Вот как Кокорев описывает результат денежной реформы Канкрина-Вронченко с введением полновесного серебренного рубля ,которая имела катастрофические последствия для промышленности России :
"Слух о намерении правительства сделать монетною единицей серебряный рубль и тем самым удорожить денежную стоимость жизни в три с половиною раза появился в 1837 г . Слух этот сильно встревожил всех; каждому представлялось, что имеемый им капитал значительно сократится в выражении своей ценности при покупке на рынке разных потребностей жизни. Так, например: пенсионеры, получавшие примерно, 350 рублей в год, могли при установлении новой единицы получать только 100 рублей и, конечно, не верили в то, что жизнь их пойдет прежним порядком без всяких лишений. Заводчики и фабриканты, нанимавшие рабочих, предвидели, что, при определении новых окладов, переложенных на серебро, нельзя будет тому рабочему, который примерно получал в месяц 10 руб. 50 коп. на ассигнации, назначить только 3 руб. сер. Отсюда выводилось то заключение, что производство фабрикатов и заводских изделий вздорожает, а средства к покупке сократятся от непомерного возвышения денежной единицы. Интеллигенты того времени и главнейшие лица, соприкосновенные новому проекту высокой денежной единицы, утверждали, что все предметы в продажной своей цене настолько подешевеют, что на один рубль серебряный можно будет купить на рынке все то, что покупалось на 3 с половиной рубля ассигнационных; но в то же время интеллигенты, чуждые увлечений и не принадлежавшие к составу петербургского чиновничества, т.е. помещики, проживавшие тогда в своих имениях, и первоклассные купцы находили, что России еще рано жить на серебряную единицу, потому что эта единица невольным образом разовьет нашу жизнь в графу расхода, тогда как нам было бы полезнее развивать себя в графу прихода, посредством изучения технических, сельскохозяйственных и других знаний. В таком положении все чувствовали шаткость своих состояний и предвидели в будущем потрясение в торговых делах. В начале 1838 г . распространился слух, что мысль о серебряной единице внесена в Государственный совет членом оного, бывшим польским министром Любецким. Слух этот настойчиво поддерживался с добавлением к нему известия о том, что бывший тогда министр финансов граф Канкрин ратует против введения крупной единицы. Возникли подозрения, что тлетворный ветер дует из Польши. Народ заговорил: мы поляков побили дубьем, а они нас бьют рублем. Приготовления к перемене единицы выражались в 1838 г . рассылкою по всей России новых окладных листов с переложением податей, цены на вино, соль, гербовую бумагу и т.д. на серебряный рубль.
1 июля 1839 г . последовало бракосочетание Великой княгини Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским. Это была первая свадьба в царствование Императора Николая в царском семействе. Между значительными помещиками Костромской губернии (Шиповыми, Катениными, Куприяновыми и т.д.) шел разговор, передававшийся и в другие слои Костромского общества, что день бракосочетания Великой княгини будет ознаменован прощением декабристов. Все ожидали милостивого манифеста, и манифест действительно появился 1 июля, но не о декабристах, а о введении в действие серебряной единицы. И потекла русская жизнь широкою, но мутною струею по графе расхода, и стали мы жить, признавая наименьшим знаком ценности рубль серебра; тогда как Франция жила и ныне живет, несмотря на богатство ее почвы, приносящей доходность четыре раза в год (виноград, шелковицу, пшеницу и фрукты) на единицу (франк), сравнительную с нашим четвертаком, т.е. в 25 копеек ценности; а Германия на единицу (марка), равняющуюся нашим трем гривенникам. И стали наши меняльные столы на столичных, губернских и уездных рынках, обремененные массою екатерининских империалов и полуимпериалов и французских (по тогдашнему народному выражению) золотых лобанчиков и грудами петровских и екатерининских целковых и австрийских талеров, освобождаться от этих тяжелых грузов, и потекли эти грузы туда, где завистливо смотрели на богатства России, и зажили мы бойко, весело, укладывая в карманах не тяжелые ноши золота и серебра, а легкие бумажные знаки кредитных билетов. Народная жизнь увидела пред собою совершенно противоположное явление тому, которое ей предсказывали изобретатели высокой единицы: на рынках все стало дорожать, и со временем цены на все потребности сделались на серебро почти те же самые, какие были на ассигнации. По этой причине рабочий труд заявил требование на прибавку жалованья, которая в силу необходимости была сделана; но через год, когда заводчики и фабриканты свели свои счеты, производство их выразилось убытком.
