Везенберг) сдался добровольно, присягнув Ивану IV.

Тем временем, в конце мая 1558 г. закончилось сосредоточение в Пскове 40-тысячной русской армии во главе с князем Петром Шуйским, которая 6 июня 1558 г. осадила Новгородок (Нейгаузен), защищаемый гарнизоном из двухсот человек под командованием Укскиля фон Паденорма. Несмотря на малочисленность, защитники Новгородка стойко сопротивлялись почти месяц, пока 30 июня 1558 года не были вынуждены сдаться.

В это же время, 8-тысячный отряд магистра ордена Вильгельма Фюрстенберга и Германа Вейланда, епископа дерптского, стояли возле города Кирьепига (Киремпе), в 30 верстах от Новгородка, однако так и не пришли на помощь, не решаясь напасть на русское войско. Узнав о падении крепости, они подожгли свой лагерь и поспешили отступить: магистр к Валке, епископ в Юрьев (Дерпт). Но организованная Шуйским погоня настигла магистра у Валки, где был уничтожен арьергард орденской армии, захвачен обоз и взят в плен динабургский комтур Готхард Кетлер. Его пленение привело к важным последствиям. На допросе от него стало известно о том, что Орден отнюдь не собирается сдаваться Москве, а вместо этого начаты переговоры с Литвой о переходе Ливонии под защиту Великого княжества. Данная информация заставила русское командование пересмотреть свои дальнейшие планы, поскольку из полученных сведений стало ясно что одной демонстрацией силы, как до этого рассчитывали, не обойтись. Развертывание войск против Крыма было приостановлено, и в Ливонию были посланы подкрепления с наказом усилить натиск на Орден, в котором в это время произошли серьезные изменения. После поражения под Валкой капитул Ордена пришел к выводу о неспособности магистра Фюрстенберга к дальнейшему руководству и принял решение назначить ему коадъютора (заместителя), на должность которого был выбран Филипп фон Белль, что, в свою очередь, привело к прекращению переговоров между Ливонией и Литвой, поскольку Белль, полагавший что предполагаемый Вильно союз приведет только к покорению Ливонии южным соседом, был яростным противником соглашения с Великим княжеством Литовским.

11 июля 1558 года русские войска, заняв Костер и Курславль, подошли к Юрьеву. Поначалу местное земское рыцарство собралось было по призыву епископа, как своего ленного владыки; но когда русское войско приблизилось, большая часть рыцарей покинула горожан и бежала в западные области, оставив защиту Юрьева на 2-х тысячный гарнизон из немецких наемников. Кроме того, в городе поднялась распря между католиками и протестантами, которые в этот критический момент посчитали взаимные разборки более важным делом нежели защита своего города. В результате не видя смысла в дальнейшей борьбе, после недельного сопротивления, 18 июля 1558 года Юрьев капитулировал, что вызвало панику по всей Ливонии. Многие гарнизоны покинули свои замки без боя, только при появлении слухов о приближении русских. Используя сложившуюся ситуацию П. Шуйский разделил свое войско на три отряда. Северный отряд (3 тыс. чел.) во главе с Василием Серебрянным двинулся на север, где заняв брошенный ливонским гарнизоном Белокаменск (Вайсенштейн) и оставив в нем русский гарнизон, повернул на юго-запад, имея задачей отрезать Вильян от приморской крепости Гапсаль. Основной отряд (25 тыс. чел.) во главе с самим Шуйским двинулся напрямую к Вильяну. А южный отряд (12 тыс. чел.) возглавляемый Андреем Курбским направился к Тарвасу (Тарваст), на пути к которому 2 августа 1558 года его, расположившуюся на отдых неподалеку от Эрмеса, рать внезапно атаковал 2-тысячный ливонский отряд во главе с ландмаршалом Гаспаром фон Мюнстером. Но эффект внезапности не смог компенсировать превалирующую численность русских, в результате ливонцы были разгромлены, а сам Мюнстер попал в плен. Одновременно с этим, пришли известия, что прикрывавший южный фланг русской армии изборский отряд захватил Алист (Мариенбург) и устремился на юг, в сторону Западной Двины.

Узнав о разгроме под Эрмесом и падении Алиста находившийся в Тарвасе, где он набирал новую армию, магистр Фюрстенберг приказал собранным отрядам, под командованием коадъютора Филиппа фон Белля, срочно отступать к Владимирцу (Вольмару), а сам отправился в Вильян, откуда планировал эвакуировать орденскую казну и артиллерию в Гапсаль. Но из этих планов ничего не вышло. Князь Серебрянный успел отрезать город от побережья, в результате Фюрстенберг оказался заперт с небольшим (300 чел.) отрядом в Вильяне, осадив который, армия Шуйского подвергла его трехнедельному непрерывному орудийному обстрелу, в следствии чего 30 августа 1558 года оборонявшие город наемные солдаты, не смотря на уговоры Фюрстенберга, сдали город вместе с магистром русским, что фактически уничтожило единое Ливонское государство, которое стало разваливаться прямо на глазах. Почин положил эзель-викский епископ, который после падения Вильяна вступил в переговоры с Данией о продаже ей земель своего епископства. Отпала и Колывань (Ревель), чьи городские окрестности уже разоряли русские отряды Алексея Басманова, и магистрат которой обратился с просьбой о помощи к Дании и Швеции.

На юге положение Ливонии было не лучше. 11 августа 1558 года русские войска захватили Невгин (Динабург). Рижский архиепископ Вильгельм после пленения Фюрстенберга фактически отложился от Ордена, отказавшись признать избрание новым магистром Филиппа фон Белля, который пытался собрать воедино силы Ордена, но был разбит под Владимирцем Андреем Курбским, который после занятия Тарваса, преследовал отходящие на юг орденские силы. Но от окончательного разгрома Орден спасло дальнейшее поведение Курбского — разбив ливонцев он однако не стал продолжать преследование и захватывать готовую было сдаться Кесь, а заняв Владимирец, остановил войска. И это была не единственная возникшая странность в поведении русских войск. Так, воевавший в Эстляндии Басманов, не смотря на свои многочисленные просьбы, так и не получил подкрепления своему отряду, с получением которого он мог бы в это время легко захватить Колывань (на тот момент не имевшую серьезных укреплений). В результате чего ему пришлось, укрепившись в Ракоборе, перейти к обороне ограничив свою деятельность набегами на незанятую русскими территорию.

В результате этого, с наступлением осени русское наступление стало терять темп, тем более, что русским командованием были получены сведения о готовящемся крымском походе на русские окраины, из-за чего подготовленный военный резерв был направлен на южную границу, перекрыть путь татарам. Поэтому, после захвата Вильяна Шуйский прекратил активные боевые действия и только отряд князя Серебрянного, заняв Пернов, направился на север, с намерением овладеть Гапсалью. Но встретившись с превосходящими силами эзельского епископа был вынужден повернуть назад.

Но ожидаемое нападение татар не состоялось (узнав о концентрации на южной границе русской рати крымский хан отменил набег), и осенью 1558 г. Иван IV стал готовить новый, зимний поход на Ливонию. Сложившаяся обстановка явно указывала как первоочередную задачу захват южной части Ливонии, поскольку в Эстляндии, после того, как шведский и датский короли отказали Колывани и епископству Эзель-Вик в помощи против русских, предоставленные сами себе земли могли и подождать. Зато, несколько больше проблем доставляло Польско-Литовское государство. Многие поляки кипели возмущением и требовали немедленно начать войну против “московитов”. Но наталкивались на жесткое сопротивление как внутри Польши (где было немало немало противников войны с Россией), так и в Великом княжестве Литовском, где местная знать хорошо знала, что поляки будут воевать с Россией “до последнего литвинского солдата”, и потому не горела желанием ссорится с русскими, в чем их поддерживал и король Сигизмунд II, тоже не желавший развязывать конфликт. Но, с другой стороны, тех же литовских землевладельцев привлекала возможность установления своего контроля над Ригой – портом, через который шел основной товарооборот Великого княжества Литовского с европейскими странами. И это тоже надо было учитывать. Поэтому в начале декабря 1558 г., захватив Влех (Мариенгаузен), 60-тысячное русское войско тремя колонами устремилась в сторону Западной Двины. Первая колонна (25 тыс. чел.), на которую возлагалась задача главного удара, под командованием А. Курбского выступила из Владимирца, имея целью захват Кеси и продвижение к устью Западной Двины. Средняя колонна (19 тыс. чел.), под командованием Василия Серебрянного, двигалась по направлению к Риге. И разгромив 17 декабря 1558 г. в районе города Тирзен войско рижского архиепископа, Серебрянный беспрепятственно дошел до самой Риги, где простояв три дня и спалив в устье реки рижский флот, но не имея тяжелой артиллерии и не дождавшись подхода войска Андрея Курбского, застрявшего под Кесью, повернул назад. Третья колонна (15 тыс. чел.), под командованием Ивана Шереметьева, в начале направилась на юг заняв Лужу (Лудзен) и Режицу, соединилась в Невгине с изборским отрядом, после чего захватив Герсик (Крейцбург), вынуждено изменила свой маршрут, и вместо запланированного движения на Ригу, повернула в сторону Кеси, на помощь осаждавшему орденскую столицу Курбскому.

Поторапливаемые приказами из Москвы русские войска спешили, и к этому были вполне объективные причины. Еще в феврале 1558 г. для возобновления переговоров в Литву был послан Роман Олферьев, который должен был поднять вопрос о заключении “вечного мира” между Россией и Великим княжеством, на условиях “как меж государей ныне пописаны перемирные”, означавшие, что русское правительство в обмен на мир готово на неопределенно долгий срок отказаться от претензий на “государевы отчины” — земли Малой, Белой и Червонной Руси.

Русская инициатива встретила в Литве, которая только что пострадала от крымского набега, самый благоприятный отклик. Предложения Москвы горячо поддержали такие влиятельные магнаты как Константин Острожский и Стефан Збаражский, предложившие не только заключить мир, но и расширить его до военного союза, с целью поддержки русским планам покорения Крыма. Но спустя год ситуация, в связи с состоявшимся литовско-турецким мирным соглашением, резко изменилась и прибывшее в марте 1559 года в Москву посольство Великого княжества Литовского неожиданно жестко отклонили не только русские условия “вечного мира”, но и русский проект антитурецкого союза. И вместо этого, во время начавшихся переговоров, литовские послы не особенно стесняясь намекнули, что было бы неплохо, ради установления добрососедских отношений, поступиться в пользу Вильно частью Ливонии. Подобный поворот не очень-то устраивал русское правительство, но и ссорится в Великим княжеством Литовским никто не хотел, поэтому послам не стали давать отказ в их притязаниях, но предложили провести раздел земель по принципу: кто чем владеет. Проще говоря, русские предложили литвинам самим захватить интересующие их земли у Ордена. Нельзя сказать, что такая постановка вопроса очень уж понравилась литвинам. Их претензии, традиционно, распространялись не только на Ливонию, но и на Смоленск и Северские земли. На что русские в ответ, также традиционно, требовали Полоцк, Витебск, Гомель и Киев. В конце концов в Великом княжестве Литовском были вынуждены согласиться с русскими предложениями и весной 1559 г. великий гетман Великого княжества Литовского Николай Радзивилл “Рыжий” и польный гетман Григорий Ходкевич, собрав 2,5 тыс. солдат, двинулись к Риге, занимая ливонские замки по левобережью Западной Двины, но были вынуждены задержаться под Куконосом (Кокенгузен), гарнизон которого во главе с коадъютором рижского архиепископа Криштофом Мекленбургским оказал им серьезное сопротивление, остановив дальнейшее движение литвинов. Поняв, что столь малыми силами с Ливонией не справиться Сигизмунд II Август объявил сбор войска, но тут проявились недостатки в военной организации Великого княжества Литовского. Как и в России, в Литве главной военной силой было шляхетское ополчение. Существовали государственные акты, подобные соответствующим русским законам, которые устанавливали, сколько воинов следует выставит с определенного количества хозяйств “дымов” и какие наказания ожидают тех, кто не явится на службу. Однако с расширением прав и привилегий знати, изменением его образа жизни все эти установления перестали строго соблюдаться. Превратившись, подобно ленникам Ливонского ордена, в сельских хозяев, которым вывоз хлеба в страны Западной Европы обеспечивал сравнительно высокий уровень жизни, литовские шляхтичи вовсю старались уклониться от тяжелой и опасной военной службы, а выборные представители дворянства, в руки которых постепенно переходила власть на местах, не желали налагать наказания на своих собратьев и старались скрывать их провинности перед государством. В результате чего, с трудом доведя свое войско до 4 тыс. человек, Г. Ходкевич снял осаду с Куконоса и направился в Курземье, невольно оказав этим услугу Курбскому, который взяв после долгой осады, в марте 1559 г. Кесь, стал продвигаться к Риге. Магистр Белль (собравший к этому времени 10-тысячную армию) попытался остановить русских и внезапно, “изгоном”, напал на русское войско, но будучи отбит ушел за Двину, где столкнулся уже с Ходкевичем, результатом чего стало сражение, позже названное “Курземской битвой”. Имея 6800 пехотинцев и 450 кавалеристов ливонцы 27 марта 1559 г. атаковали литвинов, у которых было 3300 чел. конницы и около 1000 чел. пехоты. Несмотря на почти трехтысячное превосходство, ливонцы были полностью разбиты, потеряв убитыми и пленными около 6 тыс. человек. Магистр Белль едва не попал в плен, вместе с ним удалось бежать лишь одной тысяче, с которой Белль пришел к Риге. Но архиепископ Вильгельм, который и до этого был с Беллем в натянутых отношениях, отказался пустить людей магистра в город, в результате чего обозленный Белль двинувшись вверх по Западной Двине подошел к Куконосу, гарнизон которого ничего не подозревая впустил остатки рыцарского войска в крепость, что и решило ее судьбу. Едва оказавшись внутри укрепления люди магистра разоружили гарнизон и объявили Куконос собственностью Ордена, чем привел в ярость рижан. Но принять меры они не смогли – войско архиепископа отслеживало движение литовской рати, а 23 апреля 1559 г. к самому городу с севера подошла 15-тысячная армия Курбского. На призыв сдаться горожане дали отрицательный ответ, и Курбский начал обстрел. Но бомбардировка не принесла успеха. Жители Риги проявили большую стойкость, а численность русских войск была недостаточна для осады крупного города с мощными фортификационными сооружениями. В результате, после 30-дневной осады, Курбский приказал отступить на север, но тем не менее, его “рижский поход” оказался успешным благодаря... магистру Филиппу фон Беллю. Укрепившись в Куконосе, но не имея в достатке даже провианта для прокорма своих людей, Белль пришел к окончательному выводу, что дальнейшая борьба абсолютно бесперспективна: большая часть земель Ордена захвачена “московитом” и литвинами (оккупировавшими Семигалию и Курземье), остающиеся еще “свободными” Колывань, Эзель, Рига, отказывались признавать его власть и давать деньги и рекрутов для войны, Священная Римская империя, на помощь которой Орден так расчитывал, отделывалась лишь словами и, лишь иногда давала редкие субсидии на найм войска. Оставалось лишь одно – выбрать того, кому сдаться и выговорить более менее приемлимые условия капитуляции. И Белль выбрал... Когда русская армия под Ригой уже сворачивала свой лагерь, к Курбскому прибыли посланцы магистра и предложили сдачу Куконоса. Курбский жадно ухватился за этот шанс, который позволял ему закончить “рижский поход” хоть с каким нибудь серьезным успехом, и русская армия вместо отхода к Кеси двинулась на восток, где и приняла капитуляцию остатков орденского войска. Сам Филипп фон Белль и его ближайшее окружение были отправлены в Москву, где были приняты царем. Будучи, вследствии победы, в весьма благожелательном расположении духа Иван IV принял Белля на русскую службу, дав ему княжеский титул (приравняв его звание магистра к княжескому достоинству) и выделив крупные поместья под Смоленском, где Белль и поселился, основав род Белевичей.

Тем временем, в Ливонии уже литовское войско осадило Ригу, но как и русское потерпело неудачу и было вынуждено отступить, что сделало литовских послов более уступчивыми в переговорах с русскими и в августе 1559 г. в Москве наконец-то был заключен “вечный мир” между Россией и Великим княжеством Литовским. По нему Литва отказывалась от претензий на Смоленск и Северские земли, а Россия, в свою очередь, отказывалась от своих требований возвратить ей Полоцк, Витебск, Гомель, Киев и пр. Ливония разделялась между двумя государствами по Западной Двине. Все что севернее реки отходило к России, а южнее – к Великому княжеству Литовскому. Самым трудным оказался вопрос о принадлежности Риги, которая по прежнему сохраняла невольно обретенный статус “вольного города” — ни одна из сторон не горела желанием передавать сопернику этот богатый торговый город. Поэтому в августовском соглашении этот вопрос был опущен, договорившись, однако, о том, что ни одна из сторон не будет захватывать Ригу, без согласия другой стороны.

Уладив дела с Литвой русские войска наконец-то обратили свои силы на север Ливонии, стремясь покончить с последними остатками Ливонского государства. Выступив в конце июня 1559 года из Ругодива во главе с самим царем 25-тысячное русское войско вторглось в Северную Эстляндию и 23 августа вышло к Колывани, приступив к ее осаде. На требование сдать город магистрат ответил отказом и русская армия приступила к бомбардировке, приведшей к страшным пожарам, от которых выгорела значительная часть города. А 5 сентября начался генеральный штурм. Горожане ожесточенно защищались, но русская рать упорно выбивала их с занимаемых позиций, вынуждая отходить к цитадели. Наконец, не выдержав натиска и понимая, что помощи ждать неоткуда, Колывань 10 сентября сдалась на милость победителя, и по приказу царя большая часть жителей города была “выведена” в Россию, а на их место поселены выходцы из центральных русских областей. Одновременно с этим, вышедший из Белокаменска 16-тысячный отряд русских войск во главе с Никитой Захарьиным, после упорного штурма взял крепость Гапсаль, защищаемую небольшим гарнизоном под командованием Гаспара фон Ольденбокена, после чего все северо-западное побережье Ливонии наконец-то оказалось в русских руках. Затем отряд Захарьина, переправившись через пролив высадились на о. Эзель и взяли штурмом Аренбург, где скрывался епископ Менингаузен, из-за чего последние, еще не занятые русскими, части эзель-викского епископства предпочли добровольно капитулировать, признав над собой власть русского царя, после чего боевые действия в Прибалтике прекратились.

