Я хочу стать комонавтом ¶
[HTML_REMOVED]
Глеб смотрел в окно. За окном падал снег, медленно танцевали снежинки, и сквозь их хоровод едва можно было различить крыши домов возле школы, невысоких, почти сплошь одноэтажных. Глеб, родившийся и выросший среди таких же, по первости очень робел, когда впервые увидел громаду красного кирпича – школу – в целых четыре этажа! На коловращение снежинок хотелось смотреть и смотреть… рядом притих класс, ребята склонились над тетрадками, тщательно выводя буквы, чуть наискось, изредка перелистывая тетрадные страницы, вздыхали, скрипели перьями ручек. А за окном качалось-баюкало белое марево…
Глеб медленно отвел глаза от холодного оконного стекла – и словно натолкнулся на взгляд – всевидящий, мудрый, чуть-чуть устало прищуренный – с портрета над доской.
Уши Глеба над твердым воротничком школьного кителя налились алым жаром, отогнавшим навеянную снегопадом прохладную дремоту.
«Ну что, Глеб? – словно спрашивал портрет. – Бездельничаешь? Когда твои товарищи, когда весь наш народ – трудятся, не покладая рук?».
Про себя он, конечно, не сказал. Он скромный. И мудрый – он, конечно, знает, что Глебу известно про то, кто трудится больше всех, не спя долгими ночами там, в далекой столице.
Урок шел уже десять минут. А на открытом листе тетради еще не было ни одной буквы, кроме заголовка сочинения: «Кем я хочу быть, когда вырасту».
Глеб решительно макнул перо в чернильницу и вывел первую фразу: «Я… хо-чу… быть…». Дальше было длинное слово, и было очень-очень важно не ошибиться в нем – уж очень оно было важное. «Ка… а… нет, о… ко… сы… кос… мэ… косм… о… ны… а… вэ… космонав… ты… о… мэ… космонавтом».
«Так, так, Глеб, молодец, — улыбался портрет со стены, укор покинул его пристальный взгляд. – теперь пиши дальше. Напиши, как космонавты, эти отважные люди, лучшие сыны нашего трудового народа, выполняя волю Партии и правительства, штурмуют звездные просторы, с какими трудностями они сталкиваются, какие чудеса видят, какие подвиги совершают».
Глеб робко улыбнулся портрету из-под челки на коротко остриженной голове. Конечно, он не подсказывал – Товарищ Вождь не может подсказывать, правильно?! – он помогал ему, Глебу. Как помогал всей стране, всему народу. Всем – и каждому, от маршалов и министров до такого вот мальчишки, сидящего над сочинением.
Ничего, это тоже работа. Это то, что мы делаем для страны, для Партии, для Вождя. Чтобы вырасти, чтобы научиться по-настоящему быть полезными трудовому народу.
Как космонавты.
В высокую дверь покрытую толстым слоем белой, уже начавшей желтеть краски, постучали. Решительно, по-хозяйски. Директор? С чего бы вдруг?
-Да, войдите – повернулась к двери прохаживавшаяся по рядам Ольга. Молодая литераторша и, с прошлого года, классная руководительница Глеба, единственная из преподавателей не требовала называть ее по имени-отчеству. На недоуменные вопросы ребят отзывалась с улыбкой: «Просто Ольга. И все». «А можно – «товарищ Ольга»?». «Можно», улыбалась она. Дверь распахнулась, и Глеб, вместе со всем классом, поднялся на ноги. Застучали откинутые крышки парт. Прозвучало нестройное «Здрааасть».
Директор обвел взглядом класс, помахал толстопалой обветренной рукой: «Сидите, ребята, сидите». Свободной рукой – правая опиралась толстой палкой о рыжие доски пола. Пошевелил густыми бровями, дернул левым усом.
-Эээ… Здравствуйте, товарищ Немоляева… тут к Вам, ну, пришли…
Таким смущенным Глеб никогда не видел директора – да и Ольгу, вообще-то, тоже. Она отчего-то побледнела, нервно коснулась воротника.
