СПИД в АИ-Наше Светлое Средневековье и АИ-Медный Век

ВЛАДИМИР пишет:

не изобрели каравеллу

Боюсь, такой маньяк, как Колумб, доплыл бы и на "санта-мариях"

Гениальный аргумент про скатерть-самобранку заношу в копилку

ВЛАДИМИР пишет:

Вот я и спрашиваю: откуда молдаване и валахи взяли национальную идею и элиту?

Правильно, они пришли на освободившееся место после монгольского нашествия! Но я Вашей АИ не нашел что-то событий, сопоставимых с таковым Голая экстраполяция событий реала. И потом вполне ясно почему Молдавия и Валахия образовалась именно там, где образовалась. Но образование Словакии в границах современной СР кроме как авторским произволом ничем объяснить не могу!

ВЛАДИМИР пишет:

Не совсем так. Вы забыли ретороманскую, итальянскую и французскую — довольно крупную составляющую (граница между германоязычной и франкоязычной Швейцарией пролегла именно по границе королевств бургундов (будущие франкофоны) и аламайнов.

И что дальше? Эти народы имели письменность хотя бы. Где письменность у финнов? И с какого рожна ее будут создавать без лютеранства (во всяком случае в Вашей АИ до финнов лютеранство не дошло).

Ага-Хан пишет:

Где письменность у финнов?

позаимствуют. Руны с запада или кририллицу с Востока — уже вторично.

Ага-Хан пишет:

И что дальше? Эти народы имели письменность хотя бы. Где письменность у финнов? И с какого рожна ее будут создавать без лютеранства (во всяком случае в Вашей АИ до финнов лютеранство не дошло).

Ужас!!! Это уже какое-то альтернативное Наше Светлое Средневековье. Без лютеранства, или со слабым лютеранством, или с совсем уж Победоносной Ливонской Войны, при которой Финляндия вошла в состав России в XVI веке. Я судорожно ищу развилку, при которой Финляндия — нелютеранская страна... И при чем здесь Колумб с его каравеллами?

А действительно — почему Вы решили и где у меня прочли, что Финляндия — нелютеранская страна? Тогда какая? Католлическая? Православная?

Для справки выкладываю ссылку на ОРИГИНАЛЬНЫЙ текст "Нашего Светлого Средневековья" — http://www.hokkej.com/beavis/vladbulat.htm — это с любезно сознанной мне уже давно странички ув-ым. Пашей.

Просто я не в Ваших постах не нашел упоминание о принятии лютеранства Швецией, а значит и ФИнляндией. Кроме того, Вы писали, что лютеранство разгромлено. Но Бог с ним, пускай Агрикола письменность финнам как в реале придумает. Но что дальше? Дэн Вам уже объяснил насчетт реальности создания финнами национального государства в условиях Вашей АИ. А Вы таки не ответили на мой вопрос: почему Вы решили, что Словакия и Белоруссия будут соуществовать как НАЦИОНАЛЬНЫЕ государства и именно в современных границах реала, которые абсолютно не совпадают с историческими границами расселения словаков и белорусов? Почему у Вас венгерская Трансильвания с гордыми саксами и секлерами вдруг ляжет под Молдавию или Валахию?

ВЛАДИМИР пишет:

Для справки выкладываю ссылку на ОРИГИНАЛЬНЫЙ текст "

Сами напросились! Ждите открытия новой темы с детальным обзором и соответствующей критикой!

Ага-Хан пишет:

А Вы таки не ответили на мой вопрос: почему Вы решили, что Словакия и Белоруссия будут соуществовать как НАЦИОНАЛЬНЫЕ государства и именно в современных границах реала, которые абсолютно не совпадают с историческими границами расселения словаков и белорусов?

Сами напросились! Ждите подробной темы о славянских этносах Восточноевропейской равнины. Скажу сразу — их больше трех (исторически).

Ага-Хан пишет:

Почему у Вас венгерская Трансильвания с гордыми саксами и секлерами вдруг ляжет под Молдавию или Валахию?

Потому, что как в РИ, так и в данной АИ Трансильвания в XVI-XVII вв была заселена румынскими эмигрантами, и в XVIII веке этот элемент стал преобладающим.

Ага-Хан пишет:

Кроме того, Вы писали, что лютеранство разгромлено.

Тоже не писал. Откуда тогда НАТО появилось? Враждебное Ватиканскому Блоку? Интересная синусоида (Вы зря считаете, что я делаю "кальки" с современности) — представим себе, что ОВД в РИ противостоит не одному НАТО, а двум блокам, к тому же сугубо непримиримым.

Ага-Хан пишет:

Просто я не в Ваших постах не нашел упоминание о принятии лютеранства Швецией, а значит и ФИнляндией.

ВЛАДИМИР пишет:

1536 Секуляризация монастырей в Англии.
Официальное присоединение Уэльса к Англии.
Опубликовано Женевское Исповедание.
Аутодафе колдунов в трибунале Сарагосы.
Франко-германская война.
Дренте и Гронинген присоединены к Нидерландам.
Крестьянское восстание в Литве.
Торжество Реформации в Женеве.
Окончание «графской распри» в Дании, взятие Копенгагена и победа Кристиана III.
Новый король Дании и Швеции Кристиан III начинает церковную реформацию.
Норвегия становится датской провинцией.

ВЛАДИМИР пишет:

Ждите подробной темы о славянских этносах Восточноевропейской равнины.

Словаки не являются жителями восточноевропейской равнины. Но это так, придирки. С нетерпением жду!

ВЛАДИМИР пишет:

Потому, что как в РИ, так и в данной АИ Трансильвания в XVI-XVII вв была заселена румынскими эмигрантами, и в XVIII веке этот элемент стал преобладающим.

А это попадание пальцем в небо!

1 Трансильванию никто не заселял румынскими эмигрантами. Они были там исконно! Во всяком случае, столица Дечебала, Сармитегетуза, находилась близ современного города Клуж. Даки жили примерно там же, то есть в Трансильвании. Именно туда хлынули римские поселенцы из разгромленных придунайских земель. Именно там и формировался румынский этнос путем смешения гето-даков, римлян (которые и дали румынам свой язык), славян и тд. Даже вестготы там попаслись! Потом, после монгольского нашествия на земли, ранее принадлежавшие Болгарскому царству и после завоевания Василием-Болгаробойцы ставшими "ничьими" и заселенные печенегами и половцами, начали переселяться предки румын. То есть процесс шел ни из Валахии в Трансильванию, а наоборот. И валашские и молдавские господари — православные выходцы из Трансильвании, поскольку последняя завоевана мадьярами и там насаждалось католичество. Так что в Трансильвании ВСЕГДА существовало румынское население в значительных количествах.

2 После ухода пассионариев остальные румынские боярские роды просто-напросто приняли католичество и мадьяризировались (см Гуньяди, в девчестве Унеадэ). Они влились полностью в венгерскую элиту, которая вела борьбу с вольными секлерами и городанами-саксами. А румыны? Они поголовно крепостные, угнетаемые из-за "неправильной религии" и побуждаемые к унии. И Вы всерьез считаете, что транисльванские румыны тождествены чехам времен Гуса? Что они могут сыграть какую-то роль?

ВЛАДИМИР пишет:

Новый король Дании и Швеции Кристиан III начинает церковную реформацию.

А где у Вас Густав Ваза?

Ага-Хан пишет:

1 Трансильванию никто не заселял румынскими эмигрантами. Они были там исконно! Во всяком случае, столица Дечебала, Сармитегетуза, находилась близ современного города Клуж. Даки жили примерно там же, то есть в Трансильвании. Именно туда хлынули римские поселенцы из разгромленных придунайских земель. Именно там и формировался румынский этнос путем смешения гето-даков, римлян (которые и дали румынам свой язык), славян и тд. Даже вестготы там попаслись! Потом, после монгольского нашествия на земли, ранее принадлежавшие Болгарскому царству и после завоевания Василием-Болгаробойцы ставшими "ничьими" и заселенные печенегами и половцами, начали переселяться предки румын. То есть процесс шел ни из Валахии в Трансильванию, а наоборот. И валашские и молдавские господари — православные выходцы из Трансильвании, поскольку последняя завоевана мадьярами и там насаждалось католичество. Так что в Трансильвании ВСЕГДА существовало румынское население в значительных количествах.

Мне очень жаль, но у меня прямо противоположная информация. Причем, не откуда-то из сойскательской диссертации, а из вузовского учебника.

Представьте себе карту Венгории до 1500 года. Представили? Хорошо.

"С середины XV века [на эту территорию — Б.В.] под напором турок усилилась иммиграция с Балкан славян и других народов. К началу XVI века из 3,5-4 млн. населения королевства около четверти составляли невенгры". (История Средних Веков. Т 2. М.,1991, с 275).

Четверть от 3,5-4 млн. — это менее 0,5 млн (учитывая, что словацкие и хорватские земли населены гуще, чем трансильванские, так что на долю Баната и Трансильвании из этих 0,4-05 млн. придется не более 100-150 тысяч невенгров). А приток шел и до 1500 года! Далее:

"Общая численность населения на захваченных турками территориях сократилась с 3,5 млн. в конце XV до 2,5 млн. в конце XVI, и лишь в начале XVIII был восстановлен уровень конца XV" (История Европы. Т 3, с 139).

Это неудивительно, поскольку в течении 1526-1718 гг. территория исторического Венгерского королевства была периодически театром военных действий.

И далее:

"К XVIII веку доля венгров упала до 35-45%, их численность до 1,5-1,8 млн" (там же).

Это с 3-3,5 млн. в 1500.

А численность невенгров возросла: с 0,5 до 2,2 млн. Неужели только за счет миграции сербов и босняков (кстати, были даже албанцы)? Тем более, что на Балканах южнее Венгрии в XVI веке наоборот, набюлюдался настоящий демографический взрыв — население выросло с 1520 по 1580 гг на 70%.(там же, с 145) Неизбежно, эти люди должны были оттекать на север — в Трансильванию в т.ч.

Интересно, что в 1880 в Королевстве Венгрия в составе А-В венгры составляют 41,6% — т.е. соотношение венгров и невенгров в 1700-1880 практически не изменилось, а это отвергает гипотезу о более высоких темпах естественного прироста у невенгерских народов в 1500-1880.

Вообще-то никаких данных о том, что румыны поселились в Трансильвании после 1500 здесь нет.

Han Solo пишет:

что румыны поселились в Трансильвании после 1500 здесь нет.

Здесь мы оказываемся в семантических дебрях семиотики, чем так любят пользоваться все спорщики, особенно на альтфоруме.

Первые два румына поселились в Трансильвании, разумеется, задолго до 1500 года. Поэтому утверждение, что "румыны жили в Трансильвании задолго до 1500 года" формально верно. Но вот в масштабах проблема.

Сколько румын среди 150000 невенгров Трансильвании и Баната? Из этой цифры надо вычесть: а) немцев, которые селились в Венгрии (включая Трансильванию) еще до 1500 года — а потом — после 1526 — большей частью отхлынули в Германию, б) евреев — тут я не очень сведущ, но их было немного, по сравнению с цифрами XIX века, г) цыган и немного сербов с татарами. Допустим, румын-трансильванцев остается 100000. Сколько это % от общего населения Трансильвании в 1500 году? Общее население Венгрии в границах 1525 года — 4000000. Из них — в Венгрии современной — 1200000, в Словакии и Закарпатье — 1000000 (всего в Чехословакии в границах 1918 проживало тогда 3 млн.), в Хорватии и Воеводине — не более 500000 (они как раз были театром военных действий в конце XV века — взятие турками Белграда и т.д.). Остается 1300000 (из которых откинем 100000 на Бургенланд). Вот эти 1200000 и есть население Трансильвании накануне турецкого нашествия — обратите внимание, что там проживало до половины венгров королевства! А румыны составляют всего 8%. А теперь представим, что Венгрия отразила османов, а потом не пускала валахов и молдаван с сербами на свою территорию, отгородившись двумя "казачьими" поясами — секейским и хорватским? Сколько % румын было бы сейчас в Трансильвании?

А я утверждал лишь то

ВЛАДИМИР пишет

что как в РИ, так и в данной АИ Трансильвания в XVI-XVII вв была заселена румынскими эмигрантами, и в XVIII веке этот элемент стал преобладающим.

Ага-Хан пишет:

А где у Вас Густав Ваза?

ВЛАДИМИР пишет:

1520...
Датские войска подчинили Швецию. Густав Ваза погиб во время бегства из плена (АИ).

Так что эта синусоида шведской истории будет без Вазы. Причем более трудная для шведов и кровавая, чем РИ.

ВЛАДИМИР пишет:

в Словакии и Закарпатье — 1000000

Обратите внимание, что и в Словакии с Закарпатьем венгры составляли в 1500 большинство населения, а словаков и русинов было меньше. Не более 400000.

Владимир

Коллега скажите вы всерьез не понимаете разницы между феодальным и национальным государством и соответствующими элитами?

А вы понимаете разницу между средневековыми "nation" и буржуазными нациями?

Этнос, лишенный феодальной элиты, тем не менее способен к национальной борьбе, но не в гражданском, а скорее в патерналистско-партикуляристском смысле.

"В Средние Века воевали все, кто был способен держать оружие" (Л.Н.Гумилев).

ВЛАДИМИР пишет:

Этнос, лишенный феодальной элиты, тем не менее способен к национальной борьбе, но не в гражданском, а скорее в патерналистско-партикуляристском смысле.

Я надеюсь, Вас не затруднит сказать то же самое по-русски?

Извольте: на Языке Предельной Ясности:

Этнос — племя.

Феодализм — лествичная сословность.

Элита — лутшие люди.

Национальный — народно-общинный.

Патерналистский — отеческий.

Партикуляристский — местническо-самобытный.

Великолепно! Осталось выяснить, что такое народно-общинная борьба в отеческо-местническо-самобытном смысле

Я уже дал зарок бойкотировать любую АИ 325-1918 гг с участие христианских стран, но ув. Георг меня откровенно спровоцировал на возобновление темы (а я такой человек, которого спровоцировать — пара пустяков; по-моему, это родовое мое качество)

Поэтому помещаю здесь весь полный текст "Нашего Светлого Средневековья" и "Фильм о фильме" — "Как писалось Наше Светлое Средневековье":

НАШЕ СВЕТЛОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

                                    А мы могли бы служить в разведке, 

                                    Мы могли бы играть в кино. 



                                        «Високосный Год» 





8 декабря 7499 года от Сотворения Мира по заснеженным дорогам со стороны Владимира в Москву вступали полки, верные новому царю – Борису Николаевичу.  У Таганских ворот передовые татарской сотни схватились было с пьяными стрельцами, но хан Ментеймир заорал на них, страшно по-татарски вращая глазами.  Матерясь, татары отъехали.

Начал падать крупными хлопьями снег, и новый царь задремал под скрип полозьев. Москвы он не любил. По льду переехали Яузу, забрехали собаки. Неприветливо встречала столица Бориса, никто из ближних бояр не выехал ему навстречу, лишь градоначальник Гаврила, Харитонов сын поджидал царский поезд на паперти Успенского Собора. Он еще не подозревал, какой плюх готовит царь – тайный старообрядец всей столице и всему обществу.

А когда потрясенные обыватели и бояре лицезрели, как на паперти Собора новый царь Борис собственноручно возлагал на свою голову Шапку Мономаха, которую он только что вырвал из рук растерявшегося патриарха Алексия, юродивый с квадратной кормленой мордой заорал, тряся всем своим существом – веригами, крестами, чем-то вроде кольчуги на теле и почему-то прицепленным к уху самоедским талисманом из кости Индры-зверя:

--Смотрите, россияне, сам взял! Не побрезговал, однозначно! А эти сейчас будут ему задницу лизать, вот увидите. Ей-ей, будут!

И действительно, ближние бояре один за другим стали подходить к государю, падали на снег, прямо в грязную лужу с опилками, конским дерьмом и еловыми иголками; целовали по бесовски трехпалую кисть руки. Особенно усердствовал окольничий боярин Руцкой, что вел свой род от Рюриковичей. Люди безмолвствовали, и лишь у кого-то в корзине гоготали замерзшие гуси. Борис Николаич зевнул, раздобрел: сколько трудов! и все не зря: вот она – Москва Златоглавая — у его ног. Теперь, что хочу, то и сделаю, хоть пошлю всех, куда Макар телят не гонял. Будут еще дразнить уральским медведем!

Уже садясь в сани, подозвал стольника – Анатоля, из жидо-литвинов:

--Кто этот, что на паперти ползал и пальцем в меня тыкал?

--Знай впредь, надежа-государь, это Вовка-Жирик. Юродивый. Чего с него взять? А порой с ними и веселее, с юродивыми-то.