В это время не было никаких газет, кроме "Северной пчелы", которая извещала о ходе русской жизни только сообщениями о поездке Фаддея Булгарина два раза в год на мызу его Карлово, близ Дерпта; следовательно, большинство людей могло судить о вредных последствиях серебряной единицы только по разрушительным явлениям той местности, в которой они жили. В это время я жил в городе Солигаличе, на Севере Костромской губернии. Это самая глухая местность, далее которой нет почтового тракта, и потому очень естественно, что я не могу дать очертание тому расстройству, которое серебряная единица произвела вообще в России, а поименую только те бедствия, какие произошли около Солигалича, а именно: находившийся в городе Солигаличе солеваренный завод, принадлежавший мне в соучастии с моими дядьями, закрылся вследствие того, что при возвышенном для рабочих жалованье солеварение оказалось убыточным. Сто человек заводских рабочих пошли по миру и пятьсот человек дровопоставщиков и извозчиков для перевозки соли в ближайшие села и города потеряли свои заработки. В городе Галиче и селении Шокше закрылись все замшевые фабрики, получавшие оленью кожу для выделки замши из Архангельской губернии (Мезени и Пинеги); в Костроме закрылись полотняные фабрики Дурыгиных, Угличаниновых, Солодовниковых, Ашастиных и Стригалевых; в Ярославле и Кинешме закрылись известные салфеточные фабрики, и вместе с этим уничтожился спрос на лен, оживлявший сельский быт в губерниях Ярославской, Вологодской и Костромской.
Если верить тому, что тлетворный ветер крупной серебряной единицы дул из Польши, то нельзя не признать, что злоухищрения польского подкопа под нашу экономическую жизнь попали в цель и произвели такой взрыв, от которого мы бедствуем полвека .
Когда, с прекращением в Солигаличе завододействия, я был вытеснен из рамки уездной жизни в Петербург для приискания себе откупных занятий и когда я удостоился благорасположения бывшего тогда министра финансов графа Вронченки, то при разговоре с ним о вредных последствиях злополучной единицы я узнал от него, что граф Канкрин был против этой единицы и поручил ему, как товарищу своему, уведомить циркулярно европейских банкиров о том, что министр финансов не разделяет пользы и потребности этого нововведения; но Ф.П. Вронченко отказался подписать эти уведомления, находя, что после утверждения новой единицы верховною властью он не считает себя вправе рассылать по Европе какие-то письма, не одобряющие последовавшего решения.
Обращаясь к костромским фабрикантам, выделывавшим парусину для флота и холст для войск, припоминаю одно печальное, потрясающее обстоятельство. Все фабриканты собрались и поехали в Петербург, еще во время министерства графа Канкрина, объяснять свою убыточность и просить выделанные на их фабриках парусину и холсты принять в казну вместо зоготовления таковых в Англии, дабы этим способом ликвидировать свои дела без банкротства. Просьба не была уважена, и возвратившиеся фабриканты в ближайшем времени все обанкротились, а один из старших Дурыгиных (двоюродный мой брат), который орудовал делами своей фирмы, уединясь от семьи, вышел на крышу своего дома и бросился на мостовую; через шесть часов после тяжких страданий он умер. После этого страшного события и прекращения действий на моем солеваренном заводе, я видел в серебряной единице гнев Божий, наказание, превосходящее по убыткам, понесенным во всей России, в несколько раз те потери, какие причинила война 1812 г , Затем понятно, что ко всякому петербургскому нововведению я не мог иначе относиться, как с боязнью, опасаясь, чтобы последствия нововведения не разразились опять новыми бедствиями. В таком настроении застал меня 1840 г ., образовавший новый экономический провал."