Впрочем, завершение войны в Ливонии еще не означало для России окончание войны в целом. При дворе по прежнему были сильны настроения в пользу продолжения борьбы с Крымом и рассматривавших войну в Ливонии лишь как досадную малозначительную помеху на пути завоевания Причерноморья. Уже в феврале 1560 г. князь Дмитрий Вишневецкий выехал в Пятигорск в сопровождении черкесских князей, принявших крещение в Москве, для образования под эгидой России вассального Черкесского княжества с целью возглавив западночеркесские племена для борьбы с татарами и турками, захватить Таманский п-ов, после чего быть готовым нанести удар по Крыму. Другое русские войско, численностью около 5 тыс. чел., во главе с Игнатием Вешняковым, было послано на Северский Донец, имея задание поставить там крепость – опорный пункт для похода на Крым, и на построенных для него кораблях выйти в Азовское море и нанести удар по восточному побережью Крыма, облегчая действия второй 8-тыс. русской рати, во главе Данилой Адашевым, выступившей вниз по Днепру для нападения на западный Крым и которая пройдя за Перекоп спалила несколько прибрежных сел, имея целью выманить орду из Крыма и разгромить ее в решающем сражении. Для чего уже 11 марта 1560 г. был принят приговор о сборе войска против Крыма, которое вместо обычного “стояния” на Оке начало выдвигаться на юг, в степь, концентрируясь в верховьях Дона. Но грандиозные военные замыслы не осуществились. Прежде всего подвел Вишневецкий. Вместо того, что бы наносить удары по Крыму, он, вопреки царскому наказу, целиком и полностью занялся организацией своего собственного удельного княжества, игнорируя волю Москвы. Из-за чего, основав на Северском Донце крепость Изюм, И. Вешняков не решился в одиночку на захват Азова. А ворвавшиеся в Крым восемь тысяч стрельцов и казаков были сравнительно небольшими силами, чье нападение не принесло серьезных результатов. Совершенно зря простояло и основное русское войско – вопреки расчетам крымская орда не пошла на Русь. Все это обозначило полное крушение разработанных кружком Алексея Адашева планов, что окончательно вызвало охлаждение царя к их замыслам. Чем воспользовались противники войны с Крымом, убедив царя заключить с татарами мир. Поскольку к этой “партии” принадлежала и царица Анастасия, то многие приписали падение авторитета Адашева ее влиянию на царя. Обстановка при Государевом Дворе становилась весьма напряженной. Ни сам Адашев, ни стоящие за его спиной круги не собирались просто так сдавать свои позиции. И 7 августа 1560 г. произошло событие, оказавшее колоссальное влияние на Ивана IV – внезапно, после резкого разговора с А. Адашевым и Сильвестром, во время которого те не постеснялись открыто говорит царице “злые словеса” скончалась Анастасия. Смерть молодой и здоровой женщины, естественно, вызвало подозрение в отравлении. Подозрение пало на А. Адашева и на княгиню Ефросинью Старицкую. Но поскольку прямых доказательств не было, то Иван IV предпринял другой шаг. По его приказу в сентябре-октябре 1560 г. вотчины Алексея Адашева в Костромском и Переяславском уездах были отобраны в казну, а вместо них ему были выделены земли в Бежецкой пятине Новгородской земли, что по тогдашним нормам означало ограничение служебной деятельности А. Адашева границами русского северо-западного края и сопредельных ливонских земель, и невозможность ему занимать военно-административные должности в Москве. На пытавшегося возражать против этого шага Сильвестра была наложена царская опала, и тот посчитал за лучшее покинуть столицу и осесть простым монахом в Кирилловом монастыре. А недовольный смещением с Черкесского княжения Дмитрий Вишневецкий отъехал назад в Литву.

В сентябре 1560 г. были окончательно прекращены все наступательные боевые действия против татар, а в Крым поехал царский посланник Афанасий Нагой для заключения мирного договора. Ситуация этому благоприятствовала. Поскольку Ливония была разгромлена, а с Польско-Литовским государством был заключен “вечный мир”, Девлет-Гирей не видел возможности для успешных боевых действий против северного соседа, и согласился на заключение русско-крымского мирного договора, заключенного в марте 1561 г. на весьма выгодных для Москвы условиях — Крым соглашался быть в “дружбе и любви” с русским государем, отказывался от требования подарков (“поминок”) и признавал за Иваном IV царский титул. Что, в последствии, послужило важной причиной успешной карьеры Афанасия Нагого при Государевом Дворе.

Часть II

От войны до войны

Смерть жены в августе 1560 г. натолкнула Ивана IV на мысль о возможности окончательного решения литовского вопроса мирным путем. Король Польский и Великий князь Литовский Сигизмунд II Август был бездетен и с его смертью должна была прерваться правящая Литвой и Польшей династия Ягеллонов. Из ближайших родственников у короля были лишь две сестры – Анна и Екатерина, брак с одной из которых делал русского царя законным наследником Сигизмунда II, тем самым кладя конец долгому русско-литовскому конфликту. И в сентябре 1560 года в Краков отправился казначей Федор Сукин, имевший целью сосватать царя за одну из королевских сестер (какую – на выбор посла). Разведав обстановку и остановив свой выбор на младшей из сестер – Екатерине, Федор Сукин официально довел предложение своего государя Сигизмунду II. Сватовство имело успех. Сам король не прочь был выдать за царя свою сестру и дал предварительное согласие. Но вмешался Сенат, который выдвинул ряд условий, настаивая, чтобы русский государь лишил прав на престол детей от первого брака и уступил Польско-Литовскому государству Ригу. Ответ из Москвы не заставил себя долго ждать. В своем письме Иван IV укорял сенаторов за “непригожие слова”, сравнивая их предложение с известным из Священного писания случаем уступки права первородства, но в конце письма... соглашался с их требованиями, с условием ответной уступки – признание возможного ребенка Ивана IV и Екатерины Ягеллон законным наследником Сигизмунда II Августа на престол Великого княжества Литовского, тем самым как бы предлагая панам сенаторам самим поставить точку в вековой мечте инкорпорировать Литву в состав Польши.

Между тем в Польском королевстве и Великом княжестве Литовском вследствии русских предложений возникла странная атмосфера ожидания перемены власти. Гораций Куртиус (Курзо) описывал ее так: “Многие в Польше очень много говорят о будущем избрании короля. Многим нравится Московит... Я слышал это и многое другое на пирах и в частных беседах... все единогласно провозглашают, будто Московит достоин этого королевства благодаря своим всюду прославленным доблестным делам, преимущественно воинственному духу. Не отсутствуют и такие, кто заявляет, что выберут его в короли, если он женится на королевской сестре”.

Под давлением “общественного мнения” сенаторы вынуждены были отыграть назад и сняли это свое требование. Однако продолжая твердо стоять на уступке Риги, на что в Москве, в принципе, были согласны. Но тут всплыл вопрос вероисповедания невесты. Будучи католичкой она не могла стать женой православного государя. Дело опять застопорилось, но влиятельная партия сторонников “русского брака” посоветовала отправить посольство в Рим, где добиться от понтифика разрешение на переход Екатерины в православие, подкупив его обещаниями того, что этот брак пойдет на пользу католической церкви, поскольку это поможет подвигнуть русских на заключение унии и антитурецкого союза. Расчет оказался верен. В “Вечном городе” жадно ухватились за эту возможность и понтифик разрешил брак, заодно отправив в марте 1561 г. Захария Дальвино, епископа Фаросского, с приглашение Ивану IV принять участие в Соборе, назначенном в Триденте.

В результате чего все эти хлопоты закончились приездом Екатерины Ягеллон в июне 1561 г. Москву, где 21 августа она была обвенчана с Иваном IV. Одновременно с этим, 23 августа 1561 г. к Риге с 3-тысячным войском подошел Николай Радзивилл-Черный и указывая на русско-литовский договор потребовал от рижан капитуляции и признания власти Великого князя Литовского. Его предложения сводились к следующему: Рига должна перейти под власть короля, при этом подданство должно быть оформлено по королевскому усмотрению. Однако данные предложения вызвали возражения рижских бюргеров, которые апеллируя к посредничеству Священной Римской империи настаивали на сохранении свободы торговли, традиционной городской власти, всех своих владений, привилегий и прав. А отношения города с королем предлагали оформить специальной грамотой, добившись в конце концов, что 4 сентября 1561 г. Николай Радзивилл-Черный издал акт о предоставлении рижанам политических и конфессиональных гарантий и признание внутригородских свобод судопроизводства и торговли, а 19 сентября требования бюргеров обсуждались на собрании сословий. Прежде всего представители рижского городского совета потребовали свободы торговли с “московитами”, как и с “заморскими гостями” (то есть представителями Ганзы и других северо- и западноевропейских городов). Последние должны были так же без ограничения и пошлин торговать с “московитами” при посредничестве рижан. Кроме того, рижане требовали свободы передвижения по рекам с сохранением старых обычаев берегового права и свободы проезда полочан и витебчан в Ригу. Позднее рижане на переговорах с королем парадоксальным образом выдвинули новые требования, на которых в свое время настаивала русская сторона – сохранения в Риге русских церквей, что навело польского короля даже на мысль о “бунте или заговоре рижан с московскими” (из Листа короля Сигизмунда Августа к Радзивиллу. 1562 г.). Литовская сторона со своей стороны подчеркивала, что Литва расположена ближе всех к Риге, которая снабжается товарами из Полоцка и Витебска, а вся Двина находится в королевских руках, посему иного государя, кроме короля Польского и Великого князя Литовского у нее быть не может.

В результате этих переговоров, получив в конце сентября требуемый гарантийный акт от Сигизмунда II Августа, Рига наконец присягнула ему на верность. Попытка Криштофа Мекленбургского организовать сопротивления литвинам не встретили отклика, после чего коадъютор рижского архиепископа покинул Ригу и уехал в Европу, где еще некоторое время пытался поднять Священную Римскую империю на борьбу за “свободу Ливонии”, но не достиг на этом поприще существенных результатов.

А в Москве, тем временем, шли переговоры с Дальвино, который познакомил русское правительство с предложениями Рима. Правда, с самого начала возникла заминка – русских возмутило то, что в папской грамоте Иван IV назван “Его Высочеством”, а не “Его Величеством”. Епископ Фаросский согласился со справедливостью этого требования и отправил в Рим человека с просьбой прислать новую верительную грамоту, что затянуло переговоры на год, пока 29 сентября 1562 г. в Москву не прибыла грамота, где признавался царский титул Ивана IV. Что позволило официально утвердить результаты переговоров, по которым были достигнуты следующие соглашения:

Во-первых, Россия отправляло новых послов в Рим для продолжения переговоров по устройству унии и набору “мастеровых людей” для работы в России (что оговаривалось соглашением).

Во-вторых, живущим в России католикам разрешалось свободно справлять свои обряды и строить костелы, но сохранялся запрет на миссионерскую деятельность католических священнослужителей.

В-третьих, по просьбе Дальвино царь согласился набрать молодых людей для посылки их в Рим, где им дано будет даровое обучение и откуда обеспечено возвращение в Россию.

Отдельной строкой шли такие вопросы, как предложение Рима организовать на Руси собственное, независимое от Константинополя, патриаршество, и присоединение России к Священной лиге для борьбы с турками. В принципе Иван IV не возражал против этих предложений, но в свою очередь увязывал их с решением ряда вопросов, а именно, временно опуская вопрос о создании собственного русского патриаршего престола, Иван IV соглашался на вхождение в антитурецкий союз, но при условии вхождения туда и Польско-Литовского государства, что фактически ставило на Священной лиге крест. Хотя папские дипломаты всячески побуждали Сигизмунда II Августа начать вместе с Россией войну против турок, обещая отдать Польше Трансильванию, Молдавию и Валахию (а может даже и Болгарию), шляхта и магнаты Польши и Литвы не смотря на весь соблазн этих предложений, не желали начинать войну со всеми ее тяготами и вотировать на нее налоги. Тем более было опасение появления в руках короля мощной боеспособной армии, которую после войны он мог бы использовать в борьбе против разгулявшейся внутри страны знати.

Внутри России окончание войны привело к целому ряду важных изменений. Прежде всего шло обустройство на новых, захваченных в Прибалтике землях. Владения Ордена, церкви и ленников, отказавшихся поступить на царскую службу, перешли в царскую казну и пополнили фонд государственной земельной собственности, из которой стали наделяться “дачами” переселяемые туда русские помещики. На присягнувших царю ленных рыцарей распространялись права и обязанности поместной военно-служилой системы. Часть ливонского рыцарства была переселена в центральные русские уезды, где наделенные поместьями они вошли в личное войско царя. Кроме того, появление большого количества безземельного рыцарства на русской службе, которых не могли сразу наделить “дачами” привело к появлению нового рода войск – рейтаров. В отличие от поместной конницы, рейтары служили на постоянной основе, за денежное жалование. И лишь спустя 10-15 лет “беспорочной службы” могли получить “дачу” и перейти в разряд помещиков.

В захваченных портовых городах активно развивалась торговля, которая, после присоединения этих городов к России переживала буквально взрывной рост. Так, к середине 60-х гг. только английских кораблей ежегодно приходит более семидесяти. Возможность прямого, без посредников, торга привлекло внимание как и русских, так и европейских купцов. В отличие от торга в Холмогорах, где торговля была в основном сосредоточена в руках имевших привилегии англичан, в Ругодиве и Колывани все иноземные купцы были поставлены в равные условия. Попытки англичан добиться распространения своих привелегий и на балтийские порты не имела успеха. Результатом стал массовый наплыв как английских, так и французских, нидерландских и германских купцов, кипение деловой жизни и масштабное строительство в городах.

Зато сильно пострадали шведы, у которых рухнула приносящая им до этого большие доходы “выборгская торговля” — теперь как и русские, так и иноземные (включая собственно шведских) купцы предпочитали торговать в Ругодиве и Колывани. Особенно пострадала Финляндия, правитель которой, принц Юхан Ваза для борьбы с “колываньско-ругодивским торгом” стал даже организовывать каперские экспедиции. Что, в свою очередь, вызвало недовольство в России и Дании, которая немало выиграла от оживления балтийской торговли, благодаря которой возросли сборы т.н. “Зундской пошлины” — платы взимаемой с каждого входящего в Балтийское море и выходящего оттуда корабля датским королем. В Москве даже стали подумывать о войне с Финляндией, но неожиданно шведский король Эрик заподозрив Юхана в измене, арестовал брата. А спустя некоторое время началась датско-шведская война, и шведское каперство временно утихло.

Рост внешней торговли сказался и на хозяйстве внутри страны. И до присоединения Прибалтики, русская знать, в отличие от европейской, не считала для себя зазорным заниматься торговлей. А уж после получения возможности вывозить продукцию своих имений “за море”, их интерес в увеличению экспорта резко возрос. Но, поскольку, в отличие от той же европейской и польской аристократии, они не могли произвольно повышать четко зафиксированные в “послушных грамотах” повинности крестьян, то главным полем деятельности дворян в целью повышения собственных доходов становится расширение собственной запашки, заведение в своих усадьбах различных “художеств” (ремесленных мастерских и мануфактур – особенно кожевенных и текстильных) и участие в торговых компаниях (куда дворяне как правило вносили свой капитал, но сами, будучи занятые на “государевой службе”, не участвовали). Русское правительство очень быстро оценило всю важность этого, тем более, что рост экспорта (особенно хлеба) увеличивал доходы казны. С целью стимулирования расширения дворянской запашки Иван IV даже пошел на ее частичное “обеление” — так, личная запашка дворян (но не земля находящаяся в обработке зависимых от них крестьян) на время прохождения ими “государевой службы” освобождалась от налогов, что приводило к расширению дворянского приусадебного хозяйства и превращение его в русский вариант фольварков. Благодаря чему к концу 16 века, помимо хлеба и мехов главными предметами русского экспорта в Европу стали кожевенные изделия, в первую очередь юфть) и льняные ткани, а так же алкогольная продукция, в первую очередь водка, продажа за рубеж которой вскоре превратилась в один из наиболее прибыльных источников пополнения русской казны.

Кстати о водке. Поскольку из-за окончания войны в государстве не наблюдалось финансового дефицита, и не было необходимости изыскивать чрезвычайные средства для наполнения казны, все запретительные меры на производство, торговлю и потребления алкоголя с стране остались неизменными, благодаря чему уровень потребления алкоголя внутри страны продолжал быть (по удивленным отзывам иностранцев) весьма низким. Что, впрочем, не мешало развитию винокуренного производства (которое было государственной монополией), поскольку огромное количество произведенного алкоголя шло на экспорт (в Швецию, Данию, Литву и Польшу).

Однако рост экспорта, особенно хлеба, имел и отрицательную сторону – рост цен на продовольственные товары внутри страны, что, естественно, не могло не встревожить правительство, которое стало изыскивать способы повысить количество находящегося внутри страны товарного хлеба. Особое внимание привлекли крупные вотчинные хозяйства. Как показала практика, большую часть товарного хлеба производили общины черносошных крестьян и мелкие дворянские поместья. В то же время, крупные вотчины, будучи самодостаточными хозяйствами, не поставляли на рынок большого количества хлеба, тем самым тормозя дальнейшее развитие товарооборота в стране. Следствием чего стала разработка правительством ряда мер, направленных на сокращения крупного вотчинного хозяйства. Одним из первых и важнейших шагов в этом направлении стало новое уложение о княжеских вотчинах принятое 15 января 1562 года, запрещавшее землевладельцам продавать или дарить свои “старинные” родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. И главное – подвергались конфискации вымороченные вотчины. “Великие” вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданное за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники, исключая сыновей) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу.

В результате, все княжеские вотчины, приобретенные “иногородцами” путем покупки или с приданным “после” великого князя Василия III в период боярского правления 1533-1547 гг., отчуждались в казну без всякой компенсации. Вотчины приобретенные с 1548 по 1556 г., отчуждались за известную компенсацию по усмотрению правительства. Пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1557-1562 гг. Причиной исключения были земельные мероприятия, проведенные правительством в 1556 г. в связи упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты “землемерия” 1556 года не подвергались пересмотру: закон о конфискации не распространялся на 1557-1562 гг., и вся практика этого периода признавалась законной. Кроме того, хотя формально Уложение 1562 г. не содержало специального пункта о церковном землевладении, но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей, поскольку запрещалось отписывать вотчины монастырям.

Принятие Уложения вызвало массовое недовольство в среде родовой аристократии. Первыми запротестовали владельцы удельных княжеств, располагавшие внушительными силами и достаточно независимыми в своих поступках. Что вынудило царя пойти на крутые меры, с целью недопущения вооруженного выступления оппозиции. Еще в июле 1561 г. был “поиман” князь Василий Глинский, признавшийся на следствии в своем намерении “отъехать” в Литву. Впрочем, с ним обошлись довольно мягко. После “покаяния” он был отпущен и вернулся на службу. Куда более жестко обошлись с Иваном Бельским. В начале 1562 г. он был взят под стражу, как раз в тот момент, когда Дума обсуждала Уложение о вотчинах, имевшее целью ограничить княжеское землевладение. В течении трех месяцев Бельского содержали под на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и как повинный в государственной измене должен был предстать перед судом. Но Дума, церковное руководство и вся “земля” выступили против суда, выдвинув “поручителей” за его верность, вынудив царя 29 марта 1562 г. освободить Бельского из под стражи.