--Отловить Вовку-Жирика, понимаешь. Шутом у меня будет, прости Господи.

И новый государь всея Великыя, Белыя и Малыя зашелся истошным кашлем, который нападал на него с тех пор, как заезжий шотландский лекарь испытал на нем новое лекарство на жабьих костях и морошке.

Вилли Мефферсон не поверил своим глазам: к вратам собора была прибита грамота на сером некачественном пергаменте, расплывающиеся буквы складывались, тем не менее, в слова:

«Вечером сего дня – 18 марта 1992 года от Воплощения Господа Нашего, 5996 года от Сотворения Мира – в Доме Молитвы Церкви «Новый Виноградник» полноправный горожанин славного города Лондона Джон Элтон прочтет проповедь на тему: «Мужеложество в Новом Завете: отрицание или дозволение».

Слухи об этой скандальной проповеди уже доходили до почтенного пастора, вызывая элементарное недоумение: разве Библия однозначно не воспрещает это, и зачем вообще покрывать грех авторитетом Священного Писания, это уж попахивает анекдотом о пригласительном билете Сатане на какой-нибудь экуменический саммит. Но так открыто и недвусмысленно пропагандировать педерастию, да еще и в церковных стенах, мог или глубоко убежденный в своей правоте фанатик, или авантюрист.

Эти мысли не давали Вилли Мефферсону покоя весь день, пока он как-то сам собой, непроизвольно не очутился на окраине Перта, где стоял Дом Молитвы Церкви «Новый Виноградник». Церковь эту основали новые эмигранты из Англии, и они же привнесли в ее стены неуловимый английский колорит, особую чопорность и заунывность. Шотландцы-горцы те были просто суровы, а эти как-то по-особому, извращенно застенчивы и наглы одновременно. Но сейчас в Молитвенном Доме столпились люди со всего города и даже из окрестных деревень. Рядом стояли скупые оборотистые купцы, крестьяне в своих традиционных шотландках, моряки в фетровых шляпах, сельские джентри, безвкусно одетые и непричесанные, цех ювелиров в полном составе, даже заезжий французский виконт, которого сюда привело желание как-нибудь убить время в этой скучной стране верескового меда и печальных баллад.

Вилли Мефферсон с трудом продрался через толпу и увидел проповедника. Джон Элтон дожил до своей последней молодости, если так позволительно будет назвать манеру пожилого человека выглядеть спортивным юношей, хотя из воротника выглядывает дряблая кожа шеи, а половина зубов покинула своего владельца. Пастор даже поймал себя на мысли, что будь он сам педерастом, никогда бы не сошелся с такой развалиной. В его мозгу складывались цепочки аргументов и контраргументов, надлежащим образом подкрепленные цитатами из Ветхого и Нового Завета, а сердце билось решительно: именно его Господь избрал для отпора лжецу.

--Сам Господь положил мне на сердце сказать вам, дорогие братья..,--доносилось до него с амвона,—вдумчивое чтение Священного Писания убеждает нас… евангелист недвусмысленно указывает нам на это…

Вилли Мефферсон на минуту отвлекся и обнаружил, что случайно прихватил с собой большой бадахшанский кинжал – он купил его давным-давно за большие деньги у грека-купца и, хотя никогда не интересовался коллекционным оружием, очень берег. Но возвысивший голос проповедник вновь привлек его внимание:

--Существует мнение, что Священное Писание отрицает и осуждает мужеложество. Судите сами, так ли это? Во-первых, в Книге Бытия, равно как и в других книгах Ветхого и Нового Завета, неоднократно встречается оборот «Некто родил некого». Это означает, что мужчины в библейские времена имели способность к деторождению, а стало быть, было и зачатие одним мужчиной другого. А во-вторых, в Евангелиях мы неоднократно встречаем указания на близкие телесные отношения Иисуса Христа и Апостолов. Например, после омовения ног у учеников в Евангелии от Иоанна «один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса», Иоанна 13-23.

Этого Вилли Мефферсон уже не мог слышать, он кинулся к кощунственному проповеднику и сильно ударил его кинжалом в грудь. Бадахшанский клинок глубоко вошел в дряблую плоть Джона Элтона, а на лице его убийцы появилось торжествующее выражение.

Дядюшка Луи поутру приехал в Париж из недалекой деревни, продал на рынке у ворот Бастилии трех поросят, получил выгодный барыш (продукты опять дорожали), заплатил пошлину стражнику и пошел побродить по столице Королевства Французского, людей посмотреть, себя показать, одним словом, из любопытства. Односельчане недолюбливали дядюшку Луи, он работал у многих хозяев, но ни с кем не ужился – любил передразнивать всех подряд, да и драчливостью превосходил многих. Последний его хозяин – содержатель харчевни, давши пинок под зад, напутствовал плюгавого работника убийственной фразой:

--Фигляром тебе быть, Луи-кривляка!

Низенький, почти карлик, лысый дядюшка Луи имел хорошенькую жену – типичную француженку с каштановыми, слегка вьющимися волосами, выше его ростом, как и он происходившую из древнего, но обедневшего рода.

Он посмотрел на канатных плясунов, отмахнулся от назойливого нищего – клошара, как их называют в Париже – скупость дядюшки Луи превосходила даже его прославленное кривлячество, и пошел к реке – там должны были состояться состязания лодочников – об этом кричали пробегавшие мимо мальчишки. В подворотне дядюшка Луи приметил хорошенькую женщину, которая оправляла платье – он был очень не дурак до женского пола, хотя, когда дело доходило до уплаты, его пес умирал. Он и не подозревал, что от самого рынка за ним следят вербовщики, и поэтому для него было в высшей степени неожиданно, когда слева и справа его схватили две пары сильных рук, а еще одна рука в стальной перчатке оглушила сзади. Все произошло так стремительно, что дядюшка Луи не успел даже вскрикнуть, а когда сознание вернулось к нему, его уже тащили к Тамплю, близ которого ныне располагаются «печи» — там вербовщики перепродают схваченных людей армейским офицерам – невеселое, скажу вам, местечко.

Парижане недолюбливают власти, будь то сборщики податей или вербовщики. Никто так не высмеивает своего мэра, как парижане – да что мэр! – до самого короля доходят ядреные анекдоты о нем, сочиненные на парижских мостовых (однажды король Карл XII даже поймал такого сочинителя, но тот так развеселил «большого носа», что Карл наградил его по-королевски). Вот и сейчас несколько сердобольных кумушек пронзительно закричали: «Вербовщики!», а обыватели в зависимости от того, есть ли у них шансы угодить на королевскую службу или нет, хлынули в стороны или наоборот туда, куда трое дюжих стражников уводили несчастного. Сразу нашелся языкастый грамотей, который оправил свою фиолетовую мантию законоведа и осведомился у командира патруля:

--А имеете ли вы право, мессир, хватать посреди парижской улицы первого попавшегося обывателя?

Вокруг стала собираться толпа зевак, а кто-то крикнул в сторону Ратуши:

--Позовите мсье Жака! Здесь вербовщики опять схватили человека!

Командир патруля – капитан Алэн де Лонн – еще не заматерел на службе и не знал, следует ли продолжать неукоснительно выполнять приказ – доставить любого оборванца, ибо в Люксембургском полку для полного комплекта недоставало одного солдата, или же начать растолковывать обывателям, что это мол королевский приказ и т.д. и самому опуститься до уровня черни.

Мессир Жак Ширак – мэр Парижа как раз прохаживался по торговым рядам неподалеку, поэтому быстро подошел и напустил на себя грозный вид:

--Согласно королевскому ордонансу от дня Святого Михаила 1966 года от Воплощения Господа вольный королевский горожанин не может быть схвачен королевскими вербовщиками, тем более на улицах Парижа. Отпустите его!

--А как же права человека? — подхватил молодой ремесленник-ювелир, пробравшийся сквозь толпу к схваченному.

--Да какой же это горожанин? — возразил капитан. — Это крестьянин. Судя по одежде, из Иль-де-Франса.

Теперь все уставились на схваченного. От одного слова теперь зависела вся его дальнейшая судьба. Если он действительно горожанин, его немедленно отпускают и даже приносят извинения, а если это крестьянин…

--Мэтр Жак, вы не знаете его? — поинтересовался кто-то из толпы.

--В Париже 100 тысяч жителей, — развел руками мэтр Жак. — Всех не упомнишь. Это не Руан какой-нибудь. Кто ты? — спросил он все еще не окончательно пришедшего в себя дядюшку Луи.

--Когда я был ребенком, меня звали малышом, теперь я – старина, а звать меня дядюшка Луи, — отвечал дядюшка Луи. — Но я не крестьянин! Я из потомственных испанских дворян – де Фюннесов. Мои предки разорились лет сто назад.

--Рассказывай! — капитан не поверил смерду, который, чтобы выкрутиться, вздумал выдумать себе королевскую генеалогию.

--Но это правда! Во время последней редукции нас должны были вписать в дворянство.

--Врет! — сказал пожилой подмастерье с испитой мордой. — Я сам видел, как он только что продавал на рынке поросят. Мужик он. Деревенщина. Ничего, в армии тебя сделают маршалом, тогда и дворянство получишь, холоп!

Другие зрители резко потеряли интерес к персоне дядюшки Луи, тем более что со стороны реки уже доносились звуки рожков и хлопанье весел о воду. Люди стали расходиться, а упирающегося и осипшего от негодования дядюшку Луи потащили дальше.

Ночь повисла над Малагой. Город спал, и лишь один-единственный человек, если не считать дозорного на городской башне, которому платили жалование за счет германдады, бодрствовал и при скудном свете лихорадочно строчил в полутемной комнате, больше похожей на келью отшельника, чем на рабочий кабинет филолога. Он – нестарый еще мужчина, с усами, рыжий, немного смахивающий на армянина, — буквально задыхался от нетерпения, ибо мог писать без перерыва десять месяцев, если бы не нуждался в пище и сне:

«Для тех чужеземцев, кто не привез с собой своей милой, улица любвеобильных французских гетер была превращена в целый город, еще более обширный, чем город за металлической решеткой, и в одну прекрасную среду прибыл целый караван, нагруженный совершенно особенными шлюхами и вавилонскими блудницами, обученными всем видам обольщения, начиная с тех, что были известны в незапамятные времена, и готовыми возбудить вялых, подтолкнуть робких, насытить алчных, воспламенить скромных, проучить спесивых, перевоспитать отшельников. Улица Турков, сияющая огнями магазинов заморских товаров, которые появились на смену старым арабским лавочкам, в субботние ночи кишела толпами искателей приключений; они толклись у столов с азартными играми, возле стоек тиров, в переулке, где предсказывали судьбу и разгадывали сны, у столиков с пиццей и напитками; утром в воскресенье столики эти возвышались над мостовой тел, иной раз принадлежавших блаженным пьяницам, но в большинстве случаев – незадачливым зевакам, сраженным ударом кулака, ножа или бутылки во время ночной потасовки. Нашествие в Макондо было таким многолюдным и неожиданным, что первое время невозможно было ходить по улицам: повсюду вы натыкались на мебель, сундуки, разные строительные материалы – собственность тех, кто, ни у кого не спрашивая разрешения, возводил себе дом на первом попавшемся незанятом участке, или же налетали на скандальное зрелище – какую-нибудь парочку, которая среди бела дня на виду у всех занималась любовью в мавританском гамаке, подвешенном между миндальными деревьями. Единственный тихий уголок был создан мирными гвинейскими эфиопами – они выстроили себе на окраине города целую улицу деревянных домов на сваях и по вечерам усаживались в палисадниках и распевали на своем непонятном жаргоне печальные псалмы».

Три всадника скакали без устали всю ночь. Кругом расстилалась бесконечная степь с отдельными пирамидальными тополями, а под утро впереди стали вырастать горы, поросшие пушистым лесом. Луна освещала девственные, нераспаханные мужиком просторы. Казаки не утруждали себя земледелием, их жены заводили небольшие огороды да виноградники, а сами дети степей ходили «за зипуном» на турок, а как отложился Амвросий Гурийский от Москвы, то и на грузин (апсы охотно пропускали казаков через свои земли, а с возвращающимися «делили башлык»). Много казачьих голов осталось на пыльных дорогах Колхиды и Аджарии. А сколько гнут спины на турецких и персидских галерах? Но не иссякает удаль казачья! Есть еще порох в пороховницах, остры сабли и молоды сердца! Отовсюду идут удальцы в казачьи станицы. Хватит погулять и на нашу жизнь!

Передовой всадник осадил лошадь, взъехал на пригорок и осмотрелся. Впереди была станица Каменномостская, прозванная так по единственному каменному мосту в тех краях. Они подъезжали с той стороны, где шумел ручей, а по утрам девушки-казачки ходили за водой с продолговатыми грузинскими кувшинами. Густые заросли легко могли скрыть и людей, и коней (им завязали морды, чтоб не ржали, подвязав снизу по мешку овса).

--Успели?—спросил один из них – молодой, но уже с пышными усами русоволосый казак.

--Да, кажись, успели,--ответил другой, постарше, в чеченском бешмете, что снял с убитого элы – чеченского князька – в аргунском деле.

--Надо было в Караваиху ехать,--поморщился третий (его все звали Серый, но было ли то имя или просто прозвище, никто не знал).—Там такие шкуры-девки! Мне братуха рассказывал.

--Ты, давай, без фанатизма,--кивнул ему старший.—Тут дело тонкое и аккуратное.

--Не буду я тут жену ловить. Лучше поедем со мной в Караваиху…

--Тогда стой не стреме и за лошадьми следи.

--Зря, зря…

--Олег Красный, тот себе адыгейку привез. Тоже взял лихо. Хороша. Худая, карая, лицо тонкое – не то, что ряхи у некоторых наших. Я как-то иду на армянский базар, а Гуменный с Чигирем впереди и говорят о ней: «Вона як гилка, вин йй будэ довго у постели шукаты… Вон у Ивана баба, так то баба!»--он показал руками.

--Хе-хе…

--Тихо! Идут.

Занималась заря, и первые девушки-казачки шли к источнику за водой. Их было около десятка и еще две замужние женщины. Этих можно было сразу отличить по особому платку в виде кокошника, а девушки лишь связывали волосы в два длинных хвостика или одну косу. Впереди шла, приплясывая и что-то напевая, девушка в синем сарафане. Она явно была коноводом сверстниц – темноволосая с немного округлым лицом, двумя хвостиками и немного курносым носиком. Один из казаков – Вовка Булат, не отрываясь, смотрел на нее. Серый посмотрел на него и на старшего – Никиту и с удовлетворением заметил, что они следят за разными девушками. «А то передерутся еще!»--подумал он. Друзья заняли удобное место над обрывом, откуда хорошо просматривался источник, и в любой миг они могли спрыгнуть вниз и схватить девушек, а Серый тем временем выводил коней.

Девушки приближались. Та, что пританцовывала, оступилась и уронила кувшин в ручей. Он упал и пошел ко дну. Пришлось девушке со смехом и визгом лезть в ледяную воду. Она подобрала подол, и Вовка увидел ее ножки – налитые как у ухоженного ребенка. Это решило ее судьбу.

С боевым криком: «Урал!» казаки спрыгнули с обрыва и среди суматохи бросились ловить избранниц. Вовка сразу же схватил растерявшуюся девчонку за обе руки и с силой сжал: не уйдешь! Старший казак – Никита Горовей – поймал другую – полногрудую с длинной пышной косой. Остальные девчонки побросали кувшины и с громкими криками пустились бежать к станице. Было самое время уходить. Сейчас, когда рассвело, их заметит дозорный с вышки, и тридцать-сорок злых кубанцев бросятся в погоню. Серый не подвел – все три лошади уже стояли, готовые к бешеной скачке. Девушек перекинули через седло, привязав к шее лошадей. Гикнули и поскакали.

Они неслись без отдыха почти весь день по большой дуге, огибая с севера адыгские земли, чтобы сбить погоню с пути. Выбирали безлюдные дороги, часто лошадей пускали по колено в воде вдоль берега медленных речек, два раза пробирались оврагом. Наконец, когда солнце постепенно садилось, и уже верещали кузнечики, остановились на берегу Кубани, в камышовых плавнях, чтобы не заметила погоня. За день сделали верст сто. Девушки-пленницы были в полубессознательном состоянии, но, когда их сгрузили с лошадей и положили на расстеленный бешмет Горовея, та, что была его избранницей, сразу же пустилась бежать. Никита без труда догнал ее, огрел для острастки нагайкой по мягкому месту и приволок назад за косу. Девушка, пойманная Вовкой, благоразумно не пыталась бежать и лежала ничком, глядя на темнеющие с каждой минутой облака. Вовка, заряжая рушницу, спросил ее:

--Как звать-величать тебя?

