Альтернатива Оси ¶
Такой вот кусочек текста. Кто что думает о том, как это могло быть и при каких условиях? А если не могло — то почему?
С падением Гибралтара сражение за континентальную Европу не заканчивалось. «Свободный мир» в лице Британской империи сохранял на Пиренейском полуострове еще один небольшой плацдарм. Этим плацдармом был Лиссабон.
Согласно приказу фюрера, взятие Лиссабона стало задачей 6-й армии Рейхенау и 2-й танковой группы Гудериана. Последняя подошла к португальской столице уже изрядно измотанной – Пиренейская кампания, несмотря на ее внешнюю скоротечность, давалась немцам достаточно тяжело. Неудивительно, что сейчас, когда кампания явно подошла к концу, Гудериан попытался решить проблему Лиссабона одним ударом. 24 января он приказал 46-му танковому корпусу Виттинхофа штурмовать город.
К неприятному удивлению немцев, этот штурм был успешно отбит. То, что Лиссабон окажется в осаде, стало ясно сразу после прорыва Клейста к Атлантике, и за прошедшую с тех пор неделю англичане успели серьезно подготовить город к обороне. По его периметру были устроены линии окопов и минные поля, между которыми располагались артиллерийские позиции (пушки были частью мобилизованы из отступивших в Лиссабон полевых соединений, а частью сняты с португальских и британских легких кораблей). В результате немцы потеряли при первой же атаке больше 20 танков. Это было очень много, и от повторного штурма Гудериан отказался. Группировка, окружавшая Лиссабон, перешла к осаде.
Весь вопрос, однако, был в методах этой осады. Гудериан и Рейхенау совершенно не желали в конце выигранной кампании терять людей в пехотных атаках на подготовленную оборону. Но вся серьезная осадная техника в конце января оказалась сосредоточена под Гибралтаром, и быстро перебросить ее в район Лиссабона было невозможно, даже если бы она неожиданно освободилась. Между тем затягивание осады было нежелательно – из Берлина указывали, что в политических целях выгодно провести «окончательное освобождение Европейского континента» в кратчайший срок. И тогда немцы обратились к авиации.
Именно здесь сыграло роль международное сотрудничество. Немцы давно подозревали, что если их авиация поля боя по эффективности значительно превосходит советскую, то со стратегической авиацией дело обстоит скорее наоборот. Новейшие советские бомбардировщики ДБ-3Ф уже прошли серьезное боевое крещение при налетах на Лондон. Но в небе над Пиренейским полуостровом господствовали немцы, и для действий в этих условиях вполне подходили и многочисленные устаревшие ТБ-3 – четырехмоторные «летающие линкоры», имевшие неприлично низкую для боевых машин 1941 года скорость, но весьма большую бомбовую нагрузку. С самого начала Пиренейской кампании эти самолеты начали перелетать на Запад через налаженную цепочку промежуточных аэродромов, а теперь, по переданной из Берлина в Москву специальной просьбе, их переброска была резко ускорена. Помимо советских бомбардировщиков, в Португалии находилось не менее двух сотен Ю-88 и Хе-111, экипажи многих из которых успели получить боевой опыт над Англией. С 27 января вся эта флотилия приступила к ежедневным налетам на Лиссабон.
Аэродромы базирования союзников находились очень близко к цели, поэтому каждый их самолет мог спокойно совершать по 2-3 вылета в день. Британских истребителей в воздухе над Португалией практически не было, а ПВО Лиссабона была подавлена в первые же дни точечными налетами «юнкерсов». Навигационных проблем у союзной флотилии не возникало – бомбардировщики работали по площадям, методично снося жилые кварталы. На протесты находившегося в городе Порту правительства Салазара никто не обращал внимания. «Горе побежденным», – заметил по этому поводу командующий 3-м воздушным флотом Рейха фельдмаршал Хуго Шперрле.
Уже к 3 февраля немецкая разведка сообщала, что в Лиссабоне воцарился хаос. Очаги пожаров сливались, охватывая целые районы. Многие тысячи еще живых людей в самом буквальном смысле остались без крыши над головой. В уцелевших бедных кварталах каждый день отмечались беспорядки. Все это происходило на фоне того, что город был переполнен беженцами – почти все европейцы, стремившиеся бежать от нацизма и оказавшиеся в конце 1940 года западнее Пиреней, стеклись в конце концов именно сюда. Теперь здесь наступило массовое отчаяние. Вокруг пассажирских кораблей, все еще готовых уйти в Америку и Африку, завязывались настоящие бои. Уличная полиция уже давно не могла с этим ничего сделать. Британцы и их союзники из всевозможных интернациональных бригад были вынуждены ежедневно снимать подразделения с фронта, чтобы хоть как-то контролировать обстановку в центре города. Мародеров и бунтовщиков приходилось расстреливать на месте – в городе, где количество разрушенных зданий измерялось уже десятками процентов, никаких помещений для тюрем быть не могло.
