Австро-Венгрия XVI века, часть четвертая

Олег пишет:

Имена есть?

Коллега, 6 королевских — это АИ. В РИ в это время КарлI блюл мир с Испанией, а "Компания острова Провиденс" действовала на свой страх.

Маруся пишет:

А пьяница — на флоте.

Как однако справедливо сказано, сударыня Ведь я служил во флоте....

georg

Маруся

Что ж, разрешите в таком случае допить последние глотки виски "Glen Glyde" за ваше здоровье, неувядающую красоту, блестящий и проницательный ум, счастье и процветание

georg Поддержать придётся спиртом.....больше ничего нет.....КАМПАЙ!

Поздней осенью 1629 положение императора Фридриха казалось безнадежным. Две вражеские армии – Спинола в Люттихе, а Альдрингер в Мюнстере – готовились к вторжению в Нидерланды с севера и юга. В то же время над Чехией с двух сторон нависала австро-венгерская армия Паппенгейма и баварская армия Флика, и падение Чехии в следующем году не подлежало сомнению.

В Кельне должен был собраться имперский рейхстаг. Курфюрсты Баварский, Кельнский, Майнцский и Трирский находились уже там, курфюрст Саксонский, ранее отошедший от союза с Габсбургами, но теперь впечатленный присутствием армии Лиги на своих границах, прислал полномочных представителей. Таким образом у католиков было большинство голосов. Из выборщиков только курфюрст Бранденбургский Генрих Гогенцоллерн отказывался отступится от императора Фридриха, и в кампании прошлого года всеми силами стремился поддержать датчан, но не имел достаточно войск. В июле 1628 г. он запросил у собравшихся в Берлине представителей бранденбургских сословий 100 000 талеров на ассигнование собственного войска. Ему были предоставлены лишь 55 000 талеров, поскольку недоверчивые представители усматривали в войске курфюрста инструмент внутриполитической власти. И только когда внешнеполитические условия стали драматически угрожающими, они в августе 1629 года согласились дополнительно содержать 300 конных рыцарей и 3000 пехотинцев, но теперь это было бесполезно. После разгрома армии Христиана войска Лиги широким фронтом хлынули в страну и захватили ее. Бранденбург был передан под управление Максимилиана Баварского, который на основании того, что в XIV веке там правили Виттельсбахи, рассчитывал оставить Бранденбург за собой. Курфюрст Генрих с оставшимся у него войском перебрался в Пруссию.

В ноябре 1629 курфюрсты провозгласили Фридриха низложенным и объявили императором Священной Римской империи короля Австро-Венгрии Фердинанда Габсбурга, который тут же был коронован архиепископом Кельнским.

Не лучшим было и положение на иных фронтах. Испания теперь получила в свое распоряжение ресурсы Португалии, с ее небольшим, но великолепно снаряженным и укомплектованным квалифицированными экипажами флотом, обширной колониальной империей и огромными доходами – Португалия на тот момент являлась крупным поставщиком в Европу как сахара, производимого в основном на плантациях Бразилии, так и соли, выпариваемой в огромных солеварнях приморских месторождений. После прошлогоднего поражения при Инагуа надежды закрепится в Вест-Индии не было, а голландская Гвиана должна была вот-вот пасть. Не лучше было положение и в Индийском океане, где итальянская эскадра Морозини теперь объединилась с португальской эскадрой вице-короля Гоа, получив решающий перевес над голландской эскадрой Коэна.

После избрания Фердинанда Фридрих созвал в Амстердаме Генеральные Штаты Нидерландов. Большинство депутатов высказалось за мирные переговоры и соглашение с Габсбургами, признавая что война проиграна. Но в Мадриде, где царила эйфория в свете последних успехов, решено было раз и навсегда решить Голландский вопрос. Нидерланды рассматривались как мятежная провинция Австрийских Габсбургов, и в качестве таковой должна была вернуться под власть законного государя. В Амстердам направлен был соответствующий ультиматум. Фридриху предлагалось покинуть Нидерланды, и признав власть нового императора, получить обратно Пфальц (но без франконского Оберпфальца, отошедшего к Баварии), и сохранить корону Чехии, но без Моравии и большей части Силезии (в границах былых завоеваний Матьяша Хунъянди у Иржи Подебрада), которые должны отойти Австро-Венгрии. При этом после смерти Фридриха уния Чехии и Пфальца не должна была сохранится, но подлежала разделу между его сыновьями.

Когда в Амстердаме бы получен этот ответ, Штаты постановили сопротивляться до последнего. Были введены новые чрезвычайные налоги, объявлен дополнительный набор в армию. Лихорадочно строились укрепления, на крайний случай был приготовлен прорыв дамб. Голландцы готовы были защищаться до последнего. Но вести, приходившие в течении зимы с востока и с запада все больше убеждали голландцев, что их положение не так уж и безнадежно.

Широко распубликованный голландцами испанский ультиматум в первую очередь произвел негативное впечатление во Франции, для которой завоевание Габсбургами Нидерландов означало возобновление «габсбургского кольца», столь удачно разорванного ГенрихомIV. К тому же между Францией и Испанией назревал конфликт из-за «мантуанского наследства».

В декабре 1628 года герцог Мантуанский и Монферратский скончался, не оставив наследников. Согласно законам герцогства наследником оказывался представитель боковой линии дома Гонзага, принц Карл де Невер, служивший и владевший землями во Франции. Однако стратегическое положение герцогств делало их весьма лакомой добычей, и в Мадриде тут же было предложено аннексировать оба герцогства как выморочный лен «Итальянского королевства».

Сам Оливарес признал, что «герцог Неверский законный наследник всех земель Мантуанских, и простое правосудие несомненно на его стороне», но тем не менее высказался за скорейшую оккупацию обоих герцогств испанскими войсками. В свете блестящих успехов текущего года все казалось возможным, а Франция, в которой продолжалась последняя «гугенотская война», не могла вмешаться.

Однако к концу 1629 года положение во Франции изменилось. 28 октября 1629 года после 13 месяцев осады Ла-Рошель капитулировала. Перед началом осады в городе было 28 000 человек, теперь в живых осталось около 6 000 человек, да и те едва передвигали ноги от голода. Впрочем, основной причиной бедственного положения горожан была непреклонность мятежных гугенотских вождей и мятежный дух муниципалитета. Король милостиво даровал Ла-Рошели прощение и свободу вероисповедания протестантизма. Король во всеуслышание подтвердил, что протестанты Ла-Рошели могут свободно исповедовать свою религию, и объявил о прощении всех заблудших и презревших свой долг. Людовик XIII приказал доставить хлеб для населения города. Никто из защитников города не был предан суду или наказан. Только Жана Гитона (мэр) и 5 наиболее непримиримых членов муниципалитета выслали за пределы города.

Не менее успешно действовала армия герцога Ангулемского в Лангедоке, оттеснив гугенотскую армию Рогана в Гасконь. Гугеноты запросили мира. 28 ноября 1629 года был подписан "эдикт Але". "Прежде с гугенотами заключали договор, теперь король дарует им свою милость", — заявил Ришелье после подписания королем "эдикта Але".

На Рождество старик Сюлли торжественно въехал в Монтобан — последнюю цитадель протестантизма. Его встречали возгласами: "Да здравствует король! ".

Соглашения, подписанные в Але, оставили гугенотам право на свободу вероисповедания, но лишили их возможности оказывать политическое и военное сопротивление центральной власти. Всем офицерам-гугенотам, пожелавшим перейти на королевскую службу, такая возможность была предоставлена, при этом их не побуждали насильно менять свою веру. Практически все они так и поступили. Их примеру последовал вскоре и сам герцог Роган (вождь мятежа).

Теперь руки у ЛюдовикаXIII были развязаны. Король считал, что отказ от поддержки Карла де Невера, находившегося в родстве с королевской фамилией Франции, запятнает честь короля и королевства французского. Французскому послу в Мадриде приказано было заявить протест на оккупацию Испанией мантуанских земель. В это же время армия, сформированная в основном из амнистированных гугенотов и поставленная под командование маршала Лафорса, начала сосредотачиваться в Лионе.

Советники Фридриха поспешили вбить еще один клин между Францией и Испанией. Голландия уже не могла защищать свои владения в Гвиане, и их близкая потеря не подлежала сомнению. Франции было предложено по сходной цене купить Голландскую Гвиану, и в декабре 1629 Ришелье в Париже заключил сделку, согласно которой к Франции отходили остававшиеся за Нидерландами земли в Америке и Малые Антильские острова. Когда испанский адмирал Фадрике де Толедо явился к Новому Антверпену с целью захвата города, он обнаружил развевающийся над укреплениями французский флаг, а на стенах солдат французского губернатора Равноденственной Франции. Толедо не решился без инструкций правительства вступать в конфликт с французами, но тем не менее на Кюрасао, куда тоже явились французы, несколько стычек все же произошло.

Одновременно Голландская дипломатия усердно работала над созданием новой антигабсбургской коалиции из Швеции и России.

georg пишет:

Одновременно Голландская дипломатия усердно работала над созданием новой антигабсбургской коалиции из Швеции и России.

Швеция еще понятно. Но что "забыла" в Европе Россия?

Леший пишет:

Но что "забыла" в Европе Россия?

Не в Европе. В Египте Не вы ли писали:

Леший пишет:

В АВИ-16 русские имеют выход как на Балтику, так и в Средиземье. И как-то несколько странно выглядит ситуация, что в этой обстановке русские купцы не предпринимают никаких попыток прорваться в океан.

georg пишет:

усердно работала над созданием новой антигабсбургской коалиции из Швеции и России.