--Елена…

Ему понравился ее голосок. Он заметил вдали нескольких уток и решил пристрелить их на ужин. Серый, по уговору, зорко следил за дорогой, по которой они только что проехали, – не покажутся ли всадники?

Казачки, конечно, понимали, что их похитили казаки из другой станицы, и что теперь им два пути: или идти под венец с похитителем, или начнется в степи кровавая разборка, и родичи убитых проклянут их – зачинщиц этой заварухи. Впрочем, Елене сразу же понравился Вовка: и как он прицеливался, долго, аккуратно, и как ловко поймал подстреленного селезня и свернул ему голову.

--Кто он?—спросила Елена у Серого.

--Хороший казак. Хуторянин. У него хутор Булаты после отца остался,--Серому вдруг стало очень тоскливо, и он сразу же спросил у возвратившегося Вовки.—Съездим в Караваиху?

Вовка подмигнул своей невесте и утвердительно кивнул:

--Ладно, так и быть.

--Опять арабы синагогу подпалили.

Зарево далекого пожара проникло в полутемную заллу, где четверо неаполитанских аристократов проводили неплохой вечер в обществе четырех гетер высокого полета. Еще одна прислужница играла какую-то малопонятную мелодию на лютне, а двое виночерпиев обносили молодых людей кубками с восхитительнейшим салерно.

Беседа загоралась от вин, старых итальянских вин, которые выходили из давильни под ногами винодела, видевшего папу Пия IX и Наполеона III, текучих и горячих, сообщающих огонь и крылья словам.

--Донателла,--спросил Джанфранко Боргезе,--вы печальны? О чем вы думаете?

--Ах, пустяки!—улыбаясь ответила Донателла – бывшая любовница герцога Тарантского, и отпила из полного бокала.

Это искристое вино, оказывающее на женщин такое быстрое и такое странное действие, уже стало, по-разному, возбуждать этих четырех гетер, пробуждать и дразнить маленького истерического демона и гнать его по всем их нервам, разливая безумие. Маленькая Сильва изрекала чудовищные вещи, смеясь задыхающимся и судорожным смехом, почти рыдающим, как смех готовой умереть от щекотки женщины. Мария Фортуна давила голым локтем засахаренные фрукты и тщетно предлагала их, прижимаясь сладким локтем ко рту Руджеро.

--Ты никогда не едал,--говорил Барбаризи Джанфранко,--константинопольских сластей, мягких как тесто, приготовленных из бергамота цветов, апельсинового дерева и роз, делающих дыхание душистым на всю жизнь? Рот Донателлы – такой восточный пряник.

--Прошу тебя, Лодовико,--говорил Джанфранко,--дай мне попробовать его. Покоряй мою Марию Фортуну и уступи мне Донателлу на недельку. У Марии – тоже оригинальный привкус: сиропа из пармских фиалок между двумя бисквитами с ванилью…

Ансар Армии Пророка, уже поседевший, но еще бодрый и крепкий, Гульбеддин ибн Рахман, досматривал военную добычу за сегодняшний день, Слава Аллаху, сотворившему его! Всего неделю тому назад отряды талибов, неудержимые как стая памирских тигров, обрушились на Ходжент, дабы присоединить этот безбожный город к владениям Сиятельного Муллы Омара, да продлит Аллах дни его на земле! А сейчас отдельные тумени отлавливали караваны беженцев вплоть до Ферганы. Он ехал вдоль разрушенной дамбы; канал, некогда орошавший цветущую долину, превратился в болото, и везде в воде виднелись трупы людей и лошадей, разбитые телеги и поломанные заборы. Наклонившись к ходже Имомали Рахмону, сраженному меткой стрелой и лежащему, раскинувши в предсмертной агонии руки, Гульбеддин ибн Рахман аккуратно снял с его десницы знаменитый перстень с вделанным в него чудесным алмазом «Шах» — нет в мире, сотворенном Аллахом, драгоценного камня прекраснее него! Потом он окинул взглядом залитую водой равнину. Сегодня добыча была не то чтобы мала, но не понравилась Гульбеддину ибн Рахману, и он нахмурил брови, а надобно знать вам, что, когда полевой командир хмурит брови, это не добру.

Но всевышний Аллах предопределил так, чтобы в следующий миг узрел Гульбеддин ибн Рахман прекрасную пленницу, прикрученную за запястья к оглоблям большой повозки, где кроме нее были свалены в беспорядке кашмирские ковры, серебряные кувшины с дорогими амальгамами, отрезы китайского шелка и каракулевые шкурки. Не создавал еще Аллах Всемогущий, да прославится имя Его! прекраснее девы. Она – как лань с горных склонов Гиндукуша, как робкая горная козочка из долины Гильменда – воплотила в себе красоту бесчисленных поколений таджичек, длинные узкие косы полузакрыли прекрасное личико, а эти варвары приравняли ее ко всей этой никому, кроме жадных талуканских купцов, которые родную мать заложат, да покарает их Аллах Справедливейший! не нужной ветоши.

Гульбеддин ибн Рахман собственноручно освободил ее от пут и приник к ней восторженным взглядом. И достала она его сердце из груди, и вспомнил Гульбеддин ибн Рахман строки великого Хафиза Ширази:

Если эта прекрасная турчанка

Понесет в ладонях мое сердце,

За ее индийскую родинку

Я отдам и Самарканд, и Бухару.

--О прекрасная, не знаю твоего имени,--начал Гульбеддин ибн Рахман,--но, по справедливому разумению, ты должна быть не иначе, как пери…

--Эти мерзкие люди, да забросают их ослиным пометом,--заорала девушка на Гульбеддина ибн Рахмана,--похитили меня у моих родных, а ведь я не какая-нибудь дочь дехканина! Я – из рода самого Рахмона, и в нашем роду женщины даже не носят паранджей.

Если бы Аллах Всезнающий предопределил Гульбеддину ибн Рахману сохранять трезвость мыслей, он бы подумал, что это достойно удивления – женщины из самых знатных родов не носят паранджей, подобно продажным женщинам Ташкента или Кабула, но в этот миг любовь наполнила его душу, и седоволосый победитель «паншерского льва» и сорока индийских раджей смог лишь выдавить из себя не слова, а стон:

--В шатер, моя красавица…

Прекрасная пленница отвесила ему звонкую пощечину.

--В шатер… в шатер…

Звонкие пощечины обрушились на обе щеки ансара.

Вот такая история, и не вздумайте обмануть Аллаха, ибо Аллах хитрейший из всех хитрецов!

«В 1966 году от Рождества Христова Каудильо Крестового Похода, Вице-Король, Генералиссимус и Высочайший Викарий Христианского Мира Итамар Франсиско Франко, граф Бургос повелел войскам отобрать у Англии Гибралтар. И это вселило радость в сердца всех католических рыцарей Испании и всего света, которые стали стекаться в Кордову, ибо в этом городе был назначен сборный пункт для армии. И каждый католический рыцарь давал обет поразить двух или трех английских рыцарей и навсегда, во веки веков, очистить католическую землю Испании от англиканской ереси, ибо, как известно каждому знающему человеку, еретики сродни дьяволу. Тогда же собралось в Кордове семь тысяч благородных рыцарей, а со слугами, оруженосцами и наемными лучниками и алебардщиками их всех было до двадцати тысяч. Чтобы содержать столь большое войско (а казна в то время была пуста), подлых севильских купцов заставили еще раз в том году выкупить право на торговлю и право называться королевскими горожанами. В середине сентября войско под командованием маршала Аугусто Пиночета Угарте, графа Каланьяса подошло к Ла-Линеа и осадило гибралтарскую твердыню. Наследный принц Хуан Карлос Бурбонский также присутствовал в войске, а кардинал самого Святейшего Папы Марсель Ле Февр освятил полковые знамена испанцев. Англичане тем временем успели ввести в Альхесирасскую бухту флот и забрасывали чугунными и каменными ядрами испанские позиции. Так в первый же день бомбардировки погиб виконт Маркос Перес Хименес, сеньор Герники и Куэнки, ибо сам дьявол помогал англичанам (а сведущему человеку известно, что гибралтарская скала внутри полая, и в этих пещерах еретики куют орудия для сатанинских оргий). Испанские мортиры в свою очередь каждодневно поливали неприятельские стены ядрами, и когда стало видно, что обвалилась левая башня близ главных ворот Гибралтара, Аугусто граф Каланьяс отдал приказ о штурме. Но за грехи наши Господь не споспешествовал этому начинанию, и испанские полки отошли с большими потерями. Тогда ночью 28 сентября по тайному подземному ходу из Гибралтара в расположение испанских войск пробрался местный еврей Менахем Бегин. Он предложил графу Каланьясу устроить так, что в гибралтарской крепости взорвется пороховой склад, и тогда она падет сама, а себе за труды просил должность откупщика королевских налогов с Каталонии, Арагона и Новарры. Граф не хотел было вообще его слушать, но наследный принц горячо поддержал на военном совете это предложение, и еврею дали три дня для свершения своего чудовищного замысла. Конечно, граф Каланьяс не поверил врагу христианской веры и оказался прав, ибо прошло три дня, а пороховые склады неприятеля так и не взлетели на воздух; видно, англичане прознали про замысел еврея, ибо вскоре его голова уже висела на крепостной стене Гибралтара на виду у испанских позиций. Но Сатана не так уж и помогал англичанам, поскольку они весьма страдали от нехватки питьевой воды. Вообще же окрестности являли собой подобие Преисподней: всюду был запах серы, люди катили к мортирам ядра, а над их головами свистели снаряды неприятеля с кораблей. Английский флот властвовал на море, и множество испанских судов стало жертвой лихих британцев.

На Рождество в Мадрид прибыл гонец от короля Французского Карлоса де Голля с предложением посредничать в мирных переговорах с англичанами».

                                    Из «Хроники Эскориала».

«Земля Аглицкая лежит в Северном море, и ехать до той земли морем восемнадцать дён. Правит той землей королева Элизабесф, Лизка по-нашему, и вся как есть пошлая – к простолюдинам по престольным праздникам выходит и сама милостыню раздает. А страна та мокрая и холодная, но морозов поменьше нашего. Люди аглицкие суть немцы, но по наречию разнятся с немцами на матёрой земле. Ходят они в камзолах и плащах, а жёны часто простоволосы. Работящи, но скупы и бережливы – старой плошки и то не выбросят. Вера там еретическая, суть названием аглицкая, и с папой римским они до сих пор на ножах. Канцлером там сейчас Джоний Майджур ерл Герифордийский. Союз у аглицких немцев с Бельгией, Голландией, Данией, Норвегией и с немецкими землями, где процветает луторова ересь. Как ушли года два тому наши стрельцы из Берлина, они уж тут как тут. Да и со скотландийцами они ныне примирились, и королевич аглицкий Чарлзий, прогнавши прынцессу Дианку за блуд и непотребство, со скотландийской герцогыней венчался. Флот корабельный у аглицких немцев изрядный, много кораблей строят купцы, да и королевские люди тоже. Ходят те корабли через Море-Акиян к Атлантидии и Арапии. Хотят впредь ходить и к нам – в Петроград и Архангельск, и дабы мы им разрешили лес валить как встарь, а также поташ, воск, пушнину и иное зелье вывозить. А еще хотят по Волге торговать беспошлинно с Перс ...

... иянской землей и дальше с Индией. Но по сухопутью они воевать не охочи, войско у них числом мало, и говорят, король гишпанский их в 7490 году от Сотворения Мира побил при Сантьяго-де-Компостела».

                        Из «Меморандумия дьяка Посольского Приказу Евгеньки, Примакова сына, что был послан в Страну Аглицкую с малым посольством, им же самим написанного и сочиненного».

По пути Шварну Володимеровичу попадалось все больше деревень со смешанным населением: чехи, поляки, уже много немцев в шапках особого фасона с большим козырьком. В придорожной таверне, сидя за кружкой пива с ломтем хлеба и куском сыра, он рассматривал прибитые к стене гравюры в деревянных рамках – «Идеальная женщина» и «Идеальный мужчина», а пониже кто-то по-немецки грубо накорябал стихотворение, начинающееся словами:

Черт жениться захотел,

Даже бабу присмотрел...

Тут некто стал громко на латыни ругать всех историков вообще и доказывать, что вся древняя история – одна сплошная выдумка, и не было никогда ни древних римлян, ни древних греков, а египетские пирамиды – выдумка еретиков-герметиков. Вряд ли кто из присутствующих, кроме Шварна Володимеровича, мог понять, о чем он говорит, но тем более все удивились, когда наш путник тоже на латыни стал ему возражать. Хозяин харчевни решил, что здесь богословский спор двух студентов, и послал мальчишку сбегать за священником в соседнюю церковь, дабы тот рассудил их и заодно рассказал завсегдатаям, в чем собственно дело. А Шварн Володимерович – бакалавр свободных искусств Краковского университета – едва не сцепился с неучем по-настоящему:

«Если ты не в состоянии понять что-либо, это не значит вовсе, что этого не могло быть. Ignorantia juris neminem excusat!»

«Ei incumbit probalto, qui dicut, non qui negat!»

«Очевидное не нуждается в доказательствах!»

«Все эти доказательства – licentia poetica!» 

«Браво, а на каком языке ты опровергаешь?» 

«Латынь придумали священники!» 

«А что же было, если ничего не было?  Natura non facit saltus!» 

«Ничего не доказывает тот, кто доказывает слишком много». 

«Да через пятьсот лет...» 

«Что ж ты замолчал?» 

«Священник пришел.  Если не хочешь, чтобы тебя сожгли на костре как еретика, замолчи и ты». 

Неуч повиновался, и когда благообразный тучный священник стал увещевать их не смущать простых поселян словоизвержениями на непонятной латыни, Шварн Володимерович отвечал, что они со старым университетским приятелем заспорили о достоинствах поэмы Тита Лукреция Кара «О природе вещей» и даже на память прочел стишок на латыни: 



    Ветер, во-первых, неистово волны бичует... 





Вечером скоморох Сашка Щигалев оказался в роскошных палатах пред светлыми очами Ксении Анатольевны. 

Он вовсе не собирался сюда приходить, но когда он шел по питерской улочке, смертельно уставший после трудового дня в их с сотоварищами общем балаганчике под вывеской «Король и шут», где они развлекали завсегдатаев плясками и песнями, а иной раз рассказывали страшные сказки, — когда он, смертельно усталый, шел по улице, протянувшейся вдоль берега моря, в сторону Стрельны, где его ждала возлюбленная – купеческая дочка с атласной русой косой – в этот самый миг к нему подъехали два стремянных в дорогих кафтанах и вначале любезно пригласили следовать за ними. 

--Куда?—не понял Сашка. 

--Боярышня тебя сегодня видела.  Хочет, что б ты ей спел, да и сплясал. 

--Не буду я… 

--Ты что – белены объелся?!  Ты кто есть?  Ничтожнейший человечишка… Скоморох.  А она – боярышня.  Ущучил?   Ты эт, смотри, будет тебе за непослушание!  Улестишь ее — она тебе даст куль червонцев. 

--В каком смысле улесчу? 

--А может и в том самом.  Их – бояр сам бес не разберет, что им нужно!  Садись позади меня. 

И вот скоморох Сашка Щигалев, вместо того, чтобы пить вкуснейший сбитень с бубликами и малиной у своей возлюбленной, был привезен в Большой Дворец, который как-то сам собой перешел во владение Ксении Анатольевны после смерти батюшки.  Он, смущенный и понурый, предстал перед хозяйкой, которая восседала в креслах – пальцы унизаны дорогими перстнями – и лакомилась заморскими фисташками с мальвазией.  Ксения Анатольевна рассмотрела скомороха и сказала: 

--Спой что-нибудь. 

Сашку всего перекосоротило, но он почти прокричал песню, которая очень хорошо отражала его душевное состояние: 



Скрыть печаль свою стараясь,   

    Палач нахмурил лоб сердито,  

    Hо трактирщик понял:   

"Сердце палача разбито..."   



    "Hе привык таким я здесь   

    Тебя, приятель, видеть.   

    Что стряслось, скажи мне?   

    Клянусь, лишь дьявол мог тебя обидеть".   



    "Правосудию я верил, но теперь в нём нет мне места —   

    Умерла моя подруга детства..." (Палача невеста...)   



    "От меня она скрывала   

    Свои жуткие мученья,   

    Толпа вокруг кричала —   

    Им хотелось развлеченья.   



    Жизнь — игра со смертью,   

    Где святость — там и грех,   

    И бил её я плетью,   

    Хотя считал её я лучше всех".   



    "Правосудию я верил, но теперь в нём нет мне места —   

    Умерла моя подруга детства..." (Палача невеста...)   



    Слово "ведьма" вызывало   

    В людях злобу и жестокость.   

    Hа костре она сгорала,   

    И душа её летела в пропасть.   



