Полемика иудаистов и христиан на протяжении двух тысячелетий – это особая большая тема, но очень важная для настоящей работы. Результат ее общеизвестен: ни иудаисты не смогли доказать христианам ложность их понимания Торы и других ветхозаветных книг, как источников, содержащих предсказания именно об Иисусе Христе, ни христиане не смогли убедить иудаистов в необходимости принять веру в Иисуса Христа, поскольку он и есть предсказанный машиах. Если не считать отдельных случаев перехода евреев в христианство (связанных в большей степени с карьерными, чем теологическими соображениями), евреи в целом остались вне христианства (однако, в этой связи, не стоит забывать о крайне малой результативности попыток христианизировать индуистов или синтоистов, и в этом отношении, иудаизм оказался «нерастворимым» в христианстве, подобно названным религиям). Иудаисты не ставили специальной задачи обратить христиан в свою религию, хотя прозелитизм в иудаизме все-же существовал (на протяжении 2000 лет вокруг традиционного иудаизма существовали группы прозелитов нееврейского происхождения, хотя их численность не следует преувеличивать – она всегда на порядок уступала численности урожденных иудаистов), и ряд племен и народностей все-же принимали иудаистическую религию: цари Адиабены в I веке н.э., небольшое племя берберов в Северной Африке, некоторые арабские племена в доисламской Аравии и значительная часть хазар на Нижней Волге и Тереке. Поэтому декларация воздержания от прозелитизма в современном иудаизме – либо констатация многочисленных безуспешных попыток расширить прозелитизм на практике, либо свойственное гностическому мировоззрению отрицание любого стремления на тот случай, если это стремление в определенной среде наказуемо. Однако, в I веке нашей эры – наоборот, христианство было малочисленной и еще до конца не сложившейся новой религией рядом с достаточно резистентной и претенциозной религией иудаизма. Стремление христиан-евреев обратить в христианство как можно больше евреев-иудаистов вполне объяснимо, поскольку это резко увеличило бы количество христиан и их удельный вес в античном мире. Параметры иудаистическо-христианского спора легко определить, исходя из текстов евангелий. Начинали полемику обычно христиане заявлением о том, что Иисус Христос – сын Яхве (тождественного Богу-Отцу), а поэтому иудаисты должны принять его как сына своего бога. Иудаисты на это возражали, что у Яхве по его сути не может быть детей, и даже жен у него нет, потому что он – бог (в том смысле, в котором смысл слова «бог» понимали иудаисты – т.е. нематериальная основа мироздания). На это христиане возражали, что, во-первых, они в принципе согласны с такой трактовкой бога, но бог мог (из любви к человеку) изменить ситуацию и воплотиться посредством создания своей ипостаси – Иисуса Христа. Иудаисты возражали, что это невозможно, поскольку Яхве неипостасный бог. Христиане вначале не знали, что на это возразить (образ богоматери в первом синоптическом Евангелии от Марка еще очень смутный – там есть только одно упоминание о Марии (Евангелие от Марка 3:31-35), да и то в крайне негативном ключе: Иисус Христос отрекается от людей, претендовавших на роль его родственников), но затем авторы двух других синоптических евангелий сочинили в двух разных редакциях рождественскую сказку (которая, как показано выше, совершенно нереалистична), и тем самым описали образ боговоплощения. Но то, что вполне могло убедить «язычника» грека или египтянина, ничуть не произвело впечатления на иудаистов: они все отвергли, даже ссылку на Книгу пророка Исайи (Книга пророка Исайи 7:14): «Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил»; они обвинили христиан в неправильном переводе с древнееврейского (на котором звучало не «дева», а «молодая женщина»), Марию объявили блудницей и т.д. Павел пользовался в своих посланиях греческим переводом ветхого завета – Септуагинтой, однако, помимо нее около начала нашей эры существовал еще один перевод (а точнее, даже пересказ) Торы на арамейский язык, который был в ту эпоху для евреев разговорным (иврит, который в настоящее время возрожден в Государстве Израиль, уже тогда – около I века н.