Будущие историки назовут это "дипломатией гульденов"...

А теперь необходимо вернуться на восток.

Как известно, по условиям Рижского мира Рига перешла в руки шведов, но кроме того за оказанную помощь СигизмундIII должен был отречься от претензий на шведский трон. Польская делегация в Риге подписала договор под прямым давлением. В Варшаве Сигизмунд на отрез отказался ратифицировать этот договор, заявив что ни за что не отречется от своих законных прав. В редакции договора, представленной Сигизмундом, оговаривалось, что соглашение в Риге не означает отказа от претензий на шведский престол и, если в будущем представится такая возможность, то король Речи Посполитой ею воспользуется. Это означало, что подписание официальных документов невозможно, так как не признавался титул за шведским королем, а следовательно, комиссары не являлись полномочными представителями шведского государства. Представители Швеции настаивали на том, чтобы официальные документы о полномочиях послов Речи Посполитой были подписаны не только сенатом, но и королем. Однако встречи комиссаров обеих сторон ни к чему не привели. Заключить мир так и не удалось ввиду непримиримых позиций королей обоих государств.

На последнем этапе переговоров Густав Адольф уже сознательно провоцировал Сигизмунда. Получая огромные доходы от Риги, король оценил те выгоды, которые принес бы ему захват Польской Пруссии и контроль Гданьской торговли, а с другой стороны – оценил относительную военную слабость Речи Посполитой, где сейм категорически отказался содержать значительную армию и тратится на ее реформирование. Война в сущности была уже решена, и Густав Адольф только ждал возвращения своих полков с голландской службы.

Дождавшись, король Швеции начал военные действия против Речи Посполитой, и летом 1625 года высадился в польской Пруссии. Речь Посполитая оказалась застигнутой врасплох маневром шведского короля. Незначительное «кварцяное войско» не могло противостоять его армии, и Густав Адольф овладел Гдыней, Эльбингом и рядом других городов, причем нередко протестанты, раздраженные преследованиями, сами сдавали города шведам. В то же время другая шведская армия развернула наступление из Риги в Литву. В княжестве свирепствовала эпидемия, и собрать многочисленное войско не представлялось возможным. Сигизмунд III решил, что только такой авторитетный человек, как Лев Сапега, в состоянии собрать необходимые силы и возглавить армию. В первых же столкновениях со шведами войско ВКЛ понесло значительные потери, пополнения от короля так и не поступило, как и денег на выплату жалованья. Солдаты бунтовали, и гетман вынужден был расплачиваться с ними собственными средствами. Нанеся поражение литвинам в Курляндии, шведы вслед за тем взяли сильнейшую крепость на северных границах ВКЛ – Биржи. Дорога на Вильну была открыта.

В этих условиях магнаты ВКЛ начали готовить сепаратный мир со Швецией. В Вильне собрался сеймик, на котором присутствовала группа сенаторов ВКЛ. Сапега был абсолютно уверен в невозможности для великого княжества ведения войны со Швецией и ввиду отсутствия специальных полномочий с помощью сенаторов надеялся придать соглашению хотя бы относительно законный характер. В нем приняли участие: виленский бискуп Евстафий Волович, брестский воевода Николай Кишка, новогрудский воевода Ян Тышкевич, подскарбий Кшиштоф Нарушевич. Было принято постановление о заключении сепаратного перемирия со Швецией. С согласия присутствующих сенаторов перемирие поручалось подписать великому

гетману Сапеге. 19 января 1627 г. назначенные им полномочные представители — полковник Николай Корф и подкоморий Гедеон Раецкий — подписали перемирие от имени гетмана. Швецию представляли генерал Делагарди и Густав Горн. Согласно договору шведы возвращали ВКЛ замок Биржи, гарантировалась свобода торговли, предусматривался обмен пленными.

В Польше подписание сепаратного соглашения встретили с негодованием. Сапегу обвинили в превышении полномочий и нарушении условий польско-литовской унии. Но события следующего года несколько смягчили оценки.

В начале 1626 года собранная наконец польская армия двинулась в Пруссию. В июне под Гневом состоялась династическая битва между двумя монархами из рода Ваза: королём Швеции Густавом Адольфом и Речи Посполитой Сигизмундом III. Поляки верили, что под предводительством короля невозможно проиграть, оптимизм был всеобщий. Больше всего боялись, чтобы «селёдка», как называли Густава Адольфа, раньше времени не убежал в Швецию. Действительность, однако, оказалась иной. Несмотря на численный перевес поляков, первые стычки не приносили результатов. После нескольких дней перерыва обе армии получили подкрепления.

Король Сигизмунд рассчитывал разгромить шведов сокрушительной атакой панцирной гусарии, но день битвы при Гневе стал днем заката славы польских гусар. Это произошло из-за недооценки мощного шведского огня, который вёлся с речного вала из пушек и мушкетов. В нападавших гусаров было выпущено около 2000 пуль из мушкетов и дано 35 залпов картечью. После этого успеха шведы двинулись в атаку, но были остановлены возле только что законченных польских шанцев. Король Густав направил всю мощь следующей атаки на возвышенность, занятую кавалерией. На этот раз шведам удалось прорвать оборону, но ненадолго, поскольку контратака гусарии возвратила полякам потерянные позиции. Однако в польском войске царил хаос, благодаря которому шведы уже окончательно заняли позиции на возвышенности. Пехота не смогла их отбить, а гусары уже были не в состоянии атаковать. Сломленный Сигизмунд III приказал отступать. Поражение Сигизмунда отдало польскую Пруссию во власть шведов. Данциг был блокирован с суши и с моря, но упорно оборонялся.

В Москве император Иоанн внимательно следил за этой войной. Военная реформа, проводимая в России, не давала возможности немедленно вступить в войну. Только в конце 1626 года император сделал Густаву Адольфу предложение о союзе и разделе Речи Посполитой. Однако король Швеции, упоенный своей победой, отклонил предложение о разделе. Дело было в том, что император требовал себе Великое княжество Литовское, Густав Адольф же категорически не желал утверждения русских в Литве. К тому же он надеялся, что литовские магнаты, подписавшие с ним сепаратное перемирие, склонятся на заключение унии со Швецией и признание его, Густава Адольфа, великим князем Литовским. Лев Сапега, больше всего боявшийся нового московского вторжения, со своей стороны поддерживал у короля Швеции эти иллюзии, ведя тонкую дипломатическую игру и даже предлагая королю Швеции принять великое княжество «в протекцию».

Зима прошла в русско-шведских переговорах, ни к чему не приведших. С началом кампании 1627 года назначенный командующим польский коронный гетман Конецпольский начал военные действия против шведов в Пруссии. Уклоняясь от генерального сражения и используя мобильность своих войск, Конецпольский добился некоторых успехов. Действовал гетман осторожно. Чтобы оттянуть шведов от Вислы, он выслал кавалерию Станислава Потоцкого из Орнеты на Бранево (Браунсберг), согласовывая одновременно с горожанами план начала восстания. Это вынудило Густава Адольфа поддержать гарнизон Бранева. Потоцкий сумел умело избежать столкновения со шведскими силами, вернуться в Орнету и успешно оборонить город. Гетман только того и ждал и молниеносно напал на Гнев. После нескольких дней осады шведский гарнизон капитулировал. Когда шведский король подошёл с войском под Гнев, то удивлённый увидел замок занятый сильным польским гарнизоном.

Однако в "правильном" полевом сражении в августе 1627 г. под Тчевом (Диршау) польские гусары гетмана С. Конецпольского, атаковавшие в "старопольском" духе, так и не смогли опрокинуть шведскую пехоту, а шведская кавалерия, опираясь на поддержку собственной пехоты, на равных противостояла неприятельской. Правда, Густав Адольф не смог завершить сражение блистательной победой из-за нехватки кавалерии, но и Конецпольский, вынужденный перейти к "малой", партизанской войне, "разменяться на мелочи", также не смог переломить неблагоприятный ход событий. В сентябре Гданьск, истощенный долгой осадой, капитулировал.

Продолжение. Начало здесь.[HTML_REMOVED]

Продолжение. Начало здесь.[HTML_REMOVED]

Тем не менее принудить поляков к миру на своих условиях Густав Адольф не смог. Переговоры с Россией были возобновлены. Королю Швеции, крайне не желавшему перехода Литвы под власть России, удалось отстоять нейтралитет Великого княжества Литовского, который император Иоанн признал по подписанному в октябре договору, понимая что в случае нападения литвины тут же отдадутся под власть Швеции и не желая при незаконченной военной реформе воевать с Густавом Адольфом (воспоминания о битве при Динабурге пока внушали императору осторожность). Военные действия должны были идти только против короны Польской, что со стороны России ограничивало фронт военных действий Малой Русью.

Весной 1628 года две армии – российская от Киева, а Ромейская от Каменца – двинулись в Волынь и Галичину и в течении полутора месяцев целиком оккупировали обе провинции. Львов, не надеясь на помощь, сдался после двух недель осады. За месяц русские войска вышли на старый рубеж Киевской Руси, и только мощная крепость Замостье остановила их продвижение.

В Польше царила паника. Конецпольский, связанный шведами, не мог сам двинутся на юг, однако прислал часть войск во главе с польным гетманом Станиславом Потоцким. Потоцкий, располагая слишком малыми силами для противостояния огромной армии империи, вынужден был отступать к Висле. Под Сандомиром гетман занял прочную позицию и предложил начать переговоры.