    "Правосудию я верил, но теперь в нём нет мне места —   

    Умерла моя подруга детства..." (Палача невеста...)  



Ксении Анатольевне не очень понравилось пение, и она хмыкнула и приказала: 

--А теперь спляши. 

--Не буду я плясать! 

--Не будешь?!  Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?  А еще скоморох… 

--Все равно не буду! 

Ксения Анатольевна нахмурилась и хлопнула в ладоши: 

--Ребята, всыпьте-ка ему двадцать горячих и гоните со двора, и цепняков спустите, чтоб своих не узнал. 





Небогатый немецкий дворянин Вернер фон Браун сидел за своим рабочим столом, заставленным моделями глобуса, астролябиями, заваленным исписанными пергаментами и старыми чернильницами с высохшими чернилами.  Было слышно, как где-то по улице громыхает телега, а во дворе слуга сворачивает голову лопочущему и хлопающему крыльями гусаку.  Хозяин заходил из угла в угол и, как уже давно привык, говорил сам с собой.  Он – еще в молодости испортивший зрение, устающий читать и писать уже через четверть часа – все бы отдал, чтобы мысли произнесенные тут же превращались в слова на пергаменте, даже если бы для этого пришлось заключить договор с самим дьяволом: он уже знал, что для этого следует соединить печатный конвейер английского мастера Ксерокса со слуховой трубой, вроде тех, что изобрел Великий Мастер Леонардо да Винчи. 

Вернер фон Браун ходил из угла в угол и проговаривал то, что следовало потом, при свете дня записать: 

--Гераклит полагал, что расстояние до неба столь велико, что если медная наковальня будет падать вниз на Землю, лишь на девятые сутки она достигнет ее поверхности.  Мы сейчас знаем, ибо многие ученые мужи это доказали, что Земля не находится в центре Вселенной, а вращается вокруг Солнца, а орбита ее равна 365 с четвертью оборотов вокруг своей оси, иначе говоря равна четырнадцати миллионам шестистам десяти тысячам французских километров.  Стало быть, от Земли до Солнца – два миллиона триста двадцать пять тысяч французских километров, а всадник на хорошем коне проскачет это расстояние за 64 года непрерывной каждодневной скачки.  Учитывая ускорение свободного падения, открытое Галео Галилеем, равное девяти и восьмидесяти одной сотой французского метра в секунду – т.е. скорость наковальни, падающей с неба на Землю у самой Земли будет равна семи тысячам двумстам четырем километрам в секунду, находим расстояние от Земли до неба два миллиарда шестьсот сорок пять с лишним миллионов французских километров.  Это и будет расстояние до Неба Неподвижных Звезд. 

Вернер фон Браун выглянул в коридор и крикнул: 

--Ганс!  Подай кофе с венскими булочками. 

И продолжал ходить из угла в угол: 

--Сможет ли китайская пороховая ракета пролететь такое огромное расстояние?  И сколько ей потребуется времени?  Как узнать скорость пороховой ракеты?  Вот неразрешимые вопросы… 

Он сел и задумался.  Тут появился слуга с подносом. 

--Что это!? 

--Как приказывали: кофе с булочками. 

--Поставь сюда.  Иди…  Или предпочесть обыкновенное пушечное ядро?..  Но ведь человек не может передвигаться со скоростью, превышающей тридцать пять французских километров в час, иначе он неминуемо погибнет от перегрузок…  Что делать?  Мы никогда не достигнем звезд… 





«Царю и Великому Государю Борису Николаевичу братья Чермные Матвей и Сергей челом бьют! 

Царь наш батюшка!  Только на твою милость и уповаем.  Припадаем к ногам твоим и слезно просим на лихоимцев местных.  Мы два брата из города Саратова взялись за подряд поставить мельницу большую для нужд всего общества.  И ставили мы ее честно и споро.  Как готова была, хотели получить причитающиеся нам за подряд этот восемнадцать тысяч пятьсот двадцать три рубля.  Ан, нет! воевода твой саратовский платить отказал и велел гнать со двора, а как стали мы жалобы чинить, тут говорит, отправлю, мол, в Москву в Разбойный приказ – там вам, окаянные, ребра-то переломают.  Уж мы тебе, твоё Царское Величество, докучаем, но более мочи нет.  Топни ножкой!  Накажи лихоимцев да казнокрадов!  А как все выправлено будет, рады служить твоей Царской Милости в ином каком деле и всю жизнь Богу за тебя молиться будем. 

На том стоим: рабы твои верные Матвей и Сергей, братья Чермные». 



Приписка подьячего Челобитного Приказа Сергуньки Степашина: 

«Челобитчики эти – братья Чермные Матвей и Сергей – воры изрядные и солгут, не сморгнут.  Мельницу по подряду ставили вдвое долее срока, а лес казенный, на дело это пущенный, тайно сбывали персиянским купцам, и говорят, у казны на этом деле уворовали общим счетом на сто тридцать пять тысяч триста тридцать рублей.  Мыслю – отказать надобно в челобитьи». 





«Майкл, принц Бенинский – он же Магомед Али, султан Алжирский.  Этот замечательный человек родился в семье короля Бенина, и был еще во младенчестве крещен англиканским миссионером Тайсоном именем Майкл – это произошло в 1965 или 1966 году от Рождества Христова.  В пятнадцатилетнем возрасте, как утверждает его официальная биография, Майкл участвовал в большой войне с мусульманами севера, попал в плен и был за свою силу и выносливость продан в рабство в Алжир.  Там Майкл перешел в магометанскую веру и получил имя Магомед Али.  Через пять лет он стал одним из гулямов дворцовой стражи, а когда в 1992 году случилось междоусобие в Алжирском султанате, был возведен черной гвардией на султанский престол.  Неграмотный чернокожий султан, тем не менее, способствует развитию наук и искусств.  В годы его правления в Алжире переизданы все труды Аристотеля и построена лучшая в Африке обсерватория.  В партийной борьбе шиитов и суннитов взял сторону суннитов, хотя шииты продолжают войну и часто нападают на города и селения.  Политика в отношении Королевства Английского благожелательная». 



                                    Из «Британской энциклопедии».

Государь Всея Руси Владимир Владимирович только что вернулся с охоты и после длинной молитвы трапезничал в Грановитой Палате, заодно слушая своего царского наушника Сергуньку Ястржембского. В большой залле, рассчитанной человек на сто, он сидел один за огромным трапезным столом в роскошной епанче и шапке Мономаха. Четверо рынд стояли позади царя с золотыми бердышами, а наушник читал с большого листа. На столе – изобилие яств и наливок: щучья уха, жареный лебедь, пироги с мясом и сыром, рассольный петух с имбирем, огромный осетр в рукотворном море красной икры, а берега сложены из черной, оладьи с медом, жаворонки с луком и шафраном, а также вина иноземные: романея, алиготе и венгерское. Но пища не шла в рот государю, и он внимательнее вслушивался в монотонное чтение:

--В Звенигороде, доносят, с неделю назад было необыкновенное небесное явление: будто сам Божеский Престол явился взору, и какой-то человек крикнул, быть концу света. В городе по той причине сделалось великое волнение, и разгромили весь базар, разворовав с прилавков съестное.

--Царь Индийский выслал Твоей Царской Милости слона в подарок, и тот слон в ноябре прибудет в наши пределы.

--Опальник твой — Руцкой Олексашка от воеводства в Курске отрешен и в Каргополь на вечную ссылку отправлен.

--Воевода саратовский Аяцков Митька челом Твоей Царской Милости бьет, будто есть наговор на него, что говорил на людях: мол, двуперстное крещение есть истинное, а в щепоти сидит Бес Кика. Ничего он такого и не думал говорить, а паче на людях.

--Таможня в Смоленске большой приход имеет, так что в этом году доходов более будет, чем во всех предыдущих.

--В лесах под Костромой разбойников развелось видимо-невидимо, и чрез то дороги там небезопасны. А доносят, тамошний стрелецкий полковник с ними в заговоре: с проезжающих купцов берут воровские пошлины и делят меж собой.

--В Петрограде-на-Неве колдунья Лерка Новодворская на Твою Царскую Милость порчу навесть пыталась. Её повязали и в прорубь хотели спровадить, а она того – сбежала куда-то в лешачьи места.

--Казаки кубанские вновь в этом году ходили на Крым. Много селений разграбили и до сотни красных девок-татарок полонили, а хан Крымский пишет Твоей Царской Милости, чтоб этих разбойников-казаков к ответу призвать…

--Хан Крымский сам хорош гусь! Прошлого лета была татарва на Изюмском шляху, и пограбили вдоволь на Белгородской Украине, а гетман их пропустил. Что еще?

--Да вот: что делать прикажешь с Евгенькой Киселевым?

--Кто таков?

--Из посадских. При Царе Михайле Сергеиче был царским бирючом, потом так – сам по себе. Как станет на лобном месте – и пошел голосить. Это ему не так, и то – не эдак…

--Стригольник?

--Никак нет. Стригольники – те, что с Гришкой Явлинским, а этот из жидовствующих. При прежнем Царе еще не такой буйный был, а как Твоя Милость воцарилась, совсем отвязался. Хает все твои дела и начинания. И что неправедно голову отсекли Малюте Скуратову, и что на Кавказе у нас одна беда за другой, и что на купцов-старообрядцев зря типа наезжали.

--Я воров казню! Вон моя сестра – королева аглицкая сколько латинцев в Ульстерском краю извела! А гишпанский Великий Инквизитор собственноручно тайных магометан в замке Гуантанамо пытает. А в германских землях ведьм и нехристей-свастов на кострах жгут. Того он и не замечает! Старообрядцы – враги государству нашему. Не по уговору ли с ними Евгенька-вор действует?

--А те и рады такому горлопану. Говорил, что Твоя Царская Милость из ума выжил и аки лютый волк на людей кидаешься, что Царь Ирод и Навуходоносор у тебя в учениках будут, и ждет Твою Царскую Милость на том свете пламя адово…

--Язык резать ему, собаке!

«Есть ли нужда отрицать, что многие в нашем роду умирали смертью внезапной, страшной и таинственной? Пусть также не оставит нас провидение своей неизреченной милостью, ибо оно не станет поражать невинных, рожденных после третьего и четвертого колена, коим грозит отмщение, как сказано в Евангелии. И сему провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно.

(Написано рукой Гуго Баскервиля для сыновей Роджера и Джона, и приказываю им держать все сие в тайне от сестры их, Элизабет)».

Доктор Мортимер прервал чтение и посмотрел на Холмса.

--Так что вы от меня хотите?—спросил Холмс.

--Вы известный во всей Англии экзерцист. Во Франции, конечно, есть мсье Бертильон, но как практик вы… Я не позволил себе бестактности, сэр?..

--Так, самую малость… Стало быть, вы хотите, чтобы я взялся за это дело?

--Есть такая область, где бессилен самый великий подвижник.

--Вы намекаете, что мы имеем дело с самим Сатаной?

--Я этого не говорю.

--Не «говорю», но «думаю». Я борюсь со злом по мере своих скромных сил и возможностей, но восставать против самого Прародителя Зла будет, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны. Если мелкий демон вселился в чудовищную собаку – это одно, а если это сам Сатана или кто из его свиты принял облик собаки – совсем другое.

--А вот это как раз легко выяснить,--сказал я.—Если сэру Генри опасность угрожает только на территории Баскервиль-холла и его окрестностей, мы и в правду имеем дело с демоном масштаба приходского пастора, а ежели опасность будет давать знать о себе даже в Лондоне – сбываются ваши самые мрачные мысли.

--На сей раз вы правы, Уотсон,--ответил Холмс.—Я берусь за это дело».

                    Сэр Артур Конан Дойль «Баскервильская собака».  Издание типографии «Ридерз-Дайжест», что в Саутворке – от пристани поворотя направо.

«Исчислено в Государстве Российском по состоянию на 7510 год от Сотворения Мира 5 миллионов 758 тысяч душ мужеска пола, а женщин, вроде, около того. Посадских и иных городских жителей исчислено 423 тысячи душ, а сельских – 5 миллионов 335 тысяч душ. В городе Москве и слободах окрест исчислено 52 тысячи душ.

Неподатного населения всего исчислено 153 тысячи душ, а податные сословия исчислены в 5 миллионов 605 тысяч душ.

Духовенства – белого и черного – исчислено 25 тысяч душ, а иноверческих и не считали.

Стрельцов казенных исчислено 12 тысяч душ, а реестровых казаков – 9 тысяч душ.

Купцов всех сотен и вне сотен исчислено 69 тысяч душ.

Иноземцев исчислено 40 тысяч душ, а принявших российское подданство – 1586 душ.

Христарадников исчислено 55 тысяч душ.

Прокаженных исчислено 60 тысяч душ.

Также исчислено в Государстве Российском:

Православных христиан 3 миллиона 514 тысяч душ,

Старообрядцев всего 995 тысяч душ,

        Поповцев всего 575 тысяч душ, 

        Белокриницких 500 тысяч душ, 

        Древлеправославных 70 тысяч душ, 

        Единоверцев 5 тысяч душ, 

        Беспоповцев всего 420 тысяч душ, 

        Поморцев 200 тысяч душ, 

        Часовенных 75 тысяч душ, 

        Спасовцев 50 тысяч душ, 

        Федосеевцев 50 тысяч душ, 

        Странников 40 тысяч душ, 

        Филипповцев 5 тысяч душ, 

    Раскольников всего 366 тысяч душ, 

Стригольников 136 тысяч душ, 

Жидовствующих 125 тысяч душ, 

        Молокан 70 тысяч душ, 

        Духоборов 30 тысяч душ, 

        Хлыстов 5 тысяч душ, 

Армян 57 тысяч душ,

Латинцев 19 тысяч душ,

Луторовых и прочих еретиков 60 тысяч душ,

Магометан 707 тысяч душ,

Евреев 12 тысяч душ,

Мордвинов-нехристей 10 тысяч душ,

Калмыков-нехристей 9 тысяч душ,

Цыган 9 тысяч душ.

А грамоте знают 369 тысяч душ».

                    «Изборник Всероссийский».

Ночью привезли франкскую женщину. Господин купил ее несколько дней назад на рынке в Фесе. Она была немного рыжеволоса и даже миловидна, если бы не большие светлые глаза, портившие лицо. На ней не было ничего, кроме синего плаща с капюшоном (говорят, франкские женщины ходят в таких плащах). Она сидела на полу, поджав под себя ноги и дико озираясь вокруг. Айша и Кянза посмеивались над ней. Я спросила ее, как ее зовут и откуда она, но она не понимала по-нашему. Мне было еще интересно, умеет ли она петь и танцевать. Обычно, когда господин отдыхает в гареме, я играю на лютне, а Айша и Кянза танцуют. Приближалось время утренней молитвы, и уже слышны были призывы муэдзинов, но я осталась с ней вдвоем и попыталась завести знакомство. Я взяла большую книгу с цветными рисунками, которые изображали разные диковинки и дальние страны, и попросила показать, откуд

--Так, пройдем еще раз. Антифол сидит в харчевне, рядом с ним – стражник, где-то на заднем плане слуга, а его жена и сестра жены в сопровождении куртизанки входят в харчевню. Антифол, начинай.

--А!  Вот и жена моя!  Ха-ха-га-га-га!  А я – му-у-у-у-у-у!  Хххххх!  Аааааа! 

--Куртизанка… 

--Ну!  Ваш муж не сумасшедший? 

--Жена… 

--Да, эта грубость выдает его. 

--Антифол… рычи. 

--Хрррр! 

--Милый доктор, как ему рассудок возвратить? 

--Доктор… 

--Прошу вас, дайте руку; я хочу прощупать пульс. 

--Вот вам моя рука, и я ваш пульс хочу прощупать тоже! 

--А-а…  Прочь сатана, вселившийся в него! 

--Иди-ка, лгун!  Я вовсе не безумен! 