Летом 1562 г. был получен донос от дьяка старицкого князя Савлука Ивана, “что княгиня Ефросинья и сын ее князь Владимир многие неправды царю и великому князю чинят (т.е. подбивают недовольную знать на выступление против царя) и того для содержат его скована в тюрме”. Царь приказал доставить к себе Савлука, и “по его слову” были проведены “многие сыски”, которые подтвердили справедливость обвинений. Владимир Старицкий и его мать Ефросинья Старицкая предстали перед судом и были признаны виновными. Старицкий удел был конфискован в казну (позднее, часть его вернули Владимиру), княгиня Ефросинья была пострижена в монахини (впрочем, ее содержание в монастыре было весьма обеспеченным – последовавшие за ней слуги получили несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря, а сама княгиня организовала в Воскресенской обители мастерскую по вышивке).

Пострадали даже люди лично преданные царю. Так, после конфискации выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества “погрубил” царю один из наследников удела – Михаил Воротынский, за что на него и его брата Александра была наложена царская опала, а “вотчину их Новосиль и Одоев и Перемышль и в Воротынку их доли велел взять на себя”. Впрочем, спустя год, в марте 1563 г. опала с братьев Воротынских была снята, но их вотчина в полном объеме возвращена не была.

Другим важным следствием войны в Ливонии стала военная реформа. Война выявила целый ряд недостатков русской армии, исправление которых стало немаловажной задачей правительства. В первую очередь, главным бичем оставалось местничество. Не смотря на официальный запрет на местнические счета во время боевых действий, воеводы им всячески пренебрегали и вовсю спорили меж собой из-за “мест”. Попытки силой заставить их отказаться от этого не имели большого успеха. И тогда возобладала идея создания особого (опричного) войска, которое стояло бы вне исконной иерархии русской знати, и где царь мог бы по своему усмотрению назначать и смещать военачальников. Первым шагом на пути к такому войску стала организацию двух рейтарских полков из ливонских “немцев”, которые подчинялись непосредственно царю (минуя Думу). Опыт оказался удачным – постоянные рейтарские полки оказались более боеспособны чем поместная конница, хотя требовали от казны значительно больших затрат. Результатом стало решение расширить эту практику. Весной 1563 года по всей стране были разосланы грамоты о наборе на службу беспоместных детей боярских, которым предписывалось быть на “ратной службе” в Москве на постоянном государевом жаловании. При этом запрещалось “писать в службу” тех из них, “за которыми поместья есть”. Как и рейтары они должны были служить только за казенное денежное жалование, и только спустя десять лет службы получали от казны собственное поместье. Но попытка сформировать опричное войско только из “детей боярских” успеха не имела – количество пришедших записываться явно не хватало для комплектования штата. Тогда правительство смягчило условия набора, разрешив запись в войско “вольных охочих людей”, что уже в первый год дало более тысячи новобранцев. Всего, к концу 60-х гг. опричное, или как его иногда называли, дворовое (т.е. входящее в состав Государева Двора) войско состояло из 2-х рейтарских, 1-го гусарского (сформированного в основном из прибывших с Екатериной Ягеллон поляков и литвинов), 3-х драгунских (укомплектованных в основном из беспоместных сынов боярских и добровольцев из казаков и “черного люда”) и Стремянного (комплектовался на основе поместной системы, но составлял личную гвардию царя) полков, общей численностью около 12 тыс. чел. Одновременно с этим было увеличена численность с 7 до 10 тыс. чел. стрелецкого войска, показавшего себя во время последних войн самой боеспособной частью русской армии.

Выход к Балтийскому морю (получение хороших гаваней) так же подвиг царя на восстановление русского военного флота. Первоначально, в основу русского флота легли захваченные купеческие корабли, которые переоборудовали в военные, а также два корабля были куплены в Любеке. Благодаря чему к концу 60-х гг. Россия имела флот из 12 кораблей. Что было явно недостаточно. Требовалось создание собственной базы для кораблестроительной промышленности, но вопрос упирался в недостаток требуемых мастеров. Попытки нанять корабельщиков в Англии не увенчались успехом – Елизавета, королева Английская отказалась предоставить России требуемых специалистов (хотя русскому посольству, буквально тайком, удалось завербовать и вывезти 16 “мастеровых людей” — в большинстве своем подмастерьев, которые решили попытать счастье в далекой России). Эта проблема так занимала Ивана IV, что когда в Италию отправилось русское посольство возглавляемое отличившимся во время Ливонской войны князем Андреем Курбским, одним из первых пунктов данного им наказа был поиск и вербовка “корабельщиков”, с целью строительства в России собственного флота.

Середина 60-х гг. ознаменовалась в стране массовым городовым строительством. Рост доходов и отсутствие войны привело к строительному буму, как государственному, так и частной застройки. Так, в 19 км ниже по течению от Невгина, на месте впадения речки Шуницы в Западную Двину, по приказу царя была заложена новая крепость, которая должна была прикрывать западные рубежи Русского государства, а также дороги, ведущие на Полоцк и Псков. Она представляла собой совершенно новое в фортификационном отношении укрепление и была рассчитана на ведение оборонительных боев в условиях широкого применения артиллерии. Со стороны набережной Западной Двины крепость ограждалась земляным валом длиной 170 метров, а с других сторон — примерно 100 метров. С трех сторон укрепления дополнительно были усилены шестью небольшими земляными бастионами. Впоследствии из этой крепости вырос город Двинск. Были начато строительство новых укреплений в Пскове, Велиже, Смоленске, которые должны были прикрыть западные границы государства в случае возможной войны с Литвой. Масштаб строительства был таков, что потребовалось создание особой структуры занимавшейся конкретно этой деятельностью. Поэтому в 1563 г. был образован Приказ каменных дел, занимавшийся как заготовкой строительного камня (включая кирпич) так и строительством каменных сооружений. Одновременно с этим правительство, пользуясь установившимся миром с Крымом, форсировало завершение грандиозных оборонительных работ по всей пограничной линии, начатых еще в начале 20-х гг. XVI века. Ежегодно там трудились тысячи посошных людей, собранных из различных уездов, возводя засеки от северских городов до мещерских лесов, стараясь управиться до той поры, “когда лес листом оденется”. После этого работы прекращались, чтобы возобновится весной следующего года. Возводились новые укрепления и регулярно возобновлялись старые фортификационные сооружения по «берегу» — второго рубежа русской обороны. Для охраны возводимых укреплений был принят “Приговор о станичной и сторожевой службе”, который регламентировал пограничную охрану, устанавливая “разряды” порубежной службы.

22 мая 1562 г. в Москву прибыл датский посол Клаус Петерсон, вступивший в переговоры по поводу восстановления дружественных отношений между двумя странами, охладевшими после захвата русскими северо-западной части Ливонии, которую датский король считал своей. Но в политике нет места личным обидам. Дания была столь заинтересована в русской торговле, что на переговорах признавала права России на земли всей Ливонии. Русским купцам гарантировалось свободное плавание через Зундский пролив, и восстанавливались русские дворы в Копенгагене и на Готланде. В свою очередь датчане получили право поставит свои дворы в Колывани, Ругодиве, Ивангороде и Новгороде.

В мае 1563 г. у Ивана IV, от Екатерины Ягеллон родился сын, названный Дмитрием. На Руси на это тогда мало обратили внимания, поскольку у царя был уже наследник, царевич Иван. Но вот в Великом княжестве Литовском рождению Дмитрия придали просто огромное значение. Ведь, фактически, это означало появление у Сигизмунда II Августа законного наследника, что давало противникам унии с Польшей дополнительные козыри. А отсутствие военной “русской угрозы” окончательно укрепляла решимость чинов Великого княжества Литовского сопротивляться претензиям Короны Польской, тем более, что не было необходимости в сборе “сребренщины” (особого налога в реальной истории сыгравшего огромную роль в росте пропольских настроений среди литвинской шляхты) и получения помощи от Короны (получение которой в реальной истории оговаривалось уступками в вопросе унии).

31 декабря 1563 г. скончался митрополит Макарий, смерть которого привела к крупным изменениям во внутренней политике. Макарий был весьма авторитетной личностью в обществе и пользовался огромным уважением царя, который постоянно прислушивался к его советам. Долгое время Макарий, будучи сторонником компромиссной политики, сдерживал Ивана IV в его попытках жесткими мерами обуздать знать и добиться от нее полного повиновения. Но с его уходом положение резко поменялась. Так, на последовавшем 9 февраля Освященном соборе по личному предложению Ивана IV было принято решение уравнять митрополита в знаках святительской власти в новгородским и казанским архиепископами. Отныне митрополит должен был носить белый клобук, на него распространялась та привилегия, которой до того времени пользовались лишь новгородский архиепископ. Получил он право запечатывать свои грамоты красным воском подобно казанскому и новгородскому владыке. После чего царь сделал неожиданный шаг – в обход высших иерархов Церкви предложил на место митрополита своего личного духовника Афанасия, которого Собор под сильным давлением царя утвердил 24 февраля 1564 г. Эта кандидатура вызвала недовольство среди высшего духовенства, но более чем устраивала Ивана IV, поскольку новый митрополит не обладая большим авторитетом и влиянием был сильно зависим от поддержки Государя и не мог столь же решительно, как Макарий, противостоять намерениям царя по укреплению самодержавной власти.

Впрочем, стремления Ивана IV к установлению своей единоличной власти не были прихотью одного человека. Перед страной стоял ряд проблем для решения которых требовались радикальные меры. Прежде всего это касалось влияния крупной знати на дела государства. Одной из мер, благодаря которой знать влияла на царя, было т.н. “поручительство” (или “печалование”). Когда кто-то из вельмож совершал преступление и навлекал на себя этим царскую опалу, то тут же группа знатных лиц вступалась за него перед царем, поручаясь на него крупной суммой денег, которую они обязывались выплатить в случае совершения им повторного преступления. Будучи внешне верноподданнической акцией “печалование” фактически превратилось в открытый шантаж власти со стороны власть имущих, в результате чего царь часто не мог покарать даже лиц совершивших государственную измену. Дело доходило до того, что царь не мог укомплектовать правительство – Думу (часто еще называемую Государевым Советом) компетентными сотрудниками, поскольку знать упорно требовала комплектования правительства “по породе”, что не самым лучшим образом сказывалось на качестве работы правительства.

В июне 1564 г. Иван IV неожиданно для всех объявил о созыве Земского собора, на который были приглашены, помимо членов Думы и высшего духовенства, представители дворянства, приказные люди и богатейшее купечество. Одновременно к Москве подтягивались верные царю силы – в первую очередь “опричное” войско, а так же ряд поместных полков, на чью преданность Иван IV мог расчитывать. И по открытии “Собора вся земли”, от имени царя собравшимся была зачитана речь царя в которой он жаловался на “теснины и неправды великие” которые он претерпевает от знати, и от которых “большие убытки государству”, после чего Иван IV потребовал ликвидировать традиционное право членов Думы и высших церковных иерархов “печаловаться” за вельмож, совершивших те или иные проступки, которое Дума активно использовала для защиты своих членов в противостоянии с царем, и с которым в предшествующие годы ему приходилось считаться. Царь ставил перед обществом дилемму: или он получит право наказывать изменников по своему усмотрению, или государство будет не в состоянии успешно вести борьбу с внешними врагами по вине светской и церковной знати.

Но царское предложение встретило яростное сопротивление среди высшей знати и духовенства, которые яростно отстаивали свои интересы на Соборе. И тогда Иван IV пошел на крайние меры, объявив, что в ввиду непринятия своих условий он отрекается от власти, оставляя престол своим сыновьям. Подобное решение вопроса было с удовлетворением воспринято оппозицией, расчитывавшей развернуться при малолетних царевичах, но тут в дело вмешалась “третья сила”, а именно “черный люд”. Перспектива ухода государя и наступления "безгосударного времени", когда вельможи могут снова делать все что захотят, не могла не взволновать московских горожан. В конфликте царя со знатью население столицы решительно встало на сторону царя. Слух о возможном отречении царя мгновенно распространился по всей Москве. Вскоре площадь перед дворцом запрудила громадная толпа вооруженных горожан, окруживших место заседания заседания Собора и ее представители допущенные в покои, предъявили заседающим свое требование полностью согласиться с царскими предложениями, а то иначе “они сами тех потребят”. Фактически правящей элите был поставлен ультиматум. Она должна была отказаться от традиционных обычаев, ограничивавших свободу действий государя, или ей угрожала война со своим законным Государем, и в этой войне к услугам царя было сосредоточенное под Москвой вооруженное дворянское войско и поддержка населения Москвы. Решившись выступить против своего государя, правящая элита оказалась бы в весьма неблагоприятных условиях, особенно учитывая явную враждебность к ним населения. Детей боярских невозможно было поднять на войну для защиты прав узкого круга вельмож, а ведь только об этих правах шла речь в царском послании. К этому стоит добавить, что в отличие от ряда стран средневековой Европы эти права нигде не были письменно зафиксированы, государь не приносил присяги их соблюдать, и, соответственно, не существовало “права на сопротивление” в случае их нарушения. В результате высшее духовенство и Дума обратились к царю с челобитьем, чтобы “гнев бы свой и опалу с них сложил и на государстве бы был и своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно; и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля”. По сути это была их полная и безоговорочная капитуляция.

Вдохновленный этим успехом Иван IV, решил воспользоваться благоприятным моментом и вновь перейти в наступление на церковь с целью сокращения ее землевладения. Еще Собор 1551 г. отменил иммунные привилегии (налоговые льготы) церковных земель, запретил отдавать в монастыри земли “на помин души” и повелел заменять их денежным эквивалентом, отдавая сами имения дальним родственникам или государю. Также монастырям и епископату было запрещено покупать вотчины, брать имения под залог и вообще увеличивать церковные земли. В случае необходимости иметь земли для пропитания братии (например, при основании нового монастыря), велено было обращаться к царю – “бить челом государю”. Такие образом, Собор 1551 года существенно ограничил экономическую независимость Церкви. Соборное решение стало поворотным моментом в истории монастырского землевладения, что было связано, с одной стороны, с возраставшими притязаниями государства, с другой, – с имевшими место злоупотреблениями, которые в это время все чаще стали встречаться в монастырской жизни. Тем самым был сделан крупный шаг в направлении еще большего подчинения Церкви государству.

Но не смотря на это в руках Церкви все еще оставались огромные богатства (по некоторым данным до 1/5 всех обрабатываемых земель в стране). И весьма значительную часть этих обширных владений составляли земли, которые Иван IV твердо решил вернуть государству, причем на совершенно законных основаниях. Религиозные каноны, подтвержденные постановлением Собора 1551 г. запрещали монахам заниматься ростовщичеством. Но не смотря на это, “святые отцы” вовсю продолжали давать деньги в рост под большие проценты, а в случае неуплаты долга (как правило после неурожая) отбирали у должника имущество, включая его землю. Но делая это церковь грубо нарушала закон (на что государство долгое время было вынуждено закрывать глаза). И вот эти земли, “прибранные” духовенством царь решил вернуть в казну. Для чего вынес и добился принятия на Соборе постановления о проверке всех владельческих грамот находящихся на руках у монастырей и епископов. Отдельной строкой шли митрополичьи земли. Не желая сориться митрополитом Иван IV не стал упоминать о его владениях на Соборе, но добился его согласия на негласную проверку своих земель, с правом изъятия тех из них, на которых не будет подтверждающих право владения документов.

Однако этим дело не ограничилось. По успешному завершению Собора царь в своем указе заявил о своем желании “учинити ему на своем государстве себе опричнину” — особый государев удел, которым он мог бы править в обход Думы и существовавших местнических порядков.

В опричнину переходила старая структура “Государева Двора”. И если вне ее оставались общегосударственные чины, то чины двора — оружничий, кравчий, конюший и т.д переходили в опричнину. Традиционная иерархия знатности сохранялось, однако местничество между собой строго воспрещается — служат "где государь укажет", и опричные службы не могут являться местническим прецедентом для потомков опричника. Традиционная практика предоставления думных чинов и высоких военных и административных должностей в строгом соответствии со знатностью происхождения ("породой") делало высшие государственные должности монополией группы наиболее знатных родов потомков Рюрика и Гедимина. Это закрывало для отпрысков младших ветвей знатных родов и для представителей менее знатных старомосковских боярских фамилий (потомков старинных бояр московских князей, отодвинутых на задний план княжескими родами) путь к успешной карьере. Создание особого опричного двора открывало для них такие возможности. В состав опричной Думы вошли члены старомосковских боярских родов -- Плещеевы, Колычевы, Бутурлины, Годуновы, Захарьины. Впрочем и некоторые княжата, решившие пойти за царем, отличились на опричной службе – так “всем родом” в опричнине служат Шуйские, и даже удельные князья Северщины — Трубецкой и Одоевский.

В составе опричнины оказывается вся структура царского двора со всем дворцовым хозяйством (и все придворные должности — оружничий, кравчий и т.д. становятся опричными), отдельная царская казна. Туда же царь забирает промысловые районы севера и все пункты соледобычи, а так же черноземные районы юга, колонизируемые по мере строительства “Засечной черты”, и объявленные собственностью “Государева Двора”, под управлением которого оказываются не только дворцовые земли, но и часть черносошных, взятых царем "на свой обиход" и ряд государственных предприятий. Опричному командованию был подчинены как личное войско (рейтары, гусары, драгуны, Стремянной полк) царя, так и московский стрелецкий корпус – всего более 20 тыс. чел, ставшие в своем роде царской гвардией, предназначенной не только для подавления оппозиции, но и для проведения его политики. Все государственные дела шли обычным путем через Думу (во главе которой однако царь ставит двух преданных ему родственников — князей Бельского и Мстиславского), однако любое дело могло быть изъято царем из Думы и решено независимо от нее с помощью чиновников Двора. Широко распространяется практика ввода представителей опричнины в состав местного “земского” руководства с целью более эффективного влияния на ход дела и повышения их личной ответственности.