Император предъявил требования — Польша должна уступить Империи Галичину, Волынь и Холмщину – все русские земли Польской короны, а Швеции – Пруссию. Поучив отказ, император, осаждавший Замостье, приказал Скопину стать лагерем напротив позиций Потоцкого и ни в коем случае не упустить его, а авангарду из татар и казаков Сагайдачного, номинальным командующим которого был назначен 17-летний князь Иеремия Вишневецкий – перейти Вислу.

Все было ужасно и просто. Малочисленная польская армия не в состоянии была прикрыть свою территорию, и беспощадное опустошение этой территории стало тем «рычагом воздействия», который должен был заставить Польшу принять условия союзников. На протяжении месяца казаки и татары гуляли по Малой Польше, оставляя за собой только головешки и трупы. Молодой князь Иеремия надолго вошел в польский лексикон в качестве детского пугала. С пленными шляхтичами расправлялись одинаково – сажая их на кол «по высокому достоинству их», как выражался юный князь Ярема.

Ужас, наведенный на Польшу этим нашествием, сделал свое дело. В октябре был подписан Варшавский мир, согласно которому Польша уступала императору Иоанну воеводства Волынское, Белзское и Русское, а Швеции – Польскую Пруссию кроме Торуньского воеводства. Гданьск оставался вольным городом, но под шведским протекторатом, и весь польский сплав в Гданьск облагался пошлинами в пользу короля Швеции. Кроме того Сигизмунд, понимая что в противном случае шляхта попросту придушит его, подписал отказ за себя и потомство от шведской короны, иа так же указ о ликвидации церковной Унии в Великом княжестве Литовском с возвращением православной церкви всех имуществ. Впрочем это было только подтверждение постфактум – ликвидация Унии была уже произведена в ВКЛ по весеннему «соглашению о нейтралитете», обезопасившему Литву от русского вторжения, причем проведена беспрепятственно – полупротестантская элита ВКЛ не особо поддерживала Унию. Для Польской же короны вопрос стал неактуальным, ибо за ней не осталось ни клочка древнерусских земель.

Итак, Швеция и Россия, освободившись от польской войны, имели теперь полную возможность активно вмешаться в европейские дела.

Голландия не сразу попыталась привлечь Швецию к союзу. Успехи Густава в Польше вызвали против него в Голландии раздражение и неприязнь – было ясно, что теперь придется делиться со шведским королем частью прибылей от польской хлебной торговли, как уже пришлось делать это в Ливонии, где Густав Адольф с 1625 года ввел государственную монополию на хлебный экспорт, один в один похожую на ту, которую в свое время пытался там же ввести Федор Андронов. Именно по этой причине Нидерланды предпочли союз с Данией, надеясь отбившись с ее помощью от католиков, в альянсе с Данией же затем заставить «Северного Льва» пойти на уступки относительно Гданьска. И только после сокрушительного разгрома Дании голландцы начали усиленно ухаживать за Густавом Адольфом, видя в нем последнее спасение.

Король Швеции, оскорбленный прежней враждебностью голландцев (и в тайне немало позлорадствовавший при разгроме датской армии войсками Лиги) долго торговался, и пошел на союз, лишь когда голландцы приняли все его условия. Голландии пришлось признать новый условия относительно Гданьской торговли, обложенной теперь пошлинами в пользу Швеции, предоставить Швеции денежную субсидию (на которую ушли деньги, полученные от Франции за Гвиану), и наконец – признать Густава Адольфа наследником герцогства Померании после ожидаемой в недалеком будущем смерти старого и бездетного герцога Богуслава. Ближайшим наследником Померании правда был курфюрст Бранденбургский Генрих, изгнанный в Кенгигсберг, но от отказался от прав на Померанию при условии, что король Швеции отвоюет для него Бранденбург.

С Россией дело обстояло несколько иначе – голландцы уже давно интриговали в Константинополе с целью создать испанцам в восточном Средиземноморье «второй фронт». В отсутствие императора (три года жившего в Московии) фактическим главой правительства оказался патриарх Константинопольский Кирилл Лукарис. Воспитатель и учитель императора, пользовавшийся его безграничным доверием, патриарх приобрел большое влияние так же и над императрицей-матерью Ксенией Борисовной, которая с годами становясь все более благочестивой, прислушивалась к советам умного, чрезвычайно образованного и обладавшего огромным даром убеждения патриарха. В конце 1620ых годов Кирилл занял в Ромее положение, аналогичное положению Ришелье во Франции, хотя по сравнению с французским коллегой патриарх не обладал той целеустремленностью и сугубым прагматизмом, которые позволяли Ришелье обходить все препятствия. Здесь снова стоит коснуться подробнее личности патриарха.

Кирилл Лукарис был очень непохож на большинство тогдашних греческих клириков. Родившийся в 1572 г., он очень рано сделался предметом попечений известного Александрийского патриарха Мелетия Пигаса, который и позаботился об его образовании. По достижении Кириллом двенадцатилетнего возраста Мелетий отправил его на Запад, где только и можно было тогдашнему греку получить основательное научное образование. Сначала он учился в Венеции: здесь им было приобретено образование, подготовлявшее его к прохождению высшего курса наук; а потом он переправляется в Падую для занятий в тамошнем университете. Этот город принадлежал Венецианской республике, а потому здесь наука мало была стеснена по отношению к свободе преподавания. Насколько правительство здесь обнаруживало заботливость о нравственном поведении учащихся, настолько же оно оставляло без внимания характер и направление учащих. Уже об Якове Заборелле, падуанском профессоре, у которого раньше учился Мелетий Пигаc, известно, что он был скептиком, и о нем говорили даже, что он не верил в бессмертие души. Еще хуже с церковной точки зрения того был один из здешних профессоров, у которого довелось слушать уроки Кириллу — Чезаре Кремонини, считавшемся первым философом своего времени. Он умел привлечь к себе сердца своих учеников, они считали и восхваляли его как единственного профессора в своем роде. Он был врагом вновь возникшего ордена иезуитов и ходатайствовал перед правительством страны о закрытии иезуитских школ в Венецианской республике. Но гораздо важнее этого было то, что, по уверению его учеников, Кремонини не питал веры в бессмертие души и держался превратных мыслей о промысле Божьем и происхождении мира. Кирилл оставался в Падуе до 23-летнего возраста. Через некоторое время, уже в сане архимандрита, Кирилл, кажется, по собственной инициативе предпринял вторичное путешествие на Запад, а именно в протестантские страны. В начале XVII в. Кирилл Лукарис отправляется в Женеву и Виттенберг — два известнейших центра протестантизма. Остается неясным, какой из этих городов он посетил сначала; вероятнее, что уже из Виттенберга он перебрался в Женеву. Виттенберг в это время еще твердо хранил предания главы протестантизма и считался Дельфами лютеранской Германии. Из этого города Кирилл отправляется в Женеву. Без всякого преувеличения можно сказать, что Женева в конце XVI в. стала кальвинистическим Римом, а его теологи — священной коллегией кальвинизма. Таким процветанием рассматриваемый город обязан в особенности талантам тамошнего профессора Диодати. Приток новых слушателей увеличился и благодаря тому обстоятельству, что отменено было правило, которым требовалось, чтобы все студенты давали подписку в согласии принять кальвинскую формулу веры. Южная митрополия протестантизма начала равняться в блеске с Виттенбергом. Не только из Франции, Германии и Швейцарии, но и из Англии стали сюда стекаться любящие науку мужи и юноши. Здесь Кирилл имел возможность расширить и обогатить курс своих богословских познаний; здесь же он приобрел вполне достаточное знакомство с религиозными доктринами, составляющими характеристическую особенность реформаторской Церкви.

Известный издатель очень важных памятников, имеющих значение в истории Греческой церкви (Monumenta fidei ecclesiae orientalis), говорит о Кирилле Лукарисе: «Он отличался замечательной любовью к науке, по учености он стоял выше своего века и своих современников в Греции, он имел близкое знакомство с сочинениями германских ученых; это был верный страж той Церкви, в которой он был предстоятелем, охранявший Церковь от всякого суеверия, он был презрителем и искоренителем невежества».

В то же время греческие церковные авторы иногда прямо называют Кирилла Лукариса «сокрушителем добрых нравов», так как он и себе, и прочим клирикам позволял носить шелковые и другие не принятые одежды, кроме того, сквозь пальцы смотрел на то, что некоторые клирики (безбрачные) заводили у себя сожительствующих женщин (τάς συνεισάκτους), т. е. таких, которые являлись подозрительными с точки зрения скромности и целомудрия.