--Повернись к жене… 

--У вас, милашка, завелся приятель!  Не этот ли молодчик с шафрановою рожей… 

--Стойте, стойте!  Все замрите!  Не то!  Не то!  Что вы делаете!  Антифол, вы не на вечеринке, где можно развлекать девок своими кривляньями.  Поймите, наконец, Джерри, что Шекспир – это высокая культура, а не развлекаловка.  Антифол – сильная личность.  Он оказался в неожиданной ситуации и до глубины души потрясен, но при этом в него вселился бес азарта (только не передавайте моих слов нашему архиепископу).  Он пытается, но не может до конца постичь ситуацию.  Это трагикомическая фигура, а не банальный балаганный паяц.  Он должен быть серьезен при всей комичности ситуации.  И не дергайте бровями.  Спокойнее лицо, только оно должно быть напряжено.  А это «му-у-у-у-у!»  В нем и отчаянье, и самоирония, и своеобразное покаяние.  И рога покажите.  Вы, куртизанка, справляетесь неплохо, только больше иронии и в то же время прибавьте чуточку провоцирования.  Ваш любовник сошел с ума, но это может быть и обычным дурачеством. Вас обокрали, но это было целое приключение, и вы привыкли к таким выбрыкам.  Так что, Уинстон, уж постарайтесь.  Наклейте себе на левую щеку мушку.  Жена…  Да, не тараторьте вы!  Говорите медленнее, голос мягче (ой, предлагали мне евнуха…).  Для вас все происходящее – кошмар, в котором вы затерялись, как в темном лесу, но вы – сильная характером женщина и пытаетесь бороться…  Эх, черт!  Убирайтесь!  Завтра начнем по новой.  Денег сегодня не будет.  Не будет, и все!  Убирайтесь!..  Ужас, ужас!  Куда движется мир!  К концу!  Эти олухи недостойны великого Шекспира!  Лондон, Лондон!  Как низко ты пал!  Литература опустилась до сборников анекдотов, театр стал банальным лупанарием, живопись дошла до примитивного геометризма и абстракционизма.  Нет ныне истинных ценителей искусства.  Все хотят развлекаться, никто не хочет чувствовать высокое в себе.  Мы одичали.  Брошу и я это безнадежное дело, продам театр содержателю какого-нибудь борделя и уеду на родину – в Джерси.  Буду ловить неводом рыбу, а вечерами декламировать Шекспира.  О, почему я не рожден был в прекрасном веке Елизаветы Первой?  Век ее тезки уж очень мрачен и безрассуден.  Мы – выродившееся семя великих англичан.  Где бесстрашный Рэли, бомбардировавший Кадис?  Где отчаянный Дрейк – гроза берберских пиратов?  Где премудрый Бэкон, мечтавший о летательных машинах и знавший секрет левитации?  Даже преступления того века были великими, не то что свара трех воришек под Лондонским Мостом.  Прочь!  Прочь отсюда!

«Ересь стригольников объявилась лет за шести сот тому назад во Пскове и Новгороде. А создали ее караимы жидовствующие. На еврейском наречии «стригольник» — суть «скрывающийся». Митрополит Фотий писал о них, что де «саддукеем о нем проклятым подражающе суть, еже и яко и воскресению не надеюще быти мняху». И Стефан Пермский о том же: «Не достоит-де над мертвым пети, ни поминати, ни службы творити, ни милостыни давати за душу умершего». Подобно караимам же стригольники отвергали Божественность Иисуса Христа, отвергали евхаристию и предавались книжным мудрствованиям, по-своему толкуя словеса книжныя. Пять веков о них не было ни слуху, ни духу, да при Царе Михайле Сергеиче вновь объявились. Старцем у них теперь Гришка Явлинский – выкрест из Львова. Чтут они тако ж яблоки, и яблоками также и причащаются, особливо в Яблочный Спас. При Царе Борисе Николаиче были у них выборные на Земских Соборах. И те выборные стояли против церковной десятины и иных церковных владений. Царя они не чтут и за него не молятся, и в Церковь Божию не ходят, но имеют свои молельни. А еще они с богатыми купцами-старообрядцами хлеб-соль не водят, а за то и не любят их ни жидовствующие, ни иные какие раскольники. И детям своим дают имена иудейские».

                    Из «Православного Наставления».

Наивысшую ступень занимает благородное рыцарство во главе с императором и королями: они костяк государства и есть один из мечей, которые Спаситель вручил людям. Ступенью ниже стоят клирики: по этому тезису нет единства в среде людей ученых, а иные считают духовенство вровень с панами и даже выше, но ведь церковными начальниками иногда становятся люди безродные и даже обращенные язычники, а дворянство ведет свои родословные веками. Далее стоят землепашцы, ибо труд землепашца наиблагороднейший после ратного и духовного; к тому же крестьяне кормят два высших сословия. Еще ниже — ремесленники, они живут трудом рук своих, часто переходят с места на место, а вообще тянутся к городам и перекресткам дорог; первый город, как известно всякому знающему человеку, основал не кто иной, как сын Каина, и его проклятье тяготеет над горожанами, хотя они и считают нас — селян невежественными мужланами. Пятая ступень вниз принадлежит торговцу: он не сеет и не жнет и ничего не производит сам, а лишь покупает в одном месте и продает в другом. Куда более подла профессия купца: эти люди лишь наживаются на бедах и горестях ближних, и поделом Спаситель ненавидел их; если из числа людей благородных спасется и каждый десятый, то среди купцов и банкиров — едва ли один на тысячу. Самый низ общественной лестницы отдан презренным фиглярам и актерам, они вообще ничего не делают, даже не дают денег взаймы, и лишь служат для нашего развлечения.

                    Кардинал Юзеф Бохеньский «Против ересей и заблуждений нашего века».

XI. 29. О женщине, намеренно убившей плод в своем чреве.

Женщина, намеренно убившая плод в своем чреве, должна быть сожжена заживо, если она сознается в своем преступлении; в противном случае она может быть оправдана испытанием огнем.

                    Forum Conche (Fuero de Cuenca).

Джодж Даббл-Ю Буш отстал от других всадников и углубился в дремучие заросли между двумя камнями – там вероятнее всего могли скрываться прокаженные. Конь пробирался между пышных кустов. Всадник крепче сжал ружье и пошарил стволом в ивняке слева. И вдруг буквально из-под копыт бросилось наутек какое-то существо (оно и на человека-то не походило – низенькое, покрытое не то шерстью, не то лохмотьями). Лошадь испугалась, отпрыгнула в сторону, и это помогло беглецу. Буш не успел выстрелить, а прокаженный пустился наутек между скалами. Но всадник был неумолим. Рискуя свернуть шею, он пришпорил лошадь и поскакал за убегавшим.

Здесь – в пещерах близ обрывистого берега прокаженные годами скрывались от карающего меча правосудия и даже производили себе подобных. Их приходилось выкуривать дымом или травить собаками.

Буш обманулся – он было устремился в сторону колышущихся зарослей, но они колебались от ветра. Прокаженный тем временем успел выскочить из лабиринта скал и бежал к линии морского прибоя. Иногда беглец помогал своим ногам передними конечностями, и совсем стал похож на зверя. Лошадь, выехав на открытое пространство, прибавила ходу, и расстояние, разделявшее преследователя и преследуемого, быстро сокращалось. Но прокаженный успел добежать до бушующих волн прежде, чем раздался выстрел, и пуля снесла ему полчерепа. Так он и остался лежать в полосе прибоя.

Солнце не показывалось на ненастном небе. Свистел ветер. Волны с грохотом кидались на скалы. Хоровод бесов с воем мчался на Буша из самой преисподней. Свинцовое море почти сливалось со свинцовым небом. Струи дождя пронзали мирозданье, и казалось, что эти массы воды вот-вот поглотят человека, который чувствовал то же, что должен был чувствовать последний смертный, не взятый на Ноев Ковчег. Буш воззвал к Богу и пробормотал молитву от нечистой силы. Лошадь сама нашла правильный путь в деревню.

В тот же день, сидя возле жарко пылающего очага, Буш подавился маленьким сухариком, взмахнул руками и мгновенно умер, задохнувшись. Его тело выбросили за забор, опоясывавший харчевню и таким образом защищающий ее от демонов, а обыватели, протягивая руки к огню, единодушно решили, что столь скоропостижная смерть объясняется проклятьем, которое наложил на Буша убитый им прокаженный.

«Наша Божественная Империя является головой и шеей мира и контролирует все народы. Недавно грязные варвары с Запада, не ведающие о своем низком месте, прибыли в Страну Богов, позабыв принести императору и сёгуну обычной дани. Что за наглые манеры!»

                    Айзава Сейшисаи.  7 год Эпохи Бунсей.

«Мы – христианейший король Государства Французского Франциск, представленный канцлером Жаном герцогом де Монморанси, и королева Англии, Уэльса и Ирландии Елизавета, представленная канцлером Энтони Блейром, графом Корнуэльским, торжественно провозглашаем:

1) война между нашими странами незамедлительно прекращается, и никакие враждебные действия отныне не допускаются;

2) английские войска, находящиеся на территории Франции, беспрепятственно покидают пределы страны, а также должны оставить на территории Франции все награбленное добро;

3) французские войска, находящиеся на территории Бельгии, покидают пределы страны, и король Франции обязуется не поддерживать короля Бельгии денежными субсидиями;

4) все пленные, захваченные до сих пор, за которых еще не был выплачен выкуп, беспрепятственно возвращаются во Францию и Англию соответственно, а власти Англии и Франции обязуются обеспечить возвращающимся полное содержание, соответствующее их знатности;

5) Королевство Англия и Государство Французское не имеют друг к другу никаких финансовых претензий;

6) христианейший король Франции отказывается от претензий на Нормандские острова, выраженных в его титулатуре, из которой исключается титул «Герцог Герсийский и Джерсийский»;

7) королева Англии, Уэльса и Ирландии отказывается от преследования магистра Роберта Фишера, который навел порчу на королевское семейство и укрылся на территории Франции.

Все эти пункты должны соблюдаться безусловно и точно.

В том канцлер Франции Жан герцог де Монморанси и канцлер Англии Энтони Блейр, граф Корнуэльский клянутся Господом Богом, не взирая на религиозные споры и разность символов веры наших стран.

Подписано в Париже, в Елисейском дворце в Страстную Пятницу 22 апреля 2005 года от Воплощения Господа Нашего (по Григорианскому стилю) и 9 апреля 6008 года от Сотворения Мира (как принято в Англии)».

Франсуа проснулся, когда лучик солнца, стоявшего почти уже в зените, коснулся его скулы. Он зевнул и выбрался из шалаша. Развалины замка заросли буйной зеленью, и лишь в нескольких местах угадывалось его былое величие. Справивши малую нужду пред руинами ротонды, оскалившей свои поломанные бурей зубы-колонны, Франсуа обнаружил, что еды никакой у него не осталось, и надо опять идти христарадничать на большую дорогу между Марселем и Лионом, особенно в тех местах, где проезжают изредка мусульманские караваны, и где стоят немногочисленные дорожные проститутки, которым проезжающий «муса» окажет внимание или просто швырнет несколько серебряных дирхемов. Для того, чтобы стать разбойником, Франсуа был слишком ленив и труслив, а потому предпочитал выпрашивать подаяние у проезжающих. Когда-то его предки владели этим замком и наводили ужас на всю долину Роны, но его строго практический ум, который решал две проблемы – «что есть сегодня?» и «чем занять остаток дня?», не мог осмыслить такую глубокую древность. Старая, рваная, когда-то белая футболка и почти новые шорты, немного испачканные сзади чем-то зеленым, составляли всю его одежду, а короткую провансальскую зиму он перетерпливал в холщовом балахоне.

Над городком стояло марево летней жары, все живое спешило спрятаться в тени деревьев и трав, и только два подозрительных нищих рылись в мусорной куче близ колодца. Многие дома в городке уже развалились, а во дворах буйствовала зелень. Франсуа побрел к вершине горы, откуда открывался прекрасный вид на Средиземное море. Если бы он знал грамоту и умел сочинять стихи, он бы воспел в прекрасных двустишиях очарование ярко-синего простора и прелесть заката, когда заходящее солнце блестит на ряби волн. Но стихи писать он не умел, а сами они не сочинялись.

Слева виднелись полуразложившиеся останки свиньи, которую убил на прошлой неделе из пистоля какой-то сарацин. Убил и проклял таким страшным проклятьем, что даже вечно голодные попрошайки не решились присвоить и поджарить в полуразвалившейся и загаженной часовне, где две старые и вышедшие в тираж дорожные проститутки устроили очаг и в ржавой дарохранительнице варили какое-то месиво.

Парило, собирался дождь. Тучи застлали половину неба, и тут Франсуа увидел необычное зрелище. В полулье от горы остановились бродячие комедианты. Уже стояли скамьи для зрителей, и представление должно было вот-вот начаться. Когда Франсуа подошел поближе и спрятался в орешнике, он заметил, что двое жонглеров выпустили из деревянной клетки на колесах красивую девушку с недлинными рыжими волосами и пронзительным взглядом. На ней было серое короткое платье комедиантки, синие чулки и кожаные туфли с короткими носками (длинные носки имели право носить только дворяне). Скамьи уже заполнила «приличная публика»: виноторговец в пестром жилете, седовласый старик в черной шляпе, старая вдова в черном, почти монашеском одеянии, мальчик лет семи в соломенной шляпе, и они уже кидали впереди себя медяки. Небо тем временем ожесточилось настолько, что казалось – вот-вот посыплются каменья. Солнце скрылось. Вихрь качал верхушки деревьев. В такие минуты Франсуа чувствовал такой суеверный страх, что закрывал лицо руками. Комедианты все делали без слов – такая мода появилась уже давно – в отличие от своих голосистых предков, которые на ярмарке могли перекричать ослиные вопли: один из них – в черном плаще достал из корзины с реквизитом большие и острые железные рога, похожие немного на крестьянские вилы, и прикрепил их к голове девушки, а другая женщина крепко связала сзади ей руки – девушка превратилась в быка. Остальные комедианты превратились в тореадоров, и один из них – в черном плаще — громко крикнул: «О, Милин!» Девушка стала рыть ногами-копытами землю, а потом устремилась на него, но он ловко увернулся, помахав перед ее головой своим плащом тореро. Другие четверо тореадоров тоже были недосягаемы для ее рогов, лишь одного – помладше – она легко ранила в ладонь. Зато главный комедиант больно кольнул ее тонкой спицей в спину. К зрителям присоединились еще две безобразные старухи. Медяков кидали все больше. Тогда девушка неожиданно сделала выпад и изо всех сил ударила рогами комедианта в черном плаще в грудь. Он упал, истекая кровью.

И тут посыпались первые тяжелые капли дождя, а за ними устремились другие – помельче. Зрители, прикрываясь плащами, стали расходиться, а комедианты собирали в жидкой грязи монетки. Девушка сидела рядом с убитым и, не отрываясь, смотрела на него.

Франсуа тоже побежал назад – к своему шалашу. Еще раз ему придется засыпать на голодный желудок.

На берегах реки, которая когда-то именовалась Борисфеном, а с некоторых пор — по-славянски Днепром, в первозданной степной глуши ХХ века случайный путник под вечер мог наблюдать в общем-то обычную картину: небольшой отряд татар, только прошлым летом отпавших от Белого Царя, — один из тех, на какие разбиваются при отступлении крупные орды степняков, располагался на ночлег под открытым небом, с тыла защищенный рекой, а с переду — болотистыми зарослями очерета. Крымцев было около десятка; они расселись вокруг костра и ужинали острым сыром — брынзой и бастурмой, запивая кумысом. Ближе к реке паслись кони — не менее двадцати выносливых степных скакунов, и лежал, связанный по рукам и ногам человек в драной свитке и дорогих остроносых сапогах. Одежда выдавала в нем гетманского стремянного, а его вид и отношение к отдыхающим степнякам — недавнего пленника крымцев, совершающих мелкие набеги на приграничные крепости Украины.

Тем временем смеркалось. С реки поднимались тучи комаров, в травах верещали кузнечики, уже явственно виделись порхающие нетопыри, луна уже сияла меж двух обвисших туч, и ничто, кроме сгрудившихся у костра степняков, да полуистлевшего остова генуэзской галеры в нескольких сотнях саженей вверх по реке, не указывало на существование человека в этих местах.

Что-то встревожило лошадей, и когда они и люди тревожно поводили ушами, опасаясь дерзости волчьей стаи или внезапного нападения врагов, люди вспомнили о пленнике. Один из татар подошел к связанному, грубо тронул его ногой. Пленный очнулся. Татарин кинул ему без всяких слов небольшой кус брынзы, а потом окатил речной водой из пустого бурдюка из-под кумыса.

Пленный стремянной понемногу приходил в себя, жадно пережевывая единственную пищу за весь день. Он не мог воспользоваться руками, но ловко манипулировал языком и подбородком, захватывая куски раскрошившегося сыра. Это видимо понравилось накормившему его, и он похлопал пленника по плечам со словами: «Карош казак. Бачка тебя на своем коне повезет».

Ночью, когда степняки, исключая дремлющего дозорного, уже спали, он долго ворочался, пытаясь ослабить путы, и в бессильной ярости всматривался в тяжело дышащих после долгого пробега коней. Напрасный труд. Единственное, что ему удалось, это перевернуться на спину, и он долго смотрел на плывущие облака и ясно мерцающие звезды, которым в их божественной высоте дела никакого не было до смертных. И тогда молитвы в его устах, молитвы Христу и Богоматери Почаевской, сменялись проклятьями.

