Продолжение.
После того как в 1042 году Маниак поднял мятеж и переправился на Балканы, в Италии многое изменилось. К этому моменту мятежные лангобарды в союзе с норманнами осаждали Трани, единственный город в северной Апулии, который при всех перипетиях хранил верность Византии. Имея в своем распоряжении огромные деревянные осадные машины, самые большие, которые когда-либо видели в южной Италии, норманны не сомневались, что скоро заставят город сдаться. Так бы в действительности и произошло, но их постиг горький и неожиданный удар. Аргир, их избранный предводитель, сын уважаемого Мелуса, живое воплощение лангобардской национальной идеи, перешел на сторону врага. Прежде чем это сделать, он поджег самую большую осадную башню, и его прежним соратникам ничего не оставалось, кроме как уйти из-под стен Трани в обиде и замешательстве.
Аргир получил крупные взятки от греков; злополучный преемник Маниака привез ему письмо от Константина Мономаха с обещаниями богатства и высокого титула в обмен на возвращение в подданство империи. Но почему он принял эти предложения? Аргир жил, сражался и сидел в темнице за свои убеждения; его честность и искренность не вызывали сомнений, как и его патриотизм.
Причины его перехода на сторону Византии состояли в поведении норманнов. Лангобардская знать Апулии очень скоро осознала, что норманны из наемников превращаются в хозяев. Держать их в руках небыло никакой возможности. Обосновавшись в Мельфи, они беспощадно разоряли Апулию.
«Они грабят церковные имущества, захватывают усадьбы и поля, уводят женщин и позволяют себе всякие ужасы и злодейства.» Зато и население платило норманнам глубокой ненавистью и враждой.
«Ненависть итальянцев к норманнам, — говорится в одном письме, — дошла до такой степени, что норманну нельзя показаться ни в одном итальянском селении; если бы он имел вид паломника, и тогда он подвергается опас¬ности быть ограбленным и брошенным в темницу».
Осенью 1042 знать фемы Лонгибардия переходит на сторону Византии. Правда Аргир договаривался с Мономахом, и известие о победе Маниака повергло итальянцев в шок. Одно имя Маниака, который перед мятежом успел усмирить Монополи, Матеру и Джовинаццо, причем «все деревья гнулись под тяжестью повешенных», вызывало у лангобардов ужас. Однако дороги назад небыло. Нормандцы, уставшие от двурушничества своих лангобардских союзников, решили избрать собственного вождя. Со времен побед при Монтемаджоре и Монтепелозо на это место имелся явный претендент — Вильгельм Железная Рука; и вот в сентябре 1042 г. старший сын Танкреда де Отвиля был объявлен предводителем всех нормандцев в Апулии с титулом графа.
Но графы в те феодальные времена не могли существовать сами по себе. Им надлежало быть одним из звеньев в длинной цепи вассальных зависимостей, которая связывала императора через князей, герцогов и младших баронов с самым последним из крестьян. Вильгельм потому должен был найти себе сюзерена.
Сюзерен отыскался быстро: Гвемар, принц Салернский, который теперь желал присоединиться к восстанию, охотно согласился на предложение Вильгельма. В конце 1042 г. он отправился с Райнульфом из Аверсы в Мельфи, и там собравшиеся нормандцы провозгласили его герцогом Апулии и Калабрии. Отдав Вильгельму в залог дружбы в жены свою племянницу, Гвемар затем разделил между двенадцатью вождями все земли, завоеванные и те, что будут завоеваны в будущем. Лангобарды Апулии таким образом отдавались в безусловное подданство норманнов.
Власть империи была очевидно предпочтительнее, и Аргир прозондировал почву, отправив послание в Константинополь с выражением верноподданнических чувств. Ответ был вполне благоприятным – Маниак подтвердил сделанное Мономахом назначение Аргира катепаном Италии, направил ему крупную денежную субсидию и обещал скорую военную помощь.