Но главной чертой, делавшей Кирилла личностью одиозной в глазах греческого клира были его протестантские симпатии. Наиболее ярко выражает их письмо того же Кирилла к своему бывшему сокурснику по Падуанскому университету, римско-католическому архиепископу, обратившемуся в англиканство, т. е. принявшему протестантизм. «Относительно учения об оправдании, в коем (учении) мы грезим, будто наши ничтожные дела суть заслуги, и более надеемся на них, чем на Христа Господа, пробуждаемые, мы поняли насколько пагубно упование на человеческую праведность, и стали взирать только на милосердие всемогущего Бога, снискиваемое через усвоение заслуг Христа Спасителя, дела же свои мы ставим не выше старого платья». —. Входя потом в рассуждения о таинстве Евхаристии, он называет учение о пресуществлении химерой и высказывает мнение о духовном причащении верующих при восприятии таинства. «Те, которые болтают, — пишет он, — что они не духовно, а нечистыми губами вкушают св. Тело Господа, я думаю, введены в заблуждение невежеством и непониманием переносного смысла евангельских слов». — С наибольшей ясностью автор еще высказывается по двум пунктам: о почитании икон и о призывании святых. О почитании икон он говорит: «Свидетель Бог, я оплакиваю теперешнее положение Востока, ибо не вижу средства, каким можно было бы исправить его; и не то чтоб я осуждал иконы на поругание... но я отвращаюсь идолопоклонства, учиняемого их почитателями. Я вижу, что народ, не говоря о тех, которые считают себя мудрецами, отклоняются от истинного и духовного служения, какое подобает единому Богу». А относительно призывания святых автор излагает такие мысли: «Призывания святых, так как оно помрачает славу Христа, не принимал я и раньше. Свидетельствуюсь Богом, что во время богослужения я с глубокой скорбью слышу, как столько предстоящих призывает святых, оставив Иисуса Христа, и наблюдаю, как великое заблуждение охватило души, так что в этом отношении я признаю себя более наклонным к реформе, чем в других». Автор вообще находит, что Греческая церковь имеет много недостатков и заблуждений, которыми она обогатилась будто бы под влиянием римского католицизма, и выражает желание, чтобы эта Церковь подверглась реформе, «подобно тому, как это сделано во многих частях вселенной и многими».

Как смотреть на такой странный и необычайный факт увлечения протестантизмом со стороны патриарха Кирилла Лукариса? Какой цели стремился достигнуть Кирилл? Ответ на вопрос старается дать известный римско-католический писатель Пихлер в следующих словах: «Несомненно, Кирилл обладал стремительным умом и большой природной любознательностью, которые благодаря его учителям сильно развились и были обогащены огромными познаниями во всех областях как гуманитарных, так и естественных наук. Но в Греческой церкви на тот момент не существовало никакой богословской школы, которая научила бы его разобраться в тех воззрениях, с какими ему приходилось встречаться. Между тем он постоянно должен был выслушивать насмешливые отзывы европейцев о крайнем невежестве греческого клира, и потому он стал стыдиться своей принадлежности к этому последнему. К этому располагало его и то, что, сделавшись патриархом в тридцатилетнем возрасте, он приписывал такой успех своей импонирующей учености, а толпа льстецов поддерживала его в таком самомнении. Знаменитые государственные мужи и ученые Запада предлагали ему свою дружбу, и вот по Европе разнеслась слава о его учености и доблестях. В нем, Кирилле, утверждалось воззрение, что у него нет ничего общего с греками современности, что они стоят неизмеримо ниже его, да и сами они искренне говорили, что по сравнению с ним они ослы. Единственное отношение, в какое он мог поставить себя к ним, — это сделаться просветителем у них: так, по крайней мере, казалось ему. Но это просвещение могло прийти только с Запада, и притом от протестантов; другой возможности ему не представлялось, так как весь ход его образования ставил его во враждебные отношения к Риму. Но Кирилл на самом деле не мечтал сделаться действительным реформатором Греческой церкви в духе протестантства. Сам он высказывался в двояком роде: то представлял себе реформу возможной и легко осуществимой (письма в Женеву), то желательной, но чрезвычайно далекой от осуществления (письма к Утенбогерту), и едва ли нужно сомневаться, что в последнем случае он был более искренен. Весь строй религиозной психологии греков был весьма далек от кальвинизма. Сам Кирилл, несмотря на личные убеждения, хорошо сознавал это.

Соответствующими были и его действия по вступлении на патриарший престол. Укрепляя свое положение в Церкви, Кирилл начал с одной стороны замещать своими ставленниками высшие церковные кафедры, с другой – уменьшать значение клира в империи. При этом он весьма ловко воспользовался недовольством в народе высшей иерархией. По правилам, установившимся на практике в турецкие времена, в сборе денег на собственное проживание архиерей ничем не был стеснен: паства обязана была платить архиерею, сколько желалось этому последнему. По выражению авторитетного греческого писателя, при сборе с пасомых денег в свою пользу «воля архиерея была единственным законом». Само собой понятно, что такой закон легко переходил в беззаконие. Мало того, права управлять душами верующих, даваемые бератом, архиереи понимали в смысле дозволенности поступать с подчиненными им христианами, как угодно. В случае неудовольствия подчиненного ему христианина архиерей «отправлял в монастырь, заключал в тюрьму, объявлял его даже помешанным в уме». А хуже всего то, что в дело управления Церковью вмешивались геронтессы, «наложницы» архиереев или, как их еще иронически называет епископ Порфирий, «преосвященные монахини». Они настраивали архиереев против неприятных этим особам лиц, а архиереи уничижались до того, что в угоду геронтессам произносили анафему на совершенно невинных, но несчастных людей. И это только потому, что архиереи «имели гражданское право наказывать христиан».

В первые же годы правления Иоанна Кирилл начинает эффектную компанию против «недобрых пастырей», завоевавшую ему огромную популярность не только среди народа, но так же белого духовенства и даже монашества. После нескольких скандальных процессов о злоупотреблениях император издал ряд указов, согласно которым определявшие былое значение клира султанские бераты утратили силу, а епископат лишился привилегий и значения в администрации и суде. Политическое значение церковной иерархии в течении нескольких лет было сведено почти на нет.

Академии в Константинополе и Афинах были реформированы по образцу западных университетов. Ректором Академии он назначил знаменитого Феофила Коридаллея. Феофил родился в Афинах в 1563 г., учился сначала в Риме в Греческой коллегии, а потом в Падуанском университете, где и слушал свободомысленного профессора Кремонини, о котором мы уже упоминали, когда говорили о научном образовании Кирилла Лукариса. По окончании своего образования он возвратился на родину, в Афины, и открыл здесь философскую школу. По освобождении Греции император Димитрий дал школе Коридаллея статус Академии, и вскоре она выросла и процвела, а Феофил приобрел славу первого и великого философа своего народа. Преподавание его не было чуждо того свободомыслия, которым отличался и вышеназванный Кремонини. О Феофиле Коридаллее рассказывают следующий анекдот, характеризующий его вольнодумство по вопросу о пресуществлении в таинстве Евхаристии. Однажды в Афинах к нему пришел какой-то архиерей, которого он пригласил к себе на обед. За обедом гость спросил хозяина, почему он не употребляет рыбы. В ответ Коридаллей сказал, что он мог бы иметь даже чернильную рыбу (σηπιά, сепия — моллюск, составлявший любимое блюдо древних афинян), если бы он захотел того. Гость на это заметил, что ведь это дорогая рыба и что ее затруднительно найти в данное время ввиду большого спроса на нее. И в ответ услышал следующее: благий владыко, ныне стоит только благословить твою подошву и отдать ее повару для приготовления, и ты будешь уже сыт. Но так как гость недоумевал, то хозяин прибавил в пояснение: не удивляйся, ибо кто обладает властью претворять хлеб в Тело Христово, тот еще легче может превратить в чернильную рыбу подошву.

В 1624 г. Кирилл пригласил Коридаллея занять ректорское место в Академии Константинополя, а так же принять на себя обучение Аристотелевой философии. Приглашенный охотно отозвался на этот призыв, приехав в Константинополь не позднее 1625 г. И вот, по замечанию Досифея Иерусалимского, с прибытием Коридаллея к Кириллу «обманщик присоединился к лицемеру и нечестивец к еретику». При указанном случае Феофил принял монашество и получил имя Феодосия, но к монашеству своему он относился своеобразно: то снимал его с себя, то опять принимал. В должности ректора Академии он оставался до 1638 г.).

«Вторая рука» Кирилла, профессор Максим Каллиполит известен главным образом переводом Нового Завета на простонародный греческий язык. Перевод был издан с двумя предисловиями греческого происхождения: одно написано было Каллиполитом, а другое — Лукарисом. Каллиполит рассуждает о необходимости чтения Св. Писания следующим образом: по изречению апостола, все, что проистекает не от веры, есть грех, вера же проистекает от слова Божьего; поэтому каждое действие, не основывающееся на Св. Писании, проистекает не от веры и составляет грех. Здесь Св. Писание указывается в качестве единственного руководителя в жизни христианина, причем исключается руководительство Церкви. В этом же предисловии автор приводит многие изречения св. отцов Церкви, например Василия Великого, Златоуста и отчасти Афанасия Великого; но из этих изречений дается читателю извлекать мысль, что чтение Св. Писания и его понимание не требуют помощи со стороны предстоятелей Церкви. При одном случае, со ссылкой на Василия Великого, автор прямо навязывает читателю протестантское воззрение, что неясные места Св. Писания совершенно достаточно уясняются другими местами в нем, более ясными, причем святоотеческая экзегетика намеренно оставляется в тени. В таком же роде и предисловие Кирилла Лукариса. Он говорит, что в Св. Писании мы находим все события из жизни Господа, учение и предписания, данные Им для нашего спасения; все, чему необходимо научиться верующему, все учение Господа заключается в Евангелиях. Рассуждения эти делают почти излишним участие Церкви в совершении своего спасения человеком: из чтения Св. Писания этот последний узнает то, что ему потребно знать в этом случае. Затем Кирилл добавляет, что в Св. Писании все ясно и понятно, потому что Дух Святый научает избранных всему.