Меня привезли в крымский город Судак, что на самом море, где я был продан купцу из Солуни в числе еще тридцати товарищей по несчастью. Но прежде хочу поведать о дивной встрече.

Через два дня пути мы прибыли в большое селение, а лучше сказать стойбище со множеством шатров и загонов для лошадей и всякого мелкого скота. Меня привязали к толстому столбу посреди стойбища и трижды огрели кнутом, чтоб не вздумал бежать или порываться к побегу. Обессиливши под палящими лучами солнца, я был вынужден терпеливо сносить издевательства татарских детей, кидавших в лицо мне камни и целивших в меня из игрушечных луков камышовыми стрелами.

Нежданно я увидел среди степняков, спешивших по своим делам – о, Ладо! – мою незабвенную любовь Марию — так ее окрестили у нас. Она была служанкой у нашей купчихи-соседки в Горихиве. Вот уж четыре года с тех пор минуло, как мы первый раз встретились в ее каморке, пользуясь отъездом купчихи к умиравшему мужу в Путивль. Она была прекрасной чернокудрой девой в самом расцвете пятнадцати лет. Лишь несколько лет тому назад ее привезли в Горихив и продали с торжища, как басурманку. Я влюбился в нее безумно и мечтал сочетаться с нею браком, чему не препятствовала даже ее вера — она вскоре крестилась. Но она была рабыней, хотя и не скрывала знатности своего рода. Среди крымчанок помимо раскосых и широкоскулых девах — и кто только придумал звать их «красными девками половецкими»? — иной раз попадаются девы с тонкими чертами лица и благородством осанки — говорят, это потомки готов древних, бывших в степях еще ранее обров окаянных. Однажды ее едва не убили: она состригла волосы и принесла их в жертву какому-то своему божеству, а я и помочь ей ничем не мог. Наши нечастые встречи длились три года, а прошлой осенью она дерзко бежала в степь и вот сейчас явилась предо мной в богатых нарядах знатной крымчанки с греческой диадемой на главе.

Мы обменялись долгим и тоскливым взглядом, и были в нем ушедшая любовь и удивление превратностям судьбины, и страх перед неведомым грядущим. Я все же окликнул ее на нашем наречьи:

—Этой ночью развяжи мои путы, и убежим к нам. Я возьму тебя в жены, и мы более никогда не расстанемся...

Она скорее удивилась, чем возмутилась:

—Это невозможно, ты не сможешь добраться даже до Сиваша.

—А что со мной собираются делать?

—Обычно, таких, как ты, продают византийцам, а те к агарянам — в гвардию или в гаремы евнухами...

—О Господи!— я едва не лишился чувств.

—Ну что ж, походи и ты в моей шкуре,-- напутствовала меня она и быстро отошла, дабы нас не видели рядом.

От бессильной ярости я едва не откусил себе язык.

В порту Судака меня накрепко приковали цепями к еще тридцати пленникам, среди которых много было наших с Запорожья и Полтавщины. Хоть и стегал нас надсмотрщик за непонятные речи, мы все ж разговорились украдкой.

—Бежать отсюда нельзя, разве рыбам на корм,— говорил одни, Хомой назвавшись.

—Значит, ждать, что как баранов нас на торг поведут!— не стерпел я и получил плетью по лицу, а он продолжал, когда надсмотрщик отошел:

—Уповаем на Господа Бога и Христа Его. Нет у нас иной надежды. Мы все ж через православную страну путь держим: а ну как греки по единению во Христе смилостивятся и свободу нам даруют...

—Как же — раскрой роток под птичий гнездок!—отвечал ему сосед в драной рясе.—Будто не греческие купцы купят нас и повезут на аравитянские базары! Никому мы – «хохлы» так просто не нужны! Мы для них не братья, а товар, да еще и не всех купят!

Так мы стояли близ пристани и смотрели, как к берегу один за другим подходят большие турецкие корабли. Разгружали тюки шелковых тканей, большие кувшины с запечатанными горлами, персидские ковры и сундуки с чем-то хрупким и тяжелым. Наш хозяин — и как язык повернулся такое вымолвить! — долго ходил по базару, возбужденно тряс руками и все искал покупателей, но их не было, все тревожно глядели на море, видимо, предвещавшее бурю.

Наконец нашелся купец-еврей из Солуни, невысокий и страшный как смертный грех. Я уверен, на лицах Каина и Иуды не было столько злобы, сколько на его обличье. Он придирчиво оглядел всех нас, не отказался пощупать некоторых и, наконец, сказал на своем непонятном наречии то, что очень обрадовало продававшего нас. Тогда нас раздели донага и под надежной стражей стали проводить перед очами еврея. Меня он задержал и сказал продавцу по-гречески:

—Этого я не возьму: слишком хил.

—Хил, но вынослив,—возразил тот.—Он целый день бежал, пойманный, за моими всадниками.

Когда почти все уже прошли к сходням еврейского корабля — а еврей-купец взял всех кроме трех (в том числе Хомы) — один из пленников — болгар с Днестра враз порвал как бечеву цепи на руках и ногах, выхватил у ближайшего стражника копье и нанес удар еврею. Он не убил его, а лишь ранил в ногу. Еврей осатанел, три лучника тут же взяли на прицел остальных пленников, а болгара подняли на копья и еще живого сбросили в море.

Море, что лежит меж Царьградом и Судаком, славится своими бурями и опасностями для мореплавателя. Греки, когда впервые увидели его пенные волны, назвали Понт Эвксинский, что означает Море Негостеприимное. Мы же плыли в спокойствии и безветрии; сами волны несли нас на запад, а потом на юг. Держали нас — девяносто три человека в вонючем нутре корабля и кормили какой-то бурдой, пахшей гнилым сыром. День за днем люди умирали, и их выбрасывали в пучину морскую даже и без молитвы об усопшем. Еврей лечил рану на ноге и срывал злобу на нас.

—Я вас на куски разрежу!—кричал он едва ли не каждый день, спускаясь к нам с верхнего настила.—Вы уничтожили наши местечки, разоряли наши святыни! Преступники против человечности! Нет великой кары для вас! Да уничтожит бог Иакова и Израиля вашу страну вовеки и веки! Чтобы вороны выклевали глаза вашим детям! Чтобы забыли народы само слово Украина!

Он кричал это по-украински, но очень коряво, и иной раз проходился по нашим спинам, не жалея плети.

Я уж потерял счет дням, когда из разговоров корабельщиков узнал, что мы подплываем к Царьграду. Вот чудно! С малолетства мечтал я побывать в этом великом граде паломником, но уж никак не чаял узреть древние византийские святыни рабом.

Когда нас, обалдевших от внезапного солнца, вывели наверх, корабль скользил по глади широкой затоки среди множества кораблей, больших и малых, с разноцветными парусами и многоязыкими корабельщиками, перекрикивавшимися с корабля на корабль. По правую руку от нас располагался торговый конец (лишь гораздо позже я узнал, что он зовется Галатой), а по левую сам Царьград, что ныне именуется Истанбулом — столица полмира, город столь великий, что сосредоточил в себе пятину всех богатств подлунного мира. Город утопал в садах, а церковные купола и минареты мечетей сияли в лучах полуденного солнца. Где-то здесь должны быть греческие купцы, на которых все уповали.

Но недолго мы любовались Святынями: корабль пристал к галатскому берегу, нас заковали попарно в цепи и повели в темный подвал с крысами и мокрицами. Двое из нас ослепли от солнца, что нередко бывает с нашими купцами в Крыму, но зрение в скорости восстанавливается после молитв и поста. Кормить стали получше, видно еврей хотел получить за нас большой барыш. Он торговался три дня, ничего не наторговал, а на четвертый собрался в далекую Александрию Египетскую, где, говорили, хорошие цены на сильных рабов для каменоломен.

Три дня мы плыли по Эгейскому морю, именованному в честь древнего афинского царя-басилевса. Дважды корабль терзали штормы, и мы молились всем богам и Николе-угоднику ради нашего спасения от бушующих стихий. На третий день появились пираты. Эти морские разбойники хозяйничают во всем римском море, где у них есть укромные места и тайные пристанища. Разноплеменная орда этих злодеев погналась за нашим кораблем и к вечеру настигла его. Дружина корабельная была вся перебита, а еврея изловили, и, привязавши за руки и за ноги к одной длинной веревке, пропустили под кораблем, хотя он изрыгал проклятья и взывал к своим прародителям — те остались немы к его мольбам.

Мы порадовались отмщению и стали горевать о нашей судьбе, ибо пираты и в мыслях не имели даровать нам свободу. Один из них — по говору болгар — сказал нам:

—Люди! Мы сожалеем о вас, но нам тож нужны деньги. А вы — единственное богатство этой жидовы. Потому мы продадим вас на египетском рынке, но обещаем отдать в хорошие руки.

Так мы и остались скованные в вонючем срубе, хотя обходились с нами куда милостивее и кормили жареной рыбой. Один из пленников сказал нам, что нас продадут в мамлюки.

—Что сие значит?— спросил я.

—А вот увидишь. Из всех рабских доль — эта предпочтительней.

—Не вижу ничего предпочтительного в любой рабской доле. Рабом ни часу не был и впредь не буду.

—Так ты уже раб, разве что неклейменый.

О, зачем я не разбил буйну голову о камни степи: лежал бы сейчас на пригорке близ Конки-реки, а душа пошла бы на небо к Господу!

Мы — несколько сот нагих юношей — стояли на невольничьем базаре у всех на обозрении. Слева был «причал невольниц», как его называли, и виднелись весы, на которых когда-то в незапамятные времена стояла прекрасная рабыня из Сенегала, и вес золота, отданного за нее, превышал ее собственный. К нам подошел рослый сотник в чалме, роскошных шароварах, с саблей на боку и что-то крикнул, вроде, на наречии Иверской земли. Двое вышли к нему, и он повел их, похлопывая по плечам. После подошел другой и выкрикнул по-татарски: "Эй, уланлар, ким Джаик-тан? Кельмунда!" Много невольников последовали за ним, радуясь встрече с соплеменником, а там настала и наша очередь: следующим сотником был русоволосый и седоусый киевлянин с пистолем и саблей на поясе, он с улыбкой оглядел нас и крикнул: «А ну, крещеные, кто из Чернигова, кто из Белгорода, отзовись!» Нас, украинцев и русских оказалось до сотни. Сотник разбил нас на десятки и повел в больной дом из камня (в земле Египетской деревьев почти нет, и все дома каменные или глинобитные, как в степи), и хмурые евнухи роздали нам добрую одежду.

Вот так я – великий визирь султана Мухаммада Хосни аль-Мубарака, да продлит Аллах его дни на земле – прибыл в благословенную Аллахом страну аль-Миср.

Роберт Энсон Хайнлайн любил охотиться в самом дальнем уголке Лонг-Айленда. Его ферма стояла в трех милях от чудного леска, где еще водилось много дичи, и где можно было помечтать у костра в одиночестве о морских путешествиях, свисте ветра в шпангоутах и дальних неизведанных землях, где живут люди с двумя головами и четырьмя ногами. Шестой ребенок в многодетной семье, воспитанный в строгом духе методистской церкви, Роберт отслужил в шотландской морской пехоте, ушел оттуда по болезни, но его могучий организм справился с туберкулёзом. С тех пор он занялся общественной деятельностью и заседал в Манхеттенском конгрессе от партии правых либертарианцев. Первым браком он женился на Лесли Макдональд, но жена спилась и умерла на десятом году супружества. Второй брак Роберта был более удачлив: Вирджиния Дорис Герстенфилд занималась алхимией и владела семью языками, она стала верным соратником «Сверхчеловека Боба», как его дразнили политические противники, а один карикатурист даже изобразил его в позе римского цезаря, завернувшегося в шотландский Сент-Эндрю, как в тогу.

Роберту уже стукнуло восемьдесят, но он не чувствовал своих лет. Как старый корявый дуб, он врос в землю и сопротивлялся течению времени. Его старый мушкет и теперь еще бил без промаха. Из животных он терпеть не мог собак, зато обожал большого полосатого кота Питера, который сопровождал его во всех похождениях в охотничьей сумке и даже пил из блюдца имбирное пиво.

Он сидел у костра, поджаривая на вертеле виргинского журавля, и думал о просторах материка, лежащего за синими водами Гудзона. ...

... Там, рассказывали немногочисленные скваттеры, которые благодаря дружбе с атлантами, проникали на Запад на много дней пути, дремучие вековые леса, в которых человек чувствует себя, как под колоннадой собора, полноводные реки с гигантскими рыбинами, каждой из которых хватит на обед целой деревне, наконец, бескрайние прерии, окаймленные скалистыми горами, с миллионными стадами бизонов – громадных быков, совершенно непобедимых, ибо у атлантов лошади до прихода европейцев не водились, а продавать их было запрещено под страхом смерти; в десяти днях пути к северо-западу от Нью-Йорка меж двух озер, прекрасных как Божья слеза, грохочет невиданный в мире водопад, который местные жители называют Ниагара. И везде разбросаны бедные деревни атлантов, чьи воинственные жители одичали до неузнаваемости со времен гибели платоновской Атлантиды. А шотландские колонисты жмутся на своем небольшом острове и рады бывают выменять у гордых бронзовокожих вождей пару-тройку бобровых шкурок на железный нож или шахматную фигурку. Роберт Хайнлайн представил себя выступающим в зале заседаний конгресса: «Соотечественники! Мы как католики в чистилище сидим у врат, за которыми скрываются несметные богатства! Сколь была бы могущественна наша страна, если б мы овладели ими, если б каждое новое поколение колонистов с топором и мушкетом прокладывало дорогу избранной нации шотландцев к новым и новым горизонтам, до самого края земли!» Нет, куда им! Каждому дороже свой маленький, но ухоженный участок, спокойная старость в кругу семьи, коротание вечерков в пабе за кружкой пива со стейком, чем опасная и прекрасная жизнь пионера. В каком же худосочном веке родился «железный Боб»… А ведь были викинги, которые бороздили моря, были крестоносцы, без страха и упрека отправлявшиеся в заморские страны, не думая, будет ли у них сытный обед на следующем бивуаке… Люди измельчали и кажутся карликами в сравнении с титанами древних времен…

Вечером того же дня Роберт Энсон Хайнлайн тихо ушел из жизни во сне, без мучений и сожалений. Ему снились иные миры, бескрайние просторы и фантастические животные.

ФИЛЬМ О ФИЛЬМЕ: КАК ПИСАЛОСЬ «НАШЕ СВЕТЛОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ».

Хотя среди завсегдатаев альтисторического сайта бытует мнение, что лучшим произведением В.Булата и по сей день является «Лишь бы не было войны», я придерживаюсь несколько иного мнения и полагаю таковым «Наше Светлое Средневековье», которое представляет из себя summa summarum всех моих идей и эстетических ценностей.  Помните анекдот: американцы привезли на кинофестиваль фильм о рекламе, немцы – о сексе, итальянцы – о мафии, а Петька и Василий Иванович обо всем вместе.  Вот так и здесь нет ни одной моей альтернативы, которая не нашла бы отражение в «Нашем Светлом Средневековье»: ЛНБВ – как все, я уверен, сразу заметили, это СРЕДНЕВЕКОВОЕ в своей основе общество, правда, на достаточно высоком технологическом уровне; как и в «Медном Веке» здесь нетехнологическое общество; все альтернативы развития третьего мира без колонизации Европой нашли здесь свое наиболее яркое воплощение; и даже альтернативы о тридцатилетней жизни и «педофилии» на космических трассах – это ведь из этого мира, которым правят в сущности тридцатилетние люди, а в 15 лет человек – уже здоровый лоб, и в принципе социализированный (Ибн Сина вспоминал, что за какие-то пять лет «изучил все науки»).  Так что именно это произведение в жанре сборника новелл – самое сущностное в «мирах Владимира Булата», все остальное следует рассматривать через призму «Нашего Светлого Средневековья». 

Замысел написать «портрет Средневековья» созревал у меня еще в 1999, когда под впечатлением композиции «Мне много пришлось исходить дорог» (не помню группу-исполнителя) я вознамерился основать Партию Феодальной Реакции (и даже еще ранее, когда эстетически меня вдохновляли некоторые композиции «Лед Зеппилин»).  Первоначальный набросок должен был основываться на путевых заметках человека XV века – реального средневековья, украинского униата, который после разорения и продажи за долги замка на Подолье скитается по Европе в 1500-1505 гг.  Это сохранилось в сцене со Шварном Володимеровичем в немецкой корчме.  Я хотел обозреть т.н. «подземелья истории» средневековья – темы, которые по тем или иным причинам недостаточно освещены или вовсе не присутствуют в современной популярной (да и академической) литературе по истории: например, мироощущение средневекового человека, его представление о времени и пространстве, этических ценностях и т.д. (Эти темы при кажущейся их привлекательности – особенно для Хейзинги и французской Школы Анналов – еще далеки от освоения: взять хотя бы тему «историческая география XV века»).  Естественно, я намеревался продемонстрировать не просто сами по себе ценности, представления и «предрассудки» позднего средневековья, но и показать, на что они опирались в своей ПРАВОТЕ. 