— В общем, я так думаю… как директор… думаю, можно этот урок совместить с классным часом, скажем так. Возражений нет, товарищи? – он, как всегда, задавая вопрос, чуть наклонил голову.
Глеб слушал и ничего не понимал. Если к Ольге кто-то пришел, то при чем тут классный час? Ольга, судя по всему, тоже ничего не понимала, хотя теперь ее узкое сероглазое лицо, обрамленное коротко остриженными волосами, отражало скорее недоумение, чем испуг. На вопрос директора она лишь кивнула.
-В общем, таким вот образом. – завершил свою странную речь Всеволод Игоревич, коснувшись прямых, жестких, седых волос, и посторонился, стукнув деревянной ногой. – Проходите, товарищ.
Когда стоявший за плечом директора перешагнул порог, крышки парт вновь загрохотали – а вот приветствие запоздало. У мальчишек просто перехватило дыхание…
Он улыбнулся, блеснув крупными белыми зубами.
-Здравствуйте, ребята. Садитесь.
-Здрааа… — затихающее сумел выдохнуть ошеломленный класс, тихонько опускаясь на свои места.
Гость прошел вдоль ряда парт к столу Ольги. На его шинели, на погонах, на фуражке в левой руке, таяли снежинки – а казалось, что тают звезды. Белые холодные звезды космоса.
Он дошел до стола, положил фуражку, оглядел комнату, в которой все глаза глядели на него, сияя, как звезды – и улыбнулся этим глазам.
Потом он заговорил. Он рассказывал о том, как непросто готовиться к самой тяжелой и самой ответственной работе. О месяцах тренировок, о строгом отборе, о сложных машинах, придуманных нашими учеными, чтобы подготовить человека к страшным перегрузкам стартов и посадок, к невесомости звездных дорог. О тяжком весе, обрушивающемся, когда могучая машина взмывает с земли… и о том, что словами не передать – о чувстве, когда сама Земля кажется маленькой, как новогодний шарик и такой же хрупкой. О длинном пройденном пути – и о пути, которым еще предстоит пройти. О жаре или холоде чужих миров.
Они чуть не расплакались, когда в коридоре прокатилась жестяная трель звонка. Но Космонавт посмотрел на них со строгой улыбкой: разве ребята не знают, что самое первое, что нужно, чтоб стать просто достойным человеком, сыном трудового народа, не говоря уж о космонавтах – это дисциплина?
Со вздохами, необычно медленно, оглядываясь на стол, за которым сидел, улыбаясь, Космонавт, Глеб уложил в тяжелый ранец дневник и тетрадь. Так же неохотно пошел к дверям, оглядываясь через шаг. Вождь с портрета, Космонавт и стоявшая рядом с ним Ольга улыбались ему вслед – и он улыбнулся.
Шагалось все же нескоро, потрясение от внезапной встречи с космонавтом не торопилось расставаться со стриженной головой Глеба, в оттопыренных ушах позванивало. Он уже спустился с четвертого этажа к раздевалке, когда вдруг вспомнил, что – ну надо же! – ручка осталась там, на парте. Ох… он посмотрел на толпу у раздевалки, вздохнул, повернулся, и побежал назад, к классу, перескакивая через серые бетонные ступени на ведущей вверх лестнице.
Уже протянув руку к двери, Глеб услышал голоса. Голос Космонавта звучал как-то необычно – неуверенно, почти смущенно. Против воли Глеб прислушался.
— Оля, я… в общем, я в столице ходил… ну, туда. Узнавал про твоего отца…
— Ты что несешь?! – Глеб чуть не вскрикнул от неожиданности и испуга. Да разве можно так говорить с Космонавтом?! – У меня нет никакого отца, ты понял?! Нет и не было! Мой отец – товарищ Вождь!
За белой дверью воцарилась тишина. Потом голос Космонавта укоризненно произнес:
— Оля, зачем ты так? Я что, по-твоему, стукач?
