Мена пишет:
А я читала у Гумилёва, что сожжение ведьм было было способом борьбы с инакомыслием, и что это пошло ещё со времён Римской Империи.
Римский подход к еттому делу был зело прагматичным — во всяком случае с христианских времен. Процитирую уже себя с ФАИ:
" Забавно то, что позднеримское законодательство даже официально знает разделение магии на черную и белую. В Третьей конституции,изданной Константином Великим в 321 или 324 г., проводится различие между двумя видами магии – вредоносной, за которую следует приговаривать людей к смертной казни, и полезной, которую полагалось не только не порицать, но и поощрять. К«полезной» магии были отнесены заклинания, призванные защитить урожай от излишнего дождя и града, а также заклинания и лекарства, предназначенные для исцеления болезней.
Судьба этой конституции на Востоке и на Западе довольно занимательна. В ВРИ она без малейших изменений была перенесена в Кодекс Юстиниана (C. IX. 18. 4) и принята ранневизантийским правом. В то же время на захваченном германцами Западе, в интерпретации, сопровождавшей эту конституцию Константина в Бревиарии Алариха (506 г.), разделение магии на «черную» и «белую» было упразднено, а вместо колдунов, исцеляющих людей и защищающих посевы в сельской местности, появились смущающие умы людей «насылатели бурь» и «заклинатели демонов», которых было предписано казнить «всевозможными казнями».
Злонамеренная магия естественно преследовалась в поздней античности, в том числе и по мотивам политическим. Как пишет старик Аверинцев:
"Но существовала и другая сторона дела, для будней IV в. порой более реальная, чем конфликт христианства и язычества. Мистический заговор против власти Христа, конечно, не был симпатичен христианским императорам; но заговор или хотя бы тень заговора против их собственной власти вызывал у них чувства, куда более острые. Между тем всякий языческий теург непременно был гадателем и прорицателем будущего, а к прорицателю в те времена чересчур часто адресовались с вопросом, не произойдет ли в ближайшее время дворцового переворота, не наступит ли конец правлению того или иного императора, не удастся ли самому вопрошающему стать удачливым узурпатором и т.д. Власть все время ощущала себя первым объектом всех оккультных поползновений. Стоит прочитать то, что рассказывается в 28-й и 29-й книгах исторического труда Аммиана Марцеллина о нервозности Валентиниана I по отношению к ведовству и магии. Теургу, если он не соблюдал особой осторожности (как это делали Эдесий, ученик Ямвлиха, и Хрисанфий, ученик Эдесия), ничего не стоило оказаться в самом средоточии придворных интриг, а это было смертельно опасным. Сопатр, еще один ученик Ямвлиха, играл немаловажную роль при дворе Константина Великого, но в конце концов был казнен по обвинению в преступных магических действиях. Та же участь постигла знаменитого Максима, ученика Эдесия, который имел прочную репутацию волшебника и добился неограниченного влияния на императора Юлиана, собрав огромные богатства, но после смерти Юлиана был подвергнут пытке с требованием выдать эти богатства, затем освобожден и возвращен ко двору, однако обезглавлен при Валенте по обвинению в преступных магических действиях."
Закон карал не магию саму по себе, а нанесение вреда посредством магических действий. В кодексе Феодосия титул, посвященный магам, помещен в самом начале второй трети этой книги. С одной стороны от него расположены титулы, посвященные убийцам и отцеубийцам, с другой – титулы, содержащие законы об осквернении могил и о похищении свободных людей. Подобная диспозиция материала достаточно ясно свидетельствует о том, к какой группе преступлений законодатель относил злонамеренную магию – она рассматривалась главным образом как покушение на жизнь человека, на его свободу и душу. С другой стороны, в связи с наличием некромантических практик магия сближалась и с таким преступлением, как святотатство (sacrilegium), одним из известных видов которого было осквернение могил.
Надо сказать что к раследованию подобных обвинений ранневизантийский закон подходил крайне осторожно. Она не доверялась местным судам — следствие по обвинениям в колдовстве должен был вести суд одной из высших инстанций империи – префекта Города, а в случае необходимости дела могли передаваться и в суд самого императора. Конституцией Гонория и Аркадия устанавливаются жестокие наказания для тех, кто, пренебрегая официальным судопроизводством, учинит самосуд над человеком, подозреваемым в колдовстве.
"Темные века" естественно внесли свои коррективы. В условиях катастрофического упадка экономики и культуры происходит отход от норм римского права — "Эклога" Льва Исавра отражает в значительной мере "обычное народное право" регионов Малой Азии. И устанавливает смертную казнь за любые виды колдовства.
В период Македонской династии, когда социальная структура империи выбирается из "варварства", в законодательстве Василия Македонянина и Льва Мудрого происходит возвращение к Юстинианову кодексу. Что там точно было по поводу колдовства — к сожалению не нашел. Очевидно действительно оные вопросы стали рассматриваться в епископских судах.
На Русь при крещении компетенцию церковных судов по данным делам принесли как норму; в Византии она и в XI, и в XII веке нормой не была. Существовало право самих граждан перенести рассмотрение дел, связанных с браком и связанными с ним имущественными правами, а так же "преступлениями против нравственности" в суд епископа. По данному вопросу существует отличное исследование Майкла Энголда — "CHURCH AND SOCIETY IN BYZANTIUM UNDER THE COMNENI". Граждане проголосовали ногами в пользу церковных судов, так как их санкции всегда были мягче чем постановления судов государственных.
К примеру церковный суд XII века де-факто снова допустил развод по несовместимости характеров — "когда брак становится невыносимым". Похищение девушки "по согласию с похищенной" по постановлениям канонистов должно было закончится браком, в то время как гражданский суд грозил бы похитителю штрафом, а то и членовредительством, а "похищенной по ее согласию" — возвращением к законным опекунам, ну и т.п.; особенно умиляет указание священнику, принявшему исповедь прелюбодейки, назначать ей тайную епитимью и позволять стоять в храме с молящимися, а не с кающимися грешниками в притворе, "дабы муж не догадался о ее преступлении и не убил ее".
Колдун, которому грозила бы смертная казнь по Эклоге Льва Исавра, в церковном суде начиная с XII века отделался бы покаянием в монастыре."