Другим ударом по верхушке знати стала ликвидация т.н. “белых слобод” – городских земель принадлежащих духовным лицам и светским феодалам и освобожденных от налогов, благодаря чему туда из Посада переходило множество ремесленников уходя тем самым от “государева тягла” и составляя серьезную конкуренцию мастеровым оставшимся под “тяглом”. Осенью 1564 г. царским указом было введено новое положение о городах, важнейшими постановлениями которого, в практическом его применении были следующие: 1. Все городские слободы светских и духовных землевладельцев с их населением безвозмездно передавались в посады в тягло. 2. Подгородние слободы и дворы землевладельцев “по посадской близости” также включались в посад с вознаграждением владельцев. Слободы и дворы, расположенные на бывшей посадской земле, “по посадской старине” отдавались в посад “без лет и бесповоротно за то: не строй на государевой земле слобод и не покупай посадской земли”. Их население, если оно состояло из торговых, промышленных и ремесленных людей, “по торгу и промыслу” включалось в посадское тягло, а если из пашенных людей, то могло быть выведено владельцами слобод. 2. Подгородние земли в Москве на 4 версты от Земляного вала, а в остальных городах “по посадской старине” или “по посадской близости” конфисковывались и безвозмездно передавались посадским людям. 4. Все посадские люди закладчики, за кем бы они ни жили, возвращались в тягло “по посадской старине”; “по посадскому родству” возвращались также ушедшие с посада сыновья от отцов, племянники от дядьев и т.п., если даже они успели превратиться в кабальных людей. 5. Все торгово-промышленные люди города, члены церковного клира, служилые приборные люди, владельческие крестьяне и бобыли, кроме кабальных людей, отдавались в посад в тягло “по торгу и промыслу”. 6. Остальные должны были в трехмесячный срок продать посадским людям свои лавки, амбары, кузницы и другие торгово-промышленные заведения; после указанного срока эти заведения отбирались безденежно и передавались посадским людям. Люди, не входившие в состав посадской общины, — гости, гостинной и суконной сотен торговые люди, стрельцы и т.д., могли сохранить за собой эти промысловые угодья на посадах, только если они соглашались платить посадское тягло. 7. Заниматься в городе торговлей, промыслами, ремеслами, откупами и т. п. Могли только черные посадские тяглые люди, а не духовенство, не владельческие крестьяне и бобыли и не служилые приборные люди.

Этот указ буквально привел в ярость представителей крупного светского землевладения и высшего духовенства, для которых “белые слободы” были крупнейшими источниками дохода. Многие члены Думы, такие как Александр Горбатый-Шуйский, М. Репнин, И. П. Федоров-Челяднин, даже отказались подписать документ. А архиепископ Новгородский Пимен не выдержав, открыто назвал этот указ “бесовским, составленным по совету антихриста”. Стало ясно, что миром дело решить не удасться.

Первым делом опричнины стал разгром верхушки Думы — Ростовских, Ярославских и Суздальских княжат, занимавших почти все боярские места. Землевладение бояр московских великих князей (как, вероятно, и бояр других княжеств, на которые делилась средневековая Русь в эпоху феодальной раздробленности) сформировалось сравнительно поздно — уже в XIV-XV веках, главным образом за счет княжеских пожалований. Владения не только членов виднейших боярских родов, но и князей Гедиминовичей, выехавших на русскую службу и породнившихся с великокняжеской семьей, были разбросаны по многим уездам, не образуя никакого компактного единства. Владения членов одних и тех же родов могли располагаться в совершенно разных уездах. Совсем иной характер имело родовое землевладение княжат. Это были земли, унаследованные ими от предков — бывших удельных государей. Поэтому, в отличие от владений московского боярства, родовые вотчины князей располагались компактно на территории того княжества, которым некогда владел их предок. Нормы права, установившиеся, по-видимому, еще в правление Ивана III, способствовали сохранению этих вотчин в руках княжат, запрещая продавать их родовые земли "мимо вотчич" (то есть за пределы круга родственников). Наличие в руках княжеских родов компактно расположенного значительного родового землевладения делало их влиятельной силой на территориях их бывших княжеств, центром притяжения для местных землевладельцев. Сверх того по неписанной традиции, шедшей со времен присоединения этих земель к Москве, наместники например Ярославля назначались только из ярославских княжат. Содержа многочисленные свиты боевых холопов, и даже жалуя земли в поместья своим вассалам, они представляли внушительную силу, и именно они составляли основу оппозиции царю. В среде князей — потомков Рюрика, хорошо знавших, что они принадлежат к тому же роду, что и правитель, власть и личность монарха не были окружены таким ореолом, как в глазах других слоев дворянства.

В борьбе с ними царь действует формально по закону, в рамках правового поля. Прецедент был найден в деятельности Ивана III. Некогда он, желая отобрать у московских бояр пожалованные им после завоевания Новгорода вотчины на Новгородчине и раздать их в поместья, передал Новгород в удел своему сыну Василию. Московские бояре, служившие князю московскому, а не новгородскому, вынуждены были оставить свои новгородские вотчины.

Царь разыгрывает ту же комбинацию. Объявив старшего сына Ивана соправителем, царь жалует удел младшему малолетнему сыну Федору — Суздаль, Ростов и Ярославль. Землевладельцы этих уездов должны были либо перейти из Москвы служить удельному князю, либо расстаться с вотчинами. Но "князь Федор Иванович вотчинников местных на службу к себе принять не изволил".

На момент объявления указа о создании удела все княжата, имевшие боярский чин, были в Москве, откуда их уже не выпустили. После того, как вся верхушка Думы "едиными усты" выразила возмущение, на нее обрушились заготовленные царем репрессии. Все бояре-княжата, участвовавшие "в акции протеста" были арестованы опричниками. Признанный лидер Думы, князь Александр Горбатый-Суздальский, а так же князь Шевырев были обезглавлены, а на прочих участников “опалу свою клал и животы их имал за себя: а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами и з детми”. “Тово же году послал государь в своей государской опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и детей боярских в Казань и в Свияжской город на житье и в Чебоксарской город”.

В то же время опричные отряды вступают в Ростов и Ярославль. Управление этими землями получает один из ближних советников царя Василий Михайлович Захарьин с чином Ростовского дворецкого (для управления уделом Федора составляется особое ведомство — Ростовский Дворец, подведомственный лично царю). Княжеские вотчины описываются и идут в поместную раздачу дворянам, боевые холопы опальных княжат распускаются на волю, многие из них принимаются на государеву ратную службу и верстаются поместьями из вотчин из бывших хозяев. Движимое имущество и казна опальных отписывается на государя.

Большая часть опальных была в следующем году помилована, движимость и казна возвращены, но вместо конфискованных вотчин им были пожалованы поместья, разбросанные в разных уездах России. Что обернулось для них изменением статуса. Царь велел по служилой принадлежности написать их дворянами по колонизируемым окраинным уездам. В состав “Государева Двора", в котором ростовские, стародубские и ярославские князья до опричнины занимали видное и почетное место, не входили представители дворянства окраин — Поволжья (начиная с Нижнего Новгорода), Смоленщины, Северской земли. Поэтому превращение князей — потомков Рюрика в земских помещиков Северщины означало их фактическое исключение из состава Двора как объединения людей, причастных к управлению Российским государством. В новом положении они могли рассчитывать на какую-то карьеру лишь в пределах Северщины, либо в опричнине (но для них врата в "государеву светлость" были узкими, и открылись впоследствии только для их детей). Только в виде особой милости за верную службу царь возвращал некоторых великородных потомков Всеволода Большое Гнездо в "московские списки", снова открывая им доступ к высшим государственным должностям.

В то же время, многие из конфискованных земель царь передавал в качестве поместий опричникам, во-первых, развивая поместную систему, систему “службы от земли”, свободную от старых местнических привилегий и ставшую со временем основной базой материального обеспечения дворянского войска. Во-вторых, таким образом “разбавлялись” ряды коренных землевладельцев, не позволяя им выступит единым фронтом.

Среди прочего состава Думы — Гедиминовичей и старомосковских бояр — расправа с княжатами-Рюриковичами вызвала неоднозначную реакцию, многие отнеслись негативно, понимая, что ставится под сомнение сам принцип осуществления назначений в соответствии с "породой". Но царю удается расколоть данный слой, пожаловав в бояре вместо "выбылых" княжат ряд представителей старомосковских фамилий, и повысив до боярства окольничих — Челядниных, Шереметевых и Морозовых. Во главе Думы встают вполне преданные царю его родственники Гедиминовичи — Мстиславский и Бельский.

В 1567 году царь вновь изъял у двоюродного брата Владимира Андреевича его удел — Старицу, Верею и Алексин, и дал ему новый — Дмитров, Звенигород и Боровск. В этом же году царь возвращает из ссылки Михаила Воротынского, и жалует ему вместо отобранного Новосиля Стародуб-Ряполовский.

К 1569 году положение относительно стабилизируется. Несколько бояр попадают в ссылки и тюрьмы, несколько бегут в Литву, но массовых репрессий нет — благодаря окончанию войны и снижению налогов нет голода 1568-69 годов и последующей эпидемии, недоимок и свирепых правежей. Правящее боярство недовольно существованием опричнины, при которой царь может легально изъять из его ведения любое государственное дело, а присланные им опричные представители (как правило на роль “вторых воевод”) отслеживают деятельность своих “земских” начальников. Но, не имея никакой поддержки в народе и дворянстве, которые вполне довольны царем, помалкивает.

Тем временем, на восточных рубежах державы происходят события, которым будет суждено кардинально изменить дальнейшую историю страны. В еще в 1555 году “князь всея земли Сибирской” Едигер добровольно принес вассальную присягу Ивану IV (что позволило тому добавить себе титул “Всея Сибирской земли повелитель) и стал платить ежегодную дань в тысячу соболей. Но ранней весной 1562 г. вместо дани из Сибири пришло известие о том, что бежавшие туда в свое время казанские татары во главе со своим царевичем Едигером Казанцем убили государева данника князя Едигера Тайбуговича. Поскольку убитый Едигер находился под покровительством Москвы, его смерть таким образом становилась и оскорблением Российского государства ибо оно при принятии Едигером вассалитета выступала гарантом того, чтобы "их бы с Сибирские земли не сводил". Поэтому сразу же после получения известий с востока, был разработан план военного похода в Сибирь с целью наказания мятежников и восстановления подданничества тамошнего населения. Был сформирован 6-тыс. отряд (1,6 тыс. стрельцов, 3 тыс. казаков и 1,4 тыс. “охочих людей”, включая немцев и литвинов), во главе которого стал Данила Адашев, видный военачальник, который однако к тому времени впал в немилость (из-за своего брата) и для которого задача “замирения” Сибири была по сути почетной ссылкой. В июле 1562 года, отряд Адашева выступил в поход и пройдя по рекам Чусовой и Серебрянке, поздней осенью 1582 г. переволок струги в Баранчу, приток Тагила, пройдя который вошел в Туру, где и произошло первое крупное столкновение с татарским войском.

Узнав о приближении русского войска татары устроили засаду в том месте, где Тура изгибается широкой излучиной (поблизости от совр. деревни Усениково). Когда струги стали проходить излучину, татарские стрелки стали засыпать их стрелами. Русские остановились на реке и разбив татарский отряд, высадили десант который захватил Тюмень, где Адашев и остался зимовать.

После окончания зимовки, дождавшись вскрытия рек, 9 мая 1563 г., оставив в Тюмени в качестве гарнизона около тысячи человек, отряд Адашева пошел дальше по Туре, в устье которой встретил идущее навстречу ему крупное войско, состоящее как из татар, так и ополчение остяков и вогулов, битва с которой, превратившись в цепь отдельных схваток, шла несколько дней, и одержав победу в которой, Адашев вышел в Тобол. По нему он мог попасть уже в самый центр Сибирского государства. Но Едигер и не думал отступать после поражения. Он приказал перегородить Тобол цепями и поставить в удобном месте заслон. 29 июня 1563 г. русские вступили с ним в бой около городка Алымай. После перестрелки и рукопашного боя татарский отряд был опрокинут и рассеян, а город Алымай был занят русскими, где отряд остановился на десятидневный отдых для пополнения припасов.

26 июля 1563 г. отряд Адашева подошел к лежащему в 16 верстах от устья Тобола городку Карачин и после короткого штурма взял его. После чего, 1 сентября, выйдя из Карачина и пройдя вниз по Тоболу русские заняли небольшой укрепленный городок Атика, который был использован Адашевым в качестве базы для подготовки к решающему сражению с Едигером собравшим другое войско, состоявшее как из татарской конницы, так и вассальных отрядов местных племен. И который не дожидаясь дальнейших шагов русских 15 сентября лично возглавив войско, взял стоявших в городке Атика русских в осаду, продолжавшуюся до 10 октября. Отбив первые попытки штурма, Адашев принял твердое решение, что нужно нанести решающий удар и переломить ситуацию в свою пользу, поскольку по недостатку припасов дальнейшее сидение в осаде было делом безнадежным. И отступать вблизи превосходящего числом противника (10 тыс. татар, вогулов и остяков против 4 тыс. русских) было совершенно невозможно, ибо такое отступление неминуемо завершилось бы разгромом и гибелью.

10 октября 1563 г. русские оставили городок Атика, погрузились в струги и пошли к Чувашскому мысу, где были сосредоточены основные силы Едигера. На мысу была выстроена длинная засека, за которой сидели татарские лучники. Русские высадившись со стругов, выстроились на берегу и пошли вверх по склону, прямо на татарскую засеку. И еще одна сотня казаков осталась в стругах в качестве резерва.

Это был по сути самоубийственный шаг. Противник обладал численным превосходством, занимал укрепление на высокой горе. Русские же должны были взять укрепление приступом, без всяких осадных приспособлений. Подойдя к засеке на расстояние прицельного огня, стрельцы открыли огонь из пищалей, в ответ на который татары осыпали наступающих тучей стрел. После чего русские развернулись и стали быстро отступать к стругам так, чтобы у татар возникла иллюзия бегства. Едигер быстро оценив обстановку, решил, видимо, что настал благоприятный момент для разгрома русских, и приказал воинам сделать проломы в засеке.

Вскоре масса воинов ринулась вниз по склону. Русские тем временем добежали почти до самого берега, развернулись, дали последний залп и ружей и вступили в рукопашный бой. Едигер ввел в бой свои резервы и лично повел их в атаку. Со своей стороны Адашев, до этого наблюдавший бой со струга, тоже решил, что наступил решающий момент битвы, и ввел в бой свои последние резервы. Возглавив бойцов лично, Адашев стал прорубаться через массу воинов прямо к бунчуку командующего. Вокруг Едигера закипела жестокая рукопашная схватка. В этой схватке царевич был ранен и вынесен своими телохранителями из гущи боя. После чего тут же переправлен на лодке на другой берег Иртыша в безопасное место.

В битве наступил перелом. Татарское войско без военачальника резко ослабило натиск и стало понемногу разбегаться. А потом случилась катастрофа. Вассальные ополченцы, не желая гибнуть за чуждую им власть казанцев, массово покинули место сражения, оставив татар один на один с русскими. Поняв что битва проиграна, бросились бежать и татары. Сам Едигер, с которым остался лишь небольшой отряд телохранителей, ушел на юг.

А на следующий день, 11 октября 1563 г., русские без боя заняли оставленные неприятелем города Искер (Кашлык), Бицык, Сузун, Абалак, поставив под свой контроль центральную часть Сибирского государства. После чего Адашев, неожиданно для себя, столкнулся с такой непредвиденной проблемой, как создавшийся после разгрома Едигера Казанца вакуум власти. Имея полномочия “усмирить” мятежников и вернуть власть законной династии Тайбуговичей, русские обнаружили, что собственно власть передавать некому. Покойный Едигер Тайбугович детей после себя не оставил. А его племянник Сеид-Ахмед (Сейдяк) был еще слишком мал. В этой ситуации Адашев принял единственно верное решение – стал приводить окружающие племена напрямую “под руку” русского царя. И часть бывших подданных Едигера не заставили себя долго ждать. Уже 17 октября в Искер пожаловали остяцкие князьцы с подарками и данью. Данила Адашев принял их очень приветливо, принял от них подарки, наградил и отпустил с большими почестями. Но не все оказались столь “сознательными”. Многие князьцы решили воспользоваться моментом для восстановления “суверенитета” своих угодий. К примеру отложились вогульские князьцы, которые жили по Тавде и Пелыму, создав свое собственное Пелымское княжество. И для их “вразумления” в в июне 1564 г. был отправлен отряд казаков (около 300 чел.). Собранное вогульскими князьцами большое войско в несколько тысяч человек встретило казаков на речке Паченке, притоке Тавды, на берегу Поганого озера, где и произошла сеча. Используя свое численное преимущество вогулы пошли в прямую атаку. Наиболее опытные воины, одетые в доспехи, вооруженные копьями и саблями, шли в первых рядах войска. За ними шли легковооруженные воины, не имевшие доспехов, вооруженные копьями, тесаками (пальмами) и луками. Они укрывались за спинами панцирной пехоты и стреляли из-за них в противника.

Казаки использовали это обстоятельство. Выстрелами из пищалей они уничтожили первые ряды вогульского войска, наиболее сильных воинов. Затем сами перешли в наступление и прижали к озеру остальное вогульское войско, где полностью их перебили. После чего казаки прошли всю Тавду до верховий успешно приводя вогулов, которые потеряли в битве всех своих князцов и большую часть боеспособных мужчин к повиновению.

Впрочем, у местного населения очень скоро оказался еще один стимул для принятия русского сюзеренитета – в южных степях появился новый, но хорошо знакомый враг, а именно средний сын бухарского эмира Муртазы Кучум, который узнав о царящем с Сибири безвластии решил кое-что урвать и для себя. Но по прибытии на место обнаружив, что “свято место” уже занято, стал кочевать в степи, совершая набеги на местных жителей, которые будучи не в состоянии отбиться от набегов самостоятельно, стали более охотно подтягиваться под высокую руку русского царя, приносить присягу и соглашались платить дань.