Первый сборник из пяти новелл я накатал на скорую руку в августе 2004 года, и это были как бы пять новелл о разной любви – земной и небесной.  Это первые шесть сюжетов: «Царь Борис Николаевич въезжает в Москву», «Джон Элтон читает проповедь о гомосексуализме», «дядюшку Луи ловят вербовщики», «Вовка Булат – кубанский казак умыкает казачку», «вечеринка неаполитанских дворян» и «пленение прекрасной таджички».  Таймлайном для этих сюжетов послужил мой сценарий «Христофор Колумб-на-Дону», суть которого как раз и заключается в проблематике «естественного» развития неевропейских цивилизаций, без прессинга «бремени белого человека».  Европейская цивилизация по определенным причинам не смогла выйти за пределы Европейского полуострова Евразии, и мир существует в своем первобытном неведении, как существовал он во времена Карла Валуа, какие бы сверхновые не взрывались, недоступные телескопам астрономов.  Должен сразу же подчеркнуть, что я – сторонник именно такового – «естественного» развития человечества (на одном из читательских форумов, в процессе обсуждения моего ЛНБВ – еще полтора года назад – было высказано мнение, что автор недолюбливает крестьянство; нет, этого я, как Черномырдин, не принимаю; чепуха!  кто, как ни я, верит в библейский миф о «проклятости» всякого города каинитов; будучи правогегельянцем по убеждениям и на ½ казаком, ¼ дворянином и ¼ крестьянином по физическому происхождению, разделяя шпенглеровскую т.з. о дворянстве, как о высшем слое крестьянского океана, я не могу придерживаться иной т.з., и моя нелюбовь к капитализму, предпринимательскому классу, накопительству и их «надстройках» — демократии и т.д. – отсюда, из средневековых «предрассудков»; таким образом, я – феодал, желающий эксплуатировать своих крепостных и соответственно о них заботиться, а торгаш просто продаст их: для него это просто товар, не мое — не жалко!) 

При этом я берусь доказать, что Средневековье не было уж такой «антигуманной» эпохой.  Даже смертная казнь до XVI века была редкостью в уголовных статутах (в Англии еще в XII веке даже за убийство короля полагался лишь штраф – 1200 шиллингов – большой, но не чрезмерный), а амнистия весьма часто посещала становья: во Франции XIV-XV вв. особенно часто амнистии подвергались виновные в групповом изнасиловании.  И социальная сфера в XV веке работала получше, чем в XVII.  А потом наступает эпоха сифилиса, работных домов, скопидомства, ханжества и усиления королевской бюрократии.  Здесь все это отсутствует, хотя до сих пор многие расчеты ведутся безналично или через бартер, а из всех развлечений – жонглеры да чтение при свечах. 



Первая сцена: «Царь Борис Николаевич въезжает в Москву» более эстетическая, чем политическая.  Представьте себе синеватый зимний вечер с легким морозцем, грязные от многочисленных полозьев московские улицы, спешащие по делам москвички в собольих шубках и с длинными косами на деревянных мостовых, воронье на деревьях, отрубленная голова разбойника на пике у ворот Разбойного приказа, соленья на прилавках сытного рынка, насурмленные уличные девки на Арбате, тут же – в корчме собралось несколько семинаристов в длиннополых черных рясах, и один из них под закуску (красная икра) рассказывает, что будто один человек крылья изобрел… 

Вторая сцена: «Джон Элтон читает проповедь о гомосексуализме» — прежде всего, естественно, сатирическая, но, как и во всякой хорошей сатире, в ней 2/3 сухой правды.  Замкнувшись в своем буквалистском маразме, североевропейский протестантизм перешел в стадию некого суфизма, консервации отживших традиций – в общем, некая теократическая антиутопия. 

Третья сцена: «дядюшку Луи ловят вербовщики» гораздо «веселее» и «живее» — чай в католической стране действие происходит.  Невооруженным взглядом видно большее изящество французского типа по сравнению с рубленными топором англосаксами.  Подобные сцены разыгрывались на улицах французских городов почти 200 лет – с XVII по XVIII век (англичане показывали пальцами на французов и гордились, что в старой доброй Англии никогда так не ловили людей для армии; да, это верно, их не ловили для армии, их ловили для флота и заселения колоний). 

Четвертая сцена: «Вовка Булат – кубанский казак умыкает казачку» автобиографична.  Это я сам в этом мире: умею читать, писать и считать до ста, стреляю с бедра на 100 шагов, объезжаю за день любого арабского скакуна и не ношу очков.  Здесь же увековечен образ моей первой супруги, умершей от рака.  Хутор Булаты действительно существует на карте Краснодарского края. 

Пятая сцена: «вечеринка неаполитанских дворян» навеяна произведениями Габриэле д’Аннунцио – эстета и декадента (представьте себе смесь Горького, Мережковского и раннего Маяковского).  И еще представьте себе бездонное небо Неаполя, никаких выхлопных газов и электрических огней, терзающих несчастные звезды, зато румяные полнощекие торговки рыбой на неаполитанском рынке, девушки, сошедшие с полотен художников Возрождения – все, естественно, неграмотные – мечта любого НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ.  Нет, все-таки в католических странах живется лучше, чем в протестантских. 

Шестая сцена: «пленение прекрасной таджички» — каюсь, почти полностью списана с советско-индийского фильма «Али-Баба и сорок разбойников», который я видел первый и последний раз в жизни в пионерлагере под Киевом, где сейчас Чернобыльская зона, в 1982 году. 

Седьмая сцена: «испано-британский конфликт вокруг Гибралтара в 1966» — кстати, вполне реальное событие (конечно, до военных действий не дошло) – написан как вагнеровская ария.  Это – официальная хроника, и она пишется по определенным канонам, которые все заметили: теодицея, контрреформация, средневековый снобизм по отношению к торгашам.  Протестантско-папистский конфликт, по-прежнему раздирающий Европу, весьма и весьма на руку России. 

Восьмая сцена: Из «Меморандумия дьяка Посольского Приказу Евгеньки, Примакова сына…» воспроизводит многочисленные отчеты о поездках прошлых веков.  Упоминается англо-аргентинский (англо-испанский) конфликт 1982 года, в котором в этой реальности победила Испания. 

Девятая сцена: «Путешествие Шварна Володимеровича» — беглый взгляд на состояние гуманитарных наук: все на латинском языке, любовь к крылатым изречениям («Рожденный ползать летать не может!»)  Вообще заметил любопытную вещь: мы сейчас в начале XXI века неплохо осведомлены о состоянии физики или химии (допустим) XV века, но имеем очень смутные познания в области состояния спекулятивных наук того времени (например, кто может мне рассказать о «преадамитской» дискуссии XV-XVI вв., или кто читал «Историю мира» сэра Уолтера Рэли). Оно и понятно: в физике люди были ограничены несовершенством методов исследований, а вот в гуманитарных науках все теории, в принципе, равноправны, и отрицать их можно только по принципу: «Шурик,.. это же не наш метод!»  Поэтому исследования в этой области как бы негласно ограничены (представляю, как афроамериканские лидеры заклеймят Карла Линнея и разобьют все его бюсты в библиотеках США, ведь «отец классификации» считал их следствием сожительства людей и обезьян! и давал черной расе – «Afer niger» следующую характеристику: «хитрый, ленивый, невежественный, черный, флегматичный…  Управляется произвольным повелением своих хозяев»). 

Десятая сцена: «солист группы «Король и шут» в палатах Ксении Анатольевны» посвящена (да простит меня Л.Б.Нарусова) ее дочери.  Впрочем, один из моих бывших учеников, который учился вместе с нею, утверждал, что в реальности Ксения Собчак вовсе не такая.  А я думаю, что человека в данном случае делают обстоятельства.  И эта сцена в духе Виктора Гюго имеет свою реальность и в наше время (в подобную ситуацию не однажды попадала Земфира). 

Одиннадцатая сцена: «Немецкий дворянин Вернер фон Браун мечтает о звездах» (помню, очень понравилась ув. Альтернатору) – свифтовская в смысле фантасмагорий технического прогресса, каким он представлялся в XVI-XVII вв., и хотя большинство этих проектов уже осуществились (компьютер, детектор лжи) или будут осуществлены (биоэнергетика, антигравы), но в сущности все «технические» и «естественные» науки были гуманитарными: ученые мужи перечитывали классиков и выписывали из них цитаты.  Окружность земной орбиты Вернером фон Брауном сосчитана в высшей степени просто: окружность Земли – 40000 километров, в году 365 с четвертью дней – значит надо перемножить эти цифры с поправкой на эклиптику – просто, как и все гениальное! 

Двенадцатая сцена: «Челобитная царю Борису Николаичу» отражает «трусливость и малодушие малохольной русской буржуазии» — формулировка из первой МСЭ.  Заодно – неплохой образчик канцеляризма XVI века, прошедшего через 400 лет языковой эволюции. 

Тринадцатая сцена: «Майкл, принц Бенинский – он же Магомед Али, султан Алжирский», вызвавшая целую дискуссию о сравнительной характеристике французского и бенинского оружия.  Должен заметить, что Франция XIX века реала – это одно, а все еще полуфеодальная Франция Нашего Светлого Средневековья в XX – это совсем другое.  Во всяком случае, целые флотилии берберских пиратов по прежнему грабят побережья от Сиракуз до Бреста, а отдельные попытки правительств Западной Европы этому помешать безрезультатны.  Хорошо хоть существует с начала XIX века порядок выкупа знатных пленников. 

Четырнадцатая сцена: «Трапеза Государя Всея Руси Владимира Владимировича» — здесь сразу же бросается в глаза то, что даже к Царю по прежнему обращаются на ты.  Обращение на вы, вошедшее в обиход в Римской Империи еще при Юлии Цезаре и Августе, в России прижилось только с подачи манерной Екатерины Второй.  Кстати, долголетие русских царей не выходит за рамки средневековых «норм жизни»: Александр I – 48 лет, Николай I – 59 лет, Александр II – 63 года, Александр III – 49 лет, Николай II – 50 лет, Михаил II – 40 лет, Георгий (здесь он живет до 1953 года – автомобилей-то нет) – 43 года.  Дальше стрелецкие цари: хитрый Аникита Хрущев (1894-1964), Александр Семичастный (ум. 1967), Юрий Андропов – единственный долгожитель (1912-1984) – в принципе, он должен был скончаться еще при первом же приступе почечной недостаточности – надо уточнить в каком году это случилось.  Казачий царь Мишка Горбачев (1931-1991) – кстати, потеря власти, как правило, влечет за собой физическое устранение.  Недужный ровесник Горбачева – Борис Ельцин (1931-1999) – по мнению и народа и большей части боярства просто «зажился» на свете несколько «лишних лет», и в принципе должен был скончаться еще в 1996, – почему он жив до сих пор в реале – для меня загадка. 

Пятнадцатая сцена: «Артур Конан Дойль – Баскервильская собака» — Шерлок Холмс – экзерцист – изгоняющий бесов.  Кстати, эта трактовка образа лондонского сыщика очень понравилась бы самому Конан Дойлю, ибо он был писателем-мистиком (и даже наркомания Холмса имеет к этому непосредственное отношение; равно женоненавистничество и др. компоненты «Записок»).  Новелла пронизана страхом средневекового человека перед темными силами, и в то же время европеец стремится классифицировать свои страхи – вот так и рождается рефлексия высокой культуры (Кама-Сутра – тоже, в сущности, дотошная классификация – такие мы уж арийцы!) 

Шестнадцатая сцена: «Список Исчисления населения Российского Государства» — в целом вполне соответствует результатам Российской переписи 2002 года.  Роль прокаженных играют ВИЧ-инфицированные, христарадников – безработные и т.д.  Роль политических партий (как и в нашей реальности – кто же будет с этим спорить?) исправно выполняют религиозные секты.  Кстати, женщины учету вообще не подлежат (душа – понятие гендерное). 

Семнадцатая сцена: «Француженка, проданная в марокканский гарем» — этот абзац сочинялся целый год.  И только случайно я нашел нужный ракурс: мы смотрим на происходящее глазами арабской женщины («запретная» тема в современной европейской кинематографии, правда кое-кто пытается этот запрет нарушить или обойти). 

Восемнадцатая сцена: «Языческие песни» — выдержана в духе немецкого пост-романтизма.  Язычество здесь вообще более живуче, чем в нашей реальности.  Ибо опирается, прежде всего, на традиционный уклад жизни.  Я склонен согласиться с В.С.Соловьевым, который считал Средневековье компромиссом между язычеством и христианством: в Новгороде до самого начала ХХ века жители бросали в Ильмень-озеро монетки в жертву божеству. 

Девятнадцатая сцена: «Репетиция пьесы Шекспира «Комедия ошибок» в лондонском театре «Глобус».  Здесь интереснее всего мироощущение режиссера: для него, как и для всех мыслящих людей вокруг, золотой век – позади нас.  Туда – в прошлое – устремляется он мыслями и мечтами.  Средневековый человек не любил настоящее и еще меньше любил будущее, которое вызывало у него ужас. 

Двадцатая сцена: «Описание ереси стригольников из Православного наставления».  В этом мире роль политических партий исполняют, как говорилось выше, религиозные секты.  Причем, их религиозно-политические программы в целом соответствуют знакомым нам политическим двойникам.  Можно вспомнить очень и очень любопытный фрагмент из романа А.Толстого «Петр Первый», в котором Людовик XIV пишет своему брату Карлу Шведскому об изгнанных гугенотах, которые рассеялись по всем странам Европы и умышляют против монархов – любопытный образчик конспиратологии, которой вообще пронизан весь роман Толстого.  Таким образом, имеем: старокатолики-ультрамонтаны – сторонники королевского абсолютизма с некоторой долей просвещенности, паписты – сторонники активного влияния Папы Римского в католическом мире (учитывая его продолжающееся фактическое противостояние с протестантским НАТО), которое развивается при посредстве многочисленных католических организаций (Опус Деи, Католическое Действие, Мальтийский Орден и т.д.), англикане – сторонники просвещенной парламентской монархии (причем католики и по сей день не имеют равенства в правах с протестантами, что, естественно, подогревает Ольстерский конфликт), лютеране – консерваторы, сторонники бюрократической монархии типа системы Фридриха Великого, английские и шотландские пресвитериане – консерваторы, кальвинисты и примыкающие к ним гугеноты – убежденные республиканцы, строгости взглядов которых позавидовал бы и Робеспьер с Сен-Жюстом (Шотландия – Свободные Графства – федерация, Швейцарская конфедерация, Соединенные Провинции Нидерландов – страны, где эти политические силы находятся у власти; в Женеве до сих пор запрещаются танцы, азартные игры, выпивка, проституция и т.д.), английские методисты близки классическим либералам, квакеры и адвентисты – анархисты и своеобразные анархо-либертарианцы, меннониты – убежденные пацифисты, баптисты – левые, но не социал-демократического, а скорее социал-христианского типа, сюда же относятся либеральные католики в Римско-Католическом Мире, в России – православие – идеология правящего класса, различные толки старообрядчества и раскола – идеология оппозиционных группировок (казачество постепенно отступило от раскола, а вот его позиции в купеческой среде значительно окрепли), неоязычество в Германии приняло вполне национал-социалистический характер (1933-1945 характеризуются еще большим влиянием магии и магических ритуалов, чем в нашей реальности), после 1945 года неоязычество ушло в подполье, однако в 90-е гг. наблюдается повсеместно (в т.ч. во Франции) его возрождение; процветает сугубая взаимная нетерпимость вышеназванных религиозно-политических группировок, доходящая нередко до уличных потасовок, а в ряде городов – в Будапеште, например, сложилась даже система раздельного проживания представителей враждующих конфессий. 

Двадцать первая сцена: «Кардинал Юзеф Бохеньский о сословиях».  Этот образчик интеллектуализма вполне в духе польского кардинала (в том же тоне выдержаны его иные труды), который еще в 60-х приметил в сероватой массе советских математиков гений А.А.Зиновьева.  В большинстве стран Европы по прежнему господствует земельная аристократия (более того, купцы стремятся вложить все свободные средства в земельную недвижимость и одворяниться – в перманентно нестабильной экономической ситуации это единственный способ сохранить капиталы – вот вам и секрет роста цен на современном российском рынке недвижимости), а поэтому ее политические и эстетические вкусы принимаются на официальном уровне. 