Тем временем Вильгельм Железная Рука, утвержденный графом Апулийским при сюзеренитете Гвемара с правом основывать новые баронства по мере того, как будут завоеваны новые земли, взял себе в личное владение Асколи; его брат Дрого получил Венозу, а Райнульфу из Аверсы, не входившему в число двенадцати вождей, но слишком могущественному, чтобы его игнорировать, были переданы Сипонто и часть горы Гаргано. Сам Мельфи остался в общем владении всех нормандских предводителей в качестве их главной штаб-квартиры в Апулии.
Как это обычно бывает в подобных случаях, раздел не устроил весьма многих – ленов было мало, а претендентов много. Между норманнскими рыцарями вспыхнули ссоры. Меж тем шнырявшие по Апулии многочисленные агенты засевшего в Бари Аргира не только устанавливали связи с населением покоренных норманнами городов, переманивая их на сторону Византии, но и сманивали недовольных разделом рыцарей, в изобилии предлагая греческое золото. К моменту высадки Маниака в Италии в распоряжении Аргира уже имелся значительный отряд норманнских рыцарей, ушедших от Отвилей.
В июне 1044 года император Георгий Маниак высадил армию в Отранто и двинулся к Бари. Столица Апулии торжественно встретила нового императора, катепан Аргир присоединился к нему со своими отрядами. Вдоль побережья Маниак двинулся к Сипонто.
До сих пор норманны в Италии ни разу не вступали в сражение, не имея уверенности в победе. Но отступить, оставив приобретенные богатые земли и вновь превратится в обычных наемников было свыше сил норманнов. На совете в Мельфи произносились речи, в которых вспоминали недавно одержанные оружием норманнов победы над византийскими армиями Докиана и Воиоаннеса, превозносилось превосходство боевых качеств норманнов над греками, внушалась вера в победу. Отвили запросили помощи у сюзерена – Гвемара Салернского. Гвемар понимал, что в случае ухода норманнов из Апулии василевс все равно не оставит его в покое, так как неизбежно встал бы вопрос о Капуе. Еще император Михаил, решив наказать Гвемара за участие в восстании, незадолго до своего свержения выпустил Пандульфа Капуанского из тюрьмы. В начале 1042 г. старый Абруццкий Волк возвратился в гневе в Италию: он жаждал крови Гвемара и стремился доказать всем, что его клыки по-прежнему остры. Он умудрился привлечь на свою сторону некоторых старых соратников. Гвемару было известно, что Маниак обещал Пандульфу возвращение герцогства Капуи. Таким образом Гвемару в случае продолжения наступления Маниака грозила потеря не только сюзеренитета над норманнской Апулией, но и вообще всех приобретений, сделанных им в Италии с момента прихода к власти в Салерно. Гвемар решился отстаивать свои завоевания оружием и вступить в войну с Маниаком. В случае разгрома он все равно лишился бы тех же территорий, но удержал бы свой Салернский принципат – как вассал Западной империи Гвемар в случае посягательства греков на Салерно рассчитывал на помощь и защиту Германии, и догадываясь о сицилийских планах Маниака, вполне основательно считал что тот не захочет из-за Салерно ввязываться в войну с Германией, откладывая вторжение на Сицилию. Зато в случае победы над Маниаком Гвемар мог получить владычество над всей Южной Италией.
В августе войска Гвемара Салернского и Райнульфа де Аверсы соединились в Мельфи с воинством Отвилей. Двинувшись на помощь Сипонто, союзники обнаружили что город уже сдался Аргиру, а у его стен расположилась византийская армия. По численности она значительно превосходила норманно-лангобардское воинство – позднее хронист напишет, что «греки роились словно пчелы, а их копья стояли словно густой лес».
Маниак, заняв позицию у Сипонто, мог не беспокоится о снабжении, удерживая связь с побережьем. Норманны оказались в гораздо худших условиях – население, подстрекаемое агентами Аргира, поднялось против них. Местные крестьяне не давали норманнам провизии. Часто весь дневной рацион нормандских воинов составляла пара пригоршней зерна, подсушенного на огне. Внезапная атака была единственным возможным выходом в подобной ситуации.