Часть III

Бросок на юг

В апреле 1568 года русский посол в Крымском ханстве Писемский сообщил в Москву, что 3 апреля крымский хан получил султанскую грамоту, присланную с Мегмет-чаушем, с приказанием хану и царевичам идти в поход на Астрахань. Вместе с крымским ханом в поход должен был идти кафинский паша Касым с янычарами и артиллерией. Но Большой совет – диван Крымского ханства отложил поход. Девлет Гирей написал султану, что вторжение неподготовленно и запоздало — нет запасов, а турки не перенесут морозов. Началась подготовка к завоеванию Астраханского ханства. 10 июля русский посол Писемский под усиленной охраной был переведены в Мангупскую крепость — "для бережения великого". 20 июля 1568 года в Кафу пришли из Стамбула три корабля во главе с Касым-пашой, доставившие турецких судовых мастеров, которые должны были готовить морские суда для астраханского похода, саперов, а также 50 пушек и порох. В августе на совместном турецко-татарском совете был разработан план вторжения в Астрахань. Осаду города, доносил Писемский, должны были вести турки паши Касыма под охраной татар: "а татарове де не городоемцы и города ставить не умеют. Я (Девлет Гирей) сижу на коне и тебя берегу. А придут на тебя люди и яз с ними бьюсь и тебя обороняю". Девлет Гирей утверждал, что не хочет участвовать в походе, боясь усиления турецкого влияния в Северном Причерноморье, и после совещания отправил в Москву посла Икинчея предупредить Ивана Грозного о готовящемся вторжении весной 1569 года. Одновременно хан потребовал назначить астраханским ханом касимовского царевича — и тогда похода не будет. 21 октября к Писемскому прибыл татарский мурза Сулешев, сообщив ему, что крымский хан идет на Астрахань только по приказу султана, он не хочет, чтобы турецкие войска проходя по крымско-татарским землям, разоряли их. Девлет Гирей также боялся, что во время его отсутствия султан назначит нового хана. Однако русский посол Новосильцев, в конце 1569 года побывавший в Стамбуле, сообщал, что именно крымский хан настраивал турецкого султана осуществить астраханский поход.

Российское правительство, подробно осведомленное о готовящемся походе, предложило Турции через крымского хана мирные переговоры. Иван Грозный писал в грамоте к Девлет Гирею: "Салтану следовало рать зачинати, коли б от нас ему какая недружба дошла. Салтану турецкому пригоже с нами обослатись и на нас проведати, какая ему недружба от нас дошла. И коли еалтанов у нас посланник будет и мы с ним о всем переговорим. И те речи все ведоме будут за что промежи нами нынеча недружба чинитца. И мы толпы поговоря с салтаном с турецким и с тобою братом нашим в дружбе будем, как будеи пригоже." Одновременно с этим, для предупреждения выступления Больших ногаев на стороне турок весной 1568 года к ним был послан посол Семен Мальцев. К естественному союзнику Ирану в мае 1569 года был отправлено посольство с предложением союза против Турции. В Иран послали 300 орудий, 4 тысячи ружей и 500 стрельцов для обучения персов "огненному бою".

Весной 1569 г. в Москве стало известно, что султан Селим II в марте перебросил в Кафу 17-тысячное турецкое войско при 100 орудиях, которое должно было подняться Доном до Переволоки, а затем, проложить канал между Доном и Волгой. Потом, проведя на Волгу корабли с артиллерией, ему предстояло спуститься к Астрахани и захватить ее. Новым астраханским ханом должен был стать Крым-Гирей, сын хана Сагиб-Гирея. Вместе с турецкими войсками во главе с кафинским пашой Касим-беем должна была действовать Крымская орда хана Девлет-Гирея. После чего, срочным порядком в Астрахань “на годование” были назначены окольничий Долмат Федорович Карпов и Василий Петрович Головин, туда же “по вестям” был послан Никита Григорьевич Гундоров. Навстречу турецким войскам в Астрахань “на Переволоку” были отправлены боярин Петр Семенович Серебряный и Замятня Иванович Сабуров с 30-тыс. войском.

Начало вторжения было назначено на 26 апреля. Однако начало похода было отложено — первоначальный план войны предусматривал одновременное двустороннее наступление на Россию — через Азов на Астрахань и юго-восточные земли, и через Польшу — на западные российские территории. К польскому королю Сигизмунду был отправлен турецкий посол Ибрагим Страта с просьбой султана пропустить через польские земли турецкие войска для нападения на Россию. Но после получения от Сигизмунда отказа, султан принял новый план приказав своим войскам из Кафы и Азова идти на Астрахань.

В начале июля 1569 г. турки начали поход на Астрахань. От Кафы до Переволоки 100 турецких галер, с погруженными на них пушками, шли 5 недель. 15 августа они достигли места, где ближе всего сходятся реки. Дон и Волга. На Переволоке к турецкой армии присоединилось 50-тысячное татарское войско. Однако осуществить задуманный в Стамбуле проект постройки канала Дон — Волга не удалось. Попытка перетащить “каторги” на Волгу волоком также провалилась. Касим-бею пришлось вернуть корабли и тяжелую артиллерию в Азов и идти на Волгу походным порядком.

К Астрахани, к тому времени перенесенной на новое, более защищенное место, турецко-татарская армия вышла 16 сентября. Несмотря на помощь астраханских татар и ногайцев, Касим не решился штурмовать расположенную на Заячьем острове хорошо укрепленную крепость, гарнизон которой в начале 1569 г. пополнил отряд окольничего Д.Ф. Карпова. Огонь русских пушек и удобное расположение крепости не позволили туркам начать осадные работы и блокировать город. После чего, убедившись в бесплодности своих действий, Касим-бей отвел войска от крепости и встал лагерем на старом городище, готовясь по повелению султана зимовать под Астраханью. Татарское войско должно было вернуться в Крым, однако известие об этом всколыхнуло всю турецкую армию, измученную тяжелым походом и ожиданием новых испытаний. Тем временем, пришедшая с севера русская «плавная рать» кн. П.С. Серебряного и З.И. Сабурова смогла перерезать пути снабжения турецкой армии из астраханских и ногайских кочевий, обрекая ее на полуголодное существование. 26 сентября 1569 г. Касим-бей приказал начать отступление на Дон самым коротким путем — по Кабардинской дороге. Преследуемое по пятам русской армией, вскоре оно превратилось в настоящее паническое бегство. Лишь четвертая часть турецкой армии добралась к 24 октября 1569 г. до устья Дона, где они прямо у стен турецкого города Азов были вновь атакованы русской конницей. Охваченные паникой турки ринулись внутрь Азова, надеясь за его стенами найти спасение. Но это привело лишь к обратному результату – хаос и неразбериха создавшиеся в воротах позволили группе русских ратников ворваться внутрь крепости и подпалить склад с порохом, взрыв которого разрушил часть городской стены, и сквозь образовавшейся в ней большой пролом значительные русские силы проникли в город, на улицах которого пошла “сеча великая”. К вечеру большая часть турок была уничтожена, а Азов оказался в русских руках.

Падение Азова произвело немалое впечатление как в Москве, так и в Стамбуле. Узнав о захвате этой турецкой крепости Иван IV распорядился немедленно начать ее укрепление, для чего были срочно присланы “зелейная” и свинцовая казна – 300 пудов пороху и 200 пудов свинца, большие хлебные запасы. Было ясно, что турецкий султан, который мог “закрыть глаза” на разгром своей армии под Астраханью, после захвата Азова не успокоится и любой ценой попытается вернуть захваченную русскими крепость, поскольку присоединение к России Азова существенным образом изменил всю обстановку на юге. Возникла дополнительная “помеха” на пути крымских набегов, “под руку” русского Государя стали откочевывать татарские роды — за год на русскую сторону Дона перешло 30 тыс. “черных улусных людей”. А часть живших на Кубани ногаев принесла “шерсть” (клятву на верность) русскому царю. В этих условиях было ясно, что войны не избежать. Поэтому, весной 1570 г. на юге стали сосредотачиваться крупные силы. Главное командование было поручено Михаилу Ивановичу Воротынскому. Вспомогательную рать в Рязани возглавил Дмитрий Иванович Хворостинин, под прикрытием которых началось как укрепление старой “засечной черты” проходящей по линиям Болхова-Белева-Одоева-Крапивны-Тулы-Венева-Рязани и Скопина-Ряжска-Шацка и одновременно строительство новой линии обороны на 200-400 верст южнее прежней, по линии Ахтырка-Белгород-Новый Оскол-Ольшанск-Усмань-Козлов-Тамбов, для чего, в лесистой местности рубились сплошные засеки, на открытых местах копались рвы, насыпались десятиметровые валы с частоколом. Чтобы связать все это в единую оборонительную систему, строились новые города-крепости: Тамбов, Коротояк, Усмань, Козлов и др. Между городами, через каждые 20-30 верст, ставились остроги для гарнизонов, несущих дозорную службу.

Совершенно особая ситуация сложилась на Дону. После захвата русскими Азова и “посажения” в нем 5-тысячного гарнизона из стрельцов и “детей боярских” стал вопрос об окончательном приведении местных казаков к “службе Великому Государю”. Казаки встретили подобное развитие ситуации без энтузиазма, но наличие царских войск и главное угроза турецкого вторжения на Дон заставила их быть сговорчивей и согласится на требуемую русскими воеводами присягу Великому Государю. В свою очередь, Москва проявила гибкость и гарантировала сохранения самоуправления казачьих станиц, но подчиняла их назначенному царем гетману, кандидатуру которого на первых порах предлагали царю сами казаки. Кроме того, казаки скоро убедились, что нахождение “под рукой” столь могущественного покровителя как русский царь имеет свои преимущества. Поскольку теперь охрану донских земель несло “государево войско”, то казаки получали возможность предпринимать куда более масштабные набеги на неприятельские земли, не опасаясь за судьбу оставленных в станицах семей.

В Стамбуле же весть о падении Азова привела султана Селима II в гнев. За поражение под Астраханью и потерю Азова султан приказал отравить крымского хана и турецкого командующего Касим-бея, но благодаря ходатайству сестры султана и, самое главное, благодаря золоту, им удалось отвести от себя удар. Впрочем, при султанском дворе “азовское дело” на тот момент не рассматривалось как первоочередное. Предполагалось, что основные силы “Высокой Порты” следует направить на захват принадлежащего венецианцам о-ва Кипр, а вернуть город удастся силами одного крымского хана, которому был выслан султанский указ отбить Азов у русских обратно. Не желая противоречить султану Девлет-Гирей стал готовиться к походу на Азов, для чего ввел новый военный налог — “оружейные и тамговые деньги”. Однако мурзы отнеслись к военным планам хана без энтузиазма. Понимал безнадежность похода на Азов легкой татарской конницей и сам Девлет-Гирей. Но повеление султана, после того как чудом избежал казни, приходилось выполнять. Тем более, что весной 1570 года султан обещал прислать флот с войском, поднять на русских ногаев и горских черкесов. Но вместо осады Азова Девлет-Гирей принял решение атаковать южный русские уезды, где была возможность набрать полон. И в мае 1570 года его орда выступила в поход. Движение крымских войск не осталось незамеченным. Путивльский наместник П. Татев прислал в Москву с сообщением о готовящемся нападении обнаружившего врага «донецкого сторожа» А. Алексеева, но он лишь ненамного опередил врага, вторгшегося в Рязанскую землю. Весь приграничный край подвергся страшному опустошению. Часть татарских «загонов» проникла и в Каширский уезд. И хотя воеводам кн. Д.И. Хворостинину и Ф. Львову 21 мая 1570 года за Зарайском удалось разгромить один из таких «загонов» и освободить многих пленников, но опасность повторных татарских нападений сохранялась до конца лета – начала осени 1570 года Обстановка на границе оставалась очень напряженной. Русские разведчики сообщали, что в степи «стоят люди многие крымские», а от табунов их «прыск и ржание великое», что «месечных сторожей на Обыкшенской да на Балыклейском громили татар человек с пятьсот и голову их Капусту Жидовинова взяли да товарищев их дву человек убили», писали и о других приготовлениях «крымских людей» к походу на Русь. Сообщения становились все тревожнее. Некоторые разведчики приносили вести, что видели огромное 30-тысячное татарское войско, идущее к границе 30 дорогами.

В этих условиях русское правительство решило навести по Крыму упреждающий удар. Уже 9 мая 1570 года воспользовавшись уходом основных сил татар “послало Войско 75 стругов по 70-80 казаков в каждом под Кафу и иные места для воинского промысла”. Разграбив и спалив окрестности Керчи, казаки в конце мая возвратились на Дон. В июне из Азова на 30 стругах вышли 1700 казаков и направились под Тамань, где обчистили местные селения. Одновременно с этим, получившие “государево жалование” запорожские (днепровские) казаки сделали набег на западное побережье Крыма. Что вынудило Девлет-Гирей, встревожившегося за свои тылы, отменить большой поход на Русь и запросить помощи у Турции, что не очень понравилось султану, который к тому времени объявил войну Венеции, стремясь отобрать у нее Кипр.

Война эта уже давно была подготовлена турками; уже первого июля 1570 г. капудан-паша Пиали вышел из Галлиполи (вблизи Константинополя, где находились главные верфи турецкого флота), с эскадрой из 360 судов и высадил, без всякого сопротивления, на южном берегу Кипра армию в 50 тыс. человек пехоты и 2 тыс. кавалерии, под командой Мустафы; венецианский флот, который должен был защищать остров и помешать высадке, не показывался. На самом острове тоже не было решительно ничего приготовлено для защиты; имелся лишь слабый гарнизон из 2 тыс. человек пехоты и 1 тыс. кавалерии; гарнизон этот не мог, конечно, выступить в открытом поле, против неприятеля и отступил в укрепленные города Левкозию (в середине острова, недалеко от северного берега) и в Фамагусту (на восточном берегу). Мустафа осадил сперва Левкозию, которая, после упорного сопротивления, за недостатком провианта и вследствие слабости гарнизона, 9 сентября пала; при этом было убито 2000 человек.

Вслед за тем началась осада Фамагусты; она продолжалась более десяти месяцев, но в течение зимы велась довольно вяло, так как флот ушел домой; тем временем подошел и венецианский флот из 12 галер с подкреплениями и запасами. Весной, однако, когда возвратился турецкий флот и заблокировал город, начались серьезные атаки. Венецианский флот не показывался; после шести отбитых штурмов боевые припасы у венецианцев истощились, и комендант города Брагадино не счел возможным дольше защищать город и сдался 1 августа 1571 года. Что дало Турции возможность обратить более пристальное внимание на свои северные окраины. В середине лета 1571 г. султан Селим II направил к устью Дона флот из 70 галер и 90 “ушкулов”, а так же 30-тыс. турецкую армию во главе с уже проштрафившимся Касим-беем, которому дали таким образом возможность искупить свою вину. Туда же подошел и крымский хан с 40-тыс. ордой, которая, впрочем, в осаде не принимала, занимаясь только прикрытием турецкой армии от возможных действий русской армии.

Осада крепости, гарнизон которой насчитывал около 5,3 тыс. чел., началась 24 августа 1571 г. После отказа русских капитулировать, на следующий день Касим бросил войска на штурм, в котором потеряв около 6 тыс. чел. турки были вынуждены отступить и перейти к планомерной осаде. Начали возводить батареи, полевые укрепления и насыпать вал, который они попытались подвести к стенам крепости. Но эти работы были прерваны вылазками осажденных. Одновременно с этим, выше по реке, в районе Черкасского городка началось сосредоточение русских войск, в котором насчитывалось 1700 стрельцов, 2350 ногайских и юртовских татар и 10 тыс. донских и 2 тыс. подошедших днепровских казаков. И наличие которого не давало татарам возможности выполнять фуражировку для снабжения себя и турецкой армии. Из-за чего, уже скоро турки стали испытывать нехватку в продовольствии. Но не смотря на все трудности, они все же возвели вал выше крепостных сооружений, установили на нем более сотни “проломных” орудий и начали жесточайшую бомбардировку, периодически останавливая ее и предпринимая новые штурмы. Но их отражали, и атаки оборачивались для турок лишь значительными потерями. Кроме того, турки выбрали неудачное время для осады. В сентябре пошли дожди, ночи стали холодными и в турецком лагере, расположенном в нездоровой влажной местности близ реки, началась эпидемия, сотнями косившая солдат и рабочих, скученных в палатках и шалашах. Заволновалось и татарское войско, которое стало требовать чтобы их отпустили а набег на русские окраины, а заодно собрать продовольствие. И Касим-бей, чтобы не раздражать союзника, вынужден был разрешить крымскому хану отправить часть сил на “охоту”. Но находившиеся поблизости русские разъезды засекли начало набега. Одни татарские загоны, едва успев удалиться от главного стана, попали под удары казачьих и ногайских отрядов и были разбиты. Другие уткнулись в свежесрубленные засечные черты и выдвинутые к ним получивших предупреждение русские войска. И были вынуждены повернуть назад. Кроме того, из-за потерь и дефицита боеприпасов турки временно прекратили обстрел и атаки, ограничиваясь блокадой. По хорошему надо было прекратить осаду и отвести войска, чтобы лучше подготовится к новому нападению в следующем году. Но Касим, хорошо понимал, что коли раз ему чудом удалось спасти голову от гнева султана, то во второй раз это будет, мягко говоря, затруднительно. И упорно продолжал осаду.

Кое-как сумели доставить из Турции и провезти к Азову порох и ядра, и сражение закипело с новой силой. Турецкая артиллерия по очереди разбила три защитных вала, но защитники построили четвертый и отбивались за ним. Целую неделю, каждый день на штурм крепости шло 10 тыс. турецких солдат. Их отбрасывали. После чего вновь вступали турецкие орудия и грохотали всю ночь. А на утро турецкий командующий бросал в атаку другие 10 тыс. бойцов, предоставляя отдых побитым. Но 1 октября 1570 г. татарская конная разведка заметила оживление возле Черкасского городка. У турецкого командования не было сомнений – русские готовятся к удару по уставшим турецким войскам. На экстренном заседании военного совета было принято решение о прекращении осады и экстренном отступлении – было ясно, что удара свежих русских сил уставшие турки и татары не выдержат. Бросив артиллерию и обоз турки в спешке начали отход к берегу, где шла посадка на корабли. Татары же и вовсе бросив все умчались прочь. Воспользовавшись этим уцелевший гарнизон (около 2 тыс. чел.) вышел из крепости и соединившись с русскими разъездами атаковал отступающие деморализованные неудачей турецкие войска. Среди турок началась паника. Решив, что их атакуют основные русские силы, они смешались и побежали нестройной толпой, спеша очутиться на кораблях. Что привело к давке и невозможности организации хоть какого-либо сопротивления атакующим. Фактически это была бойня, усугубленная полным беспорядком на берегу, где многие солдаты опасаясь, что из-за осеннего шторма их бросят на произвол судьбы стали захватывать баркасы, чрезмерно набиваясь в них, что приводило к тому, что многие лодки не выдержав переворачивались, бросались вплавь и тонули... Это был полный крах экспедиции. Из 30-тыс. турецкой армии на родину возвратилось лишь 7-тыс. человек. Остальные либо погибли при штурмах Азова, от болезней или при эвакуации. А около 10 тыс. чел. попало в плен русским.