— Ты не стукач, — голос Ольги звучал тихо и как-то безжизненно. – Ты дурак. После того, как папу забрали… и мама умерла здесь… у меня нет никого, кроме тебя, понимаешь? Понимаешь, Юрка?! Если и тебя… если с тобой что-нибудь… зачем мне тогда жить?!
Глеб тихо-тихо отошел от двери, за которой уже слышались глухие рыдания Ольги. Он терялся перед слезами взрослых. И чувствовал, что лучшее из всего, что он может сейчас сделать – это уйти. Ну, ручка… никуда не потеряется.
На крыльце было шумно. Все школьники столпились вокруг их класса, и с раскрытыми ртами слушали счастливчиков, у которых на уроке выступал Космонавт.
Сын поселкового бухгалтера, Стас Козлов, внимал им с кислым лицом – его обновка, замечательный нож, решительно поблек перед визитом в школу звездного гостя.
— Правильно папка мой говорит, — заявил он, наклоняя коротко остриженную голову. – Чтоб космос отстраивать, сильная власть нужна. Это как в Египте, когда пирамиды строили. А то людям волю дай, они бы все ракеты на кастрюли порезали, а пирамиды по камушку на огороды растащили.
Все вдруг замолчали. Глебу, стоявшему наверху в обнимку с лыжами, с крыльца было особенно хорошо видно, как распространяется эта тишина вокруг Стаса. Только простоватый Коля Вырятко продолжал взахлеб тараторить в наступившей тиши, но и он вскоре захлебнулся своим «а он тогда, значит, встает.., он, значит…», и заоглядывался, растерянно моргая.
К Стасу протолкался Игорь Котов, щуплый остролицый паренек с вечно встрепанными волосами и шальными зеленоватыми глазами. Он жил при школе, в интернате, только, в отличие от большинства соседей – круглый год, потому что был круглым сиротой. А еще был он известен, как парень совершенно бесстрашный, и сплошь и рядом лезший в кулаки на мальчишек постарше и покрупнее. И даже если бывал он бит, то победа над ним дорого обходилась победителю.
— Гад ты, Стаська, — тихо и зло выдохнул он вместе с морозным парком, и его негромкий голос услыхал даже Глеб на крыльце. – И папашка твой гад. Правильно его сюда выслали. Его вообще расстрелять надо было! По-твоему, значит, мы не по своей воле в космос идем? По-твоему, Партия и Вождь нас силком заставляют, как те цари – рабов?
Стас побледнел и начал отступать задом, вскоре упершись спиной в тесно сомкнутую стенку хмурых однокашников.
Легко было представить, что случилось бы дальше, если бы все звуки у крыльца не перекрыл бы мощный, накативший со стороны степи, рев и мощный порыв ветра, поднявший небольшую пургу из сухого снега. Далеко, на горизонте, начал стремительно расти серебристый столбик, уходя все выше и выше. На его вершине сверкала крохотная искорка.
Рев уже смолк, а у Глеба продолжало звенеть в ушах. Ребята внизу провожали взглядом искорку, позабыв чуть не начавшуюся драку.
— «Сокол» пошел!
— Сам ты «Сокол»! это «Ударник», у меня дядя на космодром продукты возит, он знает!
— Ладно вам, — рассудительный крепыш, Славка Данилов, разогнулся. Наверно, только он во всей школе отвлекся бы от зрелища стартующего корабля ради застегивания лыжной тесемки. – Эй, деревенские! Давайте, лыжи надеваем, да и ходу! Гляньте вон – надо засветло дойти. Фобос на небо лезет.
Глеб поглядел туда, куда указывала варежка Данилова. Над горизонтом, чуть левее того места, где стаивал в белесое облако след ракеты, карабкался на небосвод второй серебряный серпик.
Глеб побежал вниз, да и другие засуетились, надевая лыжи, сбиваясь в кучки попутчиков.
В ночи двоелуния снежные крысы звереют.
Волкодав: Жадобаааа!!!
Жадоба (хмуро): Ау...
Как всегда красиво.
По моему человеку имеющему минимальное представление о технике очевидно, что колония на терраформированном Марсе при живом Сталине это ненаучная фантастика.