Уже в первый год патриаршества Кирилл обратился в Англию для заключения соглашения об обучении студентов в ее университетах. Характерно в плане его отношения к протестантам его послание к главе англиканской церкви архиепископу Кентерберийскому Абботу. «Веселием нас исполнило священное письмо блаженства твоего, особенно когда коснулись нашего слуха те произнесенные золотыми устами твоими глаголы, которые внушают, что тебе дорог союз любви между нами обоими, дышащими одной верой и одним Православием» (с англиканским архиепископом?). «Меня удивляет, — продолжает автор, — не блестящая внешность вашего царства (Великобритании), а та духовность, которая светлит и блаженными делает человеческие души: я разумею преимущественно благочестие, правую веру (в протестантской Церкви!) и мудрость. Благо тебе, блаженнейший отец (титул, прилагаемый, как известно, к восточным патриархам!), что учитель твой Христос избрал тебя пастырем в вашей Церкви и благословил водить овцы на тучные пажити и к струям сладким. Наслаждайся духовной радостью и в ожидании венца правды живи здесь сколько можно долее! Бог свидетель, мы любим тебя столько же, сколько и единомыслим с вашей апостольской Церковью» (так говорится о Церкви, созданной Генрихом VIII !). «Прошу тебя, отец мудрейший: замени меня, поклонись от меня святому царю (т. е. королю Якову) и вырази ему, какую любовь имею я к тихости его, а также и то, что изливаю перед Богом пламенные молитвы мои о тихости его». Письмо заканчивается благодарностью за те попечения, какие принял на себя Аббот об образовании греков в Оксфорде.

Первой страной на Западе, куда направился поток командированных Кириллом учащихся, была Англия. Первая партия студентов прибыла в Англию в середине 1618 г. и сначала учились в Лондоне в одной коллегии, а потом переехали в знаменитый Оксфордский университет, в котором изучали разные науки (причем не только на философском факультете, но так же на медицинском и «свободных искусств», где преподавались точные науки и тон задавал знаменитый Френсис Бекон, после потери должности лорда-канцлера целиком посвятивший себя наукам).

По заключении Рижского мира партии студентов были направлены в Германию, в первую очередь в Гельмштадт, где был университет, пользовавшийся в то время большой славой. Во главе профессоров стоял Каликст, слывший за великого протестантского теолога. Немецкие князья заискивали перед могущественным восточным императором, и расходы на содержание греческих студентов принял на себя сам герцог (Брауншвейг-Вольфенбюттельский). Отметились питомцы Кирилла и в Тюбингене. Тюбингенский университет того времени был прибежищем самого строго лютеранизма, доходившего до большой нетерпимости. С точки зрения тюбингенских теологов, не только католики, но и кальвинисты и криптокальвинисты рассматривались как еретики и враги религиозной истины. О некоторых из этих теологов, например Луке Озиандере, принимая во внимание их неукротимый фанатизм, говорили тогда, что на них Дух Святой сошел скорее в виде ворона, чем голубя. Тем не менее этот тюбингенский фанатизм не простирался на Греческую Восточную церковь. Из альбома возглавлявшего греков Митрофана Критопула видно, что даже сам Лука Озиандер не преминул наименовать здесь греческого иеромонаха dominus amicissimus et honorandissimus (господин возлюбленнейший и заслуживающий почитания в высшей степени). В Тюбингене Критопул устроился очень удобно. Он содержался за счет герцога Вюртембергского. Мало того, он и его питомцы были допущены в так называемый collegium illustre, превосходный пансион, в который принимались и в котором содержались юноши из высокопоставленных и благородных семейств, прибывшие в Тюбинген для слушания лекций в здешнем университете. Впоследствии Критопул особым письмом благодарил великодушного герцога за особенное внимание к себе. В этом письме Митрофан Критопул, благодаря за все, что сделано для него герцогом, много говорит о тех удобствах, какие были доставлены ему во время путешествия от Штуттгардта до Страсбурга, куда он отправился после посещения Тюбингена. По словам греческого путешественника, герцог приказал дать ему лошадей до самого Страсбурга; на дороге везде его принимали с такой любовью и предупредительностью, по распоряжению герцога, что путешественнику даже хотелось, чтобы дорога до Страсбурга была продолжительнее обыкновенного; ибо ему казалось, что он не в пути находится, а великолепно проживает во дворце. Позднее, после вторжения испанцев, русские и греческие студенты в Германии добровольцами сражались в войсках протестантов.

И наконец по урегулировании отношений с Голландией Лейденский университет стал еще одним пунктом, куда поехали греческие и славянские учащиеся. Преследуя просветительские цели, Кирилл заботился о подготовке на западе инженеров, врачей, архитекторов, кораблестроителей и фортификаторов ничуть не менее, а может даже и более, чем о подготовке богословов. Наращивание военной мощи империи патриарх почитал важнейшей целью. Свои мотивы он однажды выразил предельно четко «Теперь должно решиться будущее христианского мира: из гигантской борьбы должен выйти победителем или папизм, или протестантство. Победа папистов будет означать господство династии Габсбургов над Европой. Еще на нашей памяти флоты католических держав стояли в Эгейском море, а армии – на Дунае (1622). Нотара некогда говорил: лучше видеть в Константинополе турецкую чалму, чем латинскую тиару, я же скажу: лучше всеми силами помочь протестантам, чем увидеть повторение 1204 года».

Будучи страстным греческим патриотом, Кирилл мечтал о восстановлении Ромейской империи в границах Феодосия Великого, для чего по его мнению должны были быть использованы ресурсы России. Именно этой мечтой патриарха воспользовалась голландская агентура в Константинополе.

В 1625 в Амстердаме было решено послать способного человека в Константинополь с целью привлечь патриарха, а через него и императора, к союзу с Нидерландами. Разумеется, в этом случае было принято в расчет и то, что было известно в Голландии о Кирилле Лукарисе. Выбор пал на лицо очень способное, ловкое, очень просвещенное и знакомое с греческим языком, — на женевца Антона Лежера; он был отправлен в Константинополь в качестве пастора при голландском посольстве, во главе которого стоял Корнелий Гаген, жаркий приверженец кальвинизма. Тотчас по прибытии Лежера в Константинополь между ним и патриархом Кириллом установились самые тесные отношения. Может быть, не проходило дня, когда друзья не встречались бы и не вели философские беседы. В весеннее время Кирилл нередко отправлялся на очаровательные берега Босфора, приглашая с собой Лежера и своего секретаря священника Иоанникия, где и устраивалось оживленное пиршество. Нет сомнения, главное содержание бесед православного патриарха и протестантского пастора составляли вопросы религиозного свойства. Но естественно Лежер не терял из вида главной цели. Убеждая патриарха, что победа Габсбургов угрожает безопасности православной империи, он в то же время представлял, какие огромные выгоды принесет Ромее завоевание Египта, дающее прямой выход в Океан для торговли с Востоком. Патриарх в свою очередь внушал те же мысли императору, все больше увлекая своего бывшего ученика.

Единства по данному вопросу в Роме не было. Война в Атлантике и Индийском океане, сделавшая зело небезопасным для голландцев путь в Индию вокруг Африки привела к тому, что голландцы все больше стали обращаться за шелком и некоторыми другими товарами в Новгород, купеческие компании которого вступили в соглашение с греческими торговыми домами Константинополя. Рост доходов от этой торговли только стимулировал интерес фанариотских кругов к идее захвата Египта, который позволил бы оседлать транзитную торговлю с Востоком, перенаправив товаропоток из Индийского Океана на Балтику по древнему пути «из варяг в греки». Но были среди греческого купечества так же круги, установившие выгодные торговые отношения с Испанией – прежде всего на продаже туда леса и «корабельных товаров» из России. И наконец главный военный авторитет империи, князь Скопин-Шуйский, был противником войны с Испанией. Скопин считал главным геополитическим противником империи Великий Иран, война с которым по его мнению являлась лишь вопросом времени. В случае весьма вероятного союза Испании с Ираном империя сможет вести лишь сугубо оборонительную войну без всяких перспектив.

Император, склоняясь на сторону Кирилла, вел деятельную подготовку к войне на море. Условием успеха египетской экспедиции было наличие флота, способного отнять у испанцев господство в восточной части Средиземного моря. Поэтому с 1626 года все наличные ресурсы были брошены на усиление флота. Голландия, не смотря на сложное положение, помогала в этом всемерно, присылая инженеров-кораблестроителей и снаряжение, обучая волонтеров (греческие морские офицеры служили на кораблях Хейна). Но все же возможно император так и не решился бы на египетскую экспедицию, если бы в 1629 году не представился великолепный случай одним ударом «нейтрализовать» Иран.

Последние годы правления шах Аббас Великий провел «укрепляя империю». Страна процветала. Города разрастались, торговля набирала обороты, вымуштрованные войска одерживали блестящие победы. На востоке Аббас разгромил узбекских Аштарханидов и в 1625 хан Бухары признал себя вассалом Ирана и согласился на выплату ежегодной дани. Через год та же судьба постигла и Хиву. На западе Аббас пожаловал большую часть Сирии (вилайет Дамаск) во владение арабскому эмиру Маана Фахр-ад-динуII, основав таким образом в Сирии вассальное государство арабов-шиитов. При поддержке иранских войск Фахр-ад-дин подчинил ряд арабских племен сирийской пустыни. По замыслу Аббаса Мааниды должны были играть ту же роль, что и Лахмиды во времена Сасанидов, и поддерживая Фахр-эд-дина, шах готовился вернуть священные города ислама Медину и Мекку в лоно шиизма. На востоке Аббас стремился выйти на древние границы Ахеменидов, отняв у Моголов Кабул и Газну, но в последней войне ему пришлось довольствоваться Кандагаром.