4 февраля немцы предприняли еще один штурм, выбрав для проникновения в город его наиболее разрушенную окраину – и откатились, потеряв в первый же час 19 танков из 110 входивших на тот момент в передовую панцердивизию. Оказалось, что в обороне Лиссабона еще вполне хватает и противотанковых орудий, и пулеметов. И не только их. Из развалин стреляли противотанковые ружья, летели гранаты и бутылки с «коктейлем Ворошилова» (этот термин возник еще в конце тридцать девятого, при первых боях на Ближнем Востоке). Были отмечены даже случаи, когда бойцы со связками гранат бросались прямо под танки, подрывая их вместе с собой.
Все это, конечно, не осталось незамеченным в остальном мире. Дошло до того, что Черчилль поставил на очередном совещании вопрос: не следует ли плюнуть на господство немцев в воздухе и бросить к Лиссабону весь Флот Метрополии, чтобы как-то прикрыть эвакуацию героических защитников этого города?
Но развязка наступила быстрее.
Юрий Сергеевич Старк, коллега Андрея Вахрушева по Загребскому университету, служил рядовым в интербригаде имени генерала Рафаэля Риего. Бригадой командовал капитан Тадеуш Красовский, мрачный средних лет поляк с ампутированной кистью левой руки, участник этой войны с ее первого дня, то есть с первого сентября проклятого тридцать девятого года. Довоенной биографии Красовского Старк не знал, но организатором тот, во всяком случае, оказался превосходным. Это надо было суметь – за три недели превратить в подобие регулярной части толпу разношерстных и разновозрастных волонтеров, многие из которых до этого вообще никогда не держали в руках оружия. Если еще учесть и языковой барьер… По подсчету Старка, в бригаде служили представители двенадцати разных национальностей – почти как в одном известном кавалерийском соединении времен еще той Гражданской войны. Русских, правда, здесь больше не было, но поляки и латыши – были. А также немцы, мадьяры, бельгийцы, французы, американцы, англичане…
По профессиям народ тоже подобрался очень разный. Было даже несколько летчиков. В одном отделении с Юрием служил американец Джон Уиттэкер, прибывший в Испанию полтора месяца назад в качестве пилота доставленного на нейтральном пароходе истребителя «брюстер». Воевал он на севере, над Бургосом и Леоном. Сбил два советских И-16, а третий сбил его. С тех пор служит в пехоте. Не худший вариант.
Сейчас Юрий сидел в комнате на втором этаже полуразрушенного здания, привалившись к стене под окном. Такое положение позволяло ему в любой момент, приподнявшись, понаблюдать за происходящим на улице, а стенка и подоконник в то же время создавали защиту от случайных осколков – как край окопа с подбрустверной нишей. Карабин лежал рядом. Стекол в окне не было со времени начала бомбежек, то есть уже дней десять.
У стены напротив стояла спиртовка, фонарь, лежали какие-то свертки и чьи-то спальные мешки. И – бутыль с непрозрачным, как чернила, сухим вином…
Юрий в который раз подумал, что он, пожалуй, нигде и никогда еще не чувствовал себя настолько на своем месте, как в этом пристанище. В разрушенных домах вообще оказалось куда лучше размещать солдат, чем в жилых. Попросту удобнее.
Зачем отсюда уходить?
Да и не уйдем мы уже, пожалуй, никуда…
Скрип шагов. Юрий повернулся, помня про карабин. Но это был всего лишь Готфрид Беккер, еще один боец из отделения. Он вошел без стука, потому что стучать было не во что – дверь комнаты давно сорвали и изрубили на растопку.
– Как там дела? – спросил Юрий.
– Дождь, – кратко ответил Беккер, усаживаясь на чей-то спальник. – Странное дело, это у них называется зима…
– А ты настоящую зиму видел?
– А ты? – парировал Беккер.