Двадцать вторая сцена: выдержка из подлинного свода законов испанского города Куэнка.  Вообще в средневековье все было рядом – высочайший гуманизм переплетался с изощренной жестокостью (причем, вполне осознаваемой и признанной печальной необходимостью: следственные пытки), философия зрелого социализма с наивностью «высшей расы».  Впрочем, здесь всего лишь древняя как мир система талиона – наказание должно быть эквивалентно совершенному преступлению.  Ведь это же справедливо? 

Двадцать третья сцена: Джордж Даббл-Ю Буш охотится на прокаженных.  Прокаженные – этот бич средневековой Европы к концу Средневековья стали постепенно исчезать как социальное явление, точнее их почти перестали замечать и отделять от основной массы общества.  Однако еще в XVIII веке прокаженные встречались в нескольких местностях Англии, и на них действительно устраивали настоящую охоту.  В целом сцена пронизана духом страшных сказок, какие рассказываются темной ночью под свист ветра и завывания привидений.  Народное мироощущение всегда находит объяснения для самых невероятных совпадений. 

Двадцать четвертая сцена: японский летописец о прибытии первых европейцев в Японию около 1825 года.  Снобизм «христианской цивилизации» разбился о еще больший снобизм «страны Богов».  Вообще европейцам просто повезло в истории человечества – целых 400 лет они не знали себе реальных конкурентов, но ведь все равно это не могло продолжаться вечно. 

Двадцать пятая сцена: мирный договор Королевства Англии и Государства Французского.  В этой Европе продолжаются войны, стыдливо спрятанные нашими современниками под камуфляж футбольного хулиганства, технологического и торгового соперничества.  Конфликты между европейцами за последние 60 лет никуда не делись, а тут даже нет никакой сдерживающей силы: воюют как правило католики с протестантами, и вновь скалы Ла-Манша оглашаются воинственными криками, вновь слышен звон мечей и свист стрел арбалетов, а часто и грохот выстрелов. 

Двадцать шестая сцена: провансальская нищета.  Здесь очень много планов и ракурсов – от видения мира неграмотным человеком социального дна до интеллектуальных высот экзистенциального мироощущения поздних европейцев (кстати, вся философия никуда не делать, она буйно цветет в этом гуманитарнейшем из миров!)  Франсуа – одичавший потомок провансальских трубадуров видит Милин Фармер.  Этот своеобразный «европейский буддизм» как нельзя лучше гармонирует с разрухой и деградацией европейского пейзажа (пример – «Девочка на шаре» Пикассо).  Так бы оно и было на самом деле, если бы в XVIII веке вовремя не подставили костыли научно-технического прогресса (не верите мне, спросите у Джонатана Свифта). 

Двадцать седьмая сцена, а вернее, целая галерея сцен, первоначально замышлялась как отдельное произведение – история похищенного славянского дружинника, попавшего в мамлюкский Египет и там преуспевшего (действие, как нетрудно догадаться, должно было происходить около 1200 года).  Прошло 800 лет – и НИЧЕГО не изменилось!  Изменилось ли что-либо с тех пор в нашем мире, судите сами (несколько сюжетов о захваченных в Афганистане советских воинах, перешедших впоследствии в ислам). 

Заключительная сцена, так понравившаяся ув. Альтернатору, рисует быт шотландских переселенцев на далеком острове Лонг-Айленд на другом конце света.  Главный герой – Роберт Энсон Хайнлайн описан с документальной точностью.  Последний аккорд «Нашего Светлого Средневековья» несет определенное умиротворение, но его тематика – «как бы Америка» — просто случайное совпадение. 



ЧТО НЕ ПОПАЛО В КНИГУ: 

Несколько сюжетов были почти осмыслены, но в окончательную редакцию по тем или иным причинам не попали. 

Во-первых, сцена в подземелье под Иерусалимом (виноват, Аль-Кодсом), навеянная эстетикой «Омена», где сидят еврейские террористы в мистической полутьме.  Где-то на поверхности раздается мощный взрыв – это подорвал себя в мечети очередной еврейский смертник.  И тогда десятник отряда начинает петь песню о былом величии древнего народа.  Но потом я отказался от этой затеи.  Среднестатистический европеец вообще мало интересуется жизнью евреев, цыган, прокаженных, кого там еще?  И если уж у христиан разных сект и конфессий сложилась система апартеида, то тем более это касается «внесистемных общин».  Да и с пассионарностью у них не очень – предприимчивые особи вроде Колумба или Рубинштейна уходят в выкресты. 

Во-вторых, большая сцена казни на Лубянке разбойника, пойманного в подмосковных лесах.  Публичность смертной казни не должна смущать наших современников, насмотревшихся СМИ и «чернухи», и подобно своим предкам, «запросто переходящим от помоста казни к шутовскому балагану», запросто переключающим пультом дистанционного управления многоканальный телевизор.  А в остальном, как совершенно правильно по этому поводу заметил Иван Грозный, «умел воровать, умей и ответ держать…» 

В-третьих, раз уж речь зашла о религиозных сектах, разделивших целые города на обособленные кварталы, то должна была непременно быть сцена побоищ на религиозной почве в Будапеште (точнее, в Пеште на более равнинном левом берегу) – после торжественного богослужения кальвинисты отправляются бить морду соседним католикам.  Здесь же — очень романтическая история любви молодого человека и девушки из разных сект (и соответственно, кварталов).  Общеизвестно особое стремление враждующих сект (кланов, наций) завладеть женщинами противника – без этого и победа не победа! 





А вообще получилось очень хорошо!  Смешались воедино свист ветра в ушах всадников, арабские танцы живота, хлопанье парусов в бурю, грубоватая галантность старых вояк, оханье над одром почившего в Бозе Царя Всея Руси, грохот выстрелов пищалей на какой-нибудь сибирско-казахской дороге, по которой мчатся фантастические всадники с волчьими хвостами на шапках, поголовная неграмотность и интеллектуальные высоты гениев, добротность деревянных оглоблей, вкус старорусского сбитня, марево северного сияния перед изумленным взором московского стольника, женские образы (тоже, кстати, списанные с натуры), занятые женскими проблемами, и главное! – искренность всех персонажей: «на том стоим – рабы твои верные!»

ВЛАДИМИР пишет:

весь полный текст "Нашего Светлого Средневековья"

Блин, коллега, ценю ваше творчество — но ГДЕ ЖЕ РАЗВИЛКА. Как возник этот мир?

Заодно, несколько композиций "Короля и шута", которые составляют с.жетное единство с НСС:

ГЕНРИХ И СМЕРТЬ

Шах и мат —

Генрих рад!

Он — король

На белом коне.

Как всегда,

При дворе

Равных нету мне!

Без побед

Счастья нет,

И всего

За несколько лет

Он разбил, одолел

Всех, кого хотел.

Жизни воинов шахматной доски

В битве рвались, словно волоски.

И настал

Тот момент,

Что врагов

Вроде бы нет.

Он тогда

Смерть позвал,

С ней играть он стал.

Жизни воинов шахматной доски

В битве рвались, словно волоски.

Ночь раздумий полна,

Чаша выпита до дна!

Свечи за спиной

Гаснут по одной.

Села смерть

С ним за стол,

Умертвила взглядом коня,

Посягнув на престол

Белого короля.

И его каждый ход

Она знает

Наперед,

Сделать шах

Не дает,

Бой к концу идет.

Генрих растерянный поднял взгляд,

Не привык он слышать слово "МАТ"!

В гневе он был оттого,

Что пешкою свергли его.

Смерть не объяснила ни чего.

МАРИОНЕТКИ

Мой мир огромен,

А я так скромен.

Вся жизнь спектакль —

Я в ней актёр.

Актёр-лицедей,

Добряк и злодей,

Не ради людей,

А ради искусства;

По жизни играю,

Я все секреты ваши знаю.

Вы в зале сидите,

И ваши нервы, словно нити,

Надёжно пришиты

К пальцам моим...

Вас обманули,

В грязь окунули.

Об этом вскоре

Узнают все!

Придворный актёр

Умён и хитёр.

Я тут с давних пор.

Насквозь я вас вижу!

По жизни играю,

Я все секреты ваши знаю.

Вы в зале сидите,

И ваши нервы, словно нити,

Надёжно пришиты

К пальцам моим...

Угрозы, насмешки,

Короны примеряют пешки,

На лицах отметки,

Что все они марионетки.

— Эй, куклы! Бегите!

Ешьте меня! Вот он я!

Я роль — вы сюжет.

Прольём миру свет!

Кто прав, а кто нет —

Пусть судят другие!

По жизни играю,

Я все секреты ваши знаю.

Вы в зале сидите,

И ваши нервы, словно нити,

Надёжно пришиты

К пальцам моим...

Угрозы, насмешки,

Короны примеряют пешки.

Уколы их метки,

Но все они марионетки.

— Эй, куклы! Бегите!

Ешьте меня! Вот он я!

Передо мною вы сидите,

И ваши нервы, словно нити,

Надёжно пришиты

К пальцам моим...

РОМ

Крик подобен грому:

— Дайте людям рому!

Нужно по-любому

Людям выпить рому!

— Дамы и господа!

Право, какой пустяк!

Кончилась вся еда,

В погребе ром иссяк.

На дворе Новый Год,

Пятую ночь подряд

Ром горожанин пьёт,

Все в один голос вопят.

Крик подобен грому:

— Дайте людям рому!

Нужно по-любому

Людям выпить рому!

— Что ты гостям суёшь?

Шахматы и лото?

Нас ты не проведёшь!

Трактирщик ты или кто?!

Где, где, где, где пианист?

Под роялем спит!

У-у-у-у скрипача

Голова болит.

Весь, весь, весь приличный люд

Превратился в сброд.

Не унять народ!

Здравствуй, Новый Год!

— Гостям, конечно, нужен ром,

А он прибудет завтра днём.

На старика озлоблен мир —

Прощай, мой маленький трактир.

Крик подобен грому:

— Дайте, людям рому!

Нужно по-любому

Людям выпить рому!

В трактир зашёл аббат!

Ну, да и шут бы с ним,

Если б не странный факт —

То, что и шут был с ним.

И, оглядев людей,

Пищу сварили всем

Из шутовских затей

И Богословских тем.

Припев:

Где, где, где, где пианист?

Под роялем спит!

У-у-у-у скрипача

Инструмент разбит.

Весь, весь, весь приличный люд

Превратился в сброд.

Не унять народ!

Здравствуй, Новый Год!

ИСПОВЕДЬ ВАМПИРА

Глазами зверя вижу мир!

Путь мой вечен…

Я классный парень, я вампир!

Бесконечен…

Есть у меня интерес большой,

Любопытно мне!

Что называете вы душой?!

Слабость, лелея тайком свою в уме!!!

Я убеждаюсь вновь и вновь!

Убеждаюсь…

У негодяев слаще кровь!

Наслаждаюсь…

Я не кусаю всех подряд,

Жертву выбираю,

Обычно это сладкий гад!

Но я живу, не видя дня

Во мраке бесконечной ночи

И нет надежды у меня

В гробу смыкаю свои очи.

Вся жизнь вампира сущий ад!

Мое время…

Вы рады жизни — я смерти рад!

Мое бремя…

Я к людям добрый, злобы нет,

Откуда злобе взяться?

Ведь для меня они обед,

Но я живу, не видя дня,

Во мраке бесконечной ночи,

И нет надежды у меня,

В гробу смыкаю свои очи.

СЕВЕРНЫЙ ФЛОТ

Бешеный ветер рвет паруса,

Старый варяг стоит у руля.

Завтра утонут три корабля,

Обычное дело для моряка

Северный флот, 

Только вперед. 

Ублюдки, снять паруса, 

На абордаж!

В трюме нет мяса, кончилось пиво..

Сколько еще до великого Рима?

Нам будет трудно — это терпимо!

Словно как баба ждет нас нажива!

Северный флот, 

Только вперед. 

Ублюдки, снять паруса, 

На абордаж!

Войнов замученных ждут холода,

Северный флот идет в никуда,

Богом забыта наша земля,

Враг будет плакать — все было не зря.

Северный флот, 

Только вперед. 

Ублюдки, снять паруса, 

На абордаж!

ИНКВИЗИТОР

Застыли каменные стены подземелья,

Слышны повсюду крики ужаса и плач,

Шептал под нос себе мужик, дрожа с похмелья

-"В моём лице теперь у Бога есть палач!"

Седой монах с крестом и в чёрном одеянии,

Спустившись с факелом в темницу, произнёс:

-"Все, кто здесь есть, должны испытывать страдания!

Я слышу Бога, он желает ваших слёз!"

Ненавижу смех!

Зов плотских утех!

Люди, вы теряете веру —

Это смертный грех!

Если спросишь, я тут при чём!

Я караю Божьим мечом!

Веры нет, ты предал её!

Горе в том твоё!

Плоть — она глупа!

Словно скорлупа!

Злом бессмертный дух насыщая

Божьего раба.

Если спросишь, я тут при чём!

Я караю, Божьим мечом!

Веры нет, ты предал её!

Горе в том твоё!

Люди, верьте нам!

Плахам и кострам!

Только боль и только страданья

Помогают вам!

Но признаться я могу лишь себе одному!

Их страданья — тщеславию дань моему,

Каждой ночью истязаю кнутом свою плоть,

Только похоть я никак не могу побороть!

ГИМН ШУТА

Терпеньем я не наделен

И мне все лучше.

Да, мне все лучше!

Я удивлен, я удивлен!

Судьба, в которую влюблен,

Дает мне право

Смеяться даже над королем!

Стать дураком мне здесь пришлось,

Хотя я вижу всех насквозь

Искренне прошу – смейтесь надо мной,

Если это вам поможет!

Да, я с виду шут, но в душе король

И никто, как я не может!

Эй, вы, придворная толпа!

Я вас не вижу,

Я вас не слышу!

Я отрешен, я отрешен!

Меня готовы, как клопа топтать ногами.

И это значит — мой час пришел!

Открою вам один секрет –

Вельмож, к несчастью, честных нет!

Искренне прошу – смейтесь надо мной,

Если это вам поможет!

Да, я с виду шут, но в душе король

И никто, как я не может!

Я всех высмеивать вокруг

Имею право!

И моя слава

Всегда со мной, всегда со мной!

Пускай все чаще угрожают мне расправой,

Но я и в драке хорош собой!

Как, голова, ты горяча!

Не стань трофеем палача!

Искренне прошу – смейтесь надо мной,

Если это вам поможет!

Да, я с виду шут, но в душе король

И никто, как я не может!

georg пишет:

ГДЕ ЖЕ РАЗВИЛКА. Как возник этот мир?

Я бы мог задать Вам вопрос типа: "угадайте развилку", но все просто: западная цивилизация не смогла выйти за пределы Европейского полуострова Евразии, а русские не перевалили за Урал. Это развилка на уровне глобальном. Далее — переходим на уровень суперэтноса — очевидно, что крупные страны Европы переколошматили друг друга за 300 лет, которые отделяют гипотетическое для этого мира открытие Колумба, от реального открытия Атлантиды в 1787 шотландскими моряками настолько, что пассионариев желающих завоевывать эти земли уже не нашлось — случилось пассионарное оскудение Европы (причиной были более ожесточенные религиозные войны, переросшие в гражданские XVIII века). На уровне этноса мы видим отделение в XVII веке от Испании Каталонии и Страны Басков (их пришлось с трудом завоевывать в ХХ-м), а на уровне консорций — отсутствие складывания морских конквистадорских коллективов, поскольку их актив поглотили религиозные войны (и Писсаро с Кортесом зверствовали в Италии и Германии). Личная судьба Колумба была перечеркнута мнением Леонардо да Винчи, который доказал, что расстояние от Испании до Ципанго в три раза больше, чем предполагал Колумб, и разослал результаты вычислений по столицам августейших государей, дабы не поддавались на провокации казнокрадов. А Васко да Гаме просто не повезло — не встретил он лоцмана, и его эскадра погибла.

ВЛАДИМИР пишет:

А Васко да Гаме просто не повезло — не встретил он лоцмана, и его эскадра погибла.

Про то, что мыс Доброй Надежды уже открыт — вам неизвестно?

Известно, но я уже говорил, что это дорога в никуда для европейцев. Они продвинутся дальше только в начале XIX века.

Римляне тоже знали Канары и даже Азоры. Но до Америки не доплыли.

ВЛАДИМИР пишет:

а русские не перевалили за Урал

Не жалко и двадцать пятый раз повторить — ненаучная фантастика.

ВЛАДИМИР пишет:

Римляне тоже знали Канары и даже Азоры. Но до Америки не доплыли.

Очень смешной аргумент. Римляне компаса не знали. И косого паруса. И мореходность у их кораблей была в разы ниже.

А Канар не знали они, кстати.

Да, я догадываюсь — для этого надо устроить большую войнушку на Пиринеях. Или задаться целью завоевания Северной Африки.