Смерть в 1627 году шаха Великих Моголов Джехангира дала возможность Аббасу предпринять новую попытку завоевания Кабула. Новому шаху Индии Шах-Джахану сразу же после вступления на престол пришлось вести борьбу с мятежными феодалами – сначала раджа Бундела объявил себя независимым правителем, а затем восстал Хан Джахая, один из любимцев покойного Джехангира, наместник Ахмаднагара. Аббас, решив что настал удобный момент, снарядил для похода на восток огромную армию, во главе которой встал один из славнейших его полководцев Амиргуну-хан. Сам шах из-за болезни не смог принять участие в походе. Аббас отправился лечится в Мазендеран, где и скончался в самом начале 1629 года в возрасте всего 54 лет.

Еще пол-года назад болезнь шаха вызвала фрагментацию иранской элиты на партии. Старший сын падишаха скончался при жизни отца «при неясных обстоятельствах». Согласно старинным обычаям тюрков наследовать трон должен был следующий сын шаха – Худабенде-мирза. Однако Аббас прочил в наследники внука – сына покойного царевича шах-заде Сефи-мирзу. Старинная тюркская знать поддерживала Худабанде, но знать эта при Аббасе утратила ведущие позиции в Эраншахре, уступив их персидскому чиновничеству и офицерскому корпусу регулярной армии. Эти «новые люди» и стояли у власти на момент смерти Аббаса.

Как известно, первоначальным ядром будущей постоянной армии Ирана послужил корпус принявших ислам грузинских эмигрантов, руками которых юный Аббас вырезал мятежных кизилбашских ханов в Казвине. Фактическим создателем постоянной армии Ирана был грузин Аллаведи-хан – омусульманившийся картлийский князь из рода Ундиладзе. С помощью европейских наемных офицеров, возглавляемых братьями-англичанами Антоном и Робертом Шерли, Аллаверди-хан некогда подготовил первый корпус иранских мушкетеров-тюфенкчи. Аллаверди-хан был первым командиром гвардейского корпуса и беглербегом столичной провинции Исфахана, им были построены в Исфахане базары и караван-сараи. Престарелый хан умер около 1620 года, оставив двух сыновей – Имамкули-хана Ундиладзе, который был беглербегом Фарса и Кермана (европейцы именовали его «вице-королем»), и Дауд-хана Ундиладзе, которого Аббас назначил беглербегом Карабаха и Ширвана. При этом юный младший сын Аббаса Худабенде-мирза был отдан на воспитание Имамкули-хану. Таким образом братья Ундиладзе оказались в лагере сторонников Худабенде и вынуждены были блокироваться с тюркской племенной знатью, жаждавшей возвращения в Иран старых порядков.

Аббас подозревал неладное, но не воспринимал свою болезнь в серьез, и не успел принять меры против возможных осложнений. В момент смерти Аббаса власть в Исфахане держал «триумвират» высших вельмож последних лет его царствования – великий визирь Бежан Бахаддин (перс), командующий корпусом «гулямов» Фируз-бей (лур), и беглербег Исфахана Ростом-хан – так же омусульманившийся грузин, причем царевич из рода Багратиони. Они немедленно привели в исполнение завещание Аббаса, провозгласив Сефи-мирзу шаханшахом Ирана и ан-Ирана Сефи I. Но в Ширазе Имамкули-хан отказался присягнуть новому шаху и провозгласил своего воспитанника Худабенде-мирзу шахом Ирана.

На первый взгляд шансов на победу у Имамкули-хана было мало. Но его поддерживал его брат Дауд-хан, беглербег Гянджи-Карабаха, ряд тюркских ханов, и главное – командовавший воюющей против Моголов армией Амиргуну-хан так же был сторонником Худабенде.

Меж тем как Фируз-бей двинулся в Фарс подавлять мятеж, а Имамкули-хан, отправив Худабенде-мирзу в Ормуз, оборонялся на горных перевалах, Дауд-хан развернул в Азербайджане знамя мятежа. Он поднял ряд кизилбашских племен. Однако для победы над гвардейским корпусом покойного Аббаса необходима была регулярная пехота, каковой у мятежников не было.

Тогда Дауд-хан обратился на историческую родину – в Грузию, где братья Ундиладзе сохраняли обширные родственные связи, и где имелась небольшая, но отлично подготовленная русскими офицерами-инструкторами армия, созданная Георгием Саакадзе. Правда самого Саакадзе в Грузии уже не было – царь Луарсаб II рассорился со своим амбициозным шурином и выслал его из страны, после чего Саакадзе выехал в Константинополь, и был принят генеральским чином на императорскую службу. Но качество войск от этого не страдало, а царь Луарсаб зело благосклонно принял предложение Дауд-хана Ундиладзе, по которому в обмен на помощь Грузия должна была получить вилайет Карс и часть Ереванского ханства. Все же царь обратился за санкцией к верховному сюзерену в Константинополь и получил молчаливое одобрение – междуусобная война в Иране как нельзя более соответствовала пожеланиям императора и патриарха. Грузинам было даже придано русское артиллерийское подразделение с десятком полковых пушек, прибывшее морем из Астрахани в контролируемое Дауд-ханом Баку.

В начале 1630 года Дауд-хан, соединившись с царем Луарсабом, захватил Тебриз. Тогда Фируз-бей, к этому времени уже овладевший Ширазом и загнавший Имамкули-хана в Ормуз, с гвардейскими частями выступил на север. При Саве состоялось генеральное сражение, в котором грузинская пехота выдержала основной удар шахских войск. Легкая артиллерия выкашивала ряды персидской пехоты, в бреши в строю врубилась конница Дауд-хана, центр армии Фируза был прорван и она обратилась в бегство. Тюрки, ненавидевшие шахских «тюфенкчи» на большом расстоянии преследовали и рубили бегущих, довершив полный разгром армии СефиI.

Дауд-хан и Луарсаб стремительно двинулись к Исфахану.

В мае 1630 года Ундиладзе вступили в Исфахан и посадили на трон Худабенде-мирзу. Шах Сефи и его военачальники бежали на северо-восток, в Хорасан.

Сефи вместе с великим визирем Бахаддином и Фируз-ханом прибыли в Герат, где беглербег Хорасана, возвышенный покойным Аббасом Заал-хан уже собрал все силы, какие только можно было собрать, для защиты законного шаха. Хорасан при уничтожении господства кизилбашей в правление Аббаса стал наиболее национально-иранской провинцией – местные тюркские феодалы оказали наиболее упорное сопротивление политике шаха и были выселены в Анатолию. Хорасан давал наибольшую часть солдат – «сарбазов» — в полки тюфенкчи, а местная иранская знать, возвышенная Аббасом, готова была всеми силами драться за новый порядок.

Амиргуну-хан в 1629 неудачно осаждал Кабул и Газну, не очень стремясь их взять, и осенью отвел войска в Систан. Здесь, получив в июне 1630 весть о захвате Исфахана братьями Ундиладзе, он объявил присягу новому шаху Худабенде, и отослал известие об этом в Исфахан, где Ундиладзе решили быстро дожать свергнутого шаха. Дауд-хан выступил в поход в Хорасан, меж тем как царь Луарсаб вернулся восвояси.

Но Амиргуну-хан не учел, что большая часть его армии состоит из войск «нового строя», солдаты и офицеры которых отнюдь не желают возвращения господства кизилбашских ханов. Среди офицеров возник заговор, возглавленный персидским военачальником Сиявуш-ханом. Ночью проникнув во дворец в Заранге, заговорщики отрубили голову Амиргуну-хану и арестовали его соратников. Утром тюркские части под дулами орудий поднятых заговорщиками полков тюфенкчи принесли присягу шаху Сефи и признали главнокомандующим Сиявуш-хана.

Сиявуш двинулся к Герату и соединился с Заал-ханом. Армия Сефи под Нишапуром обрушилась на войско Дауд-хана Ундиланзе, которое было разбито наголову, и отрубленная голова младшего Ундиладзе на блюде была поднесена шаху.

Сефи I выступил к Исфахану. Об этих событиях в Константинополе узнали слишком поздно.

Зима 1629-30 годов стала периодом глобальных дипломатических интриг по всей Европе – настоящей дипломатической войны. Ришелье, плел обширную сеть, которая должна была увенчаться созданием мощной антигабсбургской коалиции. Покупка Гвианы завершилась тайным договором Франции с Голландией. 23 января 1630 года был подписан тайный франко-шведский договор, по которому Франция обязалась ежегодно выплачивать Швеции на протяжении пяти лет миллион ливров в обмен на постоянное пребывание в Германии в течение этого срока 30-тысячной шведской армии и уважение католического вероисповедания во всех районах дислокации шведов. В Константинополь был направлен барон де Курменен, которому было поручено оказать всяческую поддержку голландскому послу Гагену.

После этого Франция перешла к активным действиям. 29 декабря 1629 года Арман Жан де Ришелье покидает Париж верхом, в боевых доспехах под сутаной, в шляпе с перьями, со шпагой на боку и пистолетами на седельной луке. 29 марта 1630 года французская армия овладевает крепостью Пиньероль, имеющей важное стратегическое значение: оттуда открывались пути на Милан, Геную и Швейцарию. Вслед за тем французы вступили в Монферрат и посадили в столице герцогства Асти законного наследника земель Монферрата Карла Эммануила де Невера.