Оба усмехнулись. Юрий жил в Югославии с тринадцати лет, и даже последнюю свою российскую зиму он провел в Новороссийске. Воспоминания о зиме настоящей, морозной, могли у него быть разве что из детства. Когда все белое и сверкающее…
Готфрид, напротив, видеть настоящую зиму в детстве не мог никак, потому что родился в Южной Африке. Чистейший немец по крови, он был типичным «фольксдойче». Его семья попыталась было вернуться на родину в тридцать четвертом, когда там обозначился экономический подъем. Полтора года они прожили в родном для отца Кельне. Потом, в тридцать шестом, когда всерьез начали громить евреев… Готфрид никогда подробно не рассказывал – что тогда случилось. Как-то они смогли пересечь границу Рейха и оказались сначала во Франции, а потом – и это, как теперь стало понятно, было самым великим счастьем – в Англии. Первая испанская война тогда как раз начиналась, и Готфрид рвался на нее добровольцем, но сначала ему было рано по возрасту, а потом стало как-то ясно, что дело уже проиграно, и отец его просто не пустил. Зато на эту испанскую войну он прибыл так быстро, как только смог. Служил прекрасно, хотя никакой воинской подготовки раньше не имел и страдал довольно сильной близорукостью. А уже во время осады Лиссабона их взводу велели расстрелять нескольких пленных – англичане вообще старались использовать интербригадовцев для подобных акций, чтобы не пачкать самим руки… Готфрид оказался тогда, кажется, единственным, кто принял участие в расстреле совершенно добровольно и без всяких видимых колебаний. С Юрием они тогда уже сошлись, и в последовавшем той же ночью разговоре Готфрид объяснил ему свою позицию. «Расстреливая гитлеровца, я приношу Рейху точно такой же урон, как если бы убил его в бою. Тут не до разговоров о рыцарской чести. Кстати, если верить Шопенгауэру, рыцарская честь – это всего лишь право сильного… В борьбе с НИМИ ничего такого быть не может. Война на уничтожение, понимаешь? Будь моя воля, я бы их и в плен не брал».
Юрий тогда поразмыслил и кивнул. Гражданскую войну он помнил мало, но и из очень отрывочных рассказов отца – бывшего полковника деникинской, а потом врангелевской армии – и из множества других рассказов, статей и мемуаров он понимал, как там все было. И здесь, видимо, все оказалось очень похоже. Юрий в глубине души – а иногда и открыто – презирал европейских интеллектуалов, которые изумлялись событиям последних лет, считая союз Гитлера и Сталина противоестественным. Идиоты! Но, может быть, хотя бы происходящее сейчас их убедит…
Пруссаки – или «проклятые гунны», или «боши», если угодно – и ползущая в данном случае с востока красная нечисть. Когда они воевали в той же Испании между собой, это и вправду выглядело странно. Опомнились, значит… И теперь с ними можно поступать только так, как с бешеной собакой. Подсунуть зверюге обмотанную тряпкой палку – и, когда она в нее вцепится, изо всех сил врезать ломом по башке.
Юрий боялся думать о том, что сил у континентального блока просто больше. Ведь что будет, если они победят? Если они высадятся в Англии и Америке?
Гибель человечества…
…За окном послышалась стрельба. Дальняя, на расстоянии нескольких кварталов. И не с той стороны, где должна была быть линия фронта, а скорее с противоположной.
– Это из порта, – сказал Готфрид.
– Там что – опять беспорядки?
Готфрид поморщился.
– По-моему, там пришел корабль из Бразилии.
Юрий чуть подумал и выматерился по-русски.
– Я хорошо помню эвакуацию Новороссийска, – объяснил он. – Не дай Боже, у нас тут начнется что-то похожее.
– А что там было?
Юрий задумался, подбирая адекватную метафору.
– Пожар в сумасшедшем доме во время наводнения, – сказал он наконец. – Такого борделя я никогда и нигде не видел – ни до, ни после.
– Зато на фронте тихо, – сказал Готфрид. – Примолкли соотечественники.
Это было сказано спокойно – но так, что Юрий посмотрел на Готфрида едва ли не с изумлением.
Конечно, все солдаты-интербригадовцы очень хорошо понимали, за что они воюют. Все они без исключения были добровольцами. И биографии у них были самые разные, часто очень впечатляющие. Но…
– Ты их так ненавидишь… За что?
Вопрос был явно бестактный, и сначала показалось, что Готфрид не ответит. Но он потянулся, переложил мешавшую ему винтовку к стене и начал говорить. Начал спокойно, но чем дальше, тем больше он сбивался. Юрию, для которого немецкий язык все-таки никогда не был родным, приходилось прилагать усилия, чтобы понимать – в чем дело…
…Ее звали Эсфирь – чисто еврейское имя, и была она из чисто еврейской семьи… ее двоюродный брат, кстати, получил Железный крест в Первую Мировую, артиллеристом был… Клянусь богом – я люблю Германию, и я бы с радостью служил империи… Рейху… Как там говорил кайзер: «В Германии нет евреев, а есть немцы иудейского вероисповедания…» У Гитлера на эту тему оказалось другое мнение. В тридцать шестом году во время одного из погромов в ее квартиру ворвались студенты… да, понимаешь, не штурмовики – их тогда уже разогнали, – а студенты из нацистской организации…
Готфрид задергался и замолчал. Юрий сидел рядом с ним, боясь пошевелиться.
Так прошло минуты полторы.
– Извини, – сказал Готфрид, не глядя. – Зря я это…
Юрий представил себе солдат в мундирах цвета «фельдграу».
– Не зря, – сказал он.