Эта победа произвела впечатление в Европе. Еще после разгрома турок под Астраханью, Лука Новосильцев, русский посол в Константинополе в 1570 году, незадолго до своего ареста турками сообщал в Москву: "Да про астраханский поход во фрянские города весть пришла, что Астрахани не взяли, и людем учинился великий изрон. И фрянки деи о том возрадовались и меж себя учали говорить: государь деи Московский великой, и кому деи против его стояти! А от неверных его бог обороняет." А последовавший за этим разгром турок под Азовом произвел и вовсе сенсационное впечатление. По всей Европе пошли по рукам портреты Ивана IV, а также выполненные в апологетическом духе его биографии, где красочно расписывались его успехи по борьбе с “сарацинами”. Повсюду раздавались призывы начать новый крестовый поход против турок. Из Испании, Венеции и Рима в Москву отправились послы с приглашением русскому царю присоединиться с образуемой под эгидой римского понтифика Пия V антитурецкой коалиции. В принципе Иван IV был согласен, но выдвинул предварительные условия. Так он потребовал, чтобы Венеция и Испания прислала в Россию “корабельных дел мастеров” для строительства флотилии на Азовском море, а также выплачивала Москве ежегодную субсидию в размере 100 тыс. скудо (которая должна была пойти на строительство оной флотилии). На что было получено согласие и в начале лета следующего года, 25 мая 1571 г., наконец, был заключен в Риме формальный союз между папой Пием V, Филиппом II, Иваном IV и Венецией. Западноевропейские союзники обязались выставить флот из 200 галер и 100 транспортных судов и армию из 50 тыс. чел. пехоты (испанских, итальянских и немецких наемников) и 4,5 тыс. кавалерии с соответствующей артиллерией.

Но и турки не дремали. Столкнувшись с “кошмаром коалиций”, в Стамбуле было решено, не дожидаясь пока противники приведут свои силы в полную боевую готовность, нанести решающий удар по одному из участников коалиции с целью выбить его из игры и своей победой посеяв среди своих врагов сомнения и колебания привести Священный союз к развалу. А поскольку на Средиземном море цель турок – захват Кипра был осуществлен, то главный удар был спланирован на севере, имея задачей наконец-то вернуть Азов Турции, после чего, по мере возможностей, развернуть крупномасштабное наступление против России, с целью “возвращения под власть султана Астрахани и Казани”.

Подготавливая новую атаку на Азов турки, как они считали, учли ошибки предыдущих походов (на Астрахань и первую осаду Азова). Численность турецкой армии идущей под Азов была увеличена. Крымские татары должны были в отличие от предыдущей осады не топтаться на месте, а совершить крупный набег на русские рубежи для отвлечения основных русских сил от устья Дона. Были сдвинуты на более ранние сроки выступления для того, чтобы успеть к осенних холодам.

24 июня 1571 г. 100-тыс. армия турок (20 тыс. янычар и тюфекчи, 20 тыс. спагов, 5 тыс. “немецких” наемников, 5 тыс. черкесов и 45 тыс. валашских, семиградских и молдавских вспомогательных войск) вновь обложила наскоро восстановленный Азов (имевший 10-тыс. гарнизон) с суши и сильной флотилией (150 галер и 200 чаек) блокировали с моря.

Одновременно с этим крымский хан собрав около 120 тыс. человек (татар, ногайцев и 7 тыс. янычар) пошел в на Русь. Впрочем в Москве также готовились к новым сражениям. Еще в апреле в Коломне был проведен смотр собранным войскам, во главе которых царь поставил М.И. Воротынского, армия которого насчитывала до 50 тыс. человек. Кроме того, на Дон было послано подкрепление, увеличившее численность находившихся там русских войск (вместе с казаками) до 40 тыс. чел. В принципе этого должно было хватить для того, чтобы с самого начала обречь татарский удар на неудачу.

Первоначально Девлет-Гирей собирался ограничиться набегом на козельские земли и повел войско к верховьям Оки. Но тут произошло событие, кардинально изменившее дальнейший ход событий. К крымскому хану прибыли представители от оппозиционных царю русских придворных кругов, предложивших показать неохраняемые “проходы” в “Засечной черте”, благодаря чему татары смогут подойти к Москве. И в ночь на 27 июля 1571 г. ногайский отряд мурзы Теребердея, шедший в авангарде крымских войск, стремительным ударом сбил русскую заставу, прикрывавшую “Сенькин перевоз”. Находившиеся на «берегу» 200 “детей боярских” отступили, а татары стали разрушать укрепления на московской стороне реки. Другой неприятельский отряд, которым командовал Дивей-мурза овладел окским “перелазом” рядом с устьем р. Протвы, “против Дракина”. Несмотря на захват второго плацдарма, главные силы татарской армии начали переправляться через «Сенькин брод». Русские воеводы, находившиеся в Кашире (Сторожевой полк И.П. Шуйского и В.И. Умного-Колычева) и Тарусе (полк Правой руки Никиты Романовича Одоевского и Федора Васильевича Шереметева) захваченные в врасплох не успели прикрыть эти переправы и помешать сосредоточению врага для решающего броска к Москве. В ночь на 28 июля 1571 г., прорвавшаяся через окский рубеж, армия Девлет-Гирея по серпуховской дороге двинулась к Москве. В этот роковой час самым решительным образом действовал М.И. Воротынский. Находившийся под его командованием Большой полк, оставив позиции под Серпуховом, пошел к Москве, вслед за крымской армией, отрезая ей пути отступления. С флангов от Калуги, наперерез татарам шли Передовой полк А.П. Хованского и Д.И. Хворостинина, от Каширы — Сторожевой полк И.П. Шуйского и В.И. Умного-Колычева. 30 июля на реке Пахре у деревни Молоди, в 45 верстах от Москвы, Передовой полк А.П. Хованского и Д.И. Хворостинина настиг арьергардные отряды армии Девлет-Гирея и разгромил их. Встревоженный ударом русской конницы, крымский хан остановил наступление и начал отвод своих войск из-за Пахры. Пока же он направил против войск Хованского и Хворостинина находившийся при нем 12-тысячный отряд, вступивший в сражение с русскими дворянскими сотнями. Отступая Передовой полк подвел противника под удар подошедшего к месту боев Большого полка, укрепившего свои позиции спешно поставленным “гуляй-городом”. Начавшись небольшими стычками, столкновение у Молодей перерастало в большое сражение, от исхода которого зависела судьба всей войны.

Под прикрытием ружейного и артиллерийского огня засевших в «гуляй-городе» стрельцов, дворянские конные сотни контратаковали татар, затем снова отходили за линию щитовых укреплений, и вновь устремлялись на врага. Во время одной из атак погибли татарские военачальники Дивей-мурза и ногайский мурза Теребердей. Вскоре сражение начало стихать, возобновившись через два дня, в течение которых происходили короткие столкновения конных разъездов.

Получив известие о шедших к русским воеводам подкреплениях, Девлет-Гирей решил использовать последний шанс и повел свои войска в решительную атаку. 2 августа крымская армия штурмовала «гуляй-город», стремясь окончательно разгромить русских. Во время ожесточенного сражения под стенами деревянной крепости Большой полк под командованием М.И. Воротынского смог обойти неприятельскую армию, нанеся мощный удар с тыла. Одновременно противник был атакован находившимися в «гуляй-городе» отрядами русской и “немецкой” (набранной из ливонцев) пехоты, оставшимися там под командованием Д И Хворостинина.

Не выдержав двойного удара русских войск, татары отступили, понеся в последних боях колоссальные потери. Среди погибших оказались сыновья хана Девлет-Гирея; при штурме «гуляй-города» полегла турецкая янычарская пехота. В ночь на 3 августа крымская армия поспешно отступила на юг, преследуемая русскими отрядами. Стараясь оторваться от погони, Девлет-Гирей выставил несколько заслонов, которые были уничтожены преследователями. Из 120-тыс. армии, перешедшей в июле 1571 г. русскую границу, в Крым вернулось около 20 тыс. человек.

Успех сопутствовал русским войскам и на других фронтах. После высадки под Азовом турецкий командующий Мустафа-паша разделил свою армию на две части. Одна должна была захватить город, а другая, численностью около 60 тыс. чел. начала двигаться вверх по Дону с целью разорить находящиеся по реке казачьи городки. Но под Черкасском путь им преградило 35-тыс. русское войско во главе с П. Серебряным. Видя численное преимущество противника Серебряный приготовились обороняться. Был возведен земляной вал с частоколом и выдвинуты вперед два небольших “гуляй-города”. Левый фланг русских прикрывала река, правый казачья и ногайская конница. Кроме того, 10-тыс. отряд поместной конницы был оставлен в резерве. В центре позиций был оставлен проход в земляном валу между “гуляй-городами”, прикрытый “немецким” полком, который по плану должен был выдержав первый натиск турок отойти и увлекая за собой противника, по флангам которого должны будут ударить артиллерия и поместная конница.

Утром 6 июля турки начали наступление. Первыми в атаку пошли сипахи, обрушившись на центр русских позиций. Несмотря на мощный натиск, атака провалилась и сипахи были вынуждены отойти. Пехота турок так же не добилась успехов, атакуя русские позиции вдоль реки. Только ближе к полудню, направив острие атаки на русский правый фланг Мустафа-паша смог потеснить казачью и ногайскую конницу и дать возможность прорваться сипахам в тыл противнику. Но которые сами тут же угодили под удар поместной конницы. В возникшей давке сипахи потеряли преимущество, понесли большие потери и стали отходить. Но были атакованы оправившейся казачьей кавалерией. Увидев, что сипахи оказались в ловушке, но при этом и русская конница связана по рукам и ногам Мустафа-паша приказал усилить натиск на наиболее слабый центр русских позиций, рассчитывая прорвав его раздробить русские силы и по одиночке разбить их. Ситуация сложилась отчаянная – посколько турки атаковали по всему фронту Серебряный не мог усилить центр. Но положение спасла стойкость “немцев” во главе с перешедшем на русскую службу Гаспаром фон Ольденбокеном. Выстроившись в линию они упорно отбивали все атаки неприятеля, пока на правом фланге окончательно не были добиты сипахи, после чего русская конница обрушилась на турецкую пехоту, вынудив ее отойти. После чего битва закончилась и стороны могли подвести итоги. Русские формально могли считать себя победителями – враг не смог прорваться и был вынужден отступить. Но огромные потери – почти весь “немецкий” полк и половина кавалерии, в результате которых после битвы у Серебряного оставалось в строю 6 тыс. поместной конницы, 21 тыс. стрельцов и казаков, заставляли задуматься. Впрочем, еще большие проблемы были у Мустафы-паши. Хотя его армия потеряв 18 тыс. чел. по прежнему численно превышала русских, но проигрыш битвы деморализовал солдат, а потеря всей сипахской конницы ставила его армию под удар русских, которым ему больше нечего было противопоставить. По сути Мустафа-паша оказался в ловушке. Из-за гибели конницы он больше не мог атаковать противника, но и отступить тоже не мог – его пешая армия находясь на марше стала бы легкой добычей русской кавалерии. В результате он был вынужден стать укрепленным лагерем и вести с русскими “войну нервов”.

Неудачно складывалась обстановка и у осадных сил. Как и в прошлый раз туркам удалось захватить “Земляной город”, но осажденные укрылись в цитадели, взять которую турки не смогли. Кроме того, турки были вынуждены отвести от Азова большую часть своего флота, поскольку стали получать тревожные известия из Средиземного моря, где главнокомандующий объединенными силами Священной лиги дон-Хуан Австрийский с испанской эскадрой прибыл, наконец, 24 августа в Мессину, где давно его ожидали венецианский и папский эскадры.

Одновременно с этим, получив очередное “государево жалование” днепровские казаки, воспользовавшись уходом большинства боеспособных мужчин из Крыма, атаковали татарские селения и сожгли Белгород-Днестровский (Аккерман), посеяв панику как среди татарского населения п-ова, так и в турецких владениях. А после того, как казаки захватили Козлов (Гезлев) с сосредоточенными там запасами хлеба, снабжение находящейся под Азовом турецкой армии стало давать сбои. Еще хуже было положение “Черкасского лагеря” турок, где начался голод, а “летучие отряды” казаков не давали османам выходить за пределы своих укреплений для фуражировки. Кроме того вспыхнула эпидемия и очень скоро Мустафа-паша понял, что таким образом он быстро вообще останется без армии. В отчаянии он решился на прорыв. В начале сентября измученные турки вышли из лагеря и устремились к устью Дона. Увидев это князь Серебряный бросил на отступающих всю свою оставшуюся кавалерию, которая беспрестанно атаковала толпы отступающих “басурман”, многие их которых обессилев от голода не выдерживали напряжения и массами сдавались в плен. В результате до Азова добралось только около 10 тыс. турок – все что осталось от 60-тыс. армии. Сам Мустафа-паша, оказавшись в безопасности и переведя дух проанализировал ситуацию и пришел к неутешительным выводам. Положение его войск было хуже некуда. Нехватка продовольствия, которое из-за нехватки кораблей часто приходило с задержкой и в недостаточном количестве, заставляла армию балансировать на грани голода. С востока подошли и стали лагерем в семи верстах от турок преследующие его русские войска. Будь его воля, Мустафа-паша прекратил бы осаду и вывел бы свои войска назад в Крым. Но два соображения заставили его отбросить эту мысль. Первое — судьба турецких офицеров участвовавших в прошлом, провальном, походе на Азов. Второе – невозможность из-за отсутствия в достаточном количестве кораблей быстро провести эвакуацию армии не подставив ее под русский удар.

Стремясь хоть как-то выбраться из этого тупика Мустафа-паша решился на отчаянный шаг – выставив заслон против русской полевой армии провести генеральный штурм крепости в слабой надежде взять таки ее и тем самым оправдаться перед султаном. Ранним утром 26 сентября 1571 г. турецкая артиллерия открыла огонь, под прикрытием которого турки ринулись на штурм. В свою очередь русские атаковали выставленные против них заслоны, стремясь пробиться на помощь осажденным. Позднее многие историки будут считать, что Мустафа-паша допустил ошибку бросив на штурм крепости наиболее боеспособные части из янычар и этнических турок, оставив в качестве заслона вспомогательные войска. Валахи и молдаване в большинстве своем составлявшие эти силы не горели желанием сражаться за Высокую Порту. Пока турки побеждали они верно служили и воевали на их стороне. Но в сложившейся под Азовом кризисной ситуации они были полностью деморализованы, и когда русские начали атаку, то вместо сопротивления стали массово сдаваться в плен, благодаря чему штурмующие крепость турки скоро обнаружили, что они зажаты с двух сторон, а их лагерь находится в руках русских. Тут сила духа оставила даже самых стойких. Прижатые к стенам города турки капитулировали. Вторая битва за Азов закончилась.

Узнав о катастрофе в устье Дона в Стамбуле были в шоке. Тем более, что выйдя из Мессины 16 сентября, в составе четырех эскадр, объединенный христианский флот двинулся небольшими дневными переходами через Тарент в Корфу, где часть его осталась, между тем как дон-Хуан с остальными кораблями 30 сентября стал на якорь на другой стороне пролива, у берегов Эпира, в защищенной бухте Гоменице. Отсюда флот отправился в Коринфский залив. 7 октября утром, в то время как флот обходил высокий (1400 м) остров Оксию, на востоке показался турецкий флот, и здесь, у западного угла Этолии, при входе в Коринфский залив, разыгралось сражение, получившее название от города Лепанто, находившегося в 30 морских милях оттуда.

Флот союзников состоял из 205 кораблей, в том числе из шести венецианских галеасов; на судах было 20 тыс. солдат, не считая матросов и гребцов, так что общая численность экипажей доходила вероятно до 80 тыс. человек. Весь флот был выстроен развернутым фронтом в длинную линию, причем фланги несколько выдавались вперед. Левым флангом, примыкавшим к отмелям у берега и состоявшим из 63 галер, командовал венецианец Агостино Барбариго; правым флангом, выдававшимся в открытое море и состоявшим из 64 галер, командовал генуэзец Дориа. Дон-Хуан с 37 кораблями стоял в центре и имел при себе венецианцев Вениера и Колонну с их крупными флагманскими кораблями.

Такое построение соответствовало обычному боевому порядку, но в него были введены две особенности:

1) шесть венецианских галеасов под командой Дуодо были выдвинуты вперед перед центром, с целью использовать их сильное артиллерийское вооружение при самом приближении неприятеля;

2) позади центра, в виде резерва, были поставлены 35 галер под командой испанца, маркиза де Санта Круз. Таким образом, вопреки общепринятому порядку, центр был очень усилен и состоял из трех линий.

Турецкий флот, под командой капудан-паши Али наступал в обычном строю, полукружием. Силу его определяют очень различно; вероятно, он был несколько многочисленнее флота союзников, приблизительно 220-230 кораблей. Большей частью это были галеры с недоукомплектованным экипажем. Али вытребовал из ближайших крепостей гарнизоны и посадил их на суда, но тем не менее экипажи эти оставляли желать лучшего, хотя по численности может быть несколько превышали экипажи союзников. У людей не было огнестрельного оружия, а только луки и самострелы; огнестрельное оружие советовали не брать, как ненадежное.

Правым крылом командовал Магомед Сироко, паша Александрийский; левым — Улуг-Али (эль-Лук Али), итальянский ренегат, который прославился своими разбойничьими подвигами; центром командовал сам Али. Оба турецкие фланга выдавались за неприятельские.

Атака произошла в полдень. Огонь шести венецианских галеасов оказался настолько действенным, что две неприятельские галеры были потоплены и еще несколько повреждено. Менее успешны были действия союзников, когда произошло столкновение флангов. На правом турецком фланге крайние корабли, по указаниям знающих местность людей, подошли к берегу ближе, чем расположились венецианцы, обошли их и атаковали одновременно с фланга и с фронта что поставило венецианцев в затруднительное положение. На другом фланге Дориа, чтобы не быть обойденным, рассредоточил свои корабли, что сейчас же заметил и использовал Улуг; он прорвал неприятельскую линию, причем взял в плен или уничтожил несколько галер Мальтийского ордена. Затем он схватился на абордаж с мальтийским флагманским кораблем, и, после долгого и жестокого боя, при помощи других своих кораблей, взял его на буксир и потащил в сторону. Тем временем на помощь подоспел начальник резерва Санта-Круз; он погнался за Улугом и, так как корабль и экипаж последнего сильно пострадали, принудил его обрубить буксир и освободил мальтийский корабль, на котором не оставалось в живых ни одного человека.

Несмотря на храбрость, Улуг все-таки был скорее морским разбойником, чем флотоводцем, так как после этого он бросил руководство своей эскадрой и уже не достиг больше никаких успехов; таким образом, на правом фланге равновесие было восстановлено.