В это время переброшенная из Германии испанская армия (примерно половина ранее сосредоточенных в Германии испанских войск) уже вступала в Ломбардию через Вальтелину. Возглавлял ее сам Спинола – теперь, когда в Германии необходимо было вести переговоры с князьями и умиротворять империю, король Филипп IV решил, что принц из дома Габсбургов будет более соответствовать положению испанского главнокомандующего в Германии, и назначил на эту должность эрцгерцога Леопольда. Старому же маршалу была поручена «мантуанская операция». Впрочем и оставшаяся в Германии испанская армия, сосредоточенная в Рейнланде, могла при необходимости вторгнуться во Францию через Люксембург. 12 апреля при Касале произошло первое боевой столкновение между французскими и испанскими войсками, где Спинола нанес поражение корпусу Лафорса. После этого Касаль был взят в тесную осаду испанскими войсками.

Не дремала и дипломатия Испании, которую возглавлял знаменитый «покоритель Венеции» маркиз де Бодемар. Через свою агентуру, разбросанную по всей Европе, он своевременно узнал как о союзе Швеции с Голландией, так и о подозрительных военно-морских приготовлениях в Константинополе. Уяснив масштабы опасности, Бодемар забил тревогу. 10 апреля 1630 года в Эскуриале состоялось совещание с участием короля и Оливареса. Ознакомив собравшихся с «агентурными данными», Бодемар представил им план действий.

Согласно его предложениям, следовало немедленно примирится с Францией, даже если придется уступить мантуанские владения Карлу-Эммануилу. Высвободившиеся войска следовало разместить в Неаполитанском королевстве на случай осложнений с Россией. Впрочем главным рычагом сдерживания России должна была послужить сильная эскадра, которую следовало послать на восток для прикрытия Египта. И разумеется заключить союз с Ираном, чего будет вполне достаточно для нейтрализации России (о победоносном мятеже Ундиладзе в Мадриде еще не знали).

Что касается действий в Германии – следует со дня на день ожидать вступления шведов в Померанию, и опасность этого противника не стоит недооценивать. Против него придется перебрасывать войска Лиги, что почти гарантирует срыв победоносного вторжения в Голландию.

Во избежание неблагоприятного развития событий Бодемар предложил примирится с Чехией на условиях уступки Австрии завоеванных ею земель – Моравии и большей части Силезии – и низложения Фридриха Пфальцского с чешского трона. Чехия крайне разорена войной, к Фридриху, втянувшему страну в эту войну, там не питают горячей привязанности, и с радостью склонятся к миру – всем ясно, что еще одна военная кампания на территории Чехии приведет к ее полнейшему разорению. Чешскую корону нужно предложить Валленштейну. Этот честолюбец с радостью примет подобное предложение, а низложив Фридриха и захватив его корону, автоматически станет во враждебные отношения к Фридриху и его союзникам. В этой ситуации если не поддержка (каковой трудно ожидать от разоренной страны), то нейтралитет Чехии будет гарантирован, а сам Валленштейн как король Чехии и имперский курфюрст с неизбежностью станет приверженцем императора Фердинанда.

Благодаря примирению с Чехией высвободится в полном составе армия Австро-Венгрии. Часть ее необходимо двинуть в Бранденбург для отражения шведского вторжения, подкрепив ее половиной войск Лиги (меж тем как другая половина войск Лиги начнет наступление от Мюнстера в Голландию). В то же время необходимо предложить союз королю Польши, и двинуть часть австро-венгерских войск для соединения с поляками и вторжения в Западную Пруссию, что заставит шведов раздробить силы.

После бурного обсуждения план Бодемара был принят. Войска, корабли, дипломаты и деньги сверхдержавы снова пришли в движение по всей Европе.

Уже в конце апреля испанский посол, венецианец Контарини явился в Прагу и сделал великому гетману «предложение, от которого невозможно отказаться». Валленшетейну была предложена финансовая и даже военная помощь в захвате чешской короны и узаконение ее при помощи вновь избранного императора Фердинанда. Взамен требовалась уступка завоеванных Австро-Венгрией областей и признание Фердинанда императором.

После недолгих колебаний Валленштейн принял предложение, и созвал в Праге сейм. Добиться большинства в нем не составляло большого труда – силы королевства были совершенно истощены трехлетней героической борьбой с превосходящим противником. Большая часть страны была дочиста разорена рейдами свирепой венгерской и хорватской конницы, торговля прекратилась, денег на содержание войск не было. Большинство дворянства и горожан жаждало мира любой ценой, а авторитет Валленштейна в стране был огромен. Что касается армии, то ее костяк составляли наемные части, лично преданные Валленштейну и именовавшие его «отцом».

Поэтому «великому гетману» с помощью блестяще поставленной агитации и силового давления удалось достаточно быстро достичь результата. В мае сейм низложил Фридриха Пфальцского с чешского трона и избрал королем Валленштейна под именем ВацлаваV. Был заключен мир с Австро-Венгрией, согласно которому граница устанавливалась по старому договору Матьяша Хунъянди с Иржи Подебрадом (Моравия и большая часть Силезии с Вроцлавом отходили Австро-Венгрии), а Фердинанд признан императором.

После этого новый король распустил большую часть войск (солдат последних наборов, сохранив в строю костяк своих кадровых наемников) и немедленно начал принимать энергичные меры к восстановлению разрушенного хозяйства страны.

Меж тем в мае 1630 Густав Адольф во главе своей армии вступил из западной Пруссии в Померанию. В Штеттине при голландском посредничестве был подписан договор с герцогом Богуславом и ландтагом Померании, согласно которому король Швеции признавался наследником герцогства. После этого Густав Адольф двинулся в Бранденбург, причем изгнанный курфюрст Георг Вильгельм сопровождал шведскую армию.

Противостояла шведам 30-тысячная армия Лиги возглавляемая баварским генералом Фликом. Однако войска Флика, разбросанные гарнизонами по оккупированным Бранденбургу, Мекленбургу и Гольштейну, не могли быстро соединится. Флик вынужден был отходить к Эльбе, а Густав Адольф, захватив инициативу, в июне очистил почти всю территорию Бранденбурга от войск Лиги и вступил в Берлин, где водворил курфюрста Георга Вильгельма. В это же время корпус немецких протестантов, вернувшихся из Дании, освободил Мекленбург, а остатки датских войск снова заняли Гольштейн. К июлю Заэльбье было очищено от католических войск.

Известие о коронации Валленштейна и выходе из войны Чехии, на территорию которой Густав Адольф предполагал двинуться далее, было серьезным ударом для протестантского командования. Густав Адольф узнал, что австро-венгерская армия Паппенгейма вступила в Саксонию для соединения с Фликом и действий против шведов. В то же время 20000 австро-венгерских солдат под командованием графа Галласа из Силезии вступили в Великую Польшу и двинулись к границам Западной Пруссии. В Гнезно Галлас соединился с королем Сигизмундом, которого сопровождало «кварцяное войско», возглавляемое гетманом Конецпольским, и частные полки нескольких магнатов. Официально Речь Посполитая не возобновляла войны со Швецией – король начал военную кампанию в Пруссии по собственной инициативе, рассчитывая после первый успехов убедить сейм возобновить войну.

Не лучше для Густава Адольфа были и известия с севера, где Христиан IV пришел в бешенство, узнав о переходе «померанского наследства», на которое он сам претендовал, к Швеции. Король немедленно начал переговоры, и в июле Дания заключила мир, признав Фердинанда императором и сохранив Гольштейн.

В сложившейся ситуации Густав Адольф перешел к обороне, и немедленно запросил помощи из Москвы, ссылаясь на прошлогодний договор, по которому Швеция и Россия гарантировали друг другу свои завоевания у Польши. Сам король, оставив в Бранденбурге большую часть своей армии во главе с генералом Врангелем, поспешил прикрыть Западную Пруссию, выступив туда всего с 18000 солдат.

georg пишет:

в полки тюфенкчи

Простите коллега, а тюфенкчи если не ошибаюсь "стрелки с ружьями"? Вроде наших стрельцов?

P.S. Коллега Георг не сочтите за грубую лесть, но Ваше творчество это пример того КАК надо писать

альтернативную историю! Даже придраться не к чему и это вызывает здоровую зависть...

Вал пишет:

Вроде наших стрельцов?

Ага.

Вал пишет:

Даже придраться не к чему

Продолжим.

В Константинополе в общем готовились к войне с начала 1630 года. Весной была объявлена мобилизация 4 западных разрядов – Новгородского, Смоленско-Белорусского, Киевского и Болгарского. Кроме того Московскому стрелецкому корпусу был объявлен поход на юг, к Царьграду.

В начале августа две армии – северная под командованием Михаила Борисовича Шеина, и южная – гетмана Сагайдачного – сосредоточились в Полоцке и Владимире-Волынском, после чего Речи Посполитой и ее королю был предъявлен ультиматум о немедленном прекращении военных действий в Пруссии.