э. – был подобием церковнославянского языка в современном православии), и использовался в синагогах и субботних собраниях верующих. Этим переводом – таргумой (Иисус Христос в документах истории. СПб.,2007, с 480) пользовались авторы евангелий, что объясняет наличие множества арамеизмов в их текстах (теория, согласно которой евангелия создавались в Палестине, объясняет обилие арамеизмов наличием первоначального арамейского «протоевангелия»). Эти переводы еще больше запутали дискуссию, и временами оппоненты в прямом смысле слова говорили на разных языках. Подобные дискуссии создали у иудаистов стойкую неприязнь к переводам священных текстов, и в итоге появился т.н. масоретский текст ветхого завета (точнее, был разработан аппарат примечаний, уточняющих орфографию, огласовку, синтаксическое деление, ударение и кантилляцию слов ветхозаветного текста, а также случаи вариантного произношения отдельных слов), который отнюдь не был тождественен древнему ветхозаветному тексту Эзры, но, видимо, отличался от него в меньшей степени, чем Септуагинта или таргумные тексты-пересказы. Ко всему прочему, в масоретских прочтениях присутствует постоянная замена имени Яхве при чтении библейского текста именем Адонай, в некоторых случаях — именем Элохим, а также замещение непристойных слов эвфемизмами. Другая сторона дискуссии касается понятия «избранный народ Яхве». Евреи-христиане стали распространять это понятие также и на всех христиан, именуя их «Израилем» или «Новым Израилем», что позволяло отнести на его счет все ветхозаветные пророчества и заветы. Евреи-иудаисты категорически высказались против такого расширенного толкования (полагая это не меньшим богохульством, чем отождествление Яхве с Богом-Отцом), и это в еще большей степени ожесточило взаимоотношения христиан и иудаистов. В итоге, в евангелиях появилось множество антиеврейских выпадов, а в иудаистических комметариях еще в I веке появляется упоминание о неком Иешуа бен Пандире – главе еретической школы, действовавшей в Галиле незадолго до 70 года (Иисус Христос в документах истории. СПб.,2007, с 473). Таким образом, иудаисты, смущенные напором христианских проповедников, стали воспринимать Иисуса Христа как историческое лицо. Впоследствии – в V веке – в еврейском сочинении «Родословная Иисуса» рассказывается, что он родился от внебрачной связи Мириам с неким Пандирой, и что жених Марии по имени Иоханан, узнав о ее беременности, бежал, спасаясь от позора в Вавилон. Подросший Иешуа пошел в раввинскую школу, где проявлял своеволие и заносчивость по отношению к учителям, за что был изгнан и проклят (Иисус Христос в документах истории. СПб.,2007, с 473). Этот антихристианский памфлет, наполненный всевозможными нелепыми выдумками, чья невероятность очевидна даже для человека V века, отличается к тому же просто сверхъестественным количеством анахронизмов: согласно венской рукописи «Родословия Иисуса» («Тольдот Иешу»), хотя Иисус Христос («мамзер (бастард) Иешу») рождается во времена Тиверия-кесаря, судит его не Понтий Пилат, а царица Елена, жена Константина, правившего Римской империей в IV веке (на самом деле Св.Елена приходилась ему матерью; впрочем, образ Елены восходит к царице Адиабены Елене, которая приняла иудаизм и похоронена в Иерусалиме в 56 году (Иисус Христос в документах истории. СПб.,2007, с 315)), а власть ей передал не кто иной как Навуходоносор, царь Вавилонский за 70 лет до разрушения храма (видимо, в 1 году н.э.) (Иисус Христос в документах истории. СПб.,2007, с 340-343). Глупость и неосведомленность еврейского автора – этого Фоменки V века – превосходит все известные анахронизмы христианских легенд (и это не народная легенда, как ее интерпретируют некоторые исследователи, а ученый трактат, на котором полторы тысячи лет базировалось иудаистическое антихристианство). В ответ на обвинение Иисуса Христа в незаконнорожденности христиане возложили на евреев-иудаистов главную ответственность за распятие Иисуса Христа (во всех евангелиях просматривается тенденция к оправданию Понтия Пилата, а некоторые апокрифы еще более усиливают ее, превращая Пилата едва ли не в христианского мученика). Взаимные обвинения, доходящие до приписывания оппоненту желания поголовно уничтожить противную сторону, сопровождают всю 2000-летнюю иудаистическо-христианскую полемику, и сам по себе ожесточенный и безнадежный спор иудаистов и христиан резко отличается от взаимоотношений иудаистов и зороастрийцев, которые вообще лишены каких-либо экстремальных проявлений, схожих с антихристианскими и антииудейскоми памфлетами иудаистов и христиан. Иудаисты достаточно уважительно отзываются о персах и их религии «бога небесного», считая его тождественным с Яхве, но не навязывая зороастрийцам своего мнения (а также не приписывая им те обязательства любить евреев, которые христиане якобы взяли на себя, согласно разным вариантам «Родословия Иисуса»). Также ни в одном из дошедших до нас зороастрийских источников не содержится каких-либо антиеврейских и антииудаистических выпадов. Следует ли считать возрастающую взаимную ненависть христиан и иудаистов аргументом в пользу неиудаистического происхождения христианства? При всем азарте иудаистических критиков, доходящем до пароксизма и свойственной гностикам мегаломании, нужно признать, что первыми на правильность своего толкования ветхозаветной традиции стали претендовать именно христиане (точнее евреи-христиане), и именно они затеяли этот спор. При ином развитии событий христианство и иудаизм относились бы друг к другу с обычной неприязнью разных религий, но без истерии, свойственной реакции иудаистов на христианские претензии и ответной реакции христиан (правда, в этом случае, иудаистических элементов в христианстве почти не наблюдалось бы). Апостол Павел, похоже, сжег за собой все мосты и, в силу своего упрямства, не считал возможным отречься от раз и навсегда вбитой в голову веры в то, что умирающий и воскресающий малоазийский бог Иисус есть еврейский мессия (к тому же требовать от искренне верующего человека отречься от своей веры, даже под угрозой смерти, проблематично). Определенный, хотя и незначительный, успех его проповеди, в результате которой часть малоазиатских евреев примкнула к христианам, несомненно, привел в ярость иудаистов, между ними и христианами происходили кровавые стычки (о чем глухо упоминается в еврейских «Родословиях Иешу»), и можно предположить, что сам Павел не был казнен «язычниками» в Риме, а был убит иудаистами. Не смотря на то, что к 100 году стала ясна невозможность обращения всех евреев в христианство, дискуссия продолжается с прежним ожесточением. Помимо основных разногласий, между христианами и иудаистами идет спор о различных частностях вероучений, а также об этических и моральных нормах (большинство таких споров отражено в евангелиях в сюжетах об Иисусе Христе, дискутирующем с «книжниками и фарисеями» или задающем им различные каверзные вопросы). Евреи-христиане (а по их инициативе и другие образованные христиане) продолжают настаивать на том, что Иисус Христос – сын Бога-Отца, а Бог-Отец тождественен Яхве, и что Иисус Христос есть обещанный евреям мессия (и в этом наследие апостола Павла продолжает играть важную роль в христианском богословии), а стало быть, все евреи обязаны принять христианство. Эти непримиримые, но и нескончаемые баталии приводят к тому, что в глазах «языческого» римского мира евреи и христиане начинают ассоциироваться в некое целое (но эта ассоциация в реальности определяется не общим происхождением, а претензией христиан на еврейское религиозное наследие и свою интерпретацию этого наследия). Подобные дискуссии, несомненно, происходят в это время у христиан с митраистами и зороастрийцами, но именно христианско-иудаистическая дискуссия отличается наибольшим размахом и изощренностью. Митраизм впоследствие был относительно легко ассимилирован христианством в обмен на принятие многих его вероучительных и обрядовых элементов. Например, весь комплекс мифов о рождении Иисуса Христа позаимствован христианами из митраистических мифов о рождении Митры (в том числе позаиствована иконография Младенца-Митры). Церковная организация православия и католицизма также копирует коллегии митраистских иерофантов (вплоть до схожести облачений священнослужителей). На низовом уровне иудаисты в представлении христиан выглядят богоотступниками и богоубийцами, а иудаисты видят в христианском культе всего лишь поклонение рядовому еврею (а если рядовой еврей пользуется таким почитанием целой религиозной группы то, в таком случае, любой другой еврей может претендовать на аналогичные почести). Интеллектуалы обеих сторон пикировалась на более научном уровне и (если верить раннехристианским авторам) в более вежливой форме:
«Однажды утром во время прогулки моей по аллеям Ксиста, со мною встретился некто в сопровождении других и сказал мне: «Здравствуй, философ!» И после этих слов он тотчас поворотился ко мне и стал прогуливаться рядом со мною: то же сделали и его друзья. Я в свою очередь приветствовал его и спросил, что ему угодно от меня?