Наиболее упорный бой происходил, однако, в центре, где дон-Хуан, как только неприятельский центр подошел ближе, яростно набросился на большую галеру капудан-паши, который со своей стороны тоже бросился на дон-Хуана. Первый же залп турецких орудий повредил грот-мачту "Реала". При столкновении "клюв" турецкого судна проник в неприятельский корабль до четвертой скамьи; начался жестокий абордажный бой, продолжавшийся очень долго, в котором дон-Хуан лично показал пример блестящей храбрости. Бой этот окончился в пользу союзников еще до того, как на помощь своему главнокомандующему подошли корабли из резерва (Колонна). Али покончил с собой, не пожелав сдаться в плен. Пример дон-Хуана воспламенил окружающих и воодушевил всю линию центра. Следуя примеру дон-Хуана, Александр Фарнезе недалеко от него захватил одну из самых больших турецких галер; затем началась общая свалка, в которой абордажные бои следовали один за другим.

В это время пал командир правого турецкого крыла, Магомед Сироко, а около 30 его галер сели на мель. Среди экипажей их началась паника, люди прыгали через борт и вброд спешили к берегу; паника распространилась и на другие турецкие галеры. Когда победа уже была решена, пал один из союзных командиров, Барбариго, которому стрела попала в глаз.

При столкновении обеих боевых линий возникла общая свалка. Артиллерия, которая в те времена вообще получила еще недостаточное развитие и ограничивалась исключительно огнем с носа, могла оказывать только очень незначительное влияние во время свалки, и все дело решалось почти исключительно абордажным боем. В рукопашном же бою испытанные испанские солдаты (испанская пехота в те времена считалась лучшей в мире) и немецкие ландскнехты, имевшие лучшее вооружение, стояли выше турецких солдат, даже янычар; точно также и стрелки союзников стояли выше неприятельских, вооруженных только луками и самострелами. Вследствие всего этого, после нескольких часов жестокого боя, в 4 часа пополудни, победа склонилась на сторону христиан. Однако турки только поздно вечером окончательно прекратили бой и остатки их флота отступили.

Улуг-Али с 30-40 кораблями ушел на юг; союзники, все корабли которых принимали участие в бою и более или менее пострадали, не были в силах его преследовать. Это были единственные турецкие корабли из всего громадного флота, которым удалось уйти, и таким образом, потери турок составляли около 200 кораблей, из которых более половины было захвачено. Из правого турецкого крыла около 30-ти кораблей пристали к берегу, при чем остатки их экипажей попрятались. Эти корабли, и еще много других, были сожжены, 117 галер было захвачено победителями с крупной добычей, в числе которой было 117 тяжелых и 256 легких орудий, т. е. в среднем по три орудия на каждом корабле. Потери турок людьми исчисляются в 25 тыс. убитых и 3,5 тыс. пленных матросов; солдаты, по-видимому, были все перебиты. В числе убитых, вероятно, не указаны рабы-гребцы; их было взято в плен около 15 тыс., в том числе около 12 тыс. христиан, которые были отпущены на свободу.

Союзники тоже понесли значительные потери офицерами и солдатами; потери эти составляли 8-10 тысяч человек; кораблей они потеряли только 12-15 — почти все они были потоплены Улуг-Али; убитых было 7,6 тыс. чел. и, кроме того, в ближайшие дни умерло 2,5 тыс. тяжело раненых.

Весть об этих победах возбудила во всей Европе неописуемое ликование, и породила надежды на полный разгром Османской империи, которая уже долгое время была угрозой христианской Европе. Казалось после таких поражений Турция просто не сможет восстановиться. Но этим ожиданиям не дано было сбыться. Сразу же после победы у Лепанто между союзниками возникли споры по поводу дальнейших действий. Венецианцы настаивали на необходимости завоевать Морею (конечно, в пользу Венеции), что не устраивало дон-Хуана Австрийского, который не желал таскать каштаны из огня для других и предложил идти в Архипелаг, запереть Дарданеллы, отрезать подвоз припасов к Константинополю, а может быть и взять его штурмом, как сделал Дандоло в 1204 г. Но о таких решительных действиях не хотели и слышать испанцы, предлагавшие действовать против Алжира. Все это постепенно привело к развалу коалиции. К тому же понтифик Пий V, который был душой этой войны, умер, и тогда венецианская сеньория, поняв что союз с Испанией ничего кроме военных расходов не приносит (не говоря уже о том, что затягивание войны сильно било по кошельку венецианских коммерсантов делающих деньги на торговле с Турцией), в марте 1573 года сочла за лучшее заключить с султаном сепаратный мир, причем, мир этот был заключен втайне от союзников. Кипр, составлявший предмет спора и другие отнятые у венецианцев владения, остались за турками, а кроме того венецианцы заплатили им 300 тыс. дукатов контрибуции, получая взамен гарантии неприкосновенности остальных своих владений и торговых связей.

Испания продолжала вести войну с Турцией, но уже не на востоке. Дон-Хуан хотел завоевать Тунис и создать там собственное королевство. Филипп II изъявил свое согласие на это предприятие, и в начале октября дон-Хуан с большим флотом и армией переправился в Африку, занял без сопротивления Тунис, укрепил его, а затем захватил и Бизерту. Оставив там там сильный гарнизон, он возвратился в Неаполь. Однако план его сделаться тунисским королем, хотя и был горячо поддержан папой, был решительно отвергнут Филиппом II, который вместо Туниса отправил Хуана в Ломбардию. Тем временем турки восстановившие свой флот после поражения снова отвоевали Тунис.

Изменилось положение и на севере. После заключения мира с Турцией Венеция отказалась от всех своих обязательств по отношению к России отказавшись прислать обещанные субсидии и мастеров. Так же поступила и Испания, ссылаясь на свои расходы и отсутствие денег в казне. Кроме того, 30 сентября 1568 года в Швеции короля Эрика сменил в результате государственного переворота его брат Юхан и политика Стокгольма кардинально изменилась. Если Эрик считал необходимым поддерживать хорошие отношения с Россией, то его брат круто поменял внешнеполитические ориентиры, стремясь уничтожить русскую балтийскую торговлю, для чего вновь стал поддерживать шведских пиратов, нападавших на торговые корабли идущие в или из русских портов. В результате только одни любекские купцы понесли от морского разбоя убытки больше чем на 100 тысяч талеров. Попытка русской дипломатии решить дипломатическим путем эту проблему не имела успеха, и тогда русским послам в Европе был отправлен тайный приказ найти человека, имеющего авторитет среди моряков и знающего не понаслышке о морских сражениях. Они выбрали Карстена Роде, авантюриста из Дании, который согласился заниматься морским разбоем на Балтике во благо Русского государства и ради собственной выгоды.

Датчанин получил официальное звание “царского морского атамана” и каперский патент, наделявший его полномочиями вести военные действия на море от имени России: “...силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего величества грамоты... А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов товарищей и помощников в наши пристанища на море и на земле в береженьи и чести держать, запасу или что им надобно, как торг подымет, продать и не обидеть”. По условиям договора, Роде должен был передавать царю каждое третье захваченное им судно и по лучшей пушке с двух остальных. Кроме того, в государственную казну должна была поступать и “десятая деньга” от продажи всех захваченных товаров.

Прибыв в 1569 году в город Аренсбург на острове Эзель, Роде оснастив и вооружив дюжиной пушек небольшое одномачтовое судно и, набрав команду из 35 человек, в июне 1570 года вышел в море. Вскоре, возле острова Борнхольм, они взяли на абордаж одномачтовый буер, шедший с грузом соли и сельдей. Захваченный буер вооружили, и часть команды пинки под началом Роде перешла на него, саму же пинку он поручил команде одного из своих лейтенантов.

Сбыв добычу на Борнхольме Роде снова вышел в море, уже на двух судах. Буер и пинка разошлись в разные стороны в поисках добычи, и, когда через восемь дней они вновь встретились в порту Борнхольма, каждый из капитанов привел по захваченному судну. Пинка захватила буер с грузом ржи и отборных дубовых досок, а буер под командой Роде конвоировал взятый на абордаж большой корабль водоизмещением 160 тонн.

Здесь же, на Борнхольме, Роде прикупил у одного любекского купца восемь пушек и вооружил ими захваченный корабль, ставший флагманом его флотилии. Там же корсар принял на службу десяток датчан. Власти острова, бывшего в то время местом стоянки многих пиратских судов — этакой "балтийской Тортугой", встречали гостей, подобных Роде, всегда радушно, а датский адмирал, командовавший флотилией, базировавшейся на Борнхольме, считал "корсаров царя Ивана" союзниками и даже снабжал их лоциями и картами.

Флотилия Роде постепенно усиливалась, и к сентябрю под его командой — уже шесть вооруженных судов с полностью укомплектованными экипажами. Дерзость корсара, стремительный рост его сил уже не на шутку беспокоили шведскую корону. Против "московитских пиратов" повели настоящую охоту, пытаясь загнать их в ловушку и уничтожить. Однажды шведы настигли флотилию Роде и сумели потопить несколько его судов, но "московиты" прорвались к Копенгагену и укрылись в его порту под защитой пушек короля Дании. В течение первого месяца Карстену Роде удалось захватить еще 13 кораблей.

Тогда король Юхан в сентябре 1570 г. приказал своему флоту подвергнуть бомбардировке Колывань с целью сжечь стоявшие там корабли и разрушить городские склады, рассчитывая такой “демонстрацией сили” оказать нажим на Россию, занятую войной на юге. Но результаты бомбардировки оказались совершенно противоположны ожидаемым. Большинство населения Колывани составляли переселенные туда жители русского Севера, в том числе и поморы, не привыкшие к подобному европейскому “маниру”. А потому потушив пожары и подсчитав убытки, колыванцы тут же стали собираться для похода в Швецию за “компенсацией”. Переправившись через залив они опустошили побережье Финляндии и пограбив тамошние селения вернулись назад, получив полное одобрение своим действиям в Москве, которая будучи связанной борьбой с Турцией не могла сама пойти на риск прямого конфликта с Швецией и войны на два фронта. Тем более, что в следующем году столице и вовсе было не до взаимных претензий с Стокгольмом. Расследование обстоятельств татарского набега 1571 года выявило наличие заговора возглавляемого конюшенным И.П. Федоровым-Челядниным, который согласно обвинению “навел” татар на Москву, рассчитывая использовать возникшую замятню для ареста Ивана IV и опираясь на собственную многочисленную вооруженную свиту произвести государственный переворот с целью посадить на престол князя Владимира Старицкого, который после взятия под стражу тут же заложил царю всех своих сторонников. По стране прокатилась новая волна арестов, затронувшая даже верхушку Думы. По выдвинутым обвинениям были признаны виновными и казнены конюшенный Иван Федоров-Челяднин, окольничий Михаил Колычев и трое его сыновей – Булат, Семен, Мина, князья Андрей Катырев, Федор Троекуров, Михаил Репнин, Юрий Кашин, Петр Горенский, Никита и Андрей Черные-Оболенские, окольничий Михаил Лыков. Одновременно с этим внезапно скончались приняв яд князь Владимир Старицкий с супругой. Что породило слухи о том, что их заставил сделать это сам царь не желавший предавать своего ближайшего родственника открытому суду.

А на Балтике тем временем продолжалась война, названная впоследствии Десятилетней Северной, которая велась Данией в союзе с Любеком против Швеции (Польша, в отличие от реальной истории со Швецией не воевала – не было польско-шведского соперничества из-за Ливонии). В начале антишведской коалиции сопутствовал успех. В сентябре 1563 года датчане захватили шведский порт Эльвеборг, отрезав Швецию от выхода к Атлантике. А в мае 1564 года в трехдневном морском бою, происшедшем между Эландом и Готландом, флот союзников под командой датского адмирала Герлуфа Тролле одержал победу над шведами. Но уже в следующем году шведы под командой Класа Горна, назначенного главнокомандующим шведского флота, одержали 7 июля 1565 года, победу над датско-любекским флотом. А в сентябре 1565 года шведской армии удалось прорвать блокаду, захватив Варберг (область Халланд). После чего война между конфликтующими сторонами словно зашла в тупик. Дальнейшие попытки Дании и Любека переломить ситуацию в свою пользу, как правило, оканчивались неудачей. Но и Швеции не хватало сил для победы над противником. Морской бой между шведским и датско-любексим флотами происшедший к северу от Эланда в конце июля 1566 года закончился ничем, так как во время боя поднялся шторм. После этого дастско-любекский флот стал на якорь у Висби, чтобы предать земле тела нескольких убитых в бою. В одну из последующих ночей шторм так усилился, что 11 датских и 6 любекских кораблей потерпели крушение, при чем погибло около 6 тыс. человек; погибло три адмирала, и двенадцать капитанов. Летом — осенью 1567 года датские войска под командованием Д. Рантцау (главнокомандующий датской армией) вновь перешли в наступление, пытаясь занять области Смоланд и Эстерйетланд. Но шведам (которым не надо было как в реальной истории отвлекать часть своих сил на войну в Ливонии) удалось отбить это нападение. В результате в 1570 году, поскольку ни одной из сторон не удалось достичь решающего перевеса в конфликте, война продолжалась (в отличие от реальной истории, где Дании удалось добиться перевеса и заставить пойти Швецию в конце 1570 года на невыгодный ей мирный договор). В результате чего шведский флот оказался сильно ограничен в своих действиях и не мог наладить эффективную охрану шведских морских коммуникаций. Чем не преминули воспользоваться колыванцы, которые весной 1571 года вышли в море целой флотилией из 30 разнотипных судов, которая в очередной раз пройдя вдоль финского побережья и спалив попавшиеся на пути поселения, атаковала Або (Турку). Не ожидавшие нападения шведы заперлись в городе и не оказали серьезного сопротивления, благодаря чему разграбив окрестности столицы Финляндского герцогства, а так же захватив несколько стоявших в городском порту кораблей, колыванцы благополучно вернулись назад.

Встревоженный подобным развитием событий Стокгольм послал в Финский залив флотилию, которая, по мнению шведов, должна была блокировать активность русских в Балтийском море. И 2 мая 1571 года 5 шведских судов бросили якорь у о-ва Котлин. Узнав об этом ругодивский воевода Григорий Давыдович Путятин вывел в море флот из 12 кораблей и 8 галер и ранним утром 5 мая, воспользовавшись темнотой русские внезапно напали на шведские суда и после полуторачасового боя взяли их на абордаж.

Произошедшее заставило царя уделить большее внимание северным проблемам. Не будучи в состоянии из-за войны с Османской империей вести против Швеции активные действия, Иван IV приказал провести ряд мер по укреплению обороноспособности этих мест. Осенью 1571 года на Неве была произведена разведка местности для строительства новой крепости. А несколько месяцев спустя, 24 февраля 1572 года, царем был отдан официальный приказ о постройке в устье реки нового укрепления, чтобы иметь возможность защищать всю Неву. Так же, на о-ве Котлин был поставлен острог, названный Царским, имевший задачу недопущения использования шведами острова в качестве своей базы. Одновременно с этим была активизирована работа по строительству флота. До этого на Балтийском море основу русских военно-морских сил составляли купленные или захваченные иностранные суда. Но в мае 1572 года в Ругодиве, Колывани и Пернове на собранные в этих же городах деньги были по приказу царя заложены одноименные этим городам корабли, которые положили начало новому крупному российскому судостроению на Балтике.

Тем временем дали результат действия русской флотилии во главе с Карстеном Роде и активность колыванцев. Балтийское море оказалось очищенным от шведских каперов, благодаря чему балтийская торговля стала вновь набирать обороты. Причем в ней произошли важные изменения. Прежде всего начала терять свои позиции Англия. Еще в 1570 году, используя в качестве предлога то, что Англия находится в дружеских отношениях с воюющей с ним Турцией, Иван IV лишил английскую Московскую компанию торговых привилегий, что имело для жителей Британии самые печальные последствия – их начали энергично вытеснять с русского рынка нидерландские и германские (ганзейские) купцы. Все попытки королевы Елизаветы Английской добиться восстановления привилегий натыкались на твердый отпор – российское правительство больше не имея зависимости от англичан в торговле с Европой не было склонно идти на этот шаг. Все что раньше в страну через Холмогоры практически монопольно ввозили англичане теперь шло полным потоком через балтийские порты. И потому необходимости поддерживать “особые отношения” с Лондоном больше не было. Да и конкурирующие с ними нидерландцы и германцы ввозили товары по более низким ценам, а в торговых операциях, в отличие от англичан за которыми в России к тому времени закрепилась не самая лучшая репутация, показали себя гораздо более честными и надежными партнерами. Что привело к резкому падению русско-английского товарооборота, от чего прежде всего пострадал британский флот, сильно зависимый от поставок русских комплектующих товаров. Кроме того, морские пути весьма активно стали осваивать и русские купцы, которые к 1572 году уже твердо обосновались в германских и датских портах на Балтийском море, составив серьезную конкуренцию как гданьским, так и шведским торговцам.

А на юге наступило затишье. Потерпев за период 1569-71 гг. несколько поражений от русских войск турки и татары затихли и отказавшись от наступательной стратегии перешли к обороне, следствием чего стало временное затишье и установление ситуации “не мира, не войны”. Что оказалось для Москвы весьма кстати, поскольку из соседнего Польско-Литовского государства в это время стали приходить известия, которые сильно сместили русские внешнеполитические акценты с юга на запад.

Часть IV пока не выкладываю поскольку она находится в процессе переделки. Если кому она интересна могут взглянуть на нее на старом форуме и высказать свои замечания.

Все подряд — то очень сильная вещь!!!!!!

Могу только согласиться — монументально Одна из лучших альтернативок какие я читал, а по 16-му веку пожалуй и лучшая. Дочитаю, буду смотреть к чему тут хоть можно придраться

Тоже читаю. Скачал на КПК — залягу на диван, и...

Осилил. Впечатление очень хорошее. Чувствуется что автор серьезно работал с источниками. Есть множество заимствований из более поздних времен, как например "Азовское сидение" но они оправданы.

Я сам обычно начинал позитивные развилки для Грозного с мирного предложения литовцев по разделу Ливонии основываясь на кто чем володеет + Полоцк отходит русским, сделанного после первого удачного для нас этапа Ливонской. Однако предложенная Лешим развилка лучше т.к. позволяет эффективнее сыграть на юге, а Полоцк все равно никуда не денется.

Важный момент Леший пишет:

взят в плен динабургский комтур Готхард Кетлер. Его пленение привело к важным последствиям. На допросе от него стало известно о том, что Орден отнюдь не собирается сдаваться Москве, а вместо этого начаты переговоры с Литвой о переходе Ливонии под защиту Великого княжества

А с чего он запел-то так? Вроде отнюдь не трус и довольно идейный господин был? Вряд ли к нему сразу допрос третьей степени так сказать применили. Это важно, ведь на этом весь таймлайн держиться.