Меж тем Густав Адольф, прибывший в Пруссию, занял позицию в районе Мариенвердера, соорудив защищенный валами и палисадами укрепленный лагерь на берегу Вислы. 18 августа Галлас атаковал укрепленный лагерь Густава перед Мариенвердером. Здесь впервые австрийцам пришлось почувствовать, что они имеют дело с великой артиллерийской державой – австро-венгерские войска не смогли выдержать массированного огня шведских батарей и пришли в расстройство, после чего были смяты кавалерией генерала Баудиссена и отброшены. Конецпольский, контратаковав польской кавалерией, сбил шведов с поля боя и загнал обратно в лагерь. Шведская пехота так и не вышла из-под прикрытия укреплений – Густав Адольф удовлетворился удержанием данной позиции и ждал, будучи уверенным в помощи России.

В Польше еще слишком хорошо помнились недавние подвиги казаков и татар, и сейм проявил большую уступчивость. Король Сигизмунд вынужден был подтвердить Альтмаркский договор, а Густав Адольф в свою очередь сделал уступки польской шляхте, смягчив таможенный режим на Висле. 20 сентября сейм в Варшаве принял решение о нейтралитете Речи Посполитой. Галлас двинулся обратно в Силезию, где получил приказ выступить в Венгрию для прикрытия Трансильвании от сосредотачивающихся в Валахии ромейских войск.

Папенгейм, в августе прибыв со своей армией к Эльбе и соединившись с Фликом, перешел Эльбу и снова вторгся в Бранденбург. Врангель перед лицом превосходящего противника вынужден был уклонятся от боя и отходить. 15 августа Берлин снова был захвачен католиками. После этого Паппенгейм осадил 3000 шведов в крепости Ней-Бранденбург.

Шведы оказали ожесточенное сопротивление, и продержались почти месяц. Завладев крепостью 19 сентября 1630 г., армия католиков повернула к Магдебургу. Сообщения их войск с базой в Южной Германии оказались под угрозой ввиду того, что большой торговый город Магдебург, господствующий над средней Эльбой, восстал против императора и упорно противостоял осаждавшим его войскам Флика. Магдебургские горожане пригласили в качестве коменданта шведского офицера Фалькенберга и, надеясь на скорый приход самого короля, отклонили требования Флика о сдаче.

Стены рушились под огнем 86 осадных орудий. К концу сентября пали все внешние укрепления города. Вслед за этим Паппенгейм овладел разрушенным пригородом Магдебурга — Нейштадтом — на левом берегу Эльбы и стал оборудовать здесь мощные артиллерийские позиции.

Густав Адольф в начале октября выступил обратно в Померанию, где соединился с Врангелем. В октябре они взяли штурмом Нейбранденбург и снова овладели Берлином.

Флик, опасаясь, что шведы могут явиться в любой момент, хотел уже прекратить осаду Магдебурга, но Паппенгейм уговорил его попробовать напоследок штурмовать. Его нетерпение разделяло большинство солдат и офицеров. Они сильно изголодались и оборвались за время осады, разграбление богатого города должно было вознаградить за все лишения.

17 октября пушки, установленные на валах Нейштадта, начали бомбардировку Магдебурга. К вечеру 19 октября обстрел стих. На рассвете, когда магдебургские ополченцы, обманутые мнимой пассивностью врага и утомленные ночным бдением, стали покидать свои посты на стенах и расходиться по домам, Паппенгейм, выступив на, час раньше срока, намеченного для общего штурма, ворвался со своими людьми в город. Как раз в эту минуту городской совет, еще не зная о штурме, принял решение сдать город. Едва распространилась весть, что враг в городе, комендант Фалькенберг бросился ему навстречу и был убит в самом начале боя.

Прорвавшись через весь город, Паппенгейм ударил в спину защитникам южной стороны. К часу дня весь Магдебург был в руках католиков. Озверевшие солдаты не щадили никого. В разгар боя город вспыхнул сразу в нескольких местах. Флик тщетно пытался организовать тушение, пожары разрастались в сплошное море огня.

Магдебург сгорел дотла, сохранилось лишь здание собора в центре города, куда сбежалось несколько сотен уцелевших жителей.

Получив известие о падении Магдебурга, Густав Адольф прекратил наступление на юг в виду осенней распутицы, и расположился в Бранденбурге.

На западе в это же военные действия разворачивались следующим образом. В мае Альдрингер, которого Максимилиан Баварский назначил главнокомандующим, с 30-тысячной армией Лиги вторгся в на территорию Голландии из Мюнстера. В то же время на юге эрцгерцог Леопольд во главе испанской армии обложил сильнейшую крепость Нидерландов на юге – Маастрихт.

Голландцы, собрав максимальное количество войск и получив помощь из Англии (в которой перспектива завоевания Нидерландов Габсбургами вызвала ужас) решили оборонятся за железным кольцом крепостей, воздвигнутых еще при Морисе Оранском на границах. При этом решено было уклонятся от генерального сражения, оказывая по возможности помощь осажденным крепостям.

Альдрингер вторгся в Нидерланды с наиболее слабо защищенной стороны — с запада – и добился больших успехов. В июле он захватил столицу провинции Овериссел – город Зволле – и вышел к заливу Зедерзее. Вслед за тем Альдрингер двинулся на юг, вторгся в Гельдерн и осадил Зютфен. Однако к этому времени, пользуясь пассивностью испанцев на юге, Сольмс смог сосредоточить в Гельдерне почти всю полевую армию Нидерландов. Спасти Зютфен Сольмс не успел, однако попытки Альдрингера переправится через Эссель и развить наступление на запад были отбиты в конце августа – начале сентября в серии боев на Эсселе, где голландцы действовали опираясь на оперативно воздвигаемые земляные укрепления и при поддержке вооруженной артиллерией речной флотилии. Понеся значительные потери, Альдрингер вынужден был отойти на зиму в Овериссел.

Испанская армия эрцгерцога Леопольда согласно плану кампании должна была двинуться в Брабант и выйти к Антверпену. Однако этот план с самого начала был сорван конфликтной ситуацией с Францией. Все лето 1630 года в Италии тянулись переговоры, перемежаемые военными действиями. Французская армия, сосредоточенная в Шампани, угрожала флангу наступающих в Нидерланды испанцев. В этой ситуации Леопольд не решился вторгнуться вглубь страны, оставив в тылу столь мощную крепость как Маастрихт. Испанская армия осадила его, но Маастрихт, представлявший собой последнее слово голландского военно-инженерного искусства, пришлось осаждать по всем правилам целое лето, в то же время оглядываясь на французов. Только в конце сентября Маастрихт капитулировал. Таким образом успехи испанцев в этой кампании ограничились оккупацией Лимбурга.

В Италии в мае Спинола осадил крепость Касаль в Монфератте, где засел французский корпус маршала де Туара. Чрезвычайно выгодно расположенная крепость была практически неприступна, и Спинола взял ее в тесную блокаду. В то же время между Испанией и Францией велись переговоры.

Папа УрбанVIII с целью примирения враждующих сторон послал в район боевых действий помощника нунция Мазарини. Именно тогда Мазарини впервые встретился с Ришелье, который запомнил его. 10 мая 1630 года в Гренобле состоялось совещание с участием ЛюдовикаXIII и Ришелье, на котором решался вопрос о дальнейших действиях. Сюда же прибыл и Мазарини, ставший к тому времени папским легатом. Его предложения сводились к тому, чтобы побудить Францию отказаться от поддержки прав герцога де Невера на Монфератт и вывести войска из Сузы, Пиньероля и Касаля. В обмен Испания соглашалась передать Карлу Эммануилу Мантую. Монфератт, имевший чрезвычайно важное стратегическое положение (владея им, можно было как полностью господствовать над Генуей, так и держать в зависимости Савойю) Испания стремилась удержать за собой. Данное предложение ни в коей мере не могло устроить французскую сторону. Мазарини было заявлено, что у Людовика XIII нет в Северной Италии иных целей, кроме как обеспечить права герцога Мантуанского. Если Мадрид согласится уважать эти права, то король Франции выведет свои войска из этого района. Мирные переговоры начались в Риме.

От имени Франции их вели отец Жозеф и Брюлар де Леон. Посредничал на переговорах все тот же Мазарини, курсировавший между Римом и Лионом, где находился Людовик XIII и куда часто наезжал из действующей армии кардинал Ришелье.

На время переговоров было заключено перемирие, но блокада Касаля испанскими войсками продолжалась. В августе 1630 старик Спинола заболел и скончался в лагере осаждающей армии. Смерть Спинолы несомненно была огромной потерей для Испании. С помощью своих финансовых связей, вербовочных навыков и в особенности блестящего полководческого искусства Спинола твердо держал в руках целую систему военной администрации, простиравшейся из Италии через Рейнские земли к Нидерландам. Он заслужил славу величайшего полководца XVII столетия. Огромная система снабжения и вербовки в Германии, державшаяся в значительной степени на его личных связях, начала давать сбои сразу же после его смерти.

8 сентября, когда срок перемирия истек, Ришелье отдал войскам приказ возобновить военные действия. К 26 сентября войска французского маршала де Лафорса достигли Казале, где мужественно держался гарнизон де Туара. Уже вспыхнула перестрелка, как неожиданно появился всадник, размахивавший свитком. Он кричал: "Мир! Мир! Прекратите!" Это был Мазарини, доставивший маршалу де Лафорсу согласие преемника Спинолы генерала де Кордобы снять осаду цитадели и вывести войска из города без всяких условий. Предъявленное Мазарини мирное соглашение, подписанное в Риме, гласило что Карл Эммануил де Невер на законном основании целиком наследует герцогства Мантую и Монфератт.

Причиной уступчивости испанцев было начало полномасштабных военных действий на море между испанским и ромейским флотами.