— Я узнал, сказал он, от Коринфа, последователя Сократова, в Аргосе, что не должно пренебрегать или презирать людей, которые носят такую, как у тебя, одежду, но должно оказывать им всевозможное уважение и вступать в беседу с ними; может быть, из такого обращения будет какая-либо польза для того человека, или для меня, а для обоих хорошо, если тот или другой получит пользу. Вот почему, когда увижу кого в такой одежде, с радостью подхожу к нему; по той же причине и теперь охотно обратился к тебе со своею беседою, и эти люди следуют за мною также в надежде услышать от тебя что-нибудь полезное.
— Кто же ты, превосходнейший из смертных? сказал я смеясь.
Он откровенно сказал мне свое имя и рождение.
— Меня зовут Трифоном, сказал он; я еврей обрезанный, в последнюю войну оставил свое отечество, поселился в Греции и живу по большей части в Коринфе.
— Как же ты можешь спросил я, получить столько пользы от философии, сколько от твоего законодателя и пророков?
— Почему же нет? отвечал он. Не о Боге ли всегда говорят философы, и все их рассуждения не имеют ли своим предметом Его единство и примышление? Не есть ли настоящая задача философии – исследовать природу Божества?
— Конечно, сказал я, таково и наше мнение. Но многие из философов совершенно равнодушны к тому, один или много богов, и их провидение простирается ли на каждого из нас или нет, как будто бы это познание нимало не ведет к счастью. Они даже стараются доказать нам, что Бог промышляет о мире, но только вообще, о родах и видах существ, а обо мне и о тебе и о каждом порознь не печется, хотя бы мы молились ему целую ночь и день. Легко понять, к чему клонится у них такое умствование: оно доставляет бесстрашие и свободу и учителям и последователям их делать и говорить, что им угодно, не боясь наказания и не ожидая какой-либо награды от Бога. Да и чего могут надеяться или бояться люди, которые утверждают, что всегда будет то же, что я и ты опять будем жить также как теперь, не сделавшись ни лучше, ни хуже. Но другие, отправляясь от мысли, что душа бессмертна и бестелесна, думают, что не могут подвергнуться наказанию, если сделали что-либо злое, так как бестелесное не доступно страданию; если же душа бессмертна, то она не нуждается в чем-либо от Бога.
Тогда Трифон сказал с приятною улыбкою:
— А ты как думаешь об этом, какое мнение твое о Боге и какая твоя философия, скажи нам».
Этим начинается «Диалог с Трифоном-иудеем», сочиненный Иустином Философом около 150 года (естественно, поскольку автором диалога был христианин, к концу диспута иудей принимает христианство).
) полное затмение 29 года н.э. По карте видно, что оно проходило как Малую Азию, так и (приблизительно) Иудею. Потом Вы пишете, что "затмение" 32-33 года ни в каких источниках, кроме Флегонта, не упоминается. Мой вопрос естественен: если те же самые "источники", на которые Вы ссылаетесь, упоминают затмение 29 года, то в этом вопросе Вы свою точку зрения доказали. А если нет... довольно странно требовать от источника, не указавшего затмение, про которое мы точно знаем, ещё и затмение, которого не было... Нет? 
А "объясняете" Вы на пальцах — источников у Вас нет. 
Потому, собственно, и спросил. 
Я понимаю, гипотеза там, гипотеза тут, но когда гипотеза о Павле последовательно строится на нескольких допущениях подряд, чем дальше, тем невероятнее (возможно, это не так, но так это пока ВЫГЛЯДИТ) — как-то начинаешь терять веру в автора 
). Но Вы ведь занимаетесь разными "домыслами" на основе совпадений букв в разных языках, почему мне нельзя? 