Грекам только это было и нужно – располагая многочисленной стойкой пехотой, они получали от оборонительного сражения наибольшие выгоды. Маниак выстроил армию в 2 линии, выставив в первой пехоту, а во второй конницу.
Вильгельм де Отвиль выдвинул вперед шеренгу норманнских лучников для обстрела византийской пехоты, чтобы затем атаковать конницей расстроенные ряды. Но греческая пехота располагала значительно большим количеством лучников. К тому же незадолго до этого в «нумерии» был принят на вооружение лучников своеобразный «подствольник» — соленарион. Он представлял из себя арбалетный желоб, который крепился к луку и позволял вести стрельбу укороченными болтами. При стрельбе прямой наводкой использование соленария позволяло значительно увеличить дальность стрельбы, а в случае необходимости стрелять навесом лучник снимал соленарий, помещая его в чехол, и вел стрельбу из лука. Теперь благодаря соленариям греки расстреливали норманнских лучников почти с безопасного расстояния, и те вскоре отступили. Тогда протрубили рога, и Вильгельм и Дрогон де Отвили повели в атаку рыцарские баталии.
Тут и стало очевидным, что войско, с которым они столкнулись, не походит ни на войска «фемы Лангобардии», ни на фемные ополчения Фракиссии и Опсикия, с которыми явился в Италию недавно разбитый норманнами Иоанн Докиан. Частокол упертых в землю менавлионов со щетиной 5-метровых пик поверх голов менавлатов оказался непреодолимым, и рыцарская конница словно разбивалась о стену, меж тем как из-за спин пикинеров летели дротики и густо падали пускаемые навесом стрелы. Норманны еще ни разу не сталкивались со стойкой профессиональной пехотой и были буквально повергнуты в шок. После того, как первая баталия разбилась о строй таксиархий, потеряв большую часть лошадей, норманны уже не решались таранить пехоту, а притормаживали, поднимали лошадей на дыбы, и старались достать пехотинцев копьями, или метать в них топор или булаву. Но таких «метательных снарядов» у всадников было не более одного.
Выстроенные в центре варяго-русские дружины сомкнутым строем перешли в наступление, разя всадников ударами секир. Тут Вильгельм заметил разрыв, образовавшийся между варангой и соседними таксиархиями нумерий. Собрав сколь мог рыцарей, старший Отвиль атаковал варангу, врубившись в ее открывшийся фланг.
Однако дружинники не бежали, и продолжали упорно драться с врубившейся в их ряды конницей. В то же время ближайшая таксиархия «нумерий» по двухкратной команде «выйти» поменяла строй и атаковала рыцарей во фланг и тыл с пиками на перевес. В считанные минуты баталия была разорвана и всадников одного за другим стаскивали с коней и добивали.
Только теперь Маниак бросил в бой кавалерию. Часть кавалерийских тагм выдвинулась сквозь разомкнувший ряды строй пехоты, а часть обрушилась с флангов. Полуокруженные норманны на уже запаленных жеребцах «дестрие» не могли ни перестроится, ни произвести полноценную атаку. Еще некоторое время они пытались рубиться, но увидев, что кольцо смыкается, начали стремительно откатываться назад.
Маниак преднамеренно не стал замыкать клещи до конца, оставив противнику «золотой мост», стимулирующий бегство. Качественная пехота еще могла бы возможно спасти норманнов, но выстроенная в тыловой линии пехота Гвемара Салернского, необученная и навербованная из крестьян и всякого сброда, обратилась в бегство сразу же, как только увидела поражение благородного рыцарства.
Теперь Маниак бросил в бой весь оставшийся резерв, в том числе тагму иканатов, приказав преследовать и истреблять бегущего противника, «покуда солнце дает свет». К темноте все было кончено. Гвемар и Райнульф сумели уйти, но большая часть их армии была истреблена, а отсеченные головы обоих братьев Отвилей легли перед василевсом Георгием.