Мелкие придирки:Леший пишет:

В Иран послали 300 орудий, 4 тысячи ружей и 500 стрельцов для обучения персов "огненному бою"

Я бы урезал осетра. Да такие средства реальны для России Грозного, но придется ох как напрячься, а Персия все же не самый надежный союзник. По одному нулику в каждой позиции уберите и будет нормальная миссия. А так целый экспедиционный корпус.

Леший пишет:

на следующий день Касим бросил войска на штурм, в котором потеряв около 6 тыс. чел. турки были вынуждены отступить

За один штурм такие потери тоже имхо нереал. Во всяком случае в численность турецкой армии и учитывая упоминания позднее еще о минимум десятке штурмов не вписываются.

Ну и общее соображение. Я не сомневаюсь в возможности объединения под скипетром Ивана Литвы и даже возможно Польши, но придется прописывать массу рокошей. Вспоминаем реал 18-19 вв. Польской шляхте не понравится жить при самодержавии. Минимум три поколения это мятежный район притягивающий к себе значительную часть сил. Так что не торопитесь с крестами над Святой Софией хоть я вас как истинный галактоимпериалист понимаю

Прочитал. Хорошо но мало. :)))

Придирки: слишком быстрое развитие русской морской торговли на Балтике. Это процесс явно более длительный. Кроме того, скорее торговля сначала должна идти традиционным путем — через немцев. И слишком быстрый уход англичан — с чего вдруг у них "малые цены"? Если есть конкуренция — они тоже поднимут закупочные цены, но у них преимущество — отлаженная система поставок, соглашений, связей. Так быстро все это не рушится, тем более тогда — ведь закуп, фактически один-два раза в год.

Den пишет:

А с чего он запел-то так? Вроде отнюдь не трус и довольно идейный господин был? Вряд ли к нему сразу допрос третьей степени так сказать применили

Куда б он делся? И не надо никаких степеней, вежливо намекнуть, что "Государь в гневе будет, а в гневе царь-батюшка страшен есмь"... и все.

"Допрос Кетлера стал первой ступенью в карьере М. Скуратова..." (цит. по: Е. Болотникова, "Скуратов — последний рыцарь Ивана IV", Русс. империя, Киев, 2003г.)

Den пишет:

Я бы урезал осетра. Да такие средства реальны для России Грозного, но придется ох как напрячься, а Персия все же не самый надежный союзник. По одному нулику в каждой позиции уберите и будет нормальная миссия. А так целый экспедиционный корпус.

ПОчему?

Пушки — реально.

Ружья — наверное лучше заменить на пищали (и тогда тоже реально).

Ну а стрельцами могли кого угодно обозвать...

Den пишет:

Я бы урезал осетра

Не получится, поскольку взято из РИ.

ымы пишет:

Придирки: слишком быстрое развитие русской морской торговли на Балтике

Собственно говоря я опирался на РИ, только немного увеличил объем (где-то в полтора раза — за счет того, что торговля в этой АИ идет не только через Ругодив-Нарву, как в РИ, но и через Колывань-Ревель и Пернов.

Den пишет:

За один штурм такие потери тоже имхо нереал

Согласен. Лопухнулся. В базовом тексте (у себя на компе) исправлю. Если у вас есть идеи как, то буду рад выслушать.

Den пишет:

А с чего он запел-то так? Вроде отнюдь не трус и довольно идейный господин был?

Насчет его идейности не знаю (по его биографии не видно). Вот только при попадании такой важной "птицы" в руки русских войск его допрос будет проводиться однозначно (ведь все понимают сколько важной информации есть у Кеттлера). И если будет молчать, то, ИМХО, и "третей степени" тоже. А самому Кеттлеру нет резона молчать. Что он от этого выигрывает? Ничего. Даже если Орден отобъется, то ему все равно ничего не светит. Если не казнять (как Беля и Мюнстера в РИ), то законопатять в "дикие земли" однозначно. (Не бывает людей способных или не способных выдержать пытку. Бывают только плохие или хорошие следователи (с)).

Радуга пишет:

Ружья — наверное лучше заменить на пищали (и тогда тоже реальн

Да, пожалуй. Я именно пищали и имел в виду, но выразился неправильно.

ымы пишет:

И слишком быстрый уход англичан — с чего вдруг у них "малые цены"?

То же РИ. В реале на Балтике англичане и так уступали позиции конкурентам. Держались только за счет привиллегий. Кроме того они успели заработать крайне плохую репутацию среди русских купцов. Сохранились купеческие грамоты к царю, где купцы доказывают преимущества торговли с голландцами перед англичанами именно большей честностью оных, в то время как англичане уже твердо зарекомендовали себя плутами и мошенниками.

ымы пишет:

Если есть конкуренция — они тоже поднимут закупочные цены,

Нет денег. Англичанам просто нечего предложить из своих товаров (которые в то время могли бы успешно конкурировать с товарами иных стран). В РИ они могли проталкивать свои товары именно в отсутствии конкуренции, но когда то же самое в огромном кол-ве везут нидерландские или немецкие купцы, причем лучшего качества (то же сукно из Нидерландов гораздо лучше и дешевле) и по более низкой цене, то положение у англичан незавидное. Кроме того, в РИ они были освобождены от уплаты торговых пошлин (Карамзин указывал на сумму в 30 тыс. фунтов стерлингов в год). Что ес-но делало англичан "конкурентоспособнее" своих соперников. Но после отмены привиллегий (в 1570 г. как и в реале), это преимущество тут же сходит на нет.

Den пишет:

Так что не торопитесь с крестами над Святой Софией хоть я вас как истинный галактоимпериалист понимаю

Согласен. Торопиться пока не будем. Впрочем, ранее 17 века это (поход на Царьград) России и не светит.

Вот, на мой взгляд неплохая статья про Ивана Грозного. Взята из Сети.

Московию, отрезанную в 50-х годах XVI века от Западной Европы географически, да к тому же блокированную Литвой, Польшей и немцами политически, от тотальной изоляции спасли экономический кризис в Англии, счастливый случай и политическая прозорливость Ивана Грозного.

Как раз в этот период наступили не лучшие времена для английских купцов: спрос на английские товары в Европе резко пошел вниз, а цены на импорт поползли вверх. Чтобы найти новые рынки сбыта, англичане пошли по тому же пути, что до этого испанцы и португальцы. После долгих совещаний со знаменитым мореплавателем Себастианом Каботом в 1553 году Англия решила отправить три корабля для разведки новых территорий и поисков возможного северного прохода в Китай и Индию.

Как и в случае с Колумбом, мореплаватели оказались не там, где планировали, но усилия и риск организаторов экспедиции окупились. Два судна с экипажами замерзли во льдах, а третье — «Edvard Bonaventure» вместо жаркой Индии оказалось на русском севере в дельте реки Двины у стен Николаевского монастыря. Капитан корабля Ричард Ченслер, узнав, где он находится, и быстро оценив возможные выгоды сотрудничества с русскими, решил отправиться в Москву к царю. Иван Грозный, в свою очередь, прекрасно понял, какие огромные возможности открываются перед русскими в результате открытия новых северных ворот в Европу, и оказал гостю самый теплый прием.

На родину англичанин вернулся с конкретными предложениями о торговле, дружбе и сотрудничестве. Речь шла о крупнейшем по тем временам торгово-экономическом проекте. Создавалась «Англо-русская компания» с немалыми финансовыми инвестициями в российскую экономику и широчайшими полномочиями для агентов компании. Русские, стараясь выйти из изоляции, готовы были предоставить англичанам небывалые для иностранцев льготы. Договор предусматривал исключительно выгодные условия: «Члены, агенты и служащие компании имеют свободный путь всюду, везде имеют право останавливаться и торговать со всеми беспрепятственно и беспошлинно, а также отъезжать во всякие другие страны». Последний момент был особенно важен для англичан, поскольку давал им возможность, используя русскую территорию, получить доступ в Персию и дальше.

Англичане получали полную свободу в найме персонала, наказании и увольнении сотрудников. Всеми работающими на компанию управлял специальный представитель, направляемый из Англии, так называемый главный «фактор» (от слова — factory), именно он имел право вершить над ними «суд и расправу». Русские власти обязывались помогать главному «фактору» в случае непослушания кого-либо из англичан. Москва брала на себя также обязательство все жалобы англичан на русских рассматривать быстро и наказывать провинившихся строго «в пример другим». Одновременно предусматривалось следующее, если англичанин будет арестован, то он не может быть посажен в тюрьму без предуведомления руководства компании. Кроме того, в этом случае особо оговаривалось право освобождения арестованного под залог. Наконец, договор гласил, что товары компании не могут быть нигде задержаны «ни за какой долг, если англичане не являются главными должниками».

Подобного договора самолюбивая Россия ранее не подписывала ни с кем и никогда. Поступившись многими суверенными правами, Москва, однако, и получала многое — английская корона давала согласие на свободный выезд из Англии в Россию художников и ремесленников, мастеров любых профессий. Блокаду удалось прорвать. В Россию потекло главное для нее богатство — западноевропейские знания.

Противники России предприняли все, чтобы убедить англичан отказаться от сотрудничества с Москвой. Любопытны письма польского короля Сигизмунда королеве Елизавете в 1567 — 1568 гг., где он сетует, что, используя торговлю с Англией, Россия получает не только вооружение, необходимое ей для войны, но и специалистов, распространяющих среди русских полезные сведения и технические знания.

13 марта 1568 года Сигизмунд пишет: «Мы видим, что московит, этот враг не только нашего царства временный, но и наследственный враг всех свободных народов, благодаря... недавно заведенному мореплаванию, обильно снабжается не только оружием, снарядами, связями, чему, как ни много всего этого, еще можно положить конец, но мы видим, что он снабжается именно художниками, которые не перестают выделывать для него оружие, снаряды и другие подобные вещи, до сих пор невиданные и неслыханные в той варварской стороне. И сверх того, что всего более заслуживает внимания, он снабжается сведениями о всех наших, даже сокровеннейших намерениях, чтобы потом воспользоваться ими, чего, не дай Бог, на гибель всем нашим. Зная все это, мы полагаем, не должно надеяться, чтобы мы оставили такое мореплавание свободным». Последняя угроза британским морским волкам была, конечно, блефом и свидетельствует лишь об отчаянии короля Сигизмунда.

В другом письме все то же: «Мы видим, что московит с каждым днем становится сильнее. До сих пор мы являлись победителями его потому только, что он дикарь в искусствах и невежда в политике. А если эти морские сообщения продолжатся, что останется ему неизвестным? С теми предметами, которые привозятся в Нарву и которые делают его все искуснее в военных делах, он будет, сохрани Бог, побивать или покорять всякого, кто станет ему противиться!»

Какие донесения из Москвы ложились на стол обеспокоенного короля Сигизмунда, можно легко представить из записок некоего Роберта Беста, описавшего тогдашнюю обстановку при дворе Ивана Грозного: «Я думаю, в христианском мире нет государя, которого его подданные дворянского и простого сословия боялись бы больше и вместе с тем больше любили. Он не очень любит соколиную и псовую охоту и другие забавы, ни инструменты или музыку; но находит для себя благороднейшее наслаждение в двух вещах: во-первых, в богослужении — он, бесспорно, очень усерден в своей вере, и, во-вторых, как бы покорить и завоевать своих неприятелей».

Далее Бест подробнейшим образом рассказывает о ежегодных стрельбах, проводившихся в Москве из нового оружия: орудия палили в специально выстроенные деревянные дома, заполненные землей, а из ружей стреляли по ледяным глыбам, также специально подготовленным для этого случая. Стрельбы проходили под контролем царя, государь внимательно оценивал результаты испытаний. Если верить Бесту, то в каждом таком испытании принимали участие до пяти тысяч (!) стрелков. Понятно, что подобная информация из Московии не могла не беспокоить ее противников.

Протесты Сигизмунда впечатления на Англию не производили: очевидная выгодность торговли с Россией, а через нее и с другими партнерами перевешивала любые аргументы польского короля. Если Ватикан в то время беспокоил вопрос церковной унии с русскими, а Польшу тревожили вопросы военные и политические, то Англию интересовала в России исключительно торговля. В Москве все это прекрасно понимали. Русский царь «невежда в политике», по словам Сигизмунда, явно переиграл польского короля. Если во времена Ивана III у Московского государства появилась внешняя политика, то при Иване IV (Грозном) Москва уже четко видела перед собой не «вообще Запад», а начала умело играть на противоречиях между различными европейскими странами. Запад перестал быть для русских однообразно плоским и однозначно враждебным, здесь обнаружились холмы и овраги, то есть партнеры и противники.

Пояснения требует упоминание в письмах Сигизмунда о Нарве. В самом начале Ливонской войны, в мае 1558 года русские войска взяли Нарву и, таким образом, Москва получила на время — до 1581 года, когда этот важный форпост на Балтике был вновь утерян, — одну из лучших гаваней на Балтийском побережье. Нарва стала любимым детищем Ивана Грозного. Русские быстро восстановили город после штурма и помогли местным жителям оправиться от военного разорения, выдав им зерно, лошадей и скот. Городу даровали право беспошлинной торговли с Московским государством, а также возможность свободно сноситься с другими странами. Иноземцам в Нарве гарантировалась личная безопасность и различные торговые льготы. Нарва, по замыслу Москвы, должна была стать контрольно-пропускным пунктом России на западной границе, ей отводилась роль Новгорода, но только уже под строгим присмотром властей.

Русское присутствие в Нарве, как пишет историк Сергей Платонов, «произвело сильное впечатление в заинтересованных кругах Германии и Скандинавских государств». На руку русским сыграли и тогдашние разногласия среди европейских конкурентов. Если до этого всю ганзейско-русскую торговлю твердо держали в своих руках ливонские города, и более всего Ревель, то теперь в Нарву, минуя Ревель, шли купеческие суда из Любека и западных ганзейских городов. Кроме всего прочего Нарва позволила Европе открыть новый путь для получения русского сырья, а здесь скрывались немалые прибыли. Результатом жесткой конкуренции, спровоцированной появлением русских в Нарве, стало появление на Балтике множества каперских судов. Москва не отставала от других и имела собственных каперов под командованием немца Керстена Рода. Он защищал «своих» и немилосердно грабил «чужих», за что, в конце концов, и угодил в датскую тюрьму.

В кратчайшие исторические сроки не только сама Москва, но и вся страна наполнилась иностранцами. Англичане обосновались на севере в Поморье, в Вологде, в Ярославле. Не менее активно действовали они тогда и на всем пути в Среднюю Азию. Тут же рядом с англичанами появились голландцы, немедленно воспользовавшиеся северным путем и в свою очередь обосновавшиеся в мурманской гавани, на Северной Двине и по всему пути от северных Холмогор до Москвы. Они же начали делать большие деньги в Новгороде и Нарве.

Голландцы, кстати, покончили и с эксклюзивными правами англичан. Те долго протестовали против проникновения на русский север конкурентов, аргументируя свои требования тем, что им стоило немалого труда наладить северный маршрут в Россию, а потому англичанам положены и особые привилегии. Москва эти притязания дипломатично отвергла, резонно заметив, что «океан-море великая Божья дорога», а не чья-то собственность, следовательно, этот путь узурпировать нельзя.

К англичанам и голландцам, наводнившим русскую землю, следует добавить «немцев» из Ливонии, то есть разнообразных по национальности пленников, расселенных московскими властями по различным русским городам, и, наконец, уже настоящих немецких купцов, проникавших через Нарву в самые разные уголки страны.

Количество, как и положено, стало постепенно переходить в качество. Иностранец уже не шокировал, как прежде. На него взирали теперь не с ужасом или религиозной брезгливостью, а с нарастающим любопытством. Прорвав блокаду, Иван Грозный прорубил на Запад, если и не окно — это позже сделает Петр, но уж точно, как минимум, форточку. Так что, уже в ту пору влияние Запада на Московию стало неизбежным.

Леший пишет:

Вот только при попадании такой важной "птицы" в руки русских войск его допрос будет проводиться однозначно (ведь все понимают сколько важной информации есть у Кеттлера). И если будет молчать, то, ИМХО, и "третей степени" тоже

Не в том дело. Просто чтобы тебе ответили, надо знать какой вопрос задавать. Вот в этом как раз не уверен. А по поводу биографии... у меня про этого персонажа сложилось впечатление что московитов он вельми не любил.

Леший пишет:

Согласен. Лопухнулся. В базовом тексте (у себя на компе) исправлю. Если у вас есть идеи как, то буду рад выслушать

Да какие собственно идеи? Говорите более реальную цифру. По мне человек 600 и я ее выправлю если у вас "Правка" не работает уже. Мне не трудно

Den пишет:

Просто чтобы тебе ответили, надо знать какой вопрос задавать. Вот в этом как раз не уверен.

Собственно, если верить Флоря, то Ливонская война как раз и началась из-за заключения союзного договора между Ливонией и Литвой (в Москве, где в это время готовились к войне против Крыма, этот договор справедливо посчитали ударом в спину) и собственно русское наступление в Ливонии первоначально носило характер демонстрации силы с целью принуждения Ордена к выполнению прежних соглашений (в Москве рассчитывали, что походы русских отрядов заставят Орден порвать с Литвой). И то, что в борьбе за власть в руководстве Ордена победила "литовская партия" возглавляемая Кеттлером стало для России большой неожиданностью (о том, что переговоры с Литвой не только не были прерваны, но и продолжены в Москве не знали). Кроме того Кеттлер был давно известен как "литофил" и ес-но, при попадании его в русский плен эти два фактора сделают взаимотношения Ордена с Литвой одним из первых вопросов заданным ему на допросе. А поскольку нигде из его биографии не видно, что он был "стойким оловянным солдатиком" (скорее наоборот — его "пролитовская" позиция была, ИМХО, обусловлена как раз шкурными интересами — обеспечить себя за счет орденских владений путем их "приватизации"), то то что он будет на допросе "петь соловьем" можно считать гарантированным.

Den пишет:

За один штурм такие потери тоже имхо нереал

Тут проверил источники. Цифра потерь турецкой армии в 6 тыс. чел. во время первого штурма мной не выдумана, а взята из реал. "Азовского сидения". Склонен считать что она преувеличена, но вот насколько вопрос. Но вряд ли в 10 раз.

Леший пишет:

Кеттлер был давно известен как "литофил" и ес-но, при попадании его в русский плен эти два фактора сделают взаимотношения Ордена с Литвой одним из первых вопросов заданным ему на допросе

Убедительно.

Леший пишет:

взята из реал. "Азовского сидения". Склонен считать что она преувеличена, но вот насколько вопрос. Но вряд ли в 10 раз

Ох здесь не уверен. Там порой и цифры турецкой армии совсем уж завиральные порой называют. Да и в 10 раз... "Чего их басурман жалеть?" (с)

Ну пусть в пять